Копоть

      Аказа чёрен, тёмен - въевшаяся под кожу копоть покрывает его с головы до ног, забивается в рот, гортань, достигает лёгких, да там и остаётся. Ветер приносит лишь запах гари и горсти пепла, набухшие свинцом тучи вот-вот прорвутся ледяными дождями, будто сама природа оплакивает это место и развернувшуюся на нём бойню. Аказа окидывает взглядом пространство перед собой и видит лишь трупы да искорёженный до неузнаваемости поезд. Где-то вдалеке слышны голоса щенков-истребителей, но опасаться нечего - даже если и найдут да доберутся, дать достойный отпор всё равно не смогут - слишком велика разница в силе. Третье место в Дюжине Бесовских лун дано Аказе совсем не за красивые глаза; с ним считаются даже стоящие выше по рангу Доума и Кокушибо. Пусть первый слишком нагл и настойчиво набивается в друзья, а второй молчаливо обдаёт холодным презрением, они оба всё равно прислушиваются к словам Аказы во время нечастых собраний Дюжины. Даже Музан порой выделяет Аказу среди всех остальных. Он достоин более прочих, к его словам следует прислушиваться, так почему же кто-то имеет наглость не склонять перед ним голову и показывать клыки? Аказа бесится, бесится и испытывает раздражение пополам с невольным восхищением: мало кто осмеливается бросить ему вызов; слишком редки подобные случаи, слишком остры злость и гневливый восторг Аказы, как и слишком велико его желание сожрать-поглотить-присвоить смельчака с потрохами.       Именно поэтому Кёджуро Ренгоку всё ещё может дышать. Его дыхание клокочущее, хриплое, с булькающим присвистом - Кёджуро захлёбывается собственной кровью, текущей из пробитого лёгкого. Это не самая серьёзная среди всех нанесённых Аказой травм, но предыдущим Столпам хватало и этого - Кёджуро же всё ещё на ногах. Аказе кажется, будто телесная боль - как сильна была она не была - не способна ни на миг унять бушующее пламя, таящееся в радужках Кёджуро Ренгоку. Он сам - пожар, стихия в клетке человеческой плоти; сломать бы её, дать тщательно сдерживаемому огню вырваться на волю. Аказа вовсе не против, чтобы неукротимое пламя пожрало весь мир, напротив, он до боли в грудине жаждет этого. Гори-гори-гори, Кёджуро Ренгоку, я освобожу тебя от оков человечности и дам разгуляться голодным пожарам. Мир должен запачкаться в копоти, задохнуться в гари и прахе, утонуть в огне. Чтобы пламя смогло вырваться на свободу, ты, Кёджуро Ренгоку, должен освободиться от клетки человеческой плоти. Стань демоном, замарайся в саже и пепле, утопи в крови всё, что останется в тебе от человека!       Кёджуро Ренгоку дышит едва-едва, но по-прежнему скалит зубы и всё так же отвечает отказом. О, Аказа восхищён им настолько, что даже почти ослиное упрямство Столпа не вызывает у Высшей луны раздражения. Аказа хочет сожрать Кёджуро с потрохами, вплавить в себя, срастись, чтобы стать единым целым. В нём пускает корни давно забытая, казалось бы, похоть; Аказе до зубовного скрежет хочется заклеймить-осквернить-взять. Кёджуро изранен, окровавлен и извалян в грязи, но Аказа желает его даже таким; чувства, скорее всего, не взаимны, но, право слово, когда это Высшую луну волновали человеческие чаяния и желания? Однако пока пламя заперто в клетке слабой человеческой плоти, оно может и затухнуть - именно поэтому Аказа решается на абсурдный поступок: он склоняется к Столпу и вливает в него через жадный поцелуй свою кровь. Кёджуро хрипит, отплёвывается, но Аказа держит за челюсть крепко: не двинуться, не вырваться, остаётся лишь сдаться на милость победителя. Только вот Кёджуро таких пораженческих слов не знает, поэтому, даже заходясь в агонии от обращения в демона, он пытается подняться на ноги и - о чудо! - у него это получается. Аказа глядит на него, как на восьмое чудо света; никакими словами не передать его восхищение и начинающую зарождаться гордость за своё - пока ещё не - детище. Кёджуро, пошатываясь, пытается обнажить клинок, но демоническая кровь делает своё чёрное дело: столпа Пламени скручивает в приступе выворачивающего наизнанку кашля, его черты лица заостряются, зрачки вытягиваются в кошачьи, радужки наливаются багрянцем. Кёджуро выламывает в болезненной судороге, он задыхается, измученный непрекращающейся агонией, и Аказу прошивает осознанием: он хочет разделить с ним эту боль. Такова, должно быть, связь творца и его детища - Аказа не в силах противиться ей. Он припадает к обескровленным губам Кёджуро с исступлением мучимого жаждой. Поцелуй не разрывается даже тогда, когда Кёджуро начинает не хватать воздуха; Аказа терзает его губы в попытке забрать боль, но, кажется, причиняет лишь большую. Кёджуро протестующе мычит, вырывается из жёсткой хватки, головой бьёт Аказу по лицу: тот даже не дёргается, лишь сильнее сминает чужие губы, подключая к делу язык. Рот полон чужой крови, но её вкус не отталкивает, напротив, заводит ещё больше; от переизбытка чувств Аказа пребольно кусает Кёджуро за ключицу, чувствуя, как тот непроизвольно отшатывается, пытается вновь обнажить клинок. Аказа не даёт ему этого сделать: заламывает руки, рвёт ворот чёрной формы, начинает вылизывать солоноватую от пота шею, урча при этом от удовольствия. Кёджуро ещё трепыхается, пытается сопротивляться, но вскоре обмякает, не выдерживая мучений от обращения в демона. Рот Аказы полнится слюной, он смыкает клыки на чужом загривке, пока его руки хозяйски ощупывают человеческое - пока ещё! - тело. Дурацкие тряпки мешаются, так долой их; Аказа припадает к тёплой коже с неожиданным для самого себя же благовением, покрывает жалящими поцелуями чуть ли не каждый участок тела. Кожа Кёджуро отдаёт на языке солоноватым потом и привкусом банных отваров: Аказу ведёт, словно пьяного, от горечи полыни и шалфея, от остроты зверобоя и от природного запаха кожи. Впервые за бытность демоном касания Аказы не несут боли и мучений - только чистое, ничем не замутнённое удовольствие. Аказа лижет, кусает, целует, задыхается в вихре обуревающих его чувств, но не находит в себе силы их выразить; пальцы Высшей луны проходятся по блестящей от пота груди Столпа, задевают коричневые соски, жёстко давят на рёбра и спускаются вниз - Аказа до боли в груди хочет услышать мольбы Кёджуро о большем, чтобы жарче, сильнее, глубже, чтобы упиваться чужими стонами и задыхаться в почти агонии. В мгновение ока форменные штаны превращаются в клочья, а рука Аказы сжимает член Кёджуро - длинный, немного загнутый вправо, с тёмной коричневой головкой, на которой уже проступила капля смазки. Аказа растирает её по члену, охватывает собранными в кольцо пальцами ствол и начинает ритимично водить по нему вверх-вниз. Кёджуро захлёбывается стоном, вскидывает вверх бёдра, но Аказа непреклонно возвращает его на место, нависает мрачной грозовой тучей и продолжает двигать рукой. В глазах напротив не остаётся ничего человеческого, Кёджуро рычит, воет, взгрызается в шею Аказы и хаотично вращает бёдрами. Аказа дуреет, пьянет без вина: один только вид распалённого и обезумевшего от похоти Кёджуро пробуждает в нём почти звериную жадность. Движения Аказы по члену становятся жёстче, быстрее, второй рукой Аказа осторожно ласкает потемневшие от прилившей к ним крови яички; нехитрые движения так увлекают Аказу, что он забывает об осторожности. Напрасно - когда он поднимает голову, устремлённый на него взгляд Кёджуро абсолютно ясен, трезв и наполнен не безумным пламенем - чистейшей ледяной ненавистью, будто что-то выморозило, выстудило текущий по венам жидкий огонь. Кёджуро отбрасывает в сторону руки Аказы, молниеносно достаёт из ножен клинок и одним точным ударом вспарывает Аказе живот. Аказа в изумлении распахивает глаза, неверяще ощупывает зиящую рану и хохочет - заразительно, звонко. - Ты совершенен, о все дьяволы мира, ты просто потрясающ, невероятен, - лихорадочно, будто бы в бреду, шепчет Высшая луна и становится в стойку. Миг - и он срывается с места, налетает на Кёджуро ураганным вихрем, осыпает градом смертоносных ударов. Кёджуро отражает каждый из них с почти оскорбительной лёгкостью, не задумываясь, атакует в ответ. Клинок змеёй жалит в предплечье, проходится по плечу, вспарывая плоть, и устремляется к горлу. Аказа перехватывает его целой рукой и давит что есть силы, однако клинок выдерживает, не ломается, продолжает свой путь дальше. Отсечённая голова Аказы взвивается в воздух, а затем падает у ног Кёджуро, окропляя демонической кровью остатки его формы. Столп Пламени устало прикрывает глаза и болезненно морщится, замечая своё отражение в металле клинка. Что-то внутри надламывается, взрывается ослепительными фейерверками и навечно замолкает.       Кёджуро больше не слышит биения своего сердца. Всё вокруг ярчее, острее, сильнее - столп Пламени сходит с ума от обострённого восприятия, закрывает уши, нос, глаза, чтобы не слышать-не ощущать-не видеть, и на миг его накрывает благословенная тьма. Это продолжается недолго: ошеломляющая боль вырывает Кёджуро из блаженной забытья, заставляет корчиться в агонии. Кёджуро открывает глаза: напротив, как ни в чём не бывало стоит усмехающийся Аказа. Кёджуро переводит взгляд на себя: в груди зияет кровоточащим провалом обширная рана, а ощущение потери наваливается с новой силой. Кёджуро не ощущает своего сердца. - Ты просто бессердечен, - заливисто хохочет Аказа и демонстрирует вырванное из груди сердце. - Оно теперь моё, - Аказа открывает клыкастый рот и впивается в ещё трепещущий комок. Кёджуро стоит, не шелохнувшись - в груди фантомное ощущение пустоты, беспросветные чёрные дыры и необъятный вакуум; тишина оглушает, давит, и в какой-то момент Кёджуро просто не выдерживает.       Клетка слабой человеческой плоти ломается. Кёджуро Ренгоку горит, а вместе с ним пылает и Аказа. Мир вокруг задыхается в пепле и копоти.