* * *
И это, к сожалению, оказалось правдой. И это был пиздец. Хозяин даже слова против не сказал, когда на него на весь лес орали «Дотрахался на камнях ебучих? Верни назад как было, давай, колдуй, с бубном прыгай, че хочешь делай, убирай своего паразита». Не сказал ничего даже тогда, когда Дениса вывернуло прямо под ноги ему. Макс вообще оказался очень терпеливым в новых обстоятельствах. Когда выяснилось, что убрать это безобразие никак нельзя, Дэн целую неделю головы из воды не показывал. Лежал себе на дне и даже не булькал. Девочки обеспокоились правда, подплывать не решались. Хозяин кое-как выманил, уже дома шипящего и плюющегося ядом Титова высушил, чаем напоил, и не приставал вовсе, только поглаживал по волосам, задумчиво глядя в никуда. Уже позднее, когда шок и злость на нет сходить начали и перестали душу, — или то, что от нее осталось, — поедом жрать, Денис вроде как свыкся. Ну, или начал. Как выяснилось, рожать не придется, его просто вскроют и дите достанут. От мысли о вспоротом брюхе блевать хотелось в два раза сильнее. Ел Денис теперь за двоих, а то и за троих, но и блевал столько же. Днями мог в воде отмокать, в полусне находясь. Еще и тянуло на всякое... Странное. То крови хотелось, то вот уже резко семечек и редиса. Макс не мог не шутить про Дениску-редиску, за что метко получал потом корнеплодом прямо промеж глаз. Но не срывался, бухтел только что-то о распоясавшихся мертвецах и уходил обратно в дом. Как оказалось, хтонь растет быстро. Уже через месяц живот стал выпуклым, а кожа на нем натянутой. Тогда же и первое шевеление было замечено. Чувствовалось это как пинок прям по почкам. Дениса всего скрутило аж, потому было принято решение ткнуть локтем в бок спящего рядом Хозяина. Тот явно доволен не был, но не пиздить же ему в ответ мавку брюхатую. Денис руку его теплую себе на живот кладет, и шевеление прекращается. Пробормотав что-то вроде «До восхода солнца это твое чудо», он спокойно засыпает. Так и повелось — каждую ночь рука Макса успокаивает бесоебство спиногрыза внутри. Страшно стало на втором месяце. Живот был огромным, и это явно ненормально. Хотя что вообще у беременного мертвого мужика может быть нормально? Шевеления тоже стало гораздо больше. Денис как-то даже побледнел и до боли в руку Хозяина вцепился, глядя на то, что происходит под кожей. А там... Там шевелилось нечто. Маленькие ладони изнутри кожу натягивали, словно то, что внутри, выбраться пыталось. Виден рельеф был чего-то непонятного. Вот ладони, нога тыкается вбок, от боли скручивает, аж до слез, пока в животе будто ком змей переплетается, судя по очертаниям. И до того страшно Денису стало, что он даже ревел беззвучно, рот, как рыба на берег выброшенная, открывая и закрывая. Доходить начало, — понял Максим, — что не то это совсем, что человеческий ребятенок. Истерика и паника внутренняя все росла и росла. На третьем месяце Денис худел так быстро и сильно, как никогда в своей не-жизни. Да и жизни тоже. Кожа росчерками вен синих украсилась, лицо осунулось, глаза впали и совсем блеск свой утратили. Боль стала просто невыносимой. Раньше Титов думал, что припадки с опухолью в мозге — это самая страшная вещь в мире. Оказалось, с этим может посоревноваться ощущение, что тебя выгрызают изнутри. Потерять пару зубов и когтей не беда, а вот не суметь однажды встать — это пугает просто пиздец как. Денис пытался. Честно, пытался. Пытался не бояться. Пытался не любить эту тварь внутри. Пытался быть с ней ласковым. Пытался не ненавидеть. Когда Хозяина не было, иногда Рогатый приходил. Прислонялся черепом к стеклу оконному, шкрябал рогами дерево дома, руку длинную просовывал и по животу, который, кажется, вот-вот порвется, гладил. Шептал что-то на языке своем непонятном, говорил «Недолго мучиться осталось». Кому говорил, — Денису или детенышу, — сил спросить не было. Макс тоже ходил смурнее тучи, до Дениса слухи доходили, что никого больше не миловал, даже на своих огрызался. А домой приходил — сразу же таким ласковым становился, учтивым: и пальцы поцелует, и подушку поправит, и с рук мясом сырым накормит. Титова уже лихорадить начало. «Лучше убей» — губы белые и иссушенные шепчут, пока рука на хозяйской слабо виснет. Не может. Не может убить второй раз. Лбом горячим к холодному чужому прижимается, тихо-тихо шепчет что-то, дыханием живым лица касаясь почти мертвого. Когда время подходит — по крику понимает. Отчаянному, полному боли и сожаления. Вероятно, сожаления о том, что жив еще. Мир у Дениса рябит и расплывается, боль просто невыносимая. Краем сознания улавливает движение в комнате, силуэт рогов на фоне молнии сверкнувшей за окном, руки Максима его плечи держат, ноги придавливает что-то тяжелое. И... Нож. Острый и загнутый. В руках, зеленых почему-то, но это уже не важно. Видимо, какую кикимору местную или дриаду привлекли. Важно только то, что еще секунда этой пронзительной, выкручивающей и одновременно острой режущей боли — и Денис сам нож схватит, сам себе брюхо вскроет, как бывало рыбу когтем вспарывал. Его трясет всего, на койке выламывает, в животе движется что-то длинное, змееобразное, в клубок спутанное. Выть хочется. От страха, боли и отчаяния. Хорошо, что он сознание теряет раньше, чем это из него выползать собралось. Обрывки какие-то помнит. Вот, кровь на простынях. Разрез на животе, откуда кишки вывалиться собираются и маслянисто-черное что-то. Гром за окном гремит. Вой слышится, не волчий, еще более жуткий какой-то. Глаза у Макса огнем горят, шепчет что-то, не разобрать уже. Приходит в себя Денис — как от кошмара подрывается. И тут же губу прокусывает, сам от боли скулит, прежде чем взгляд снова мутный вниз бросить. А там шрам свежий, грубо зашитый. Рогатый стоит над ним, сверток в руках держит. Кикимора, местная болотная дева, патлатой головой качает, как-то сочувствующе Рогатого по плечу поглаживая, сама всхлипывает, отворачиваясь, и уходит. — Дай, — через силу хрипит, руки протягивая. Ребенок как ребенок. Ничего не обычного. Будто вот только из роддома. Розовый, обтертый, орущий, как и все младенцы. С крохотными ручками и ножками. Никакого сходства с той тварью, что росла внутри него все три месяца. Денис даже не замечает, как реветь начинает, когда ребенок успокаивается и ручкою своей палец его обхватывает. Не замечает и взгляда хмурого у Макса. Даже собственная боль на задний план отходит. Ему позволяют еще какое-то время смотреть, трогать, изучать. «Не такой уж ты и страшный, да? Мое солнышко». Уже и не помнит, как сам хотел солнышко это руками голыми из себя вырвать, лишь бы не пугало его, не убивало и не разрывало. Рогатый дите забирает, Максиму передает. Хозяин не торопится от счастья плакать, целовать и ворковать над лялькой. Правда, под взглядом несчастного Титова исправляется. Улыбку из себя вымучивает, под головку держит, в лоб целует. Титов расслабляется и снова сознание теряет. Следующие три дня ушли на восстановление себя. На этот раз не только регенерация работала, еще и Хозяин соизволил приложиться дланью своей чудотворной. Сука, у него что, и сперма волшебная, и руки? Потому что заживает Денис хорошо. Аппетит возвращается. Прежнего веса не наел, но уже идет к этому под строгим надзором Максима и заходящих в гости других мавок. Получается вставать и даже пару метров пройти. Вот только ребенка приносят редко. Раз в день и то, минут на десять. Он все же пока молоком питается, которого у Дениса в силу, блять, анатомии просто нет. Вот пиздец ведь какой: залететь смог, а кормить не может. Через неделю уже все вернулось на круги своя. Одна проблема — ребеночка не приносили уже дня три. Непорядок. Денис чувствовал, что силы у него вернулись, потому сам к Максу пошел, полагая, что если где и живет сейчас ребенок, то только там. — Вечер в хату, часик в радость, — Макс что-то готовит, ужин, наверное, так что Денис просто к спине его широкой и твердой прилипает, обнимая, глупо хихикнув. — Помог сон в водичке, исцелился? — Хозяин сотейник крышкой прикрывает, огонь сбавляет и разворачивается, целует как привык: крепко, собственнически, долго. — Да, — довольно почти мурлычет Титов, откровенно на ласку напрашиваясь. — Пизда, — хихикает Макс, — Есть будешь? — Не, я не голодный. Макс его за стол отправляет, а сам себе пока в тарелку накладывает. Тушеное мясо с овощами, даже пахнет и то, вкусно. Титов просто чай пьет. — А где ребенок? Ты его уложил уже? — Денис вдруг вспоминает зачем вообще пришел, отодвинув всю эйфорию на задний план. Максим смотрит как-то... Нечитаемо, не моргая даже. Вилку на край тарелки кладет. — Нет его, — выдыхает, напряженно в Дениса вглядываясь. — Как... Нет? — голос тут же жизнь теряет, во рту пересыхает, ком в горле стоит, не вздохнуть даже. — Умер, — просто и спокойно отвечает Хозяин, а сам весь смурной, пальцы подрагивают. — В смысле? Он же здоровый был. Как так? Просто... Взял и умер? — надломлено, срываясь на судорожный вздох. — Нет, — осторожно начинает Макс, — Ему нужно было умереть. Ты видел, что он с тобой сделал? — Он же, — Денис неверяще смотрит на Хозяина, когти стол царапают, кровь от лица отливает, — Он же наш! Максим вздыхает. — Ты пойми, такое уже случалось. Это не ребенок, понимаешь? Это существо выглядит так, как ты себе и в худших кошмарах представить не можешь. Оно вырастет в прожорливое и дикое создание, его усмирить даже мне будет непросто. Если пропустить момент, то даже невозможно. У него нет души, это... Как смерть и хаос в одном флаконе. Оно сожрет тебя, меня, всех здесь и даже не подавится. Единственный вариант — убить его, пока оно маленькое. Денис просто не знает, сколько еще он выдержит. За голову хватается, голову опускает, а плечи сотрясаются от рыданий тихих. — Не говорили тебе, чтобы не пугать. Оно чует страх. Ему нравится. Поэтому могло легко начать прогрызать себе путь на волю и убить тебя. Я бы уже не воскресил, просто не получилось бы. Оно и так почти сожрало тебя. Динь, — Макс руку протягивает, чтобы по плечу погладить, но Титов отшатывается, шипит, зубы острые скалит и пытается утереть лицо мокрое. — Ты... Какого хуя, Макс? — вопрос, конечно, дохуя риторический. Денис пару вдохов глубоких делает, успокаивает рвущееся заикание и истерику. — Где он, — Дэн поправляется, руками живот обхватывая, будто все еще храня, — Где оно? — его колотит как в ознобе, то ли от страха, то ли от злости. Максим губы облизывает, спину выпрямляет, четко давая понять, что сейчас в нем больше Хозяин говорит. — И как записано в законе Моисеевом, что мы, один за другим, должны поедать плоть детей своих, плоть сына, плоть дочери. — А без шарад этих ебучих? — носом шмыгает, огрызаясь. Максим накалывает кусок мяса с тарелки, вертит вилку перед собой, взгляд на Дениса бросает и кладет в рот. Титова тут же выворачивает на пол. До сухих спазмов, до желчи, до крови.И меня испугалось чудовище
5 июля 2021 г. в 23:41
Пиздец. Пожалуй, именно это слово наиболее точно отражает всю ситуацию. А ситуация была следующая — оказалось, что звезды, мать их, посовещались и решили сойтись именно в ту ночь, когда свершалась богохульное соитие на священном окровавленном алтаре.
Денис не сразу понял, что он... Беременный. Нет, даже будучи мавкой, он все еще был мужиком, но магия есть магия. Тем более магия на крови — древняя, сильная, жестокая.
Первее всех поняли Топи. Сама природа этих мест, кажется, начала благоволить утопленнику. Где ива лишний раз ветвями воду от солнца прикроет, где ветерок подует, хотя до этого штиль стоял полный, а когда и дичь крупная сама в руки попросится.
Местные люди, которых велено было не трогать, почти обезумевшие, но все еще живые, даже раньше нечисти местной начали заботу проявлять. Кто краюшку хлеба, в платок вручную расшитый завернет и на краю мостика деревянного оставит; кто корзину ягод на пороге дома хозяйского бросит, именно тогда, когда Денис там отдыхал; кто просто лишний раз поприветствует.
И до того странно и неуютно Денису делалось, что предчувствие нехорошее само за горло хватало.
Мавки кусаться с ним перестали, носики свои красивые воротили. Мол, пахнешь, братец, молоком, медом и жизнью. Сам Титов как ни старался, ничего унюхать не мог. Шел по лесу — и корни будто бы сами на его пути расползались в стороны, проход давая. Лес шелестел, точно говорил ласково, как мать дитя успокаивая.
Херня какая-то творится, не могут же глюки его опять мучить? Умер уже, куда уж дальше?
Вот и идет Денис выяснять у Хозяина, что происходит и замечает ли он вообще что-то ненормальное, — ладно, еще более ненормальное, чем обычно, — на своих землях. Может, это какой-то коллективный психоз. У альтернативной формы жизни вообще может быть психоз?
Дэн останавливается, увидев череп олений с глазами горящими. А когда высокое худое тело из-за ствола показывается, расслабляется. Знакомое чудище всяко лучше неизвестного.
— Хозяина ищешь? — Рогатый, как мысленно называет его Денис, ближе подходит.
— Да, видел его? — голова почему-то кружится, усталость накатывает.
— Охотится, — сонмом разных голосов отвечает чудовище и неожиданно склоняется, черепом прямо у шеи водит. Денис замирает от неожиданности.
От тварей лесных чего угодно ждать можно. И каким бы сильным теперь Титов не был, на интуитивном уровне он понимал — против этого ему не выстоять. Существо лапу свою, на помесь веток длинных и лап птичьих похожую, тянет. На живот укладывает, сразу половину тела опоясывая пальцами своими непропорционально длинными. Вот тут-то дыхание у Дениса сбивается, — хотя труп ведь, второй раз помирать не так страшно уже будет, — он сглатывает, готовясь спросить че Рогатому нужно, а тот черепушкой своей трясет, заставляя то ли ниточки, то ли побеги плюща молодого на рогах острых качнуться.
— «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него - плод чрева».
Кажется или ирония слышится в сотне голосов, коими вещает чудище?
— Че? — Денис хлопает глазами, и в его емком вопросе отражается весь трепет и страх перед неизвестностью.
— У тебя будет дитя, — монстр поясняет, убирая свою птичье-древесную лапу.
— Рогатый, ты ебу дал? Какие дети, я мужик, ты меня с кем путаешь вообще?
Денис бы еще долго говорил, что он думает о слепых оленеголовых, о их тупых предположениях и совершенно неуместных сравнениях, если бы не оклик Максима откуда-то сбоку. Титов поворачивается на звук, руки на груди складывая.
— Мне уже начинать беспокоиться и цитировать Отелло? — по тону ясно, что шутит, а взгляд все равно предупреждающий.
— Мы тут обсуждаем тупые приколы, — голову поворачивает в сторону Рогатого, а того уже и след простыл. Вот тварина хитрая, слился под шумок.
— И что за приколы?
— Этот черт лесной сказал, что я залетел.
Макс как-то разом всю свою улыбчивость и почти вальяжность теряет, неожиданно резко серьезным становится, подходит быстро и тоже щупает.
— Чего? — у Дениса аж холодеет все внутри, он в куртку хозяйскую пальцами когтистыми вцепляется, тянет требовательно, по лицу прочесть хоть что-нибудь пытается.
— Не спиздел, — Макс хмыкает, не удивленный, но и не радостный.
— Так... А как... Это ж невозможно.
— Здесь возможно все.