Маленькая разбойница

Час абрикосовых крыш С рассветом она выходит на балкон. Дома напротив окрашены тёплой охрой. На небе розовые мазки облаков. Птицы щебечут, но ещё робко и вопросительно. И вдалеке шумит поезд — её дом в получасе от железнодорожной станции, и в утреннем воздухе звуки оттуда хорошо слышны. Серо-голубой свет сменяется тёплым. Потом добавляется третий звук. Шарканье метлы дворника. Вечный дворник, одинокий и всегда в своих мыслях. Значит, половина пятого. Ей нравится этот час. Если и слышны чьи-то шаги, то они отчётливо раздаются, и можно придумывать, куда торопится утренний прохожий. Утреннее яблоко — она держит его в пальцах, но жаль нарушать совершенную поверхность. На сердце как-то особенно спокойно и хорошо, и разноголосица птиц ещё больше умиротворяет. Ветра нет, и тёмные громады деревьев заглядывают в окна. Вдалеке проезжает машина. Потом город на несколько минут снова затихает — только птицы, в отдалении метла дворника и далёкие поезда. Они всегда куда-то едут. Хочется тоже куда-то ехать, и не сильно важно куда. Чтобы за окном были рощицы росчерками и ослепительная река, и сквозь занавески — пятна солнца на столике с чаем и печеньями. Она наблюдает за сонной девушкой, выгуливающей собаку. Собака выглядит бодрее, чем девушка в спортивной куртке и коротких шортах. Потом они скрываются за углом. Птицы подгадывают ритм, вставляют высокие ноты в паузы между шагами и шумом гулких шин. На окне влажный и чуть пыльный запах москитной сетки. Едва уловимый запах пекарни. Она вспоминает, как ночью ощутила запах старого пруда под склонившимися деревьями — уже после того, как дождь ушёл на запад. Ноги начинают стынуть на прохладной плитке, девушка вспоминает, что на ней ни грамма ткани — собиралась лечь в постель, но на секундочку вышла на балкон, и время остановилось. Она запоздало подносит руки к груди, вдыхает свежий воздух и кидает последний взгляд на тепло подсвеченные крыши. И, тихо ступая, заходит в полумрак комнаты. На полу мягкое и ажурное раннее солнце. Утром глоток колы из ледяной бутылки самый вкусный. Груша на подоконнике янтарная на просвет. В рассветных лучах фотографии собственного тела делать гораздо приятнее, чем в вечернем комнатном освещении. Свежие листы акварельной бумаги с набросками таинственны. Ей всегда жалко пропускать этот час, поэтому она ложится очень поздно — или очень рано, это как посмотреть. В это время балкон — самая безопасная территория. Позже просыпаются соседи, которые запросто могут переговариваться с девушкой с соседнего балкона и даже передавать подарки — шершавые персики или пакет шоколадных конфет, «потому что мы всё равно не съедим столько, не пропадать же». Каждое утро рассвет разных оттенков. Фотоаппарат упорно не хочет это признавать. Вчера рассвет был сдержанно-голубым с лёгким свинцовым оттенком, и пахло мокрой пылью. Сегодня настоящий летний, карамельно-персиковый, а дома абрикосовые. Одно утро было совсем стальным, и это навевало грусть. До этого днём раньше шёл дождь, стеклянные капли разбивались о подоконник, и девушка перенесла утро на послеобеденное время, когда солнце уже светило вовсю, а птицы истошно что-то обсуждали, собравшись на той ветке, что поближе. Сквозь неплотные занавески пятна солнца ласкают обнажённые ноги и плечи. Лёгкое покрывало на бёдрах лежит красиво, тени в складках ткани сливовые, и сквозь сон девушка думает, что нужно будет так же положить драпировку для натюрморта. Ночной дождь растворился без остатка. Час полуночный, полный воды Окна не чёрные, а разноцветные — в бликах от фар, от сигнальных огней, от размытых окон соседнего дома; струи стекают по стеклу, дождь шелестит за окном, и створки нараспашку, так что на подоконнике уже небольшая лужа. Пахнет свежестью и сыростью, босые ноги немного мёрзнут, но так уютно свернулась с телефоном за этюдником, что менять положение не хочется, только положила себе пару подушек поближе. Уютный баритон в трубке, улыбка мимолётно, как фары за окном. — Рассказать что-нибудь погорячее? — переспрашивает девушка, пытаясь сдержать смех.— Слушай. Я подогреваю кусочки хлеба в тостере или на раскалённой сковороде. Капаю немного брусничного соуса. Поджариваю яйцо, так, чтобы форма почти повторяла форму хлебушка. Кладу тонкий плавленый сыр, он сразу начинает таять. Поверх — пару тонких ломтиков колбаски, и ещё очень тонко порезанный помидор, сочный и свежий. Щепотку паприки, или покрошить немного зелёного лука, а ещё веточку петрушки. И сверху ещё кусочек ветчины, холодной и ароматной. И со свежезаваренным ароматным чаем, очень горячим… Ты слушаешь? В телефоне гудки, и девушка не знает, огорчаться ли ей или смеяться. Поэтому возвращается к эскизу. За окном ветер и торопливые голоса под зонтами, ночной дождь шелестит монотонно, она рисует, время от времени крутит в руках трубку — настоящую, курительную, нашла недавно на столе, ни разу не зажигала. Её приятно держать в руке, гладкую, деревянную, пахучую. Кругом вода, из приоткрытого окна брызги дождя; девушка рисует спокойные и солнечные морские глубины. Она в лёгком комбинезоне, сидит по-турецки, так всегда удобнее. Если в длинной футболке с голыми ногами, то устраивается на коленях, но сегодня с улицы свежесть. Через несколько минут она погружается в работу и перестаёт замечать что-то вокруг. На глубине, на поверхности — всегда сияет солнце. Чтобы было уютнее, на руке тонкий кожаный браслет, подарок; он вкусно пахнет. Везде краски, карандаши, блокноты для набросков, сангина и пастель, акварель и акрил, но запах масляных красок и растворителя вводит её в состояние транса. Она забывает поесть, встаёт, когда ноги затекают в одном положении, забывает о надкушенном бутерброде и о разрезанном грейпфруте. С цветом и глубиной не получается, она сердито встряхивает хвостиком и ерошит волосы; они и так уже цветные, потому что пальцы в краске. Берёт вересковую трубку и водит кончиком пальца по гладкой поверхности. Держать в руках её несомненно приятнее, чем использовать по назначению. Курить попробовала ещё в школе, почувствовала, как посреди груди кто-то впаял металлический ржавый лом, едва сумела снова начать дышать и больше к сигаретам не возвращалась. Хотя тайком с удовольствием вдыхала уютный и едва терпкий аромат с этажа ниже, когда сосед выходил на балкон и задумчиво стряхивал пепел на мокрую дорогу. Загадка, откуда взялась трубка в доме, так и не разрешилась: вещи возникают непредсказуемо, без каких бы то ни было причин. После недавнего переезда это было особенно часто, но и потом квартира-студия не перестаёт её удивлять. Флакончик духов, дарящих глубоководные ощущения. Радиоприёмник, старенький, цвета хризолита, который ловит волны на безвестных языках. Конверты с чьими-то письмами на французском и португальском языках, они пахнут морской солью и горячими ветрами. Она считает, что это чьи-то подарки, иногда гадает, чьи, но ответа, конечно, не находит. Вещи возникают то в глубине на полке, то на подоконнике, и непонятно, может, просто не замечала их раньше. По радио музыка льющаяся, плещущаяся, она прерывается мелодичными голосами, мужскими и женскими — новости или объявления, не разберёшь даже, на каком языке. Мужской голос основательный, как коричневый портфель, набитый бумагами, и тёплый, как вафли на блюдце, полежавшие на солнце. Женский голос волнами, как будто качаешься на качелях, вытянув голые ноги, чтобы пятками не задеть землю. И ещё он как занавески, что колышутся от тёплого летнего ветра в одноэтажном доме. Но ни слова не понятно, и всё равно девушка любит их слушать. Песни тоже на непонятном языке, и их слушать приятнее всего, и танцевать под них — танцевать она ужасно стесняется, но наедине не перед кем стыдиться. Радиоприёмник девушка возит с собой, уже привыкла к этой скользяще-шелестящей речи с дробной россыпью твёрдых округлых согласных — как галька под ногами. Даже на природе иногда слушает, спрятавшись в высокой траве, когда ветер гудит слишком монотонно. Столько вещей — владелец квартиры сказал, что всё можно выкинуть. Выкидывать рука не поднялась, что смогла, разложила на антресолях и в кладовке. Но всё равно время от времени находится что-то новое. Переехала налегке — холсты, кисти, этюдник, немного одежды, чайник, старенький ноутбук и очень много книг. Груды альбомов по искусству — они пахнут свежей типографской краской, или старыми фотоплёнками, или удивительной помесью лаврового листа и позабытых вещей на чердаке. Девушка может сидеть на полу, забыв о времени, и погружаться в рассказы о Леонардо, репродукции картин Боттичелли и Рафаэля, исследовать миры Дюрера и Босха, любоваться прекрасным Вермеером. Она наливает вино в бокал, засмотревшись за окно, проливает мимо и облизывает пальцы. С ладони ещё вкуснее, и она раздумывает, обязательно ли пить вино из бокала. У него кофейные и вишнёвые ноты. Поработать над эскизом сегодня уже не получится, она чувствует. Достаёт запасную книжку и чёрной гелевой ручкой быстро зарисовывает свои мысли, чтобы не забыть. В записной книжке она пишет свои сны, а в запасной рисует свои мысли. Дождь понемногу утихает, пахнет дымом костров — осенний туманный запах,— и шумят далёкие поезда. Она включает лампу; на столе недочитанная книга и начатый учебник французского — подруга по переписке увлекла этим языком, теперь потихоньку получается читать несложное. В груди странное ощущение, что скоро что-то произойдёт, но от этого невнятного ощущения нервничают ноги и хочется сладкого. Часы сердятся и пыхтят на стене — у них это обозначает полночь или два часа ночи, по настроению. Самое время нарядиться в холстяные отрезы и кружиться перед зеркалом, замирая, когда в разлетающейся ткани видна грудь. Она подходит и рассматривает своё отражение в большом латунной оправы зеркале — пальцами по скулам, губам, ключицам; собеседник сегодня по телефону сказал, что у неё хитрые глаза и слишком сочные губы. Черешня. Это было самое поэтичное, что она услышала. Ей хочется черешни, но под рукой вино с вишнёвыми оттенками, она делает ещё глоток и снова тихо кружится босиком под музыку, что продолжает струиться и шелестеть из радио. Она представляет, как часы, в очередной раз нарушив тишину чайного цвета, отводят время куда захотят, погружают комнату на дно моря миллионы лет назад. Древний мир очень красив в её мыслях, там гораздо больше морей и опасных цветов, и девушка переносит его на холст, безжалостно скинув на пол неудачный эскиз. Через час она прерывается, доедает бутерброд, созданный ещё до полуночи, а значит, уже вчерашний, и смотрит, как телефон мигает разноцветными огоньками сообщений. «Рика, до конца недели иллюстрации будут?» Будут, конечно, куда я денусь, ворчит девушка. Хорошо, что напомнили, совсем вылетело из головы. Она вдыхает аромат грейпфрута, откладывает его в сторону и рисует на запястье гелевой ручкой название журнала, чтобы попадалось на глаза и надоедало, пока не приготовит иллюстрации. Странно, что не вспомнила о них, пока пробегала мимо редакции — торопилась успеть до дождя, его обещали ещё днём, но небо сомневалось. Девушка вспоминает, что было вечером, и её передёргивает. Что могло бы быть, если бы она не успела схватить эту девочку за капюшон. Рика встаёт и снова наливает себе вина, чтобы успокоиться. Но так и не делает ни глотка. Джаз вечерних авто Рост доставляет массу бытовых неудобств. Просить всех класть вещи не так высоко бесполезно: забывают. Когда училась в университете, однокурсники были все как на подбор высокие. А всегда носить с собой табуретку, конечно, не хочется. Дед как-то назвал её пигалицей, ещё в детстве; прозвище неясно как просочилось в школу, и годы прошли, а Рика всё такая же пигалица. Она сердито ходит по улицам в своих чёрных брюках и клетчатой рубашке навыпуск, засунув руки в карманы. Если она в кроссовках, пинает камешки. Если в шлёпанцах, то не рискует. Смотреть на всех прохожих приходится снизу вверх. Она представляет себя подводной лодкой и мечтает о перископе. Кофейные её волосы непокорные и прихотливые, хоть и мягкие,— выбиваются прядями из-под шляпы, щекочут нос и шею, в жаркие дни прилипают к плечам и ключицам. На тротуарах есть люди — блуждающие звезды. Их невозможно обойти, их траектории непредсказуемы, они уверены, что одиноки в бесконечном пространстве. Рика обречённо вздыхает и замедляет ход. Когда мимо пробегают табуны школьников, девушка просто замирает, притворяясь невидимкой. Чаще всего школьники выше на голову, могут просто не заметить. Увидев двух школьниц на каникулах, Рика даже замирает. Обе в чёрном, в таких длинных футболках, что шорты под ними не видно. Невысокие, в бейсболках, запястья в браслетах и фенечках, пальцы в сандалиях загорелые. Рика думает, что она их копия, только старше лет на десять. Та же независимость в настороженных взглядах, то же желание, чтобы принимали взрослыми и серьёзными. Независимыми быть получается, на взрослый вид ресурсов не хватает у всех троих. Школьницы удаляются: у них много дел, им ещё предстоит покорять мир. У одной из них сандалия с порвавшейся застёжкой шлёпает по пятке, и приходится делать вид, что так и нужно; вторая, в тёмных очках, шагает легко и не обращает внимания на неудобство подружки. На центральном перекрёстке ремонтные работы с табличкой «Объезд», кокетливо перевёрнутой вверх ногами. Тут жар города, тут машины ворочаются в беспокойном сне, тут потоки людей с опустошёнными глазами вливаются друг в друга, обдают невыносимым теплом тел. Рика торопливо сворачивает на боковую улицу, зелёную и тихую, и, успокоившись, блуждает, сворачивая на зелёные светофоры, впитывает ощущения, рассматривает героических юношей и эфемерных барышень, рисует в запасной книжке, запоминает образы. В аллее, полной зелени и тёплого света, двух юных барышень снимает фотограф. Это катастрофа, думает Рика: камера его величиной с половину Рики, но снимает он сверху, с исполинского роста, а это значит, что ноги девушек будут короткими, а лица расстроенными. Вмешиваться в процесс нечестно, поэтому Рика появляется в поле зрения фотографа, присаживается на корточки и делает пару снимков вдохновляющей аллеи на свой телефон так, чтобы пространство стало объёмным, и в кадре поместилась даже половинка неба в чернильных ветвях; фотограф следует её примеру, а потом показывает приятно удивлённым барышням карточки: «Смотрите, какие ноги длинные!» Миссия выполнена, Рика шагает вдаль и задумчиво потирает маленький шрам на подбородке — первое, о чём её спрашивают те, кому удаётся рассмотреть девушку поближе. «Скутер»,— обычно лаконично отвечает она. Свет чудесный, ажурный, мандариновый сквозь волнительную тёплую листву, и остановиться бы сделать пару набросков или хотя бы фотографий, но внутри странное беспокойство — то ли домой вернуться, то ли купить что-нибудь поесть; Рика нерешительно идёт к тревожному перекрёстку, встаёт на самом краешке, ожидая светофора, и в этот самый момент время замедляется. Боковое зрение не подводит, как обычно, и Рика видит, как девчонка, стоящая рядом, делает шаг на проезжую часть; светофор уже мигает, горит зелёным, но машины пытаются вклиниться в потоки людей, нетерпеливы, и толпа, гудя, волнуется на тротуаре. А девочка уже на проезжей части — школьница, что ли; в просторных светлых шортах, в синей толстовке с капюшоном, с нелепой вихрастой причёской, красные кеды на белых полосках перехода; солнце слепит, и Рика на секунду прищуривается, замечает на икрах и щиколотках у девочки ссадины — точно, школьница, не самая популярная в классе. А рядом — машина. Большая, чёрная, чёрт её знает, что за марка, но она возникла из ниоткуда, скорости не снижает, и в хромированных поверхностях слепящие блики. И руки у Рики холодеют, и ноги тоже, потому что она понимает, что сейчас случится в жарких лучах предзакатного солнца. Музыка из соседнего магазина гремит ударными и слишком громкими гитарами. Люди на другой стороне дороги видят и замирают. И небо замирает. Автомобиль в метре или полутора, огромными раскосыми фарами светит неясно зачем днём — Рика просто протягивает руку. Она не думает, почему это делает. Просто хватает девочку за капюшон и тянет на себя. Изо всех сил; и сжимает ей плечи, потому что колени у той подогнулись; огромная машина, обдав жаром и выхлопным гадким дымом, проносится рядом тёмной громадой, и Рика всё ещё держит девчонку за плечи — у той огромные глаза, просто космические, она ещё даже не успела понять и испугаться, скорее ошарашена. В гуле голосов вздохи; и приглушённые поражённые слова. Только сейчас Рика понимает смысл произошедшего, и девочка тоже понимает — ей лет четырнадцать, или пятнадцать, и даже если шестнадцать, она в огромных шортах своих и с тонкими ногами такая беззащитная. Она начинает дрожать, краснеет, прячет лицо в ладонях: «Я ещё не привыкла...» и убегает. Рика вздыхает. И тут её тоже начинает бить дрожь. Запоздало она начинает переживать, что могло бы случиться, если бы она осталась рисовать на аллее. Она часто рисует прямо на улице. Наброски в блокноты, иногда приходит в любимые места с холстом — на набережную, в скверы, к медицинскому университету, где старые колонны и всегда курят прекрасные студентки. Однажды Рика замечает, как за ней тайком наблюдает девушка-подросток. Не та ли, что была сегодня? Такая же щуплая, с выразительным носом, волосы выбиваются из прядок — а сейчас даже не успела рассмотреть её лицо толком, глаза как пеленой заволокло, когда машина пронеслась мимо. С ней порой знакомятся прямо на улице, когда у неё в руках карандаши или кисти. Юноши, понятное дело, но иногда и девушки, садятся поболтать, угощают кофе и рогаликами. Как-то с ней села поболтать стильная бизнес-леди, Марина, сухая, как кузнечик, и блестящая, как лаковая шкатулка: познакомились, за три эскиза успели обсудить беспечных и безнадёжных мужчин, усталость от работы в офисе, бедные ноги на каблуках, шрам, конечно, на подбородке и оттенки помады: Рика, сколько ни пробовала, не могла подобрать, и Марина дала ей тайный совет. С Мариной было как-то хорошо, съели одну мандаринку напополам, все любимые фильмы оказались любимыми у обеих, а потом на перекрёстке та просто сказала: «Всего доброго!» — села в машину и уехала. — Ненавижу перекрёстки,— говорит Рика себе под нос и отпивает сладкий кофе, забравшись с ногами на лавку. Рюкзак уныло лежит рядом, не рискуя оспаривать мнение хозяйки. Рика допивает кофе, подкладывает рюкзак под голову и ложится на лавку, вытянув ноги и надвинув шляпу на лоб — здесь, на набережной, спокойнее, чем в центре города. Ботинки сбросила, и ступни овевает свежий ветер. Это успокаивает, потому что как будто на море, хотя на море ни разу не была. Облака и бездонное небо тоже как большая вода — солнце где-то за ветвями, но всё равно ослепляющее, и глаза немного слезятся; когда прикрываешь веки, плывут розовые, оранжевые и сиреневые пятна. Это, пожалуй, красиво, только не украдут ли новые ботинки, пока она тут разнежилась? Не глядя Рика пытается нащупать их рукой внизу, не нащупывает и резко садится на лавке, и в босые подошвы впиваются мелкие камешки. Ботинки, конечно, на месте. У девочки кеды, вспоминает она, и у той, в зарослях, тоже красные старенькие кеды, и у той, что была у кофейной лавки, тоже были такие же. Смешно вспоминать людей по обуви, но иногда такие детали завершают размытый образ. В кофейной лавке пару дней назад продавец был вальяжный и со взглядом сытого кота — состоящий словно из валиков и мягких шаров, прихотливо перекатывающихся, с полоской живота между футболкой и джинсами, он порывался прилечь на прилавок, дотянуться, прикоснуться, и хотя кофе нужен был срочно, но впору было искать другое заведение, где деловые равнодушные девушки, а не бесконечный комок слипшихся маршмеллоу. После обращения в стиле «малышка» из сгустившегося воздуха соткалась школьница, свирепо заявила: — Она для тебя не малышка! И так же внезапно исчезла в дневном мареве. Рика успела только заметить светлые вихры, красные кеды и что-то тёмное бесформенное на теле. И, конечно, тонкие загорелые руки и ноги — лето, обычное дело. Продавец молчаливо поставил стаканчик перед Рикой. Кофе оказался безвкусным, но взбодрил — девушка совсем расклеилась после неудач с телефонным поклонником и мятежных заказчиков по работе. Она так и сидит босиком, уперев задумчиво локти в коленки, а подбородок в ладони, смотрит на блики на воде — капля из-под волос скатывается по шее под рубашку, щекочет спину, и мелкая гравиевая крошка под ногами щекотная. На правой ступне синяя краска — Рика наклоняется и пытается оттереть пятнышки с пальцев ног. Надо прийти и заняться уборкой; как-то обычно не обращаешь внимания на такие мелочи, как краска на полу. Девушка пытается воспроизвести в голове черты этой школьницы. Подбородок, разрез глаз, форма носа, ушей. Худенькие руки, исцарапанные ноги. Сложно, потому что каждый раз это были доли мгновений. Не сходится: это три совершенно разные девочки. Только в одинаковых кедах. Лазурное небо становится густо-сиреневым и тяжёлым; Рика спешно обувается и бежит домой, но всё равно не успевает до дождя. Он просто хлынул, упал огромным ледяным кубом на город, и девушка прячет телефон поглубже и бежит, пробираясь под отяжелевшими ветвями; мимо проходит молодой человек в пиджаке и джинсах, лохматый по-нирвановски и с добрыми глазами, с зонтиком, останавливается, держит зонтик над ней — и просто провожает её до подъезда, а потом идёт дальше, своей дорогой, а Рика ещё долго улыбается, потому что день всё же заканчивается хорошо. И всю ночь под шелест дождя работает над своими мирами, глубоководными, гулкими, в столбах солнца и хрустале волн. Затишье перед жаром полудня Она стоит перед зеркалом, обнажённая после душа, и проводит духами по ключицам, запястьям и около бёдер. Флакон маленький, и духов совсем мало, янтарные капли. Пятна солнца разноцветные, радужные — по полу у ног, по плечам и груди, на ладони; пальцы на просвет — цвета грейпфрута. Девушка вдыхает глубоко; она очень чувствительна к ароматам, и в этот момент мир вокруг перестаёт существовать. Она кажется себе погружающейся на дно — с лёгкостью, невесомо, туда, где столб света с поверхности. Её вода — её космос. Волны колышут её тело, течение уносит мысли за пределы крошечной комнаты. Глубже и глубже, туда, где солнце или дождь перестают существовать, и только гул, и серебристые течения, другой мир, движение вперёд и вниз; Рика подчиняется плотной силе волны, опускается, прикрыв глаза, пока не касается мягкого дна. Под босыми ногами мягкий донный ил, а щиколотки опутывают прозрачные водоросли. Она поднимается на цыпочки, и пальцы её ног отрываются от поверхности, волна мягко толкается в грудь и в спину, в бёдра, вокруг стайки искр — микроскопических оранжевых и прозрачных рыбок. Первая волна аромата оседает, и девушка, порывисто вздохнув, раскрывает глаза. В зеркале всё та же она, но изображение плавное и мягкое, волнуется и прерывается тёплыми течениями — Рика зачерпывает их горстями, в них маленькие частицы золотого песка, остатки древних раковин, кусочки янтаря. Наваждение постепенно уходит. Ноги немного ватные, она опускается на тёплый пол и глубоко вздыхает. Она немного жалеет, что путешествия под воду такие короткие — если вдохнуть аромат второй раз, ощущения уже не такие глубокие. Ей иногда снятся сны, где она плавает, оторвавшись от стаи дельфинов; в человеческом теле, с лиловым иероглифом «кои» во всю грудь, совершенно нагая, поблескивающая золотой чешуёй и оперением на икрах и плечах, красными полосками на талии и на лопатках; в столбе света под водой волосы струятся; неприкрытость не смущает ни её, ни стайки прекрасных прозрачных рыбок, её спутниц, ни тех, к кому она плывёт; и ничего естественнее нет, как в окружении этих рыбок шагать потом обнажённой по призрачным подводным замкам и улыбаться знакомым. Ей кажется, эти сны — из-за духов, запах которых она даже вдыхать пытается бережно, растягивая надолго. Четырёх часов сна вполне хватило, и все печали выветрились из головы, тем более, что сегодня нужно на Вишнёвую, забирать скутер. Утро тёплое, шумное, и за окном привычный гвалт. Требуется двадцать минут, чтобы вернуться в обыденную реальность — там, где за окном верещат птицы и соседки, дети и трамваи оглушительно сообщают о своём присутствии в этом мире. С нижнего этажа пахнет сигаретами. Сейчас этот запах лишний, и всё равно приятный. Рика выпивает стакан холодной воды. Она заранее расстраивается, что эти духи закончатся. Она не знает, как они называются: на флакончике нет никакой этикетки. Медовая жидкость тягуче плещется на дне, и на запястьях аромат пульсирует и источает тёплые волны. Радио с утра поскрипывает, в скрип вплетаются мелодии, сегодня без слов, но такие же тягучие и притягательные, как запах духов. Рика проводит роллером флакончика под коленками и у пальцев ног — неизвестно, кому может это понадобиться, но ей хочется быть целиком окутанной облаком этого неуловимого аромата. Он тёплый, солнечный, неуловимо пряный. Его сложно описать: в нём совсем немного сладости, больше воздуха и волнения, и в груди что-то более полное и свежее, чем обычно. После утреннего кофе Рика делает быстрые зарисовки для иллюстраций в журнал — начало положено, теперь уже легче. Почему, как только появляются срочные заказы, сразу возникает столько идей, сюжетов и образов для своих работ? Но раз начала, теперь уже обратного пути нет. Начатое всегда тревожит и тянет, пока не закончишь. Несколько набросков ей даже нравятся самой, хотя она обычно довольно сурова к тому, что делает по работе. Она отмечает их синими галочками, а на неудачных набросках ставит красные вопросительные знаки. За окном одновременно включают газонокосилку и отбойный молоток; лирические настроения остаются в истории, и Рика откапывает в шкафу свежее бельё и подходящую одежду. На улице прохлада после ночного дождя, поэтому решено к летнему платью в цветочек взять лёгкую кожаную куртку. На ходу приводя волосы после душа в порядок, Рика обувается и выходит из дома. Голым ногам прохладно, зато куртка греет, на солнце хорошо, и ветер спутывает волосы — сегодня без шляпы. Час гвалта птиц Старые ботинки с ужасным сожалением выкинула — они и так долго служили ей верой и правдой, а новые проделали большую брешь в бюджете; кроссовки тоже дышат на ладан, потому что столько ходить пешком просто нереально. Сандалии и шлёпанцы вообще долго не живут, одни развалилась прямо на ходу во время дождя, и домой возвращалась босая, в лужах по щиколотку. Хорошо, не перед кем было оправдываться. В новых ботинках уже через полчаса жарко: погода обманчива, поэтому девушка без сомнений направляется к ларьку с мороженым. — Вишнёвое, кофейное, со вкусом морской соли, черешневое, абрикосовое? Итальянский рожок, шоколадное, фруктовый лёд? — Мне самое обычное, в вафельном стаканчике.— Интересно, думает Рика, чем отличается вишнёвое от черешневого. — Есть ещё со вкусом ванили и карамели, кокосовая пудра, ананасовый рай, с мандарином, киви и инжиром, может, попробуете? — Самое обычное, в вафельном стаканчике,— терпеливо объясняет Рика, стараясь не сердиться. Продавщица упряма, приходится купить обычное и в довесок черешневое — его Рика отдаёт девочке, стоящей за ней в очереди. Девочка удивлённо распахивает космические глаза, и Рика тут же узнаёт её: — Ты? Приятного аппетита! И, засмеявшись, убегает поскорее, чтобы не настигла благодарность. Однажды у неё был роман, начавшийся по переписке. Она называла юношу Вафельным стаканчиком. Он удивлялся. Она объяснила, что это самое вкусное в мороженом. Он сказал, что не хочет быть оболочкой, для него важнее содержимое. Рика расстроилась, что он совсем её не понял. Ей бы хотелось такой же чуткости, как в вечернем воздухе, когда вместе можно рассматривать луну и рассказывать, что на ней нарисовано. Ей бы хотелось просто говорить, и чтобы слышали. Но её слова опускаются на дно, и юноша не старается их поймать и ощутить внутри себя. Девушку заливает краска стыда за то, что она рассказывала ему столько искреннего, показывала свои эскизы, за то, что они вместе лежали почти одетые на её кровати, держась за руки, смотрели, как по потолку стремительно пробегает свет от ночных фар, и говорили, говорили почти до утра, и она делилась тем, о чём мечтает. Париж, Киото, африканское сафари, по берегу океана, по Веллингтону босиком, оказаться посреди шторма, собрать ракушки возрастом три миллиона лет, прочитать Таваду в оригинале. Уснуть на банановых листьях, не одеваться дни напролёт на острове в Средиземном море, ночевать в обнимку под открытым небом, под огромными звёздами, вдыхать ароматы жаркого полудня в Бомбее и Калькутте, уплетать пиццу в центре Флоренции… После того разговора была пара ничего не значащих писем, и роман завял. Мороженое быстро тает на ярком солнце, и вафельный стаканчик уже не хрустящий, а размякший, но тем вкуснее, особенно донышко. Рика с аппетитом доедает его, облизывает сладкие пальцы и вспоминает: в книжном магазине она тоже видела эту девочку. Сложно вспомнить, во что она была обута, но глаза были такие же галактические. И голос: такой незабываемый, как в жару в застрявшем в центре троллейбусе, но всё равно мелодичный, чуть хриплый по-подростковому, как из кино; чужой и близкий одновременно, хочется его набрать в ладони и ощущать. — Она заплатила! Если сомневаетесь, вызывайте полицию, и пусть составляют протокол. Вы не понимаете, что обижаете человека? Глаза её мечут молнии, и охранник, оторопев, пропускает обеих. За книгу и журнал Рика действительно заплатила, но лабиринты в книжном были такие запутанные, что она долго бродила с покупками в руках, пока свет из окна не заслонил квадратный охранник с бульдожьей челюстью. И эта юная девушка появляется перед ними всего на несколько мгновений, с обветренными губами, с непонятным этим неземным голосом, защищает её, почти взрослую, и когда снова становится возможным дышать, испаряется среди покупателей, встряхнув шапочкой коротких пыльных волос. Стыд, и с бесценной книжкой под мышкой скорее на улицу, и какая тут Флоренция, пока солнце снова не окутывает кисельным жаром с головы до пят. Лицо этой девочки было совсем другим, и именно поэтому Рика думает, что это как раз та самая её знакомая. В конце концов, в те моменты, когда она в себе не уверена, она тоже часто ходит с другим лицом. Птицы раскричались; их голоса такие резкие. Ветер шумит в листве и оседает прозрачной пылью. Плывущие облака напоминают пломбир. Небо жёлтое от пыли и ароматов горячего города. Воздух колышется и дрожит, как в пустыне. Город почти весь сухой; за окнами трамвая жаркое марево; от дождя ни следа, зато в городском саду под густыми кронами деревьев дорожки ещё мокрые, пахнет прелой землёй, и воздух душный настолько, что ноги, шея и ладони тут же покрываются липкой плёнкой. На выходе из парка её окутывает тёплое облако запаха варёной кукурузы. С солью, мечтательно думает девушка. Но после мороженого ничего не хочется. Кукурузу хочется, а есть не хочется. Рика встречает свою бывшую одноклассницу, южную красотку Марианну, гладкую, как кофейное зёрнышко. Они чуть заметно улыбаются друг дружке, поравнявшись — Марианна под руку с молодым человеком, а Рика знает, что он ревнует девушку даже к подругам. Поэтому и избавляет одноклассницу от неудобных расспросов и сцен. Странно это: вот у тебя был человек, с которым вместе писали письма понравившимся мальчишкам, воровали вишню в саду и вместе купались в ночной реке, а теперь нет у тебя такого человека, и приходится не здороваться при встрече, а лишь едва заметно улыбаться. Из кафетерия так вкусно пахнет кофе, чистым, бразильским, без всяких примесей, что Рика останавливается и вдыхает этот аромат. Пить кофе после этого уже необязательно. Она разворачивает жевательную резинку — со вкладышем, как в детстве, со знакомым бело-розовым сладковатым ароматом; это чтобы от мороженого не было привкуса молока. Ей назначено прийти в четыре, а на часах ещё и двух нет, но она всё равно заходит в мастерскую на Вишнёвой. Час машинного масла Автомеханик Алёша богатырского телосложения. Рика могла бы уместиться на его ладони, а сам он не помещается ни в одной из машин, гостящих в мастерской. Но с девушкой он бережен, внимателен и читает ей стихи, а деньги за работу брать стесняется — когда она посетовала, что ей придётся ходить в другую автомастерскую, потому что неудобно же, он перепугался и сделал ей галактических размеров скидку в честь дня космонавтики. Он даже пытался два раза всучить ей деньги обратно или незаметно подбросить в её рюкзак, но попытки беспощадно пресекались. Теперь он к каждому её приходу готовит шоколад, грейпфруты и мандарины, зная её страсть к цитрусовым. Познакомились они, когда Рика на полной скорости врезалась в Алёшу — пешком, не на скутере, как обычно, обитая где-то в своих мирах, полных штилей и штормов, потому что улица была пасмурна и недостойна внимания. «Я такой незаметный?» — и Рика ужасно смущается, хотя поначалу ей хочется сказать что-то язвительное и сбежать. У Алёши русая борода, не сразу заметная на большом добродушном лице, и мягкие черты. Его легко рисовать. Рике её собственные черты, в противовес, кажутся резковатыми — скулы заострённые, только губы выразительные, кажутся припухшими. Как черешни, вспоминает она. Несколько раз девушка пыталась заняться автопортретами, но получались либо шаржи, либо иллюстрации к сказкам Астрид Линдгрен. Алёша каждый раз что-то добавляет к скутеру. То шлем, то систему сигнализации, то гидроусилитель руля, то наклейки с дельфинами — откуда он узнал, что ей нравятся дельфины? Рика думает, что не удивится, если однажды скутер начнёт летать и плавать. Случившиеся как-то в мастерской мальчишки спорили, скутер это или мотороллер, и Рика не стала поправлять никого из них. Она лишь уточнила загадочным: — Это боевая единица. И мальчишек это полностью устроило. Если бы не ломалось каждый раз что-то новое, она бы заподозрила Алёшу в том, что он хочет видеться с ней почаще. Правда, девушка и сама не против видеться с механиком почаще. От него веет необъяснимым спокойствием. После второго или третьего визита у неё даже были отступнические мысли немного пококетничать с ним. Без далеко идущих последствий, убеждала себя Рика. Трудный вопрос, правда, решился сам собой. Первым делом, заходя в мастерскую, Рика бросает взгляд на портрет. Алёша изображён верхом на каком-то механизированном гаде морском, с мечом, щитом и в латах; рисунок и правда вышел удачным. Алёша повесил его на видном месте в мастерской. Домой нести отказался, смущённо объяснив, что жена расстроится. Супруга, как он сказал, уверена, что в мастерскую заходят только суровые небритые мужчины. Факт наличия жены оказался неожиданным, немного печальным, но сильно упростил последующее общение. В самом деле, как, например, с ним целоваться? Каждый раз на табуреточку вставать? Былинный Алёша в морозный день мог бы спрятать Рику за отворотом своей куртки целиком, и ещё осталось бы место. Его руки и плечи слишком настойчиво притягивают внимание. Интересно, если сделать ему массаж, он вообще это почувствует? Однажды Рика часа четыре колдовала над рисунком, где она делает ему массаж, но, конечно, так и не решилась подарить, хранит в тетрадке с тайными мыслями: слишком увлеклась анатомией, скрупулёзно проработала мышцы и пальцы, а на одежду времени не хватило. Поэтому пришлось стать друзьями. В блокнотах Рики очень много сказочных портретов нового друга, под руками которого её скутер каждый раз оживает и приобретает новые черты характера. Если Рика не рисует, она скрашивает ожидание экскурсией по мастерской. Столько диковинных средств передвижения она больше нигде не видела. Кажется, здесь есть детали и для летающих тарелок. Присев на корточки, она изучает необычные агрегаты. Обычно она спиной чувствует, что Алёша бросает на неё протяжные взоры. Если Рика оборачивается, он ужасно смущается и тут же закапывается поглубже в механизмы и запчасти. По настоянию Алёши девушка обязательно надевает шлем, когда садится за руль скутера. Раньше ей нравилось, как развеваются её волосы на горячем ветру. Но это был единственный раз, когда друг оказался с ней строг и настойчив. В шлеме она напоминает себе маленького инопланетянина с большой головой — увидела как-то отражение в витрине, расстроилась: ещё перепончатых лапок не хватает, или что там обычно бывает у пришельцев. Сейчас Алёша волнуется. Девушка пришла раньше, чем нужно, но он всё равно чувствует себя виноватым, что не успел до конца починить. Алёша предлагает ей воспользоваться чьим-то кабриолетом удивительно жизнерадостных яичных оттенков («хозяйка в Австралии, вернётся хорошо если через полгода»), Рика выразительно поднимает одну бровь: — Ты знаешь, какая я художественная натура, и ты мне доверяешь чужое, да ещё такое дорогое авто? — Она проводит ладонью по тёплому кожаному сиденью, но не решается расположиться в салоне. — Под мою ответственность,— торопливо добавляет Алёша. — Нет, нет и нет. Я никуда не тороплюсь. Я дождусь «Ламбретту». Такое имя носит её скутер. Он старенький, покрашен в странные цвета, но порой выручает её из самых сложных историй. И любовных, и не очень. Через час «Ламбретта» снова полна сил, и бак до краёв наполнен топливом. После чуткого вмешательства Алёши скутер выглядит как быстроходный космический катер, и Рике кажется, что непреодолимых преград для неё теперь не существует. Механик уточнял, её скутер — мальчик или девочка; но Рика нежно сказала, что это просто любимое существо. — На край мира, как обычно? — уточняет Алёша. Рика с улыбкой кивает. Деньги она незаметно оставляет на металлической полке с инструментами, чтобы не возникало неловких споров. Там же она оставляет новый рисунок, где богатырского вида механик колдует над скутером при помощи пинцета и скальпеля. В его руках блестящие инструменты кажутся тонкими палочками для еды. За воротами мастерской солнце полно сил, и город утомлён жарой. Куртка уже не кажется такой необходимой. У Алёши всегда немного грустный голос, когда он прощается с маленькой Рикой. Блюз встречного ветра Девушка заезжает на вокзал за слойкой с ветчиной и сыром. Самые вкусные слойки именно на вокзале. Этот феномен Рика пока не смогла объяснить, хотя экспериментировала с разными булочными и кондитерскими. Если бы скутер не был в полном порядке, сейчас бы взяла билет на поезд. Чтобы мимо мелькали берёзы, бескрайние поля, реки, облака, галактические просторы. На вокзале всегда такое искушение — просто подойти к расписанию, выбрать направление и пойти за билетом. Вокруг бегают по своим делам люди, которые через полчаса или час уже отправятся в путешествие. Кто-то из них будет любоваться видами из окон и вдыхать горячий ветер, смешанный с запахом рельс, шпал и дубовых рощ. В платье только по городу с улиточьей скоростью ездить удобно, но никак не разгоняться по загородной трассе. Приходится припарковаться у дома, да и этюдник прихватить будет не лишним. И, конечно, радиоприёмник. Девушка уже привыкла к этому бормотанию на языке, который никто из знакомых так и не смог распознать. В брюках и рубашке только казалось жарко, но встречный ветер беспощаден, и девушка благодарит себя за мудрое решение переодеться; зато в шлеме уютно, как в скорлупе. На выезде из города Рика чуть не вылетела из седла, засмотревшись на юношу на балконе, чьи русые волосы пышной шапкой — как пшеничное поле на ласковом ветру. Вот бы провести рукой, мечтает девушка и пытается сосредоточиться на дороге. Мотор скутера тихо тарахтит; кассета с Томом Джонсом — «She’s a lady», неожиданные битловские песни, и от этой музыки хочется улыбаться. Тюбики с краской дребезжат в этюднике, и приходится один раз остановиться, чтобы привязать сумку с художественными принадлежностями покрепче. Всю дорогу Рика помнит наизусть, ездила тут сотни раз, поэтому знает каждый съезд, каждую кочку. Когда-то в голове её была подробная карта; сейчас руки сами помнят, где поворачивать, а ноги — где добавить газу. У таверны «Библиотека» голоногая Алиса на велосипеде машет ей рукой — как обычно, приехала помогать отцу; у этой девочки получаются чудесные блинчики; сегодня она с подругой. Рика проезжает огромный дуб — нереальных размеров, каждый раз удивляет. Улыбка ещё долго на губах. Алиса такая тихая учёная барышня, но никто не знает, о чём они говорили с Рикой далеко за полночь… Съезд между холмами, вдоль рощи, по берегу квакающей лужи, туча беспокойных ворон; гул лётного поля, дорога из жёлтого кирпича; хвойный лес. Сначала девушка учила наизусть все повороты, сейчас может перечислить их с закрытыми глазами с точностью до минуты. На мгновение она закрывает глаза, но переднее колесо тут же налетает на небольшой камень, и приходится сжимать руль, чтобы не совершить полёт. Рика хмурится и улыбается сама себе. Вечная неудачница: если что-то может пойти не так, то пойдёт не так. Она вспоминает, как шла с закрытыми глазами после утомительного солнечного дня, и друг вёл её под руку и предупреждал о каждой неровности на асфальте; и ещё как с подругой на спор играли на синей гитаре с закрытыми глазами, забравшись на крышу, гуляли между антенн; рассматривали, замирая, город с высоты шестнадцатого этажа, а потом едва оттёрли чёрные пятки от битума. Её обгоняет машина с открытым верхом, старая — «Крайслер», кажется,— приседающая багажником к пыльной дороге. В ней сразу пятеро молодых людей, с чубами и коками («Божечки, в шестидесятые попала!»), с гитарами. Они поют прямо на ходу, в клетчатых пиджаках, в акварельных рубашках, но поражённо затихают, когда видят девушку, и один, с самым выразительным коком, даже перевешивается через борт и делает несколько фотографий на огромную плёночную камеру; его придерживают за пояс брюк. Как пришельцы из прошлого, бормочет Рика, неожиданно покраснев. То ли приятно, то ли неловко от этого внимания. Ребята кричат что-то совсем не обидное. Никто не называет её пигалицей и даже мелочью — они спрашивают, есть ли у них шанс или хотя бы полшанса, но их машина, безнадёжно винтажная, всё же быстрее её «Ламбретты», и они скрываются в розовой пыли на фоне лазоревого неба. Дорога жёлтая и снова пустынная — до той поры, пока мимо не пролетает что-то прозрачное; Рика даже выдохнуть не успевает, даже не понимает, были ли там колёса. Какие-то провалы в прошлое и будущее, размышляет она. Нечасто встретишь машину из времён Элвиса или что-то, что ещё не изобрели. Надо бы остановиться и записать, или зарисовать, но Рика, на мгновение зажмурившись, просто представляет себе снова в деталях, и этого достаточно. Тени длиннее, а небо уже не лазоревое, а скорее бирюзовое. Пару раз глушила двигатель — попить, вдохнуть ароматы придорожных трав; и встречные машины уже с оранжевыми и красными стёклами, солнце пылает, и даже звук мотора вечерний и гулкий. К хвойному лесу спуск самый сложный, приходится четыре раза резко поворачивать, потому что дорога превращается в тропинку, и хоть тут почти никого не бывает, ехать приходится осторожно, совсем по-черепашьи. Сосны такие густые и тёмные, что пологого солнца уже не видно; здесь вечный сумрак до просеки; хвоя под колёсами смягчает все звуки, и «Ламбретта» катится совсем бесшумно. Час тёмный и хвойный Рика глушит мотор — из-за ветвей показывается приземистое строение, как всегда, неожиданно. Где-то в десятках метров ещё дома, чужие, но, кажется, они пустуют уже давно, тут почти никого не встретишь. Сюда Рика приезжает на пленэры, потому что потайных мест, наполненных запахами мёда, реки, горячего неба и ясных закатов, здесь больше, чем песчинок на побережье — и хвойный запах всюду, и тишина, только птицы задумчиво перед ночью вскрикивают. Если бы это не был бабушкин дом, Рика бы сама не сразу решилась к нему подойти; хотя, конечно, любопытство победило бы. Небольшое окно увито дикими неприветливыми вьюнками, конечно, не розовыми, а бордовыми и пурпурными, в черноту; и сам дом не выглядит радушным, проросший, весь в колючках, сучьях и грибах, готовый защищаться при необходимости. Сад вокруг одичал, забора не видно, да и нужен ли он: никто не рискует сюда соваться. Поодаль свирепого вида мотоцикл; он тоже зарос хищными растениями, и фара его настороженно поблёскивает — сквозь кроны и хвойные лапы лучи солнца ажурной сеткой по веранде, запчастям, листьям и покосившейся лавке. Любовь к мототехнике — это наследственное, передалось через поколение. Сердитый огромный мотоцикл, сборник из немецких и японских запчастей, принадлежал дедушке. Дедушку Рика не видела старым, да и вообще видела больше на фотографиях, чем вживую. — Я приехала,— говорит Рика негромко и заводит скутер к крыльцу. Вход на веранду — едва проберёшься, ловцы снов, метла, склянки и кувшины прямо на улице, в траве и по стенам, и крыльцо в траве, и даже цветы проросли сквозь ступени. В дверях деревянные и стеклянные колокольчики, мелодии ветра, они хрупко стучатся и хрустально звенят, волнуя сердце. Здесь запах самый любимый, остановиться и вдыхать полной грудью: пахнет сиренью, ландышами и тюльпанами, хотя сад заброшен, и цветут только дикие кусты. На сад у Рики рук не хватает, хотя ей нравится бродить в зарослях, и тут она сделала немало хороших этюдов и фотографий. Она привозила сюда Кристу, отважную однокурсницу, делать этюды и фотографироваться, но даже та чувствовала себя тут неуютно; и, конечно, друга Патрика (это прозвище дали ему друзья за неумеренную любовь к тёмному элю), высокого и живописного, так и не осознавшего необходимость романтических встреч с девушкой. В доме запахи сухих трав и чая, тоже бесконечные склянки и горшки с чем-то пахучим, книги на безвестных языках, полотенца, фотографии; записки от руки фиолетовыми чернилами, мешочки с камнями и корнями. Пока совсем не стемнело, Рика протирает пыль, выметает мусор с пола; тут никого не бывает, но ветра и время беспощадны. Поправляет салфетки и посуду на полках и на столе; перелистывает любимые книги, где разбирает только диковинные рисунки, хотя в самом нежном детстве бабушка, конечно, учила её читать и буквы эти угловатые и подозрительные, и слова размашистые на жёлтых кофейных страницах. Протирает карандашный рисунок с портретом бабушки — сама же и нарисовала, когда было лет восемь, дед сколотил рамку из сучков, получилось необычно. С минуту Рика сидит за столом, перелистывая страницы тетради с хозяйственными записями. Ей хочется, как и раньше, говорить укоризненно, что «электричество» пишется через букву «э», чтобы бабушка улыбалась и трепала её по макушке ладонью, но сейчас она молчит; да и рассказать сегодня нечего. Вся в пыли и паутине — с прошлого года сюда не приезжала — и руки, и ноги чумазые, ботинки давно скинула. Душ на открытом воздухе, за домом, и вода там давно прогретая, тоже пахнущая хвоей. Рика сбрасывает всю одежду, тут же в мурашках с головы до ног — воздух по-вечернему свежий. Стесняться некого, даже шмели жужжат где-то поодаль, а уж шагов и хруста веток тут никогда не слышно. Красиво освещённая медным закатным светом, девушка раздетая идёт от дома до душа, прикрывает глаза под тёплыми струями воды, слушая, как шумит сумрачный лес из-за неплотно прикрытой клеёнчатой занавески. Полотенце не взяла, растяпа — даже ругать себя сил нет; блеснув мокрым телом между ветвей вдоль дома, она скрывается на веранде, находит огромное синее пушистое полотенце, самое любимое — раньше бабушка тоже готовила его каждый раз к приезду Рики. И сидит, завернувшись в него, на высоком крыльце, вытянув ноги. У ступенек россыпь мелких фиолетовых цветков; девушка проводит по ним босой ступнёй; они мягкие, тёплые и чуть влажные, как летний полдень в лесу. С влажных волос по спине сбегают прохладные капли — освежают. Рика ужинает чаем из термоса и слойками, слушая, как в лесу ухают и гортанно вскрикивают невидимые увесистые птицы. От дома и земли тепло, и двигаться не хочется — лишь дотянулась до рюкзака за едой и книжкой, читала, пока совсем не стемнело. И даже когда стемнело, не хотелось уходить: поставила радио на ступеньки у локтя и слушала бормотание диктора, думая о своём и наблюдая за невнятными тенями где-то вдалеке, между деревьев. Не зажигая фонарей, она пробирается в комнату, прикрывает дверь и устраивается на скрипучей кровати, развесив влажное полотенце на каретке. Неполная луна сквозь ветви разбросала пятнышки молочно-голубого света по всей комнате. На кровати всегда гора подушек и покрывала в несколько слоёв; одним девушка укрывается, уютно свернувшись, и веки тут же тяжелеют. День получился длинный, наполненный и тёплый. Ночевать одна тут Рика не боится, потому что даже если оставить двери раскрытыми, никто не решится войти. И за скутер у веранды тоже незачем беспокоиться: все обходят этот дом стороной. Девушка засыпает под мерный шум елей и беспокойное стрекотание сверчков. Час рассветного фарфора За окном что-то щёлкает раз в четыре секунды, птицы перекрикиваются и стучат по всем стволам разом, хлопают крыльями и вообще чем-то обеспокоены; Рика жмурится, ворчит, протирает глаза и смотрит на часы на телефоне. Почти шесть утра. «Вот вам всем не спится»… Она укладывается на бок, поплотнее завернувшись в покрывало, но сон уже растворился. Сквозь бахрому на покрывале свет нежно-апельсиновый. — Вообще я собиралась выспаться, как нормальный человек. Но, прикинув время, Рика понимает, что проспала часов семь, что не так уж плохо. Она спускает ноги; едва заметный скрип кровати, тихий звук — босые ступни касаются тёплого пола, коричневых вытертых досок; когда-то на них был синий орнамент, но это скорее воспоминание и едва заметные остатки краски по углам. На подоконнике тёпло-синие засохшие цветы в узком глиняном кувшине, хрупкие и почти прозрачные. Занавеска отдёрнута, волнуется от лёгкого ветра. За окнами шумят деревья, солнце рассыпало пятна по полу, по столу, и стаканы блестят в лучах — вчера все перемыла. Девушка тихо шлёпает к умывальнику. Вроде бы вчера ещё не всю воду извела. Умыться и вылить на себя пару ковшиков прохладной воды хватает — теперь она стоит в луже, но знает, что через десять минут всё высохнет, вода быстро испаряется. Не одеваясь, лишь завернувшись в полотенце, она выходит на крыльцо — надо же, не подумала запереть на ночь дверь,— и стоит, наслаждаясь утренним солнцем. Лучи ещё пологие, свет тёплый и персиковый. Трава под ногами влажная, во всём теле сразу свежесть, хотя глаза всё равно слипаются. Сколько раз уже думала, что можно от крыльца до реки пройтись совсем голышом, никого не встретив,— никто ей так и не признался, что в этом домике такого, что его все обходят стороной. Но, конечно, не решается, хотя людей видела всего лишь раз, да и то на другом береге реки. Рика кипятит чайник на прокопчённой плите; чай из старинной фарфоровой чашечки — вечером не нашла, расстроилась, пока убиралась, а утром чашка на самом виду. Бабушка всегда готовила к её приезду что-то такое изысканное: то древние книжки с отпечатавшимися папоротниками на обложках, то гусиное перо с голубыми перьями, то чашечку с блюдцем родом из позапрошлого века. А ещё всегда пахло блинчиками с клубничным или ежевичным вареньем, когда просыпалась,— надо нажарить блинчиков попозже, хорошая мысль. Ещё сонная и от этого немного сердитая, девушка откапывает одежду в ворохе вещей — называется, убиралась вечером. Ботинки оставляет на крыльце, потому что уже тепло. Подворачивает брюки до колен, рубашку повязывает узлом на животе, натягивает шляпу, чтобы нос не сгорел, и идёт босиком вниз по тропинке — все заросшие тропинки знает с детства, и только поначалу осторожно ступает по хвое. В путанице деревьев и кустов уже привыкла полагаться на ноги, тысячу раз тут всё исходившие, можно не думать и мечтать о своём. Под голыми пятками песчаная земля, осыпавшиеся иголки, вспышки трав, и лишь иногда, наступив на маленькую твёрдую шишку, она глядит вниз внимательно, но тут же снова забывает про это. Тропинка идёт сильно под уклон, к воде. Деревья давно закончились, теперь трава и цветы в её рост, космические какие-то. С однокурсницей-художницей приезжали прошлым летом, в этих фиолетово-жёлтых зарослях смело разрисовали друг дружку цветами, раздевшись до пояса, в одних юбках, босоногие, фотографировали друг дружку, и эти летние снимки до сих пор любимые, хотя показала их лишь парочке подруг. Магия летнего утра одолела ночное колдовство старого дома, и Альта, однокурсница, была счастлива и благодарна за эти дни, а потом и устроила её в журнал. У заводи песчаная отмель — сейчас, когда весенняя вода ушла, тут целый пляж, маленький, как раз под размеры Рики. Вокруг ивы и заросли рогоза, но полоска воды впереди широкая, есть что рассмотреть. Посреди реки крошечные островки — кочки с кустами. Рика садится недалеко от воды и погружает пальцы ног в прохладный песок. Ей нравится, какие мягкие её подошвы после этого. Она набирает горсти песка в ладони и посыпает им свои обнажённые ступни. Песок струится несколькими ручьями сразу и кажется серебристым. Ветрено; наверное, будет дождь, хотя пока им и не пахнет, и облака на чистом небе сахарной пудрой, почти прозрачные. Рика прикрывает глаза, а потом неожиданно говорит: — Я знаю, что ты прячешься за деревьями. Выходи и перестань стесняться. Она сдерживает улыбку. Песня прозрачной воды И открывает глаза, только когда девочка смущённо опускается на песок рядом с ней, босоногая, в шортах с лохматыми краями и беспечной крошечной футболке с русалкой-гитаристкой — живот голый. Рика уверена, что красные кеды где-то недалеко. — Я тут уже каждый шорох наизусть знаю, поэтому и почувствовала тебя. — …Понятно.— После лёгкой паузы. Рика снова поражается её голосу. Он как брусочки мороженого в шоколаде. Взять двумя пальцами и бояться, что растает. Плотный и лёгкий, ощутимый и тающий. — Так что можешь не прятаться в траве и цветах. Её внимание очень трогает Рику. — Ты снова в моём царстве. И ты снова чуть-чуть изменилась. Почему ты за мной следишь, маленькая разбойница? Девочка — не поймёшь, то ли школьница, то ли юная барышня — с россыпью веснушек, и медово-русые волосы снова в беспорядке; она протестующе хмурится: — Почему разбойница? — Есть такой персонаж… Допускаю, что ты можешь не знать об этом. Рика мягко улыбается и поправляет девочке волосы. Девочка упрямо встряхивает головой: — Но разбойница — это же плохо? — В твоём случае нет. Мороженое; и в книжном; это всё ты была? — Да… — Девочка, нахохлившись, чертит невидимые узоры на своих загорелых ступнях. Рика следит за её указательным пальцем. Эти узоры напоминают буквы, которым учила её бабушка. Она даже не находит в себе сил удивиться. Рика снова прикрывает веки и на память произносит одну из фраз из ночных эфиров. Пауза; и девочка вдруг заливается смехом, откидываясь на спину… — Что это значит? — Боже… Это значит: «Не отключайтесь, через минуту мы к вам вернёмся». Ты всё-таки слушала моё радио? — Это твоё радио? Подарок? Девочка кивает, приподнявшись на локтях. — Но почему? Я же вижу, то одно появится, то другое. Как твои подарки оказываются у меня? Фраза по радио звучала довольно часто, её несложно было запомнить. — Просто… Я как-то увидела твой блокнот с подводными акварелями. Ты отошла, а я не смогла сдержать любопытства, рассматривала, постаралась улизнуть, чтобы ты не заметила. Откуда ты узнала, как это всё выглядит? Здания, затонувшие корабли, светящиеся рыбы… — Я просто их придумала. — Придумала? — девочка выглядит задумчивой. — Но ты всё равно шпионила. — Да не шпионила я,— девочка садится по-турецки и снова встряхивает волосами.— Столько раз ты меня выручала, ведь это не может быть совпадением? — Выручала? — Рика искренне удивляется.— Если позавчера на перекрёстке… — Позавчера? А, это давно было. — В каком смысле «давно»? Не путай меня. Девочка, быстро взглянув на Рику, ерошит на себе волосы, закапывает ступни в песок и нерешительно говорит: — Я расскажу. Но ты можешь не поверить. Рика кивает, внимательно на неё глядя. — Помнишь девочку, что в вашем классе была всего полгода? Вечно испуганная... С рыжими косичками, веснушки, разноцветные носки. Я читала, мне понравилось, поэтому так и выглядела. Когда меня в очередной раз стал задирать Юрка Каланча, ты за меня вступилась, врезала ему, он удивился, а его друзья стали над ним смеяться так, что он не посмел больше приставать ко мне. — Помню,— насупилась Рика. Юрка потом ещё долго подкарауливал её, пока внезапно не исчез из города. Случилось это лет восемь назад. — Это правда ты была? — Ну да. — Ты выглядела совсем по-другому. Я бы узнала.— Это странно, думает Рика, рассматривая девочку. — Я тогда ещё не определилась с внешностью. Да и сейчас не до конца определилась. — Но... Это было восемь лет назад, а возраст словно тот же. — Для меня это было меньше года назад. Меня в наказание в вашу школу отправили. Потому что что в школе хорошего? Уроки круглосуточно, учителя равнодушные, ребята злые. Потом я вернулась к себе. А потом стала скучать. Не по школе. По этим местам, по городу.— Девочка пожимает плечами: — Ну, и по тебе. Ты единственная, кто за меня вступился. И не один раз. — Не один? — Помнишь, ты дала затрещину мальчишке, который ко мне полез, когда приходила в гимназию на практику? С тех пор меня там не трогают. У тебя уверенная рука. Ты просто надавала им подзатыльников и пошла дальше, словно даже не стала задумываться об этом. Как будто для тебя это обычное дело. Ага, думает Рика, и потом отчаянно трусила, что за ней погонятся и дадут сдачи. В этой гимназии на практике она выглядела едва ли старше учеников лет на пять младше себя. Но что это была за девочка тогда? Не вспомнить. — Как тебя зовут? — Джульетта,— торопливо отвечает девочка, словно готовилась к этому вопросу.— Или Джулия. Джульетта просто привычнее, мне нравится. — Хорошо. А в кафе года два назад? Это тоже ты была? Два года назад Рика почувствовала странное внимание; за барной стойкой, где готовил напитки верный друг Патрик, она незаметно подходит к сосредоточенной барышне и трогает её за плечо. Маленькая разбойница вздрагивает, мгновенно оборачивается, секунду смотрит на Рику, а потом убегает со всех ног. Рика смеётся до слёз, удивлённая официантка протягивает ей платочек, а Патрик продолжает натирать бокалы до галактического блеска. — Да,— смущается Джульетта.— Тоже я. Прости. Я тогда ещё только осваивалась. — Почему ты всегда немного разная? Не запомнить эти галактические глаза невозможно. — Я меняю внешность. Хотя уже столько раз тут, но пока то одно нравится, то другое. — Вот бы мне так. В общем,— Рика задумчиво потирает кончик носа.— Давай разберёмся. Позавчера на перекрёстке я тоже видела тебя. Но ты говоришь, что это было давно. Школа и гимназия — ты говоришь, что это было меньше года назад, но я ведь тогда ещё была школьницей, студенткой, это очень давно было. Это путаница какая-то. Я бы сказала, что ты меня за кого-то другого принимаешь, но ты всё хорошо помнишь. Юрку больше нигде Каланчой не звали. И в книжном ещё… Ты так неожиданно появилась, как из-под земли. А этот блокнот с акварелями? Если ты имеешь в виду голубой блокнот, то его уже года два как кто-то стащил у меня. — Стащил? Как жалко,— девочка искренне расстраивается. — Не заговаривай мне зубы,— улыбается Рика.— Меня смущает эта путаница. — Я двоечница,— понуро отвечает Джульетта.— Мне стыдно. Я сначала неправильно время установила, и ещё правил не знала, вот под машину чуть и не попала. Потом брат об этом узнал, исправил мне часы, так что я попала в нужное время, в ту школу. Потом ты угостила меня мороженым — это я снова пробовала установить время и снова запуталась. Ты мне постоянно помогаешь и спасаешь, даже в будущем. Я там уже была, для тебя это будет через год или два. Я была с совсем другой внешностью, так что ты меня даже не узнаешь. Но у тебя не возникло сомнений, что делать. — А что я сделала? — Ещё узнаешь... — Вот так сидишь на песочке, а твой мир переворачивается,— Рика находит два гладких камешка в песке и вертит их в пальцах — так проще думать.— Это всё звучит совсем уж фантастически. — Ты рисуешь неподвижные прозрачные замки на волнах, это же не фантастика. И летающих рыб с инфракрасным свечением. И мудрых дельфинов. — Это просто картинки,— хмурится Рика,— да и где ты могла их увидеть? Я их мало кому показывала. — Прости,— торопливо отвечает девочка, расширив глаза.— Я случайно. Не ругайся. — А почему «не фантастика»? — Потому что не фантастика. У нас такие замки на воде. Они из-за сильных волн такие неподвижные. Энергия штормов. — Ты точно двоечница,— вздыхает Рика.— У кого — у вас? Где? Джульетта поднимается на ноги, отряхивая коленки — исцарапанные, как у подростка. Рика смотрит на неё снизу вверх. Никакая она не школьница, понимает девушка. Глаза слишком усталые. Она протягивает руку, Джульетта тянет её наверх, и Рика легко встаёт. — Я покажу,— тихо говорит девочка.— Пойдём. Рика кивает. Она идёт вслед за Джульеттой — та, чуть увязая в мокром песке, направляется к воде. — Где твои красные кеды? — Куда-то закинула, уже неделю их не видела. — Ты меня с ума сведёшь,— жалуется Рика.— Неделю… Мы куда-то на дно собираемся? Джульетта, прошлёпав метра два по мелководью, останавливается и поворачивается к ней по щиколотку в воде. Рика щурится, потому что блики на воде слишком яркие. — Кстати, меня мама тоже называет маленькая разбойница. Я хочу прочитать книжку про неё. — Я тебе найду и подарю,— обещает Рика с улыбкой.— Ты мне столько подарков оставила. Как называются эти духи? На них нет этикетки, а они скоро закончатся. — Я их сама составила,— с гордостью говорит Джульетта, впервые улыбаясь. У неё солнечная улыбка, и глаза тоже сияют.— Я сомневалась, тебе понравятся или нет. Я ещё сделаю. — Очень понравились. Ну не томи, расскажи, откуда ты. — Ты сможешь немного подождать? Я лучше покажу. Тогда ты точно поверишь. Рика пожимает плечами: — А у меня есть выбор? — Есть,— Джульетта кидает на неё хитрый взгляд.— Ты можешь отказаться, а я, как обычно, испарюсь, и ты снова будешь гадать, что я за несносный ребёнок. — Да, я уже готова тебя так назвать. — Сейчас. Он сейчас приплывёт. Подожди минутку. Волны на солнце беспокойные, и даже закатанные брюки уже мокрые снизу. Рика поправляет шляпу, засовывает руки в карманы, потом снова вынимает и перевязывает узел на рубашке. Слишком много загадок, это заставляет нервничать. Большая волна накатывает, Рика непроизвольно хватает Джульетту за руку, почти до пояса мокрая — «надо было шорты взять»,— и из-за зарослей рогоза появляется нелепое сооружение, металлическое, громоздкое, колышется на воде неустойчиво, пыхтит разноцветными трубками, подмигивает огоньками. Оно напоминает сразу лодку, верхнюю часть парохода, печку-буржуйку, покрытый инеем валенок, алхимическую реторту и что-то неуловимо ностальгическое из кабинетов химии в старых фильмах. Час больших кораблей В точности такое же сооружение Рика как-то изобразила, когда они с Кристой рисовали на спор: кто придумает самое нелепое средство передвижения. Победила дружба, конечно, но они от души хихикали над тем, что получилось; и сейчас Рика во все глаза смотрит на безумный катер, который ожил и пыхтит, самодовольно блестит на солнце, подпрыгивает от нетерпения, вспенивая каждый раз вокруг себя воду. Джульетта успокаивающе похлопывает его по надутому боку. Странный агрегат; по всем законам физики он вообще не должен держаться на воде. Но держится, и ещё как, и волны его ласково покачивают. — Я брата упросила помочь мне такой же собрать. Очень понравился на рисунке… — Ты серьёзно? — это всё, что может вымолвить Рика. — Да, как видишь. Кстати, меня ты заметила, а мой кораблик нет. Я думала, он себя выдаст. Джульетта ловко забирается на борт и садится, свесив голые ноги в воду, блестящие до колен. Вода колышется, успокаиваясь. — Он такой удобный оказался. — Скажи,— задумчиво интересуется Рика,— а тот ржавый паром к тебе имеет какое-то отношение? Это было в позапрошлом году. Очередным одиноким утром Рика обнаружила, что посреди реки застыл паром — не сказать чтобы совсем ржавый, но ощущение было, словно стоит он тут лет двадцать. И никого… На берегу тоже пусто, и паром кажется заброшенным, поэтому почти голышом — вплавь до него. Вблизи паром кажется зловещим, тишина слишком звенящая, и девушке до дрожи в кончиках пальцев хочется узнать, что это. Палуба под босыми ногами горячая, как будто весь день на солнце. Развеваются старые рубашки на бельевых верёвках. Рика стаскивает одну и надевает. Так кажется безопаснее. Все каюты пусты; обрезки труб, пара непонятных технических книг, кружка, в которой даже остатков чая нет. И больше никаких следов людей. Исследовать ржавое сооружение надоело, и Рика прямо с борта прыгает в воду. И только на берегу понимает, что рубашку присвоила, а бродить по непонятному парому в одиночку было не совсем безопасно. «Но ведь ничего не случилось»,— успокаивает она себя. Идёт за этюдником, а когда возвращается — через полчаса, не больше,— судна уже нет. И река всё так же безмятежна. — Я его не успела настроить, так всё по-глупому вышло,— оправдывается Джульетта.— Ну, это давно было, я ещё ничему тут не научилась. Я не могу без воды, мне же надо на чём-то плавать, я просто привыкла. Вот и собрала что-то непонятное, что в книжках подсмотрела. Рика, шлёпая по воде, подходит и проводит ладонью по борту. Голубая краска на нём свежая, а металлические трубки ритмично вздрагивают, как будто сердце бьётся. — Как живой. — Он живой и родной. Моя боевая единица. Рика тут же пристально смотрит на девочку: — Как ты сказала? — Ну, это твоё выражение, ладно,— смеётся Джулия.— Давай ладошку. Она подаёт руку. Рика хватается за неё, забирается на борт, придерживая шляпу, и садится рядом. Тёплые волны ласково купают ноги. — Мы точно на нём не утонем? — У нас будет шанс проверить. Он и под водой умеет плавать, и не только. Не переживай, я уже много раз его испытывала. — Как зовут это чудо? Джульетта задумывается: — А ведь правда. Надо придумать имя. — «Свежий ветер». — Так зовут одну мою знакомую,— нахмурив брови, сообщает девочка.— Но ты права, название и правда красивое. — Это женское имя у вас такое? Джульетта кивает. — Я всё ещё не успокоилась. Пока не узнаю, где это «у вас», так и буду переживать. И как ко мне попадали твои подарки. И как ты подслушала мою фразу. И что за брат у тебя такой удивительный мастер. — Ладно, ладно. Всё расскажу. А брата моего ты знаешь. Рика неожиданно понимает: — У него случайно нет автомастерской на Вишнёвой? — Да,— небрежно пожимает плечами Джульетта, пытаясь не рассмеяться,— там ещё у него портрет висит, не знаешь, кто нарисовал? — Поразительно… — Он ведь тебе нравится? — снова хитрый взгляд. — Ну… — Это династический брак,— отмахивается Джульетта.— Он не хотел, его заставили. Она, правда, красивая и очень умная. Но до чего вредная и ревнивая... А нравится ему совсем другая девушка. Догадайся с трёх раз, о ком он мне все уши прожужжал. Рика медленно заливается краской, глядя на круги в солнечной воде вокруг своих щиколоток, но не может сдержать улыбки. — Вот, о чём я и говорю,— Джульетта легонько пихает её в бок локтем. — Расскажи про него? — Он там так давно работает, не удивлюсь, если ещё во времена Древней Руси лошадей подковывал и телеги чинил. Вот ты на своём скутере по таким буеракам можешь ездить — обычно это физически невозможно. Догадываешься, в чём дело? — А про Древнюю Русь — это шутка? — Нет, он тоже не сразу в нужное время нацелился. Так что он тут бывал, когда твоего города ещё пятьсот лет как не было. Он даже на одной картине есть, на коне в поле, с приятелями. Только там он выглядит старше. Ты его гораздо правдивее нарисовала. — Вы как пришельцы какие-то. — Ну да. Рика внимательно смотрит на неё, потом спрыгивает в воду. — Погоди! Я пошутила. То есть не пошутила, просто… — Я никуда не ухожу,— Рика снимает шляпу и расправляет примятые волосы, а шляпу кладёт на палубу. Джульетта отодвигает её от края, чтобы не упала в воду. Рика обходит лодку вокруг. Она как будто только из заклёпок и болтов, вообще неясно, как она держится на воде. — На этой штуке ты плаваешь? — И не только. Ветер крепчает, волнует воду, и Рика с досадой смотрит на мокрые брюки — едва успели высохнуть на солнце. Она подтягивает их повыше за пояс. — Дождь будет? — Да, и скоро. Забирайся. Рика, опершись руками, легко подтягивается и снова запрыгивает на палубу. — Мне надо успеть подготовить кораблик,— сообщает Джульетта.— Сядь где-нибудь подальше от борта. — Ты не знаешь, почему домик моей бабушки все обходят стороной? Может показаться, что вопрос невпопад. Но Рика пытается вспомнить, закрыла ли она дверь. И стоят ли ботинки на веранде или на крыльце. — Алёша закопал рядом с домиком излучатель страшных ужасов. На тебя он не действует, понятное дело. Ну, и на твоих подруг не сильно действует. Давно закопал, ещё сто лет назад. Мы тут уже много раз бывали. — Ещё немного, и я поверю, что вы пришельцы. Небо хмурится. Джульетта подбирает шляпу и надевает её Рике на макушку. Рика улыбается и поправляет шляпу лёгким движением. Она сидит на приземистом стуле жёлтого цвета — прогретом на солнце, не самом удобном, зато ноги можно ставить не на кончики пальцев. Джульетта открывает небольшие люки и выдвигает оттуда металлические балки. Рика едва успевает следить за её движениями. — Тебе помочь? Джульетта машет головой. Волосы лезут в глаза, она смахивает их тыльной стороной ладони, выкручивает краны и регуляторы, и палуба, содрогаясь и поскрипывая, быстро меняет свой облик. По краям возникают прозрачные перегородки. «Вряд ли это стекло»,— думает Рика. Путаница металлических трубок оплетает весь кораблик, между ними раздвигаются крошечные окошки. Джульетта хватается за большую скобу, тянет за себя, и палуба с грохотом раздвигается раза в два с половиной. «Это чтобы нам было где уместиться». Она достаёт из люка тёмно-синий пульт и, оглянувшись в поисках свободного места, кладёт его прямо на полу. Небо неуловимо меняет цвет — как ранняя сирень в тени, приглушённо-голубое, и облака уже не такие сахарные, землистые, недовольные; Рика находит ещё одну металлическую скобу, тянет на себя, и корабль ещё больше раздвигается с ужасным скрежетом — Джульетта кидает на неё одобрительный взгляд; она всё выкручивает регуляторы, переключает тумблеры на большом синем пульте. Это уже совсем не корабль, думает Рика; это как под куполом цирка; и дождь начинает тихо сыпать по маленьким окошкам, которыми усеян весь купол. Час полуденный, полный дождя Как в палатке; как в торговом центре, если взглянуть наверх, под крышу, на несущиеся облака, пока люди несутся мимо; дождь расходится, а корабль тем временем стал почти круглым: Джульетта раздвинула его, устроила мягкие сиденья, дёрнула за руку девушку — «Садись на удобное» — и от её движений катер начинает вибрировать, гудеть; он совсем уже не выглядит нелепым, он как новогоднее украшение, только бережно сплющенное сверху и снизу. Горят какие-то навигационные огни, и вместо одного иллюминатора светится карта, и рядом ещё одна, тёмная, с тусклыми огоньками. Рика подходит ближе. «Те самые буквы?» — «Какие? А, да…» Рика с любопытством рассматривает приборы, дотрагивается до штурвала. Поправляет канат — чуть не соскользнул в люк. В люках внизу темно и непонятно, мигают неяркие синие огни, лестницы трепещут; ветер раскачивает катер, и Рика, встав на ноги, припоминает, как обычно ходят морские пираты по палубам; сколько раз рисовала по памяти. — Ты как заправская морячка. Босоногая, в штанах до колен, рубашка как парус. Даже походка правильная. Тебе ещё трубки не хватает и попугая на плече. Рика смущённо оглядывает себя: — Ни разу не была на море. — Ни разу не была на море? — изумляется Джулия.— Ты позволишь мне это исправить? — Прямо сейчас? А как? — Чуть попозже. Когда дождик утихнет. Ты не боишься грома? Грохочет так, что закладывает уши; молния освещает всё небо. Кораблик скрежещет, и слышно, как стонут деревья на берегу. — Делаю вид, что не боюсь,— признаётся Рика. Ливень — не видно ничего вокруг, всё серое, и катер болтается на воде так, словно его сейчас выбросит на берег. Девушки сидят на палубе в углу, на какой-то циновке у оборудования, прижавшись друг к дружке: раскаты грома внезапные и невыносимые. — «Ламбретту» мою смоет… — Я думаю, Алёша позаботился о водоотталкивающем покрытии. Ничего с ней не случится. — Да, я бы не удивилась. — Я скорее удивлена, что она у тебя ещё не умеет летать. Хотя, может, и умеет, просто ты ещё об этом не знаешь. — Я бы удивилась, но совсем немножечко. А вот ботинки точно унесёт потоками. — Унесёт,— соглашается Джульетта. — Босиком поеду домой. Рика улыбается, представив, как едет в таком виде по городу, паркуется и невозмутимо шлёпает к дому и к себе на второй этаж. Ещё по пути в магазин зайти не забыть, изумлённые взгляды тоже обеспечены. Время от времени Джулия, заметив течь, бросается и подкручивает что-то; «Теперь совсем герметично»,— каждый раз говорит она, а потом снова садится рядом с Рикой; «А вон ещё лужа»,— смеётся Рика; «Да ну тебя!» — «Давай всё-таки помогу. Мы тут не задохнёмся?» — «Нет, я всё продумала. Кажется». — «Вот это уточнение меня настораживает». — А знаешь что? — говорит вдруг Джулия.— Давай на дно. И нажимает тёмно-зелёную кнопку на пульте. На дне сначала ил и песок, взбудораженные, долго не могут улечься, и заметить сам спуск было сложно — вздохнуть не успели; но тут тихо, и свет неясный, призрачный, малахитовый и серебристый, кто-то мимо всё время движется; как в городе, думает Рика, ни секунды покоя; через несколько минут оседает всё, и зрелище — дождь по поверхности — удивительное, словно вот-вот не выдержит, и дождь хлынет ещё ниже, внутрь, на них, но вместо этого только гул, вода ходуном ходит наверху, всю поверхность изрешетило плавно и настойчиво; Рика забралась на какую-то лесенку, растопырила ладони, упершись в верхние стёкла, рассматривает, запоминает. «Перископ бы ещё». Она чувствует прикосновение и глядит вниз; Джульетта дотронулась до её щиколотки, кивает на сиденья — даже здесь, внизу, гул дождя, гул воды, приходится повышать голос. — Спускайся! Сейчас дождь будет утихать, мы используем этот момент. — Для чего? — Для выхода на орбиту. Пока снова не пошёл дождь — он до завтра будет лить. Мелодия орбиты — А ещё — прикосновения к обнажённой спине. Вдыхать запах роз и аромат свежего хлеба. Смотреть на волны, сидя на берегу. Ходить босиком по тёплой земле и по песку. Гулять под лёгким дождём, когда ещё светит солнце. Шуршание карандашей по плотной бумаге. Едва ощутимые прикосновения к груди, лёгкая одежда. Держать близкого человека за тёплую ладонь. Вдыхать запах книги или журнала, которые только что купила. Греть руки о тёплый заварочный чайничек. Лежать на свежей постели под лёгким покрывалом совсем без одежды. Ощущение свежести после дождя. Она вдруг смущается своей откровенности: — А зачем ты спрашиваешь? — Полёты на таком агрегате — не самая приятная штука. Это из-за перемешивания времени и пространства. Поэтому агрегат создаёт приятные ощущения вместо неприятных. Вот я и спрашиваю, какие ты считаешь приятными. — Святые сардельки… Я буду жутко стесняться, если всё это буду при тебе испытывать разом. — Может, я тоже хочу попробовать. Может, я испытываю недостаток в приятных ощущениях. Не забывай, что я не совсем человек. Рика смеётся, чтобы скрыть смущение. Вино так и не открыли — набрали еды и напитков в магазине недалеко от деревни, спрятав катер в кустах. «Ты за рулём, тебе можно разве?» — опьянение невесомостью, космическими видами, сиянием. Земля внизу, под ногами, и сверху, когда катер плавно поворачивает, набирая скорость. Плавали вверх ногами в невесомости, потом Джульетта что-то сделала на пульте, одно движение, и они приземлились на палубу, сидят, свесив ноги — прозрачным куполом окутан весь катер, можно спускаться и в люки, и по лесенкам вдоль борта, и кораблик неожиданно огромный, можно танцевать. «О чём поётся в этой песне?» Играет радио. Рика не может сдержаться, плечи и бёдра двигаются под музыку, и Джульетта сначала подшучивает над ней, а потом сама не сдерживается. И достаёт снизу ещё один радиоприёмник; кажется, он сделан до нашей эры или хотя бы до революции. Этюдник и радио захватили с собой, успели перед следующим ливнем, а ботинки действительно унесло. Рика расстроилась, но почему-то не сильно. Скутер затолкали на веранду. «Ты слишком нежно к нему относишься, и я догадываюсь, почему».— «Да ну тебя…» — Почему не было перегрузок? — Я была осторожной. Подъём до облаков и выше был мгновенным, как погружение на дно. Рика не успела заметить, не дыша любовалась облаками — «Ты даже на самолёте ни разу не летала?» — «Ни разу…» А потом вокруг оказались звёзды, и солнце совсем не такое, как с берега реки и с балкона вечернего города; и Земля огромная, странная. — Мы летим всё же не на море? Просто уточняю на всякий случай. — Мы летим туда, где одно большое море. Или океан. Сейчас дрейфуем перед стартом. — Набираемся сил? Рассеемся в пространстве, а потом снова соберёмся? — Иногда ты слишком много знаешь,— серьёзно говорит Джульетта,— у меня нет этому объяснения. — Ещё утром я умывалась из деревенского умывальника, где надо набирать воду с вечера, а чтобы лилась вода, надо ладошкой снизу шлёпнуть. А сейчас я в космосе… Так вообще бывает? Джульетта лишь улыбается в ответ. И, помедлив, кивает пару раз. Иллюминаторы теперь большие, корабль повзрослел и вырос; белые металлические балки огромные — Рика ходит по ним босиком, ощущая подошвами неровности облупившейся краски и с опаской глядя вниз, в бесконечность; садится, прислонившись виском к прохладному стеклу, прикрывает глаза. Только чтобы поверить самой себе. Открывает, но всё равно видит звёзды, пыль звёздную, бессмертные астероиды, равнодушные камни, пролетающие совсем рядом. Она проводит пальцем по холодной окантовке иллюминатора. Когда вокруг был гул воды и дождя, было спокойнее. Тут пустота и тишина. Рика снова возвращается к Джульетте, прижимается к ней, потому что на сердце странно, и Джульетта всё понимает без слов, обнимает, успокаивающе гладит — по плечам, по ступням, берёт её ладони в руки и греет; надвигает ей шляпу на нос и улыбается; Рика ощущает себя потерянной маленькой девочкой, но храбрится. Джульетта, маленькая космическая разбойница, находит волну со старыми песнями на французском языке, и Рика неожиданно оттаивает: «Спасибо… Ты как почувствовала».— «Что-то и я умею ощущать».— «Спасибо…» Об обшивку что-то стучится с лязгом, и Рика вздрагивает; «Космический мусор» — небрежно бросает Джулия. Она в неподражаемой позе на четвереньках чинит что-то, подкручивает гаечным ключом — половину её не видно, скрылась под стойкой с регуляторами, худенькие пятки трогательно в разные стороны. Рика садится рядом на корточки, подаёт ей инструменты. «Не буду спрашивать, это очередная неисправность или ты просто профилактикой занимаешься». Джульетта в ответ хихикает и пытается ногой пихнуть девушку. «Вот и вся благодарность за помощь, меня лягают».— «Сейчас перекусим, и на старт». Обедают прямо на полу, подложив какую-то коробку от магнитофона вместо стола; уселись по-турецки, с аппетитом уплетают яичницу с сардельками и томатами, со свежим хрустящим хлебом — корабль успел приготовить, услышав слово «сардельки». — Как приятно смотреть на человека, не задирая головы. — Что? — удивляется Джульетта. — Мы с тобой одного роста, ты и я. Это редкость. — Несколько раз я была выше, ты на меня смотрела так страдальчески, что я больше не стала так делать. Рика смеётся и чуть не захлёбывается чаем: — Спасибо! Трогательная забота. Чай заваривали сами, корабль не вмешивался. Спустились в каюты внизу — их много, уютные, с лёгкими покрывалами, даже иллюминаторы увиты цветами; и на стенах несколько картинок Рики — вырезки из журналов. Девушка смущена. Она кладёт ладони на заварочный чайник, горячий, но от него такой аромат; она прикрывает глаза; слушают музыку, листают журналы — кажется, следующего года издания; Джулия, опустив голову на её плечо, смешно описывает фотографии, где модные девушки с отрешёнными лицами и в неудобных позах — «а у тебя всегда такая хорошая осанка» — она проводит по спине Рики ладонью мягко, и у Рики ноги покрываются мурашками от удовольствия, даже пальцы поджимает. Чай ещё не допили, а Джульетта уже в нетерпении; — Прилетели? — спрашивает Рика. — Ты и тут догадалась сразу… Теперь Рика просто улыбается в ответ. — Так быстро — я думала, чуть дольше будем лететь. — Как бы объяснить… Мы не летели, нас просто примагнитило к планете. А спускаемся уже как обычно, спокойно, без всяких фокусов с пространством. — Я чуть поподробнее спрошу у твоего брата. — Ну да,— вздыхает Джульетта,— он понятнее объяснит. Они поднимаются друг за дружкой, откинув люк; солнце заливает палубу, и прозрачный купол уже наполовину разобран; вода ещё где-то далеко внизу, но даже сейчас дух захватывает от того, как её много. Рика ступает на прогретую палубу — девочка, не отрываясь от чая, успела развернуть свой катер до размеров лайнера; можно выстроить дом и сад разбить, и место останется. Свежий ветер треплет волосы — вода уже в сотне метров, и через мгновения корабль плавно садится на волны, покачивается и успокаивается, с тихим гулом задвигая иллюминаторы, балки, регуляторы и несущие конструкции себе в закрома; брызги свежей воды на лице, на босых ступнях; Рика, ошарашенная, стоит у самого краешка, и Джульетта едва слышно подходит, встаёт чуть позади — беречь и не дышать, чтобы не украсть первое впечатление. Вода везде, в бликах, в пене, сине-зелёное стекло на просвет, и на горизонте вода, и волны спокойно колышут корабль — огромный, и волны тоже огромные, дух захватывает; и воздуха столько же, сколько моря. Всплески — из глубин кто-то ненадолго серебристый, и целые стайки блестящие у самой поверхности, и снова мраморное спокойствие, гулкие глыбы воды, хрустальные брызги. Шум волн кажется тишиной; наверное, тишины тут вообще не бывает, всегда шелест бегущей волны, которую никто не остановит, накатывающий грохот. Океан воздуха насквозь в мелких брызгах, более прозрачный и густой, чем может быть, а в небо окунуться и не всплывать; согревающая свежесть. Солнце огромное, тёплой волной через одежду, до кончиков волос, до кончиков пальцев, до мягкого волнения в груди, сквозь прикрытые веки; и от запаха свежести и волн, от их движения в груди что-то огромное, мягкое, до слёз, хотя и так всё блестит нестерпимо и умиротворяюще — птицы какие-то вдалеке протяжно голосят. — Недалеко берег? — Берега тут почти не бывает, разве что ненадолго… У нас тут не как у вас; мы говорим, что это планета Вода. Мы ещё спустимся с тобой вниз, там будем дышать под водой, пойдём в кафе, я тебе покажу старую школу… — Слушай! Ты мне не рассказала, за что тебя наказали и сослали на Землю, в школу,— вдруг вспоминает Рика. — Не то чтобы сослали,— вдруг смущается Джульетта и, чтобы не краснеть, садится на борт и болтает ногами — сейчас они не достают до воды, борт в три или четыре её роста.— Я правда двоечница, мало всего знала, меня и отправили посмотреть, что у вас даже дети могут выучить. Честно, я взялась за ум после такого. — Я тебя понимаю,— с мягкой улыбкой говорит Рика. Она осторожно садится рядом, спустив ноги, и кладёт ладонь поверх маленькой смуглой ладошки Джульетты. Ей нравится, как волны толкаются в борт, как брызги покрывают её ступни, как водная пыль оседает на щеках. Ей нравится, что даже солнце тут светит по-особенному, отовсюду сразу. Море заполняет её. Блюз тёплых течений Джульетта возводит глаза, когда Рика задаёт ей миллионный вопрос: а почему здесь акулы не кусают? Почему бумага не намокает? Как еда на столах не уплывает? Почему крупные рыбы не спускаются к подводному городу? Как песок под зданиями не размывается? «Давай искать затонувшие корабли и подводные сокровища?» Кафе-библиотека; высота окон поражает, и на подоконнике можно вчетвером разместиться. Забравшись с ногами на огромный тёплый диван, девушки рассматривают стайки разноцветных рыбок — одна заплывает в ладони, сложенные лодочкой; даже хорошо, что обувь осталась где-то на другой планете, это уже совсем не беспокоит; можно оттолкнуться ногами и поплыть, а потом снова ходить. Выглядит всё это, как затопленная страна, только живая, и все привычного роста; мокрые коты прыгают, пытаясь поймать рыбок, и те стремительно бросаются врассыпную; официантка, приветливая девушка, тоже босиком — на декоративные морские звёзды не наступает, походка её грациозная и плавная, движения мягкие, словно в воде; Рика вспоминает, что она и есть в воде, и удивляется, как быстро к этому привыкла. Джульетта нашла ей необычную и удобную одежду бледно-зелёных и красных оттенков, с шарфами, лентами, невесомую — в ней девушка светится, смущённая и нежная. Она рисует, набрала с собой блокнотов, за этюдником решили подняться наверх попозже. Медузы; в воде как мягкие цветные молнии; Джульетта советует не прикасаться, но они красивые, светятся, и кажется, из них даже музыка играет. На закате всплывали к красивому пурпурно-оранжевому небу, любовались прозрачными небоскрёбами прямо на волнах — с сиреневыми гранями, с огненными отблесками заката в стёклах. «Те самые, что на энергии штормов?» — «Да…» Вечером в воде чернильно, таинственно; скаты патрулируют, освещают окрестности; в баре Рика и Джулия на высоких ивовых стульях, изысканный бармен готовит коктейли, и девушки танцуют под водой. В мягких вспышках света проплывают изящные гостьи, спутницы, искательницы приключений — серебристые и разноцветные, как рыбки, босоногие, а кто-то с плавниками и хвостами — это для скорости, «это как у вас самокаты и скейты, больше для красоты»; джентльмены за столиками более основательны. Забываясь, заворожённая Рика бродит с блокнотами и, оттолкнувшись легко пальцами ног, скользит вверх, садится на краешек какого-то древнего красивого здания, рисует, поражается; смеющаяся Джулия возникает рядом, любуется… Рика засыпает в маленькой гостинице, где старенький компьютер и радиоприёмник; она уже начинает понимать слова песен; что-то шипучее пенится, как шампанское в честь прибытия; пузыри, и проплывает тихая стайка рыбок; миловидная горничная, почти прозрачная, скользнув в комнату, приносит почитать и попить, полотенца и бельё. Рика сворачивается, не накрываясь, раздетая — вода мягко по её телу, по плечам и шее, колышет волосы; потолка нет, живые тени, но почему-то получается не смущаться наготы, хотя сверху кто-то проплывает вдалеке — иногда и не люди совсем, обитатели морских глубин, и это успокаивает. Джулия недалеко, в своём любимом гроте, в паре коралловых кварталов. Рика засыпает, ощущая себя почти дома. Она знает, что дня через три нужно будет возвращаться к скутеру и холстам, да ещё в тот же день, откуда улетели,— но пока ей очень хорошо.