мгчд: драбблы

Игорь приводит домой Серёжу и говорит: вот моя семья. Вот папа, вот дядя Федя, вот теть Лена… Серёжа смущается — не смешно и мило, а суетливо и дергано. Хватается принести тарелки, подвинуть стулья, всё старается что-то подать, помочь. Понравиться. Федя с Леной принимают его мгновенно, окружают заботой. Костя строже, но Серёжа до странного бестрепетный и совсем его не боится, даже под хмурым взглядом, даже под хмурым взглядом и цыканьем одновременно. Они отмечают вместе новый год, первомай и пасху (никто тут особо не религиозен, но «яички покрасить — это святое», а потом Серёжа предлагает покрасить их вином, и пасха проходит ну очень замечательно). К лету Игорь начинает планировать отпуск, такой серьезный — пап, а помнишь мы ездили, когда я маленький был? Как село называлось? Там такой пляж… был. Надеюсь, сейчас такой же. Если бы не эта страна, следом Костя ждал бы вопрос: пап, а как выбирают кольца? (он переадресовал бы его Феде, у Кости рука несчастливая). Отпуск отменяется. Игорь с Серёжей пропадают куда-то на пару недель. Федя даже начинает волноваться — забыли про нас, стариков? А потом Игорь звонит взволнованный: пап, соберите там с Прокопенками стол, мы с Серёжей придем… не одни. — А это… — спрашивает в дверях Федя. — Моя семья, — говорит Серёжа как будто даже с вызовом. — Олег, это Федор Иванович, это Елена Пална. Константин Игорич. Они рассказывают мало, но этого достаточно. Лена плачет, начиная со слова «похоронка», и не останавливается, только затихает иногда, а потом снова надрывно всхлипывает, и извиняется, и пытается утереть слезы, и извиняется снова. Так бывает, наверное, когда у тебя на глазах сбывается больная полузабытая мечта, пусть даже с кем-то другим. Олегу явно странно и некомфортно, особенно после мокрого поцелуя в лоб. Серёже тоже, но он был морально готов и это заметно по тому, как он вздыхает каждый раз, когда кто-то тянется его обнять. Игорь светится — так, будто ничего лучше в жизни не видел. Они расходятся за полночь. Олег с Серёжей — на такси, Игорь провожает папу до дома, не переставая улыбаться. Рассказывает теперь, когда можно, новые подробности — какой Серёжа был все это время, сколько вина пил и таблеток ел, как Игорь надеялся, что он сможет прожить потерю, помогал чем мог и полюбил так, что непонятно, как без него такого жить, и вдруг это — пап, ну ты представляешь, это же случайность один на миллион, на миллиард, но Серёжа именно такую заслужил. Такого Олега. Теперь всё будет хорошо. — А этот Олег ему кто? — спрашивает Костя как может ненавязчиво. Игорь смотрит в ответ сложно. — Ты же слышал — семья. «Семья» прилипает к Серёже тенью, сопровождает на каждую встречу, по работе и без. Пока Серёжа с Игорем наперебой рассказывают что-то, показывают фотографии в телефоне, строят планы на будущее («а давайте бассейн на даче?»), молчаливый Олег лепит пельмени и манты, вкручивает лампочки и чинит кран — мне нужно чем-то занять руки, настаивает он, если к нему все-таки обращают вопросы. Если его не трогают, он смотрит, много смотрит — по-волчьи выхватывая каждый взмах ресниц Серёжи, каждое прикосновение пальцев Игоря к его плечу. В этом нет страсти и нет тоски, только тупая надежда: давай, сделай ему больно, дай мне повод. Иногда он слишком засматривается, и тогда любой звук, скрипнувшая дверь или упавший со стола карандаш, могут заставить его вздрогнуть и пригнуться, прикрывая уши. Тогда Серёжа явственно грустнеет. Пару раз Костя краем уха слышал негромкую ругань на выходе: Олег, ну когда ты что-то с этим уже сделаешь? Нельзя же так теперь всю жизнь… Они с Олегом единственные курильщики в этой компании, но не пересекаются в своих одиночных походах на балкон. Судьба сталкивает их наедине только месяца три спустя. Это последний выезд на дачу в сезоне, листья уже пожелтели, но солнце припекает достаточно, чтоб на Игоре была одна футболка, а на Лене — цветастый сарафан. Мясо замариновал Олег, но Федя настоял, что жарить будет он. Игорь тут же рассказал как Федя сжег партию шашлыка, засмотревшись на то, как теть Лена собирает яблоки со стремянки («а я не виноват, что открывался такой вид!»). Лена теперь красная и смеется. Серёжа шепнул «если бы Игорь… я бы тоже что-то сжег». Олег курит уже пятую, молчит и смотрит. Костя пристраивается рядом. Место удачное — ветер сносит в сторону дым, и от мангала, и от сигарет. — Завидуешь, что не стоишь там с шампурами? — спрашивает ненавязчиво. Олег пожимает плечами. — Нет. Я бы все равно не смог. — Жарко? Олег дергает уголком рта. — У мяса очень мерзкий запах, когда оно поджаривается. Костя не спрашивает. Не спрашивает. — В веганы подашься? — Нет, просто буду курить, пока не отшибет нюх. — Умно. — Он всё-таки спрашивает. — Это после Сирии? Олег не отвечает, но Косте достаточно того, как он держит сигарету — огоньком в ладонь. Он сам трогает себя за лицо, проводит пальцами вдоль шрама. — Это из Афгана. Олег впервые отрывает взгляд от мангала и смеющейся группы вокруг и смотрит прямо на Костю. — Сколько? — Полгода, — Костя делает паузу. — Дважды. После первого мог не возвращаться. — Но вернулся. — Но вернулся, — Костя пожимает плечами. — Наверное, это потому что шрамов не было. Казалось, что я бессмертный. И что там настоящая жизнь, а на гражданке… — он не заканчивает, но Олег понимающе кивает. Выдыхает дым. У мангала Серёжа жарит зефирки, а потом заталкивает их, мягкие и липкие, Игорю в рот. Рот скоро перестанет закрываться, потому что Игорь не успевает жевать от того, как сильно смеется. — Серый считает, что у меня птср. — В наше время не было птсров. Птср! Как будто видеть кошмары после такого — это ненормально. — Факт. — Лечить меня от того, что я посмотрел на дерьмо и научился в нем выживать? Спасибо, не надо. Когда какой-нибудь псих с автоматом придет вас расстреливать, вы вспомните про меня и мою «нездоровую паранойю», — Костя показывает пальцами кавычки. — Я говорю ему то же самое, — Олег еще пару раз кивает. — Он меня не слышит. Мне кажется, у него просто эйфория и на этой волне он хочет осчастливить всех. Как умеет. Раз ему помогли психологи, то и мне должны. — Тяжело это? — Что? — Видеть его счастливым. Вопрос внезапный, и отвечать на него нужно спонтанно. Олег думает над ответом секунд на тридцать дольше, чем стоило бы. — Я хочу, чтобы Серёжа был счастлив. Он самый дорогой для меня человек. — Да, — соглашается Костя. — И иногда бывает, что твой самый дорогой человек вдруг заводит себе другого дорогого человека. И становится с ним счастлив. Хотя ты всегда думал, что вы будете счастливы вдвоем. И никто с тобой ничего не обсудил. Но и не должны были, потому что люди не выбирают, с кем им быть счастливыми, да? И этот другой человек, как назло, такой хороший, и им правда так хорошо вместе, что ты будешь последним мудаком, если это испортишь… Они задумчиво молчат. Лена устроилась в шезлонге отдохнуть, обмахивается веером, и Федя смотрит неотрывно на ее мерно вздымающуюся грудь. Шашлыки, про которые он забыл, начинают пахнуть гарью, но он этого совсем не замечает. А Костя не окликает. — Серёжа моя семья, — говорит Олег. — Конечно, — соглашается Костя. — Только братья с сестрами это семья. И мужья с женами это семья. И иногда бывает так трудно понять, кто что имеет в виду. «Дядь Федя, япона мать, шашлыки!» — орет Игорь. Федя спохватывается, ругается, Серёжа заливисто хохочет, Лена тонко улыбается в тени широкополой шляпы. — А как вы справлялись? — спрашивает Олег. — С чем? — Со всем этим. Про что бы он ни спрашивал, ответ у Кости один. — Много работал. Очень, очень много работал. — Костик, помогай мясо спасать! — кричит отчаянно Федя. — С кетчупом съем! — кричит Костя в ответ, затушивая окурок. /// День рождения Лены отмечают тихо, у Прокопенок. Раз праздник Лены, то готовил Федя, так заведено, а раз готовил Федя, то на столе восемь видов наливок разных цветов. Игорь потирает руки, Серёжа открывает рот от такого великолепия. — Не то что ваши коктейли, — задирает нос Федя. — Рассаживайтесь, рассаживайтесь… а чего без Олега? Ему бы понравилось, я вон специально… на шишках, на рябине… — Олег не смог, — слегка грустнеет Серёжа. — Много работы. — Трудяги, — вздыхает Лена как-то слишком намекающе. Федя крякает, отмахивается. — Да ладно. Я с собой бутылочку передам, пусть после тяжелого дня расслабится. Ну-с, давайте теперь все по очереди поздравим богиню этого вечера… Они читают тосты (даже Серёжа подготовил, хотя знает её чуть меньше года). Костин краткий и по делу, Федя на середине сбивается, утирает уголки глаз и дрожаще заканчивает: ты знаешь, как я тебя… ай, ладно… чтоб еще сто лет вместе, поняла меня? Игорь читает последним, с совершенно каменным лицом, и Костя все не может понять, пока в конце не звучит панчлайн, к которому он мастерски подвел — все смеются до слез, теперь Федя не один тут с мокрыми глазами. Потом едят. Федя много шутит, пытаясь скрыть неловкость за слабость, Лена ласково гладит его по руке. С другой стороны стола шепчутся Игорь и Серёжа, Костя старается не прислушиваться, но все равно ловит: а годовщина… а мы с какого дня будем считать? Давай хотя бы в Карелию… источники… романтика! Его? Конечно, если не будет занят на работе… Игорь касается плеча Серёжи кончиками пальцев, а потом ведет ниже, до локтя, и по предплечью, и скользит в ладонь, и переплетает их пальцы, и смотрит так счастливо и влюбленно. Теперь всё будет хорошо, думает Костя, и один выходит покурить.