Случайности?

Есть ли у меня еще смысл, кроме гибельного блаженства Запоминать тебя, чтоб узнать потом по случайной десятой жеста — Вера Полозкова

      Итачи поймал себя на том, что он восхищен.       Хватило короткого мгновения, мимолетного взгляда, чтобы узнать в себе совершенно новую черту: черту почитателя. Так смотрят на непокоренную вершину или на звезду сцены. На сенсея, каге или того, кто может силой твою смерть получить, как трофей.       Так замирают за секунду до неизбежного, прокручивая в голове все, что могло быть стоящим в этой короткой жизни, совсем не похожей на ту, о которой каждый шиноби втайне мечтает.       С миссий из убежища Орочимару Саске редко возвращался один, но Итачи удалось этот момент наблюдать случайно: перепачканный кровью и грязью, он брел, растеряв всю чакру, приваливаясь коленями иногда к земле, чтобы отдохнуть. Острые плечи и жилистые кисти. Непослушные волосы и точеный профиль — Итачи не видел своего брата прежде таким взрослым.       Он видел его маленьким и обиженным, видел испуганным, злым и юным, но таким, как сейчас — никогда.       Итачи не искал этой встречи и постарался бы избежать ее, предупреди его заранее; теперь же ему приходилось продумывать план отступления на ходу, пока Саске его не заметил.       Лишь бы тот его не заметил.       Расстояние между ними было едва ли двадцать метров — любое резкое или шумное движение неминуемо привело бы к обнаружению. Поэтому Итачи замер, стараясь замаскировать поток чакры и уподобляясь тени, что пролегла между двумя огромными вязами. Лучшим вариантом было просто дождаться, пока брат пройдет мимо. Едва эта мысль успела оформиться, как Саске остановился, напряженно вглядываясь в пейзаж перед собой.       Он стоял параллельно расщелине меж деревьев — достаточно было просто повернуть голову, чтобы столкнуться взглядами. Саске поднял глаза на стремительно оранжевеющее небо, как будто размышляя. А потом вдруг резко опал на траву спиной, раскидывая руки в стороны.       Итачи нахмурился, пытаясь понять причины такого поведения: стало плохо? Устал? Не хочет возвращаться обратно?       Саске же в это время прикрыл глаза, блаженно вздыхая. Белые рукава его одежды взметнулись вверх, когда он поднял ладони, кошачьим движением словно пытаясь поймать что-то в воздухе. Он просто лежал — полностью экипированный, с прогнутой слегка спиной от прикрепленной к ней катаны, в сбитых сандалях и с сероватыми от пыли волосами, как будто не находя в этом явлении ничего странного. Это было похоже на одну из тех вещей, что люди никогда не смогли бы объяснить другому человеку, поскольку делают ее только наедине с собой.       Саске был уверен, что он один. И это было разрешением больше не притворяться. Вечно хмурая складка между бровей разгладилась, позволяя лицу расслабиться, а губам чуть приоткрыться, чтобы ловить ими лесной воздух.       По краю сознания мелькнула мысль, что сейчас идеальное время, чтобы смыться. Желательно рывком, пока чужие глаза закрыты: так можно выиграть себе пару секунд. Мысль была здравая, в то время как за собственное здравие Итачи обеспокоился. Потому что он просто не мог сдвинуться с места.       Итачи собой как будто не обладал: абсолютно завороженно он следил за открывающейся перед ним картиной, которая не предназначалась для его глаз. Дело было даже не в интимности момента — он просто этого не заслуживал. Он готов был смириться, что все их общение, любое взаимодействие будет п(р?)оходить на поле боя. Итачи никогда не думал, что сможет увидеть Саске таким спокойным еще хоть раз. Как в детстве. Как до всего.       Саске облизнул губы, а потом широко зевнул, не прикрывая рот ладонью.       Итачи не понял, что именно в этом жесте вызвало у него такую отдачу: с точки зрения этикета это было грубейшим нарушением. С точки зрения того, что Саске класть хотел на этикет, развалившись на траве посреди леса…       Это было по меньшей мере странно — так жадно ловить каждое чужое движение. Впитывать его, как необходимую телу энергию. Чувствовать неуловимую причастность, как если бы автор пришел полюбоваться своим произведением.       Итачи захотелось его окликнуть — ну что же ты разлегся, почва холодная — и увидеть, как Саске поворачивает на звук голову, лениво разлепляя веки. Как приподнимает брови от удивления.       Тогда бы он подошел к нему, помогая подняться. Отряхнул бы спину и плечи, сурово бы посмотрел, осуждая за неосмотрительность…       Настоящий Саске шумно вздохнул, запрокидывая голову и как будто пытаясь с носа что-то стряхнуть.       …и сказал бы, что всегда будет защищать. Саске взглянул бы на него непонимающе, качнул головой даже в знак отрицания. А потом Итачи бы все ему рассказал. Отдал бы свое оружие, чтобы в любой момент истории Саске мог решить, оставить тому жизнь или нет.       Итачи прикрыл на секунду глаза, будто мог таким образом подольше удержать себя в этой фантазии. Когда он открыл их, Саске на его импровизированном привале уже не было.       Зато что-то острое уткнулось в бок, неприятно сминая движением край плаща. Голос за спиной на всякий случай уточнил, дрогнув на последнем слоге:       — Итачи?       Тот медленно кивнул, не решаясь двинуться. Страх смерти был совершенно лишним; гораздо больше волновало предвкушение взгляда глаза в глаза. Холодного и горячего одновременно.       — Повернись. Медленно, — Саске чуть отодвинул кунай, давая пространство для маневра. Итачи повернулся, тут же отводя взгляд.       Саске тихо зарычал, явно недовольный подобными вольностями. Сам он смотрел в упор, компенсируя недостаток в росте горделиво вздернутым подбородком. Глаза жадно внимали каждой черте на ненавистном лице — Итачи считал это интуитивно, продолжая рассматривать деревья за спиной брата.       — Сегодня ты умрешь, — сообщил Саске так, будто ему не было до этого никакого дела: подумаешь, кровная месть. Подумаешь, я шел к этому столько лет.       Итачи лишь усмехнулся, качнув головой. Их односторонний диалог напомнил о том, как маленький Саске мог часами доставать его, пока тот тренировался или занимался теорией, зарываясь в книги.       — Пойдем поиграем, — говорил Саске.       — Пойдем потренируемся, — говорил Саске.       — Ты меня не любишь, — говорил Саске, каждый раз после этой фразы отправляясь к выходу из комнаты брата, не замечая, как тот улыбается едва заметно, будто услышал шутку. Не любить Саске? Такое возможно?       Саске, видимо, тоже пришло в голову нечто похожее, потому что он взглянул на секунду чуть менее зло; впрочем, всего на секунду.       — Боишься?       — А ты? — Итачи так резко перевел взгляд в глаза, что Саске непроизвольно моргнул.       — Я ничего не боюсь.       — Это похвально.       Кунай снова уперся Итачи в бок, в этот раз прижатый так, что ткань под острием надорвалась. Страшно по-прежнему не было; теперь Итачи интересовало, почему Саске, имея за спиной огромную катану, тычет в него метательной игрушкой для генинов. В чем дело?       — Хвалить будешь своих каких-нибудь, — Саске хмыкнул, — этих.       — Понял.       Итачи с трудом подавил улыбку. Она рвалась непроизвольно, будто прилипая к обычно такому пустому в эмоциях лицу. Это было иррационально и опрометчиво — вот так провоцировать Саске лишний раз на агрессию; в конце концов, он тренировался у Орочимару уже больше года. Это могло принести некоторый дискомфорт.       Истинная причина улыбки была настолько очевидна, что Итачи даже прокрутил догадку в мыслях несколько раз, ища подвох. Его не было — просто с самым любимым человеком так близко Итачи не оказывался уже много, много лет. Он мог почувствовать, как от Саске пахнет спекшейся кровью, липким от жары телом и терпкими полевыми цветами.       Саске жался к нему плечом, и это не имело никакого практического смысла: просто прикосновение. Объяснений за ним не значилось; Итачи, в общем-то, было без разницы. Еще Саске медлил: в последнюю их встречу он был противоположен в своих решениях и порывах. Это плохо закончилось. Может быть, подумал Итачи, он пытается не допускать предыдущих ошибок?       — Эй, — Итачи тихо выдохнул, снова встречаясь с Саске глазами, — ты меня убивать собираешься?       — Да, — твердо ответил он. И ничего больше не произошло.       Сколько они простояли так, во взглядах друг друга как будто пытаясь найти ответ на незаданный вопрос, Итачи не знал. О том, что это длится дольше положенного времени, напомнили о себе поднывающие от напряжения лодыжки. Пришлось подергать ногой. Потом второй. Смотрелось это нелепо — стало понятно по тихому фырканью Саске, заменяющему смешок. Тот повторил манипуляции с ногами, заставив хихикнуть теперь Итачи.       — Впервые слышу, чтобы ты смеялся, — неожиданно отметил Саске.       — Не нравится?       — Мне ничего в тебе не нравится. Я ненавижу тебя.       Это звучало бы обидно, если бы Итачи не разделял мнение Саске чуть более, чем полностью. Даже отвечать не хотелось — эти слова были честным итогом всего, что осталось от их отношений. Как эпиграф книги о том, что противоположно любви.       — А я тебя люблю.       Все. На этом терпение Саске лопнуло, и в ту же секунду кунай вошел Итачи в бок до самой рукояти. Он тихо ахнул, широко распахивая глаза и приоткрывая мелко рот, будто подбирая слова удивления или осуждения. Саске смотрел ему на губы, все еще придерживая оружие в ране. Потом быстро покусал себя за губу, подтянулся ближе и… поцеловал.       Итачи сложно было ввести в состояние паники. Никому из его коллег по организации не удавалось точно; а они были явно не последние в списке тех, кто может заставить паниковать.       Оказалось, что имя Саске стояло в списке выше. Потому что Итачи испытал настоящую панику, теряясь сразу в нескольких ощущениях, каждое из которых норовило сбить с ног. Кунай по-прежнему торчал из тела, заботливо придерживаемый чужой рукой, Итачи только что признался Саске в любви, тем самым допуская появление царапин на своей идеальной легенде о безжалостном убийце клана, а еще Саске его целовал.       И, пожалуй, это волновало даже больше, чем колотая рана в боку.       Саске явно рефлексией сейчас не занимался: в сущности, ему было как будто бы даже все равно, что думает или чувствует Итачи. В какой-то момент пришлось отодвинуться, чтобы серьезно заглянуть младшему в глаза. Тот резким движением вытащил кунай из раны, отступая на пару шагов со странной улыбкой.       — Что это было? — перед глазами у Итачи поплыли разноцветные круги. Пришлось согнуться почти пополам, чтобы найти верную точку, при которой рана была зажата полностью. Хотя бы собственной ладонью.       — Подумал, что это будет безумно, — невинно пожал плечами Саске. Окровавленный кунай он небрежно вытер о ткань брюк, оставляя на них здоровенное пятно, — не стану теперь их стирать. Будет напоминание.       Итачи качнул головой, прижимаясь спиной к дереву и сползая по нему на траву. Вытянул ноги. Поискал помутневшим взглядом Саске, который пропал из зоны видимости на добрую пару минут, чтобы пошуршать своим кульком с вещами. Вернулся с бинтами и антисептиком, бросая их на чужие коленки.       — Этой раны я не хотел, — спокойно пояснил Саске, расценивая выражение лица Итачи как вопросительное, — рефлекс сработал. Обычно я из такого положения бью кулаком, — он приложил кулак к своему животу, пытаясь сымитировать удар, — и почти никогда в этом кулаке не оказывается кунай. Ошибка, — заключил, — извинений не жди.       — Спасибо, — коротко кивнул Итачи, разворачивая бинт.       — Не смей говорить, что любишь меня, — неожиданно ощерился Саске, подрываясь с места, на котором он только-только умостился. Подскочил к лицу, склоняясь к нему с угрозой, — ты понял? Я тебя ненавижу.       Итачи кивнул, в одно короткое движение прижимая губы Саске к своим. Отдавало полным бредом; бредом, привкусом клубники, запахом кожи на крыле точеного носа, а еще чем-то, что было похоже на парфюмы, которые продавали в магазине эротики в Суне. Итачи заходил пару раз.       — Что ты делаешь? — шепотом в губы спросил Саске, придерживая Итачи за плечи.       — Это «я люблю тебя» без слов, — на второй раз произнести признание оказалось так просто, будто Итачи родился с этой фразой на губах, — ты просил не говорить.       — Что с тобой не так? — Саске вдруг отстранился, отчего тело обдало мурашками. Итачи поежился, — Это не вяжется ни с чем, — нахмурился, — из того, что ты мне сказал тогда. В ту ночь, — это было произнесено беззвучно, словно громкость могла придать словам значимости.       — Ты действительно хочешь знать? — Итачи вернулся к наложению себе перевязки, отказываясь верить, что сейчас придется поднять тему, которую он тщательно зарывал все эти годы.       Саске кивнул.       Когда история закончилась, он кивнул еще раз.       — Ничего не хочешь спросить? Сказать? — Итачи не мог считать ни единой эмоции на чужом лице. Становилось не по себе.       Саске покачал головой, все так же не произнося ни звука. А потом грубо отпихнул руку Итачи, чтобы забраться к нему под бок и приподнять лицо в поисках поцелуев. Это было большее, что он мог сейчас предложить. Итачи был благодарен и так.       Зацеловывать Саске пришлось долго, пока он наконец разморено не засопел на плече, доверчиво закидывая ногу на бедро. Итачи очень хотелось продлить этот момент, но все же из объятий пришлось выпутаться. Пройтись до двух вязов, в тени которых он скрывался в самом начале. Прижаться к ним лбом, зажмуриваясь.       И открыть глаза, тут же оборачиваясь на Саске — тот спал на своем изначальном месте, тихо похрапывая. Такие вольности и допущения, как забываться сном посреди леса в одиночку, могли позволить себе только очень уверенные в себе шиноби. Или глупцы.       Итачи двинулся в сторону брата, желая посмотреть в его безмятежное лицо еще раз. Их разделяло всего четыре шага, когда вдруг под ногой со звучным хрустом треснула ветка. Итачи непроизвольно отпрянул, тут же признавая в своем брате кого угодно, но не глупца. Ему хватило пары секунд, чтобы из состояния сладких грез перейти в режим нападения.       — Где ты? — крикнул Саске, активируя шаринган. Огляделся, не находя ничего примечательного. Смигнул узор.       И только после этого смог увидеть то, что искал. Поднял удивленно брови.       — Итачи?       Он кивнул, постепенно сокращая между ними расстояние.       — Не подходи, — предостерегающе выпалил Саске, выставляя препятствие в виде ладони. Отступил на шаг.       И замер, осеченный внезапным озарением. Моргнул удивленно, пытаясь переварить увиденное, что встало яркой картинкой без единого пробела.       — Ты мне снился только что.       — Ты мне тоже.