***
Вход в дом Малфоев, ранее всегда остававшийся свободным, теперь был запечатан. Том несколько долгих секунд разглядывал резную металлическую решётку, едва заметно поджимая губы, затем медленно вскинул голову и бросил взгляд на самую высокую часть поместья, небольшая башенка которого устремлялась в серое-серое небо. Казалось, дом скорбел, и Том понял, что не ошибся, когда спустя пару минут шёл в сопровождении маленького домового эльфа по пустынным коридорам, ранее блиставшим уютом и светом, а теперь ставшим тусклее, чем в какой-то гробнице. Абраксас встретил его во второй зале, предназначенной для гостей ближнего круга. Он выглядел уставшим, однако собранность особо не выдавала чего-то настораживающего или волнующего. Его пальцы расцепились из замка только в тот момент, когда Том оказался напротив и протянул ладонь для рукопожатия. — Рад твоему возвращению, — тон выдал ещё большую усталость, чем показалось на первый взгляд. — И я рад тебя видеть, Абраксас, — коротко улыбнулся Том, а затем снова принял серьёзный вид, решив не ёрничать и сразу обозначить цель своего визита. — Присядем? Тот согласно кивнул и дружелюбно указал на одно из пары кресел, занимая другое, а после в уверенном изящном жесте коротко махнул домовому эльфу, давая какую-то команду без слов. Тем временем Том бегло осмотрел залу, не находя ничего отличающегося в обстановке, и оставался гадать, почему же все стены всё-таки преобразились во что-то сгустившееся мраком. — Не стал бы отнимать твоё время, если бы не сложившаяся ситуация в мире, — Абраксас помрачнел на последних словах, но молча продолжал слушать. — Дело в том, что я знаю, кто за всем этим стоит, а также мне известна одна из целей преступника... — Хочешь сказать, знаешь, по какой причине в мире снова объявили войну и сбросили какое-то огненное оружие на города? — Это Адское пламя, не оружие маглов, — покачал головой Том, по-прежнему не отводя внимательного взгляда с Абраксаса. Он очень изменился за прошедший год: если раньше Абраксас запросто проявлял дружелюбие на манер Фрэнка, искренне смеялся на манер Антонина, громко фыркал на манер Адама, а после принимал серьёзный вид на манер Джонатана, то сейчас его внешняя оболочка была абсолютно пуста, будто с неё стёрли все следы, оставленные юностью, чтобы сегодня явить перед Томом абсолютно недоступного и безынтересного приятеля, школьного друга, который однажды был очень близок, а теперь по каким-то причинам стал дальше остальных. — Вы были там? — спустя недолгую паузу спросил Абраксас и поднёс внешнюю сторону ладони к лицу, чтобы медленно опереться на неё заострённым подбородком — ему стало интересно. Том молча кивнул, а затем небыстро и даже вкрадчиво заговорил: — Мне хотелось бы, чтобы этот разговор оставался между нами и нёс в себе исключительно конфиденциальный характер. Я по-прежнему могу на тебя полагаться, Абраксас? После вопроса тот будто очнулся от долгого сна, сморгнул и воззрился на Тома так, будто только сейчас впервые его заметил. В блёклых зелёных радужках разлилась насыщенная жидкость, словно её в миг вогнали в зрачок и тем самым вдохнули жизнь. Абраксас выпрямился, убирая локоть с подлокотника, и бегло осмотрел зал, а затем щёлкнул пальцами, посмотрев на одну из картин, изображение которой уже отвернулось и последовало за портретную раму, когда Том поднял на неё взгляд. Что бы ни случилось с Абраксасом Малфоем, внутри он оставался другом Тома, пусть тот немного забыл об этом. — Все живы? Слышал, пламя не оставило даже свидетелей. — Да, мы смогли выбраться, — кивнул Том и снова осмотрел залу, наконец, произнося догадку. — А твой дом, гляжу, настигла печаль? И без того бледное лицо Абраксаса совсем превратилось в алебастровое, а ровный тон немного надломился: — Отныне я глава семьи. По вынужденным причинам. Том поджал губы, прекрасно понимая, что произошло, и тихо произнёс: — Мои соболезнования. Абраксас молча кивнул, оба выдержали достаточно долгую паузу, а после тот продолжил: — На мне оказались все дела отца, о части которых я даже не знал, а к другой не был подготовлен должным образом. Четыре часа сна в сутки на протяжении последних двух месяцев — это слишком мало, чтобы ощущать себя человеком или питать к чему-либо эмоции, извини. Конечно, ты всегда можешь положиться на меня. Том понимающе кивнул и заметно принял расслабленный вид, продолжая слушать Малфоя, который принялся рассказывать о своих делах. — ...благо помолвку получилось отложить из-за случившегося. У меня есть по меньшей мере полгода, чтобы как-то наладить дела и после выполнить брачный контракт с младшей сестрой Селвина. В их семье траур случился раньше, чем у меня. Бенджамин отправился в путешествие... — Да, я знаю. Мы встретились с ним в Берлине прошлой весной, за полгода до трагедии. Абраксас кивнул, тем самым не скрывая того, что знал о их встрече за границей, и в зале снова повисла недолгая тишина. — Я могу помочь с твоими делами? Возможно, стоит в них разобраться и делегировать некоторые из них? — наконец предложил Том, из-за чего задумчивый взгляд Абраксаса засиял толикой надежды. — Если у тебя есть на примете доверенное лицо, то это очень спасёт ситуацию. Том несколько мгновений размышлял, а затем спокойно произнёс: — Найдётся даже два. В Берлине я познакомился с одним немцем, он бывший аврор и шпион Министерства Германии — за его порядочность и преданность я могу ручаться. — Немец? Полукровка? — тут же поинтересовался Абраксас. Том приподнял брови и легко ответил: — Его фамилия Руквуд, относится к роду чистокровных волшебников немецкого происхождения. Если важно национальное происхождение, то... Юджин Мальсибер в данный момент достаточно отдалён от политических структур, которые, к слову, сейчас очень важны на фоне развернувшейся ситуации в мире. Можно переговорить с ним на этот счёт, заодно восстановить его семье место в государственной ложе. — У него же маленькая сестра... — начал Абраксас. — Она уже поступила в Хогвартс и теперь не нуждается в ежедневной опеке. — Хм... — тот положительно воспринял услышанную информацию и даже приподнял брови, будто находя решение многим волнующим его вопросам, а затем поднял глаза на Тома и согласно произнёс: — Пожалуй, я переговорю с ним. Очень благодарен, Том. — Будет очень неплохо, если ты сможешь повлиять на Мальсибера и приобщить его к одной из палат Министерства, — снова акцентировался на этом Том и показал слабую улыбку, на что получил понимающий кивок. — Ты же сам теперь имеешь возможность выступать на заседаниях вместо отца? Абраксас молча кивнул и чуть сощурил глаза, разумно улавливая мысль, что об этом и пришёл поговорить Том. — В скором времени представится возможность проявить знак нашей дружбе, Абраксас. Мне потребуется твой голос по делу об угрозе магической Британии в разгорающейся войне. — Надеюсь, это будет не голос за вступление в войну. Том усмехнулся, поднимаясь из кресла, тем самым заставляя и Абраксаса подняться следом. — Сегодня вечером я переговорю с Юджином и попрошу его прислать сову со временем вашей встречи. Меньше чем за месяц твои дела наладятся. На самом деле, он нисколько не сомневался, что игнорирование вопроса означало положительный ответ, но с Абраскасом всегда было легко договориться: если даже при немыслимых обстоятельствах волшебников отправят на передовую, то Малфои одними их первых будут внесены в список тех, кого эвакуируют из Министерства, города, даже страны на правах банального спонсорства кампании, о чём Абраксас прекрасно знал. Поэтому согласный кивок не заставил себя долго ждать.***
Когда Том вернулся домой, то сразу же направился наверх, чтобы проведать Нагини. Она по-прежнему оставалась змеёй, но по рекомендации Скамандера Том разговаривал с ней на человеческом языке, на что та первый день совсем молчала, а на последующий начала коротко шипеть односложные ответы. Сегодня она попросила перейти на парселтанг, но Том в который раз объяснил ей, что обязательно будет разговаривать с ней на змеином, как только она найдёт в себе силы хотя бы один раз снова перевоплотиться в человека. Нагини оставалась скептично настроенной — странно, но противоядие от проклятья маледиктуса на её разум действовало совсем противоположно, вызывая желание оставаться в змеином обличие, — однако она не смела спорить и молча слушала рассуждения Тома на английском. Спустя полчаса он заставил эльфа принести той несколько литров молока, пожелал спокойствия и тишины, в которых она сильно нуждалась, и удалился. Внизу его встретила Гермиона, как раз собирающаяся подняться наверх. Она махнула головой в сторону гостиной и тихо пояснила: — Адам вернулся. Том хотел сразу же рвануть к нему, как только информация коротким сигналом завибрировала в разуме, но что-то интуитивное остановило его и заставило снова посмотреть на Гермиону. Она ждала, что он преодолеет последние ступени лестницы и освободит путь наверх, и замешкалась, замечая, что Том до сих пор остаётся неподвижным. Слабая догадка, что Гермиона посчитала проведённую ночь случайной, осторожно проникла в голову. Она наверняка думала, что именно Том сочтёт эту ночь случайной или неважной — как это было в его стиле. Захотелось немного развеять сомнения, а точнее обозначить свои права на то, что Гермиона владеет именно тем, чем имеет право владеть и сам Том — воспоминаниями. Не её вина, что прикосновения к ней вызывают их на телесном уровне, помогая ему прикасаться к собственной жизни, завесу к которой очень сильно хотелось приоткрыть. Том положил ладонь Гермионе на плечо и, улавливая импульс эфемерных образов недоступного прошлого, вызывающий что-то тёплое, всеобъемлющее и величественное, растянул губы в лёгкой улыбке, на что та чуть склонила голову набок, но всё так же недоверчиво рассматривала его. А затем её пальцы осторожно прикоснулись к его запястью, будто проверяя намерения Тома и с каждым мигом устремляясь, подобно змее, выше, к плечу. Это заставило её подняться на ступень и сильнее запрокинуть голову, чтобы видеть на себе направленный внимательный взгляд тёмных глаз Тома сверху вниз. Он спокойно позволил ей добраться пальцами до открытого участка шеи, а после заставить Тома наклониться ближе. Гермиона медленно поднялась на ещё одну ступень и поравнялась с ним, а затем несдержанно прильнула к губам и тут же вздохнула, явно ощущая облегчение от того, что Том так и не отстранил её. Он с удовольствием позволил смять ему губы, а спустя несколько мгновений ответно прижался к её, скользнув языком между ними и углубив поцелуй. Внутри что-то зашевелилось и затрепетало, вызывая странный отголосок необычного голода, и эту жажду хотелось удовлетворить сполна. И она с блаженством медленно удовлетворялась, когда Гермиона аккуратно проскальзывала ладонями по плечам за спину, опускала их вниз, а затем снова поднимала и смыкала их, заключая Тома в объятия и призывая его сделать точно то же самое. Что-то неуправляемое и всё такое же эфемерное требовало от него забраться под края распахнутой мантии, маня странными ощущениями, утапливающими его в тяжести блаженных эмоций из воспоминаний, закруживших одно за другим и заставляющих следовать за ними, покоряться их чувствам и пожирать целиком. Гермиона судорожно вздохнула, когда Том обнаружил себя за тем, что сдвинул и прижал её к стене, с жадностью зацеловывая влажные губы и призывая их не менее страстно отзываться ему, поэтому приостановился, на несколько мгновений впадая в смятение от неподвластного наваждения, и позволил их взглядам скреститься. Странный момент, возможно, где-то в глубине души неловкий, — что таится в её блестящих карих глазах, было не прочесть, но её ладони не выпускали его плечи, а пальцы лишь стискивали ему одежду, будто обозначая, что теперь не намерены его выпускать. Том впервые задумался о том, что это было слишком резко и крайне неожиданно: ещё позавчера он ни о чём не знал, вчера узнал и уже совсем не представлял, что с этим всем делать, а сейчас сам прижимал Гермиону к стене и до сих пор не отпускал. Это не похоже на случайную интрижку, но оказалось необузданной вспышкой, озарившей притяжение к тайне, которую всеми силами хотелось раскрыть и вкусить, потому что даже лёгкие отголоски и эфемерные лоскуты воспоминаний уже заставляли его трепетать от былого ощущения величия и уверенности, которое когда-то где-то во времени Гермионы принадлежало всецело ему, и яркость этого явления он узрел буквально этой ночью. Прикосновения к Гермионе наделяли его тем, чем когда-то он владел, и эти чувства были непостижимо мощными и завлекающими — держа в руках Гермиону и наполняясь прошлыми самоощущениями, ему хотелось пребывать в них всегда. Цепко держать. С ними жить. Этим быть. Том снова прижался к припухлым губам и с несвойственным чувством страсти вложил в это себя, в ответ жадно схватывая эфемерное самоощущение величия и силы, предчувствуя, будто между ними должно вспыхнуть что-то необычайно магическое и сияющее, вдыхающее настоящую мощь и всеобъемлющее чувство непокорности... Перед глазами десятки видений, в которых зрачки напротив зажигаются белоснежно-белым, с губ срывается пучок сверкающих нитей, и Том сильнее распахнул ресницы, пытаясь различить это вживую. Но ничего из прошлого не произошло. Мощь только прикоснулась к нему, но в действительности не наполнило всё его существо величием. Белоснежные нити играли в воображении щелчками наэлектризованного тока, но их в реальности не существовало. Всё по-прежнему оставалось недостигнутым и оттого многократно дразнящим. Что он должен сделать, чтобы эти чёртовы воспоминания вернулись навсегда, а чувства по-настоящему наполнили до краёв и наделили его несравненными ощущениями? — ...лучше заткнись и дай пройти. Не успел вернуться, а уже все страдают от переизбытка твоего общества!.. — послышалось бурчание Антонина из гостиной. Том замедлился и осторожно очертил линию губ, запечатлев последнее прикосновение к ним, а после медленно отстранился, не отводя взгляд от Гермионы и отчётлива слыша, как кто-то приближается к ним. — Иди к чёрту, и в следующий раз лучше следи за своей подружкой и её колким языком... — Не успеешь вякнуть, и эта подружка уже... Не успел Антонин договорить, как оба замолчали и уставились на лестничный пролёт, подняв взгляды на Тома и Гермиону. Та отсутствующе посмотрела на Розье, а затем сильно поджала губы, буквально пряча и превращая их в тонкую полоску, и, отвернувшись, направилась наверх. Том несколько мгновений не двигался, замечая, как Антонин невольно сдвинул брови, молча вперившись в спину Гермионы, а Адам скрестил руки на груди и в радостных чувствах окинул Тома заблестевшим взглядом. Ощущая после поцелуя влагу, Том повторил то же движение, что и Гермиона ранее, поджав губы, а затем неспешно спустился вниз, игнорируя Антонина и полностью отдавая внимание Адаму. — Получилось? — Думал, отец меня убьёт, — протянул он и расслабленно усмехнулся. Их ладони соприкоснулись в крепком рукопожатии, после чего Том одобрительно похлопал Адама по плечу, по поведению понимая, что всё получилось. — Я так и думал: всё-таки ты единственный наследник, к тому же вернулся. Отец должен был простить тебе всё. — Да, но денег мне так и не видать до тех пор, пока... Я... я согласился подписать любой брачный контракт в течение трёх лет взамен на прощение и единогласное голосование моей семьи за нашу кампанию. Это было неожиданностью, но Друэлла недавно вышла замуж за Сигнуса Блэка и... Отец заверил, что повлияет на Блэков и вытрясет из них голоса. Том не смог сдержать удивления и восторга, распахнув глаза так широко, что Адам растерянно отвёл взгляд в сторону. — Тебе всего лишь нужно было не сбегать из дома, а спокойно договориться с отцом ещё до поездки в Европу, — скептично заметил Антонин. — Тогда, может быть, не пришлось бы лишаться статуса холостяка. — Ой, заткнись уже, а? — взбесился Адам, грозно уставившись на него. — От меня хоть какая-то польза, в отличие от тебя!.. Антонин сначала опешил, даже не найдя слов, а затем на полном серьёзе вцепился в глотку ничего не ожидавшему Адаму и прижал его к стене так, что тот едва касался мысками ботинок пола. — Ещё раз ты что-то вякнешь... — Долохов, отпусти его! — рыкнул Том, ткнув ему в бок палочкой и пустив лёгкие волны разряда. Антонин явно не хотел выпускать из захвата Адама, пожирая его свирепым взглядом, однако магия заставляла с каждым мгновением ослаблять руку до тех пор, пока Адам не опустился на ступни и быстро не отпрянул в сторону от стены. — Больной ублюдок... — задыхаясь, выплюнул он и по дуге обошёл Антонина, чтобы оказаться по правую руку от Тома. — Последний раз это сошло тебе с рук, Розье, — глухо произнёс он и едва заставил себя отвести кровожадный взгляд. Том с тенью тревоги заметил, как белки его глаз буквально покраснели от ярости, и потому безэмоционально, но примирительно произнёс: — Не время ругаться между собой. Сходи умойся и приведи себя в порядок, Антонин. Ты — важное звено моего плана, и у меня есть дело, которое доверить я смог бы только тебе. Тот разжал кулаки, посмотрев на него, и, мгновенно переключившись, молча кивнул, а затем стремительно направился наверх.***
Гермиона нервно сжимала и разжимала пальцы, вцепившиеся в подоконник, смотрела на тонкий слой белого покрывала, стремившегося растаять, но не могла сфокусироваться, с трепетом пребывая в собственных грёзах — грёзах, которые неожиданно стали реальностью. Она забыла, как несколько минут назад поругалась с Розье по какому-то пустяку: он чем-то напомнил Драко Малфоя из школьной и на тот момент ещё безмятежной поры, когда он просто так задирал и всякий раз цеплялся к каким-то мелочам. Кажется, воспитание чистокровных волшебников магического общества нисколько не менялось ни в сороковые, ни в девяностые. Она забыла, как ранее с лёгкой улыбкой на губах внимательно следила за ловкостью рук Антонина, стремившегося развлечь её карточными фокусами после того, как он получил отказ в игре. Не было никакого желания даже совершенствовать свой навык, которому он обучал её ещё в гостях у Марты, раскрашивая однотонные спокойные вечера своим присутствием и громким смехом. Сейчас её мысли были полностью поглощены Томом и тем, что буквально вчера он сторонился её, а сегодня жадно льнул к её губам и как когда-то давно, в её времени, впитывал в себя спектр чувств, к которым Гермиона может прикоснуться, а Том... Она не знала, что он думал и испытывал на этот счёт. Может быть, он быстро проникся эфемерными образами, накладывающимися друг на друга в десятки других, когда Том в будущем прикасался к ней?.. А прикасался он к ней так часто в том времени, что Гермиона, скрепив свою душу в единую, поражалась тому, как вообще была способна пребывать почти год в этом времени без Тома. Ведь это было таким нормальным, когда Том держал её за руку, ежедневно разговаривал и делился мыслями, рассуждал, иногда даже не требуя ответа, просто потому, что так было легче приходить к верному умозаключению и принимать правильные решения. Это было таким простым, когда Том в любое время дня и ночи мог оказаться рядом, приподнять уголки губ в лукавой полуулыбке и коснуться ими, чтобы снова вдохнуть её чувства и трепещущую между ними магию, а затем выразить свои, в лёгкое прикосновение вложив всего себя — такого обычного и чувствующего, доверившегося и понадеявшегося на неё, вкладывая не только порхающее от эмоций сердце, но и целую жизнь, целое будущее, которое она творила и продолжает творить здесь собственными руками. Гермиона накренила ось будущего, повлияв на прошлое, которого в её времени никогда не существовало, но какой ценой это обойдётся ей? Ведь Гриндевальд на свободе, стирает целые города с лица земли и, кажется, одна из целей — добраться до самого талантливого юного оратора, сумевшего большую часть всего Министерства магии Германии переманить на свою сторону, а ещё повлиять на сотни простых волшебников из разных стран, последовавших за ним в Берлин, не говоря о господах чистокровного общества во главе с общительным и крайне влиятельным герром Райнхолем Фон Фейербахом. Это всё случилось с появлением Гермионы здесь и это всё сделал Том — она не смогла сдержать рвущуюся наружу сияющую улыбку, как сильно она гордилась им. Вспомнился февральский Берлин, в котором она оказалась впервые, и, будучи бесчувственной, с каким благоговением она слушала речь Тома, приковавшего к себя сотни восторженных и горящих надеждой глаз. И самым первым, кого она встретила и с кем познакомилась, был Джонатан Эйвери, явно на тот момент заметивший её, как свалившуюся с небес, потому что наверняка по поручению Тома наблюдал за всеми приходящими в сад. Гермиона была самой яркой, выряженной не по тем временам в светлые одежды, и вела себя крайне отличительно, чего не казалось тогда, а сейчас было как на ладони. И это заставило улыбнуться: кем они встретились тогда — странная мисс, от которой несёт тёмной магией за версту, и вежливый господин с идеальным английским, звучание которого вселило в неё первую веру в то, что она в нужном месте и в нужное время, а их затея с Томом получилась!.. — и кем они оказались сейчас — Гермиона не решилась рассудить об этом, испытывая странное ощущение чего-то слишком близкого ей на необъяснимом уровне, тем и пугающего, будто между ними сияющая под лучами нежного весеннего солнца белоснежная спираль, с самого первого появления скрепившая и отныне не смевшая выпускать. Как предначертание. Как заранее выбранная судьба, которая здесь, в этом времени, как выражалась всегда Марта, поимела лишь отражение чьих-то решений, и Гермиона абсолютно не уверена в том, что это решение принадлежало ей. Более того, впереди ещё были испытания, уже не сравнимые с тем, что однажды довелось пережить Гермионе в своём времени: война в магическом мире совсем не равнялась войне всего огромного мира, и она опять рядом с одной из целей, которую преследуют. Честно говоря, у неё не было сомнений в том, что Том рассудил весь план на происходящие обстоятельства, только здесь он был не один и не только Гермиона в распоряжении, которая в этот период летописи судеб практически бессильна, кроме как быть всегда рядом и воссоздавать внутреннюю опору. В конце концов, свою самую сложную миссию, возложенную на неё Томом в будущем, она выполнила, и оставалось разобраться только с курьёзными последствиями. И чтобы ничего не разрушилось, у Тома есть ряд друзей, которые слишком быстро устремили руки ко всему, что так было нужно им. Каждый смог принять участие в подготовке настоящего заговора, который ожидается в стенах Министерства, в то время как сам Том получил доверие Альбуса Дамблдора, во что в своём времени Гермиона вряд ли смогла бы когда-то поверить. Хотя это было так в стиле Тома — именно её Тома, с которым она познакомилась в своём времени: он всегда принимал свою сторону и добивался успеха, а сейчас его сторона совпадала с суждениями Дамблдора. Здесь в мощную коллаборацию этих двоих она верила, впрочем как и в то, что после оба по необходимости смогут поделить мир, даже если бы каждый преследовал не самую благородную цель. Гермиона помнила, какое разочарование настигло Гарри, когда они читали книгу Скитер с биографией Дамблдора. Многое ли она приврала? Многое ли из этого являлось действительностью? Об этом ей уже не узнать никогда. Тем не менее, ей удалось сделать то, на что рассчитывал Том, открывая ей путь в своё прошлое, и сотрудничество с Дамблдором было ещё одним прямым доказательством тому, что у Гермионы всё получилось — она изменила жизнь Тому, точно стерев будущее, из которого она пришла. Она сделала всё, о чём в первую очередь просил её Том, кроме того, что он по-прежнему остаётся без воспоминаний, без настоящих чувств, за иллюзорными тенями которых он предпочёл гнаться. Можно сказать, она даже не потеряла ничего, если не считать некоторых мелочей из её времени, более того, что-то приобрела здесь, и даже рядом оказался Том, казавшийся таким далёким, а теперь за одну ночь ставший настолько близким, пусть и ничего не помнящим о них двоих. Кого благодарить хотя бы за то, что так быстро он смог принять её здесь вопреки тому, что он мог отвергать её и испытывать настороженный страх от того, что вызывала между ними Гермиона, тая в себе неподвластные ему секреты?.. С грустной улыбкой она отвернулась от окна, продолжая размышлять о произошедшем, и уставилась на запертую дверь, за которой томилась Нагини, до сих пор не перевоплотившаяся из змеи в человека после антидота, который, по словам мистера Скамандера, точно должен был помочь. Или, возможно, сильнее притрагиваясь к животной натуре, она передумала оставаться человеком? Может быть, именно она поспособствовала тому, чтобы навести Тома на нужные мысли после того, как Гермиона импульсивно набросилась на Розье и стёрла ему память? Но кто бы после этого рассказал тогда правду? Гермиона смотрела на запертую дверь, прокручивая возможные варианты, пока громким щелчком в разум не ворвалась мысль — это был Джонатан. Он не мог подставить под угрозу самого себя, понимая, что Нагини обязательно обратила внимание на произошедший инцидент и, если не сейчас, то наверняка потом рассказала бы об этом Тому, чем вызвала бы у него по меньшей мере недовольство — но Джонатан не такой, он и сам бы всё рассказал, просто был не уверен, не рано ли Тому об этом знать? А теперь, когда Гермиона буквально вынудила своим поступком опередить возможные события, Том обо всём знал и нет — это оказалось не так рано и страшно, как наверняка боялся Джонатан. Была ли это удача? Или очередной позыв судьбы, решение о котором было принято где-то и кем-то ранее? Пожалуй, в этот раз точно Гермионой. Она тихонько хмыкнула, подошла к запертой двери и прислонилась к ней виском, прислушиваясь к тому, что происходит по ту сторону. Тишина. Гермиона никогда не нуждалась в общении с девочками — всю жизнь рядом с ней были парни, её друзья, Рон и Гарри, да и другие мальчишки с одного потока, с которыми общение складывалось куда легче, чем с теми же соседками по комнате. Вспомнилась Лаванда и её грёбаный туманный шарик — подарок Рона — и тот самый день, с которого всё началось. А затем вспомнилось, как спустя полтора года Том вонзил меч Гриффиндора в спину оборотню, который держал навесу Лаванду, намереваясь её загрызть. После самый долгий час жизни она сидела рядом с Гермионой, отвлекая разговорами, пока в наступившем затишье ни Тома, ни Гарри не было видно. Тогда Лаванда показалась ей совсем не той, какой Гермиона знала её. Тогда Лаванда навсегда осталась в воспоминаниях той девчонкой, к которой хотелось проявить солидарность, утешить в трудную минуту, дать веру в будущее, заверить, что нельзя отступать, когда всё было близко к завершению. Но Лаванда погибла: Том внушил ей стойкое чувство уверенности, что она, такая маленькая, полчаса назад впервые познавшая тяжбы войны и совсем не способная защитить себя, сможет противостоять лорду Волан-де-Морту, который на глупую попытку взмахом руки лишил её жизни. Лаванда была настоящей гриффиндоркой — не разобрать, где граничили храбрость и безрассудность, запал уверенности и импульсивность, совсем как у Гермионы, и, может быть, если она смогла бы её остановить, то где-то в будущем Лаванда осталась жива. Гермиона горько усмехнулась от этой мысли и посмотрела в небольшую щель — неважно, осталась ли жива Лаванда, а того будущего больше не существует ни в каком виде. Сейчас перед ней Нагини, о которой раньше Гермиона знала как о самом опасном существе при Волан-де-Морте. Однажды она чуть не убила её, в доме Батильды нападая раз за разом, чтобы убить её и задержать Гарри до появления своего хозяина. Здесь же Нагини была человеком с ужасным проклятьем крови, с которым той хотелось бороться. И если в тот раз у неё ничего не получилось, совсем как у Лаванды, то сейчас Гермионе неожиданно захотелось быть рядом и помочь хотя бы Нагини не стать тем, кем она стала — рабом проклятия и змееуста Тома Риддла, который принял её, наверняка делая ставку на то, что она не обычная змея и с кем пожелает остаться, так это только с ним, наследником самого Салазара, дар которого передаётся только из поколения в поколение. Как ни крути, а не стоило забывать, что Том был очень падким на уникальные находки, будь то редкий артефакт или исключительный зверь. В конце концов, Том наверняка стремительно проникся Гермионой, в первую очередь движимый желанием обладать той самой пестротой и таинственностью, которой оставалась наделена Гермиона. И сейчас она особо остро ощущала, как после полученных знаний Том инстинктивно и очень сильно вцепился в неё, что это не могло не вызывать победную улыбку — чёрт подери, она смогла захватить его разум и вряд ли намерена останавливаться на этом. Как никогда ей хотелось если не вернуть, то хотя бы поделиться своими чувствами. Как-то можно же это сделать, верно? Нужно переговорить на этот счёт с Джонатаном — у него была явственная мысль, впрочем, как и у Тома в её времени, что ему всего лишь нужно расстаться с крестражами, но как это провернуть? Это звучало настолько нереально, особенно в рамках нависшей угрозы, что об этом даже не имело смысла мечтать. Но она могла бы не позволить Нагини остаться змеёй навсегда, в неизвестном будущем лишив Тома любой возможности сделать особенно уникальный крестраж из маледиктуса. Гермиона знала Нагини не так долго, но за то время, пока проживала бок о бок с ней, точно убедилась, что только безысходность заставила бы её снова стать рабыней, а после уже добровольно принять от Тома часть его души. — Нагини? — выдохнула Гермиона в дверную щель и прикусила губу: она даже не имела представление, что должна сказать. По ту сторону по-прежнему царила тишина. Может быть, сейчас она спит? Или она вообще пока что не понимает по-английски? — Мне... мне нельзя к тебе, но хотела узнать — хотя бы услышать — как ты? Некоторое время было тихо, и когда Гермиона ощутила себя нелепо, зачем-то прижавшейся к косяку, и собралась уже отойти, выбрасывая глупую идею, неожиданно послышалось шевеление: сначала где-то вдалеке, будто кто-то с силой сминал постельное бельё, а затем шуршание по полу, после которого Гермиона явственно ощутила, как что-то массивное вытянулось вверх и замерло в нескольких дюймах за дверью. — Не знаю, понимаешь ли ты меня, но хотела сказать... — Гермиона на несколько мгновений поджала губы и нахмурилась, подбирая слова и вновь прокручивая недавние умозаключения, а затем тихо продолжила: — хотела сказать, что очень жду, когда ты сможешь спуститься вниз... Ей хотелось добавить что-то ещё, но всё казалось каким-то уж слишком нелепым, чтобы продолжить, однако чувство недосказанности не позволяло ей отойти от двери — Нагини так и не шелохнулась, гигантской статуей замерев по ту сторону. — Почему жду? Хм, честно говоря, сама не знаю, но... мне бы хотелось увидеть тебя той девушкой, с которой я делила морозные ночи в палатке, когда мы убегали из падшего Берлина. Вряд ли в обличие змеи тебе понадобится моя одежда или... вряд ли я смогу почувствовать твою озабоченность моим состоянием, но... этого не хватает, правда. К слову, недавно думала о том, что всю жизнь общалась только с мальчишками, легко находила общий язык и даже в образовавшейся группе почти со всеми удалось быстро поладить, только... с отсутствием тебя поняла, что я просто не пробовала как-то иначе. И... мне очень жаль, что я не смогла ещё тогда поддержать твою веру в то, что ты сможешь остаться человеком, раздражённо заявляя, что ты зря тратишь время на эти мысли. Мне очень-очень жаль, Нагини, прости. Сейчас я всего лишь хочу напомнить, как сильно ты хотела этого и что даже в тот момент, когда другие не поддержали твою надежду, сама не растеряла её. Помнишь? В ответ в комнате было тихо. — Думаю, ты хорошо помнишь, как отчаяние остервенело подталкивало тебя к тому, чтобы поддаться слабости, но сейчас всё получилось и ты можешь быть свободна, понимаешь? Тебе всего лишь стоит найти в животном инстинкте человеческий разум, который позволит стать тем, кем ты хотела — стать человеком и не бояться перевоплощений. Ты... будешь не рабыней проклятия, а сможешь мечтать, ставить цели и... реализовывать их? Только представь себе... За дверью неожиданно послышался массивный стук, будто что-то тяжёлое упало на дверной косяк, а затем резко отпрянуло. Гермиона вздрогнула и широко распахнутыми глазами уставилась на дверь, едва преодолев желание отойти от неё. — Наверное, ты представила? — дрогнувшим тоном отозвалась Гермиона тише прежнего, но уже не решилась прижаться виском к щели, боясь, что та может легко её выбить из петель: при всём желании ей бы это запросто удалось. — На самом деле... я считаю, что ты заслуживаешь такой же поддержки, какую получает Том от любого из нас. Ты заслуживаешь веры, и... я верю, что очень скоро ты спустишься к нам. Хорошо? Нагини снова стукнула по двери, только значительно тише, чем в первый раз, и сейчас Гермиона осознала, что она это делала хвостом, только не совсем понимала: её выгоняют или же наоборот с удовольствием слушают? — В общем, хочу, чтобы ты знала об этом, — в полтона произнесла Гермиона и сделала шаг назад, всё-таки поддаваясь боязни. — У тебя не так много времени на это, но я уверена, что... В общем, я уверена в тебе, Нагини. Она бросила последнюю фразу достаточно твёрдо, но эта твёрдость мгновенно улетучилась, что заставило её развернуться и направиться к лестнице, ведущей на второй этаж. Быстро спустившись по ней, Гермиона обратила внимание на то, что у двери в её гостевую спальню кто-то находился и довольно настойчиво барабанил. — Антонин? — подходя ближе, позвала она, когда смогла различить в серости пасмурного дня, просачивающегося в дальнее окно коридора, тёмный силуэт с густыми кудрявыми вихрями. Он дёрнулся в её сторону и подал голос достаточно низким тоном: — Думал, ты у себя. — Нет, я... — Гермиона на мгновение запнулась, размышляя, стоит ли говорить о том, что ей довелось пообщаться с Нагини, если это можно было так назвать, и резко передумала, находя это неважным. — Хотела сначала выйти на задний двор подышать воздухом, но в итоге хватило того, чтобы просто посмотреть в окно из верхнего этажа. — Если хочешь, могу составить тебе компанию, — легко предложил он, поравнявшись с Гермионой. Тон был повседневным, но Гермиона достаточно изучила Антонина за год, чтобы понять, что он... чем-то взволнован? В конце концов, судя по всему, для него случился сегодня такой же неприятный день, как и предыдущие. С момента, как Гермионе пришлось пойти на условие Джонатана и резко отстраниться от Антонина, в нём будто выдрали какую-то важную деталь, но это было ещё не всё. Оставалось стойким ощущение, что он просто что-то спрятал, чтобы однажды в нужный момент обличить это снова. И признаться, это давило на Гермиону: с тех пор, как в ней обнаружились чувства, странный налёт давно въелся и прижился внутри так, что было неудобно смотреть в болотистые, похожие на настоящую смертельную топь, глаза, потому что только при взгляде на них её мгновенно пожирали робость и... Чёрт, ей даже не хотелось вдаваться в подробности своих ощущений. Но одно было неоспоримым: отныне ей хотелось избегать общества, потому что чувство, что побудь она ещё пару минуточек, и ей не выбраться из вязкой жижи, не оставляло ни на секунду. Поэтому она притупила взгляд, не смея смотреть Антонину в глаза, и неопределённо пожала плечами. — Тогда не откажи мне в чашке чая, — безмятежно предложил он. И бесспорно, что эта грёбаная робость не оставляла возможность теперь отказать. Гермиона снова неопределённо пожала плечами, что Антонин распознал как положительный ответ и последовал вниз. Вскоре они оказались в кухне, Гермиона заняла место за небольшим столом, за которым совсем недавно она вместе с маленькой Габби корпела над рождественским пирогом, а Антонин завозился с посудой, заводя обычный разговор. Гермиона расслабилась, сначала слушая высказывания о происходящем и охотнее вникая в болтовню, а затем и вовсе не заметила, как они перетекли в воспоминания Антонина, которые подхватывала Гермиона и невольно рассказывала в ответ что-то из своего прошлого, будто оно было здесь, а не где-то в другом времени. Впрочем, раньше так было всегда, начиная с того момента, когда Антонин впервые встретил Гермиону в своём доме в Ленинграде, после чего оба развлекали себя разной ничем не обязывающей болтовнёй и играми в карты. Сейчас это было необычным и вызвало в Гермионе тоскливое и одновременно радостное ощущение: Антонин стал надёжным другом, как когда-то стал им Рон, только... Гермиона не чувствовала, что скучает по своему времени: Антонин был лучше, гораздо лучше. Он умело завладевал её вниманием, был рядом в трудный момент жизни, мог легко развеселить, по-особенному смотрел на неё и действительно видел в ней девчонку, а не ходячую энциклопедию или всезнайку, да и так приятно было ощущать тепло от тех редких объятий, в которые иногда Антонин позволял себе заключать её, как проявление дружбы. Хотя были и такие, где не только он проявлял исключительно дружбу, и при мыслях об этом Гермиона ощутила, как неожиданно запылали щёки. Течение её неожиданного самокопания снова привело в русло, против которого она стремительно старалась грести, и ощущение, как нелепо она чувствует себя, снова поглотило с головой — Гермиона опустила притуплённый взгляд в полупустую чашку чая и замолчала, игнорируя вопрос Антонина. — Гермиона? — Извини, задумалась, — тут же отозвалась она, покачав головой и сбросив с себя никчёмные мысли. Антонин почти беззвучно хмыкнул и, не дожидаясь ответа, продолжил говорить что-то о гоблинах, которые, к счастью, не задают лишних вопросов, но дерут бешеные деньги за конвертацию валюты. Гермиона только сейчас вникла в мысль, что у Антонина под землей хранится целое наследство, оставленное дедом и перешедшее в его владения по достижению совершеннолетия. И, кажется, сейчас разговор был о том, что Антонин размышлял о ближайшем будущем, в котором фигурировал вклад во что-то важное, но курс перевода из одной валюты в другую был не самым выгодным. — Так и чего бы ты хотел, когда... проблемы обойдут нас? — наконец оживилась Гермиона, бросая полностью осмысленный взгляд на него. Слишком далеко они заглядывали в будущее, но когда-то даже война должна закончиться. — Ты не слушала что ли?.. Гермиона сокрушённо прикрыла веки и издала тихий смешок: что-то она слышала, а что-то пронеслось мимо ушей под давлением странных самоощущений. Она подумала о том, кем был Антонин в её времени, и поняла, что ровным счётом практически ничего о нём не знала из того будущего, из которого явилась сюда. Что уж говорить, если их первая встреча случилась в Отделе Тайн, где он держал её на прицеле палочки, а Гермиона в тот момент думала, что всё — это их конец. Кроме того, что Антонин Долохов — опасный волшебник русского происхождения и верен Тёмному лорду, в узких кругах прославленный как беспощадный и жестокий тёмный маг, Гермиона ничего не знала. А с приходом Тома что-то изменилось: нет, она по-прежнему не имела представления о роде его деятельности, увлечениях и стремлениях прошлого, да и оставался он не менее опасным магом, однако даже в том времени, оказавшись с ним по одну сторону баррикад, Гермиона ощущала неимоверной силы поддержку и тёплую ладонь старшего товарища, подталкивающую её на нужные свершения. В силу своего возраста он подталкивал не только её, но и Тома, и Гермиона, беря во внимание всё это, снова смотрела на Антонина как на человека, обладающего невыразимой силы способностью быть самой крепкой и надёжной опорой во всём, да и если захочет, он мёртвого из могилы поднимет. Хотя последнюю необычайную способность она присвоила бы Джонатану ввиду умений, которые помогли ему самостоятельно разгадать секрет Гермионы, из пепла воскресив погребённые под огнём воспоминания, а после проделав точно то же самое и с ней. От этой мысли она усмехнулась — Антонин принял это на свой счёт и взялся снова повторять то, о чём говорил несколько минут назад. Мысли Гермионы подошли ровно к тому моменту, где её будущее близилось к завершению, и неожиданно в голове эхом прозвучал крик кого-то из Уизли: Фред мёртв. Осторожно поднимая взгляд на Антонина, Гермиона задумалась о том, что буквально на неё глазах его взрослая версия разыграла красивую дуэль с Томом, в ходе которой обрушилась стена из-за отрекошетившего луча проклятия, попавшего в одного из близнецов. Нарочно ли?.. Тогда Гермиона даже не успела об этом подумать и принять должным образом. Собственно, тогда её не смущало ничего, даже скатившийся по стене Люциус Малфой с застывшими навсегда зрачками, которые несколько минут назад в ужасе наблюдали за тем, как Гермиона, Антонин и Августус оживлённо обсуждали состоявшийся план и возлагали все надежды на Гермиону и её немыслимое путешествие во времени. Сейчас она украдкой поднимала взор на Антонина и пыталась понять, что привело его к той жизни, в которой он хладнокровно убивал даже тогда, когда этого можно было избежать. Здесь Антонин был другим: мягким и понимающим, тёплым и заботливым... Или это только для неё он был таким? Она вспомнила тот период, когда смотрела в чёрные, как безлунная ночь, глаза и желала их выколоть, лишь бы не обрекать других на странные действия куклы, которая по-прежнему болталась заточённой в неправильном шестиугольнике у неё на груди. Тогда ей хотелось хоть что-то чувствовать, чтобы не прозябать в бесцельности и вынужденном одиночестве, а общество Антонина было для неё подобно ясному солнцу в самой кромешной мгле. С помощью него она в самом деле дышала и прикасалась к течению жизни, как и сам Антонин блистал, ощущая себя нужным и незаменимым. Казалось, он мог горы свернуть или бросить мириады звёзд к ногам, если в этом была бы необходимость. Антонин однажды потерял голову из-за неё, но после всего высказанного и решённого Гермиона отчётливо понимала, что дело было не в кукле или ещё каком невиданном волшебстве: он действительно со всей самоотдачей был влюблён, и никакие обстоятельства нисколько его не смущали и не мешали испытывать это впредь. Не мешали этим жить. И его взгляд прояснялся и иногда становился маслянистым с тех пор, как душа Гермионы стала целостной, а она... Она, как маленькая девчонка, робела, избегала и краснела, потому что за год безэмоциональности его топкое болото чувств оставило в ней неизгладимый след, проникая глубоко в основание чертогов, которых больше некому было охранять: внутри не бушевала тоска, выдворяя прочь всё ненужное, внутри не стерёг костяной, состоящий изо льда дракон, остервенело всматривающийся в беспросветную тьму сожжённой пустоши, над которой Гермиона год назад развеяла пепел воспоминаний и чувств, чтобы не испытывать их никогда, во всяком случае так думала она. Сейчас всё было при ней, а Антонин, сидящий напротив, с тем же запалом увлекал в болтовню, со сверкающим взглядом хищника украдкой наблюдал и определённо всё замечал — он точно знал, о чём говорил, когда обещал вернуться к разговору об их отношениях по возвращении важной части её души. Сейчас Гермиона чувствовала себя на подступе к ловушке, возле которой ничего стоящего пока не придумала, кроме как ловко избегать, а делать это становилось сложнее. Вчера они просто сидели рядом, сегодня вдвоём пьют чай, а завтра ночью он окажется в её комнате, где Гермиона так же будет робеть и в этот раз уже не сможет пресечь попытки проникнуть внутривенно? Воображение уже за неё рисовало неоправданные страхи, и Гермиона успокаивала себя тем, что Антонин абсолютно ничего не предпринимал, как и раньше безмятежно заглядывая ей в глаза и о чём-то говоря. Наверное, это излишняя фантазия, сводящая её с ума. Похоже, за последнюю неделю у неё слишком много эмоций, с которыми она не может совладать, и сегодня перед сном это даёт о себе знать. Лёжа в кровати и нервно ворочаясь из стороны в сторону, она не в силах перестать думать об этом, будто ей подмешали какое-то зелье, вызывающее зацикленность. Новый приступ апатии, переходящий в слёзы, а после — в эмоциональный всплеск, из-за которого Гермиона резко подорвалась с кровати и заметалась по комнате, ощупывая горячими ладонями побледневшее лицо. С ней явно что-то было не так. Её метания прервал тихий стук, из-за которого Гермиона сначала замерла, а затем быстро бросилась к двери, чтобы впустить ночного гостя: почему-то у неё не было сомнений в том, кто это мог быть. И она не ошиблась, за резко проскользнувшей внутрь фигурой Тома захлопнув дверь на замок и тут же ощутив властные прикосновения ладоней на плечах, которые расторопно развернули её к себе и прижали к стене, в тот момент когда прохладные губы уже обдали её жаром, а десятки эфемерных образов закружили в кругозоре, заставляя опустить веки, чтобы те не мешали наслаждаться действительностью. От вспыхнувшего желания её затрясло, а от мысли о происходящем её бросило в нервный смех, и пока влажные губы терзали её, а после исследовали скулы и спускались к шее, его пальцы уже расстёгивали пуговицы и высвобождали тело из сорочки, затем скользнули по изгибам фигуры и прильнули к промежности, заставляя Гермиону томно простонать. Одна лишь мысль, что Том в эйфории блуждает по воспоминаниям, прикасаясь к ней, сводила её с ума и призывала к полной самоотдаче. Она точно была уверена, что у него всегда открыты глаза, чтобы не упустить ни одну деталь, ни одно чувство, наполняющее его желанным, потому приоткрыла веки, чтобы с блаженством проследить за этим. Но стоило ей расцепить ресницы, как осознание, что образы не кружат рядом, пришло мгновенно, да и в кромешной тьме высокий силуэт в этот раз показался менее знакомым. Гермиона опешила, растерявшись и совсем запутавшись в происходящем, не в силах собрать воспоминания о последних минутах жизни по кусочкам, но липкий страх, что во всём этом что-то не так, схватил за горло и болезненно сжал, не давая выдохнуть ни звука. Минуты потянулись сладкой нугой: она обнажённая и мокрая, онемевшими пальцами путающаяся в чужой одежде и не способная закричать, лихорадочно соображающая, Том это или... — Антонин?.. — полувопросительно и совсем неслышно выдохнула Гермиона, и ошеломлённо пискнула в мгновенно накрывшие её губы. И как в страшном сне, тело перестало слушаться, отзывчиво следуя манипуляциям и требуя ещё, в то время как в груди не оставалось воздуха, а сил закричать и остановить это не находилось. В голове собрался клубок из импульсов, подсказывающих, как сильно ей это было желанно, но одновременно до смерти страшно, что ноги подкашивались, а сознание устремлялось прочь. Маленький шажок, на который пришлось приложить немыслимые силы, — наконец Гермиона свалилась куда-то вниз, а затем широко распахнула глаза и жадно втянула в себя воздух полной грудью. Кругом тишина, тусклый свет свеч и мокрая от пота постель. Гермиона отбросила от себя одеяло, ошеломлённо осмотревшись, и с трудом приняла мысль, что это всё было идиотским сном, после которого её потряхивало, а на губах оставался привкус дразнящей эйфории и липкого страха. Она закрыла ладонями глаза и издала протяжное хныканье: возможно, без чувств было намного легче жить. Да, определённо легче. И, как не в себе, не смогла сдержать рёв: чувствовать всё оказалось не так просто; она отвыкла от этого, однажды решив, что никогда не сможет жить с эмоциями. — У неё текут слёзы, — где-то издалека почти неслышно раздался давно забытый женский голос и эхом повторился: — ...текут слёзы. Это нормально?.. — ...нормально?.. — ... слёзы... нормально?.. Гермиона изо всех сил сжала сорочку на груди, подавляя всхлипы и проклиная чувствительность и боль, раздирающую внутри, тряхнула копной волос и подняла зарёванное лицо, чтобы осмотреться и понять, откуда слышит чужой шёпот, который точно не должна была слышать. — Лаванда? — мгновенно выдала она в пустоту, точно зная, что этот тон принадлежит ей. А ответил ей тихий стук, на который Гермиона среагировала не сразу, но когда поднялась и опасливо отворила дверь, то тут же опустила глаза вниз, полуизумлённо-полуиспуганно уставившись за массивную змею, экспрессивно пробирающуся к кровати. Гермиона повернулась к ней и, онемев и замерев, проследила за тем, как та начала трансформироваться, но никак не успела отреагировать на это: Нагини уже преодолела между ними расстояние в два коротких шага и крепко обняла Гермиону за плечи. — Получилось! Получилось!.. — зашелестела она, когда Гермиона, пребывая в том же ошеломлении, по инерции положила ладони на хрупкие плечи и обхватила тонкое тельце. — Спасибо, ты спасла меня!.. Гермиона пришла в себя и растянула губы в улыбке только тогда, когда Нагини выпустила её и сфокусировала внимательный взгляд вертикальных зрачков на её заплаканном лице. — Почему ты плачешь? И кто такая Лаванда?