Ainsi bas la vida

      В воздухе пахло праздником. По-особенному. Аделаида улавливала тысячи различных запахов, но наименование им всем было одно — торжество. Гарь, копоть, кровь, смола, море и людской пот. От некоторых и стошнить могло. А потом их разбавляли цветочные флюиды, витающие от горшочков, которые таскали воодушевлённые победой горожане, краска, свежеиспечённый хлеб и пары рома. Да, эта ночь пахла по-особенному. Но ни телом, ни душой Аделаида всеобщей радости не разделяла. Накатила шквалистой волной такая тоска, что захотелось отыскать в этом пышном празднестве жизни укромный уголок и забиться в него, обняв себя за плечи. Любопытно, Диего тоже чувствовал ЭТО? Наверняка чувствовал, сидя в темнице. Ожидание суда опускает моральный настрой сильнее, чем казнь. Потому она и выбрала убить его, отдав под суд, а не собственными руками, пусть те и чесались снести ему голову. Поделом ему. Да, надо думать ТАК. Но она слишком хорошо понимала Диего сейчас. Как не понимала на протяжении всего их сумбурного брака. Для них обоих в Санта-Доминго не существовало укромных уголков. Куда бы она ни пошла, все кричали её имя, бросали шляпы вверх или другие вещи, благодарили, выказывали уважение. Дочь губернатора, пират, воин, чародейка… сколько ролей! Не каждая удалась. И за плохо отыгранные роли приходится расплачиваться душевным равновесием. Аделаида чувствовала себя крысой, бегущей с тонущего корабля, пусть «Урка де Лима» целая и невредимая благодаря Себастьяну и команде стоит на якоре в гавани Санта-Доминго. Правда, крысы лучше знали, куда бежать. Она бесцельно ходила по улочкам родного города. Ей не нужно было родное тепло, утешение, ласка. Только забыться. Может, Дэви Джонс был прав? Ей следовало превратиться в духа? НЕТ. Нельзя так сдаваться ему. Мысли о забытье сами привели её в место, где промышляли забытьём других людей. И весьма успешно. Ибо хмельной матрос, стоявший во дворе с бутылкой какого-то дешёвого пойла, взглянул на неё как на предмет утехи, а не героиню. Он что-то потянулся было сказать ей, икнул и смело, выпрямив спину, зашагал, да не устоял на ногах и повалился, не сделав и одного полного шага. Аделаида замедлила перед входом. Как забыться, но не стать безвольной медузой, выброшенной на берег после шторма? Такое возможно? И есть ли граница «забытья»? Затем она решительно толкнула дверь. На укромный уголок это не походило. Шум резанул по ушам. Таверна была забита людьми разных сортов до отказа. В основном тут сидели портовые рабочие, солдаты, бунтовщики из бедных слоёв населения, моряки и пираты… И все они наперебой что-то кричали и пели. На вошедшую девушку не обратили внимание. Были дела поважнее. За особо многолюдными столами играли в кости или покер или и то и другое. Разгорячённые проигравшие игроки спорили о мухлеже победивших. Она насилу пробилась к хозяину таверны и попросила добыть ей пустой столик. Мужчина забегался и через пять минут нашёл ей желаемое место. Его хорошенькая дочь принесла Аделаиде бутылку рома. Не стесняясь её и прочих, Аделаида прильнула к горлышку бутылки. Крепкое пойло обожгло горло, но она и не думала останавливаться. Даже маячивший перед глазами облик до свинства напившегося моряка не отвращал её от выбранного пути. На двенадцатом глотке она поперхнулась. Было слишком горько. Как будто Бог останавливал её. Аделаида сделала передышку и принялась пить ещё. Голова слегка кружилась, в животе горело. За закуской, стоявшей около той же бутылки, она, конечно, не потрудилась протянуть руку. После четверти выпитого мир стал ярче и приятнее. Дэви Джонс? Его и не было. Война с Диего? Выдуманная чушь! Игра воображения перечитавшей книги дворянки. Кража галеона? Бред! Забытье наступало медленно, но верно. Однако чего-то всё же не хватало. Аделаида, хихикая сама с собой, начала поглядывать по сторонам. Она радовалась, как ребёнок, чувствуя, будто окружение плывёт, и вливала в себя больше рому, чтобы усилить новые ощущения. Непривычные, скорее. Она пила и прежде, но не так яростно. Что-то подобное она испытывала, стоя на палубе «Урки». И забытьё превратилось в смакование знакомых чувств, испытанных на корабле. Чёрт возьми, она капитан галеона, который угнала сама! Вторую бутылку госпожа Аделаида требовала вусмерть хмельной, стукнув кулаком по столу. Хозяин относился к ней снисходительно, поскольку знал, кто она. Знал ли он, ЧТО ОНА ТАКОЕ? Им всем было наплевать. Это ли не укромный уголок во всём мире? Тут все счастливы. Даже когда дерутся. Когда дерутся, они, верно, особо счастливы. Как только она откупорила вторую бутылку лёгкой рукой, из центра таверны донеслась французская речь. По тону Аделаида разобрала, что кто-то ругался. Ругань на французском звучала изящно и цивилизованно, и её прельстил разыгравшийся спектакль. Мужчины за сдвинутыми в центре столами ожесточённо играли в покер на деньги. Шестеро человек в форме испанских солдат, весьма потрёпанной, и десять моряков, во главе которых сидел мужчина в парчовом камзоле, расстёгнутом нараспашку. Перед ним лежала шляпа золотистого цвета и стопка выигранного добра. Монеты, цепочки, кольца, компасы, даже золотые пуговицы шли в расчёт. Аделаида хихикнула, узнав в победителе Жака-Люмьера. Место в самом центре стола он занимал по праву. В плохом освещении его растрёпанные золотые локоны, всегда уложенные лучше, чем волосы Аделаиды после множества манипуляций с ними, сияли подобно солнцу. Голубые глаза смотрели на противников с азартом. Он ничего не боялся. Несмотря на его внешний вид ухоженного французского дворянина, который понятия не имеет, как тяжела работа на корабле, Люмьер справлялся с ролью капитана умело. Его имя и флаг нагоняли ужас на суда. Преимущественно испанские. Не мудрено, что сидевшие около него испанцы мечтали припомнить обиды ушедших лет и отыграться хотя бы в покере. Но Жак и тут не давал им продыху. Выглядел он и вправду благопристойно, но смотрел так, что в любой момент готов был за любую провинность воткнуть в зад обидчика хоть деревянную ложку для похлёбки. Она уселась ближе к спинке кресла и стала наблюдать за происходящим, потягивая ром. На коленях Люмьера, обвив его шею белыми руками, сидели две миловидные девушки. И их довольный вид для испанцев выглядел красной тряпкой тореадора. А в игре солдатам Санто-Доминго предательски не везло. Ещё одна девушка ждала, кто победит окончательно, чтобы выгодно отдаться. Кто-то сдавался быстро и уходил, не желая проигрываться до портков. Но один настырный солдат, готовый во что бы то ни стало уделать пьяного француза, всем своим поведением нарывающегося на конфликт, оставался на месте.  — У Люмьера хорошие карты? — спросила Аделаида, не отрываясь от зрелища. Вся игра ей быстро наскучила. Она рассматривала выглядывающую из-за разреза белой рубахи грудь капитана, его шею.  — Нет, — духи, казалось, ответили с огорчением. Они огорчились не возможному проигрышу пирата, а её бесцеремонным словам. Использовать силу для сущих пустяков вроде этого не входило в их правила. Но Аделаиду не заботили их чувства. Она могла приказать им сделать всё, что угодно было именно ей.  — Сделайте так, чтоб были хорошие, — приказала она. Кто поистине умел забываться, так это Люмьер. Жак успевал целовать дам, откликаться на их ласку, выпивать, но за картами абсолютно не следил. Его не удивили перемены в них. Он раскрыл их, и вскоре и без того красный от гнева испанец покраснел так, что походил цветом рожи на крест испанского флага. Свои карты он бросил и обхватил голову руками, причитая. Третья дама с улыбкой полетела в объятия Люмьера. Жак поднялся, галантно увлекая за собой дам, приказал одному из матросов своей разношёрстной команды, собранной с кораблей, принадлежащих англичанам, французам, испанцам и голландцам, собрать выигрыш и произнёс с искренним сочувствием:  — C'est la vie, mon cher (Такова жизнь, мой дорогой), — и надел шляпу. Испанец покинул стул и громыхнул кулаком по столу.  — Слишком много на себя берёшь, французская рожа! — он был раздавлен гневом и подбодрён горячительным. — Три бабы одному, да ты столько не вывезешь. За столиками вокруг зашептались. Аделаида буквально слышала присутствие тёмной силы, которая подпитывала её магию. Это как шёпот в тумане. Такой же пронизывающий и устрашающий. Жак молча взглянул из-под шляпы.  — Мсье, извинитесь немедля, я сочту ваши слова пьяным бредом и отпущу вас, — в голосе его звучала сталь. В море Аделаиде довелось видеть, на что способен Люмьер в таком состоянии. Он как брандер. Молитесь Богу, чтобы ваш корабль миновал его. Губы испанца растянулись в улыбке, точно ему её вырезали затупленным ножом. Он направил пушку прямо на брандер и велел её зарядить. Воздух пронзила невидимая игла напряжения.  — Извините, мсье, — испанец поклонился, — не желаете поцеловать мой зад? Смешки послышались ото всех сторон и тут же стихли. Один хмельной рухнул лицом в пол. Компания за соседним столом чокнулась кружками. Звуки казались слишком громкими. Неуместными.  — Что ж, mon cher, — вздохнул Жак. Он улыбнулся с азартом и снял шляпу. Девчушка, жмущаяся к нему, нацепила эту шляпу на себя. Люмьер толкнул в сторону взвизгнувших дам, попросив их подождать, и принял вызов испанца. Он сбросил камзол на пол для удобства. Не верилось со стороны, что настолько хмельной он победит в этой стычке. Аделаида замерла, взирая на драку, как пантера перед решающим прыжком к жертве. Жак плавал, и долго плавал. И никакая внутренняя качка не смогла бы его свалить с ног. Таверна стихла. На корабле есть правило не устраивать драк. Даже пираты строго следовали ему. Если же драка случалась, то никто не лез, не разнимал. Скорее, делали ставки. Аделаида усвоила это правило со времён плавания с Себастьяном на «Первой ласточке». Сейчас таверна — корабль, но драки тут поощряются.  — Врежьте ему, мсье!  — Не нежничайте с этим французишкой!  — Да деритесь уже! Солдат опрокинул стол. Он зашагал к Люмьеру по осколкам стекла. Но не успел он подойти достаточно близко, как противник зарядил ему прямо в челюсть. Испанец упал, и его болельщики разочаровано заулюлюкали. Несколько мужиков поставили его на ноги и толкнули к французу.  — Ах ты тварь, — прошипел испанец, сплюнув на пол кровавую слюну, и замахнулся. Аделаида хохотнула. То на неё, то на дерущихся опасливо поглядывал хозяин. А она и не думала прекращать драку. Ей хотелось узнать продолжение. Удар испанца вышел слабым. Не остановить прошедшего опасные приключения капитана. Люмьер бил без жалости. Солдат не успевал прикрываться руками и только елозил попусту влево и вправо. После каждого падения он непременно подымался. И вновь получал. Его предупреждали вежливо и цивилизованно. Но вместо прощения он предпочёл расквашенную опухшую рожу. Болельщики солдата целиком перекочевали к болельщикам Жака. Когда тот уселся на сваленного противника и начал наносить удар за ударом, те кричали ещё громче. Люмьер был не из тех, кто может легко остыть. Наоборот его раззадорил бой. Костяшки его пальцев были красные. Он тяжело дышал и методично продолжал бить. Удивительно, что эти люди вообще не устали от насилия, которое Аделаида пыталась прекратить. Люди походили на стервятников, ждущих, пока кто-то умрёт.  — Это тебе за французов, это тебе за неуважение, это тебе за вызов! Merdeux! — прорычал француз. Удовлетворённый своей работой, Жак поднялся под общее признательное улюлюканье и аплодисменты. На его лице, рубашке и пальцах краснели свежие капли крови. У дамы он забрал свою шляпу и направился в сторону выхода. Морской дьявол! Аделаида поспешила за Люмьером и столкнулась во дворе. Он вздрогнул, бегло оглянул её и, видимо, успокоившись, приятельски улыбнулся. Даже в забытье помнил своих друзей.  — О! — губы его растянулись в ухмылке. — Добрый вечер! Какая нынче прекрасная погода, не правда ли? Она хотела бы ответить утвердительно, да слишком пристально рассматривала пятна крови на его одежде.  — Сущий пустяк, — приятельская ухмылка превратилась в снисходительную. Но Люмьер тут же помрачнел. — Один сучий потрох решил, что для меня одного будет слишком много три женщины! — Затем он снова улыбнулся, будто заговорил о здоровье матушки: — В итоге я отбил у него лицо, а дальше, ну знаете, как-то само собой понеслось… Жак двинулся искать новые приключения. Ей думалось, что он именно тот, кто мог бы помочь ей с забытьём. Аделаида только теперь ощутила внутреннюю качку. Чтобы устоять, она схватилась за плечо удаляющегося Жака, и тот вдруг остановился. Он приобнял её.  — Мадмуазель, — прошептал Жак. От него тянуло кровью и сладким вином. Наверно, не самым лучшим, ибо Диего вряд ли заботился о виноградниках. И всё же запах этот дурманил её. Адель крепче вжалась пальцами в мужские плечи. Она бы уплыла сейчас в мир грёз, не будь он рядом.  — Я рада, что Санто-Доминго вам понравилось, — ответила Аделаида, и Жак прыснул смехом.  — Боюсь, мадмуазель, вы сейчас ivre mort (вдребезги пьяны), — заметил француз с пониманием. Ох, если бы он ещё обходился без вставок на родном языке и этого акцента, звучавшего так… так… соблазнительно. Аделаида засмеялась. Сначала украдкой, тихо, будто боялась быть услышанной. Затем всё громче и громче. Голова знатно кружилась.  — Так сделайте что-нибудь, мсье, — в такой шторм ей требовалась надёжная гавань. И он повёл её сквозь улицы, кажущиеся ей незнакомыми и чужими. Во рту пересохло, как в пустыне. Из-за неё они три раза останавливались около небольших фонтанов попить воды и шли прочь. Жак каким-то чудом проводил её к порогу родного дома. На дежуривших у входа солдат он пару раз крепко ругнулся, а Аделаида пригрозила им отнятым у Диего мечом, после чего громко скрипнули ворота, их впустили и даже пригласили войти в холл. Аделаида тут же прислонилась к стене и потихоньку сползла вниз. На приветствие родителей, выбежавших в страхе, она радостно икнула и помахала рукой. Изумление на их лицах вызвало безумный гогот.  — Всё в порядке, — заверил Жак. Аделаида поднялась, зацепившись за полы его рубашки. Да, всё в порядке, когда ваша дочь приходит домой пьяная вдрызг с французом-пиратом в окровавленной одежде. Не стоит переживать. Главное — не выходит замуж за испанца, у которого проблемы с головой.  — Я провожу мадмуазель Аделаиду в её спальню и отчалю… то есть уйду, — проговорил скороговоркой Жак и потянул её в сторону, куда показал отец. На дурацких ступеньках Адель несколько раз споткнулась. В детстве бы расплакалась, но сейчас после каждого падения она умопомрачительно смеялась. Жак терпеливо сносил её выходки. В спальню он толкнул её, как несмышленого щенка. Она уселась на полу и, разглядывая узоры ковра, предложила выпить.  — Ром, мсье! — дома она почувствовала какой-то приток новых сил. Люмьер зажёг свечи, чтобы разогнать ночную тьму, поднял Адель на ноги и, заглянув в глаза, вымолвил:  — Благодарю, не стоит. В другой раз, — он потупил взгляд на её неровно поставленные ноги. Какой к чёрту ром? Жак считает его в лучшем случае лекарственным средством.  — Стой! — крикнула она так, будто её здесь убивали. Чувства смешались и навалились тяжёлой штормовой волной. Адель повисла на плечах француза, завороженная голубыми глазами. Словно море. Губы её потянулись к нему и зависли на полпути. Поцеловать или нет? Она с жадностью, приоткрыв рот, облюбовывала аристократично худое лицо Жака.  — Baise moi (трахни меня), — прошептали её губы вместо неё. Француз не сразу откликнулся на поцелуй, бессовестный и беспринципный, зато говорящий больше слов про её истинные желания. Он сжал её руки, останавливая.  — Мадам, от меня разит, как от козла. Его смущало только это? Адель хихикнула около его губ:  — Не волнуйтесь, мсье. Я пахну как самая настоящая коза. Люмьер загоготал во всё горло. Руки сами потянули вниз его рубашку. Раздевать его без камзола было легче. И теперь он уж точно не ушёл бы никуда. Не от неё. Под хохот он направил её руки вверх, помогая избавить себя от рубашки. За тканью скрывалось множество шрамов и ран, свежих и с многолетней историей. Её палец невесомо прикоснулся к самому крупному и длинному шраму. И это прикосновение отозвалось болью в теле. Она поёжилась, отпрянув. Что там было? Меч, нож или какое другое приспособление? Испанское или английское? Мелькнула мысль о том, что ради этого он и забывался так часто. А, может, не только об одном этом, но и обо всех шрамах? Ничего, сегодня он забудется в её объятиях.  — Ainsi bas la vida (жизнь трудна), — смущённый её вниманием ответил Люмьер. Его ладонь коснулась горячей щеки Аделаиды и легонько приблизила к нему. Губы мужчины мягко, без напора легли на её. — Ma chère, Adelaide. Кровь окрашивает щёки моментально. Она бурлит по всему телу. Ненавязчивые прикосновения Жака по мановению волшебной палочки становятся пылкими и страстными. Он заводит руку за её спину, спускается мимо распущенных волос, не упуская ни одной пуговицы, минует лопатки и тормозит на пояснице. А затем обе его ладони резко стягивают опостылевший корсет. Вздох рваный, но полный свободы. Аделаида пытается стащить кюлоты с Жака. Пальцы срываются. Немудрено. Спасибо, что она стоит на ногах хотя бы! Она отводит взгляд. И стыдно, и приятно. Жак углубляет поцелуй. Его язык прыткий и ловкий, хранивший сладость выпитого вина, что резко контрастирует с вкусом рома, приводит её в готовность. Аделаида сжимает колени, но их тут же раздвигает проникшая под юбки мужская ладонь. Тихий несдержанный стон вырывается навстречу его губам, и Жак игриво отстраняется. Он привлекает её к стене. Рука всё выше по бедру. Адель впечатывается в стену лопатками, принимая игру. Едва ему удаётся задеть самую чувствительную в ней точку, она громко стонет. От бёдер до колен пронзает дрожью. В таком состоянии стоны ещё громче. Ноги раздвигаются сами собой, позволяя проникнуть глубже. Она беспомощно трётся головой о стену, не смея отодвинуться или уйти, а ласки настойчивее с каждым новым разом, и удовольствие накатывает шквалистыми волнами. Жака не видно в полумраке. Кожу обжигает его жадное дыхание. Она снова тянется к кюлотам. Ткань трещит по швам под невнятную французскую ругань, и она боится, что сделала что-то не так. Смех срывается с губ вместе с последующей мыслью, что звучит только в голове, спасибо Господу: «Маленькая жертва для того, кто трахнет адмирала пиратского флота». Адель смеётся в губы Жака. Он, идущий с утра без штанов из губернаторского дома и напевающий весёлую песенку французских флибустьеров, великолепное зрелище для жителей Санта-Доминго. Будто в отместку он разворачивает Аделаиду спиной к себе и, оттянув за волосы, всем телом придвигается сзади. Замирает, ощущая её дрожь. Низ живота сводит дикой судорогой. Теперь понятно, почему трёх женщин ему недостаточно. Она дрожит, как пойманная на крючок рыба. Всем существом порывается оттолкнуть, но лишь утыкается лбом в стену и подаётся задом навстречу. Меж ног чересчур мокро, чтобы боль задержалась дольше, чем на несколько мгновений.  — Viens ici, ma chère (иди сюда, дорогая), — шёпот Люмьера пробуждает мурашки на руках и бёдрах. Она была с Мантой, с Бароном Субботой… и всё равно это не шло ни в какое сравнение с теми чувствами, что Адель испытывала с людьми. С людьми она чувствовала себя живой. НАСТОЯЩЕЙ. Жак входит медленно и глубоко. До того, что захватывает дыхание. Любая тьма отступает подальше. Адель царапает стену, поскуливает и закрывает от удовольствия глаза, буквально тая в руках француза. Наверняка слышат родители и слуги. Но Аделаида не сдерживается. На миг он, толкнувшись глубоко, останавливается. Безжалостно. Аделаида прикусывает губу. Тело трепещет от внезапного прекращения действа.  — Ещё… — не просит, слова звучат молитвой.  — Скажите это снова, — велит Жак на ухо.  — Ещё, — вторит она. — Ещё, ещё, ещё. Он разворачивает её к себе, целует так крепко, что высшее наслаждение едва не пронзает голову. Аделаида подталкивает его к кровати. Обхватив его за плечи, насаживается сразу на всю длину стоящего колом члена. Жак рвано выдыхает. Ясно и без слов, что так ему нравится больше. Так она сама себя чувствует более узкой. Его руки практически срывают с неё остатки корсета и раздирают верхнюю сорочку. Чтобы Морской Дьявол его забрал! Конечно, после того, как Люмьер её трахнет. Кровать шатается и скрипит хуже корабельных досок. От прыжков Аделаиды ножки кровати ударяются о пол, что, вероятно, слышно на нижнем этаже. Но эти звуки лишь заводят сильнее. Жак сваливает её с себя. Иначе с ней не справиться. Он нависает сверху, приподнимает бёдра и, положив палец в навершии промежности, изводит резкими грубыми толчками и нежными мокрыми поцелуями. Хочется и оттолкнуть и прижаться сильнее, что и делают вместо неё колени. Экстаз взрывается в голове пушечным ядром. Аделаида тонко вскрикивает, цепляясь за плечи Люмьера. Тишину окутало только их неровное дыхание. Адель распахнула веки. Она оказалась дома, а не в желанном забытье. За окном шумели городские улицы, переполненные весёлыми горожанами. Но сердце её билось, хоть и учащённо, спокойно. Жак ласкал обнажённую грудь, и воображение светилось новыми красками. Она поймала его ладонь и произнесла:  — Сегодня прекрасная ночь, Жак. Не хочу спать. Он понимающе ухмыльнулся и увлёк за собой на другой край постели.