— Живи, Нико Робин.

Горящую адским пламенем Охару пронзал детский крик. Он искажался и превращался в едва уловимые, звучащие в унисон голоса жителей. Расслышать бы только: суетливый топот ног, прерывистое дыхание и желание жить. В тот же миг все забили собою спасательное судно, даже не подозревая, что Высшее Правосудие требует иного. Выстрел — прямое попадание и взрыв. Мировому Правительству не нужны свидетели. Пред великим Древом Знаний стояла Нико Робин. Она точно знала — все уже кончено, но собственная ничтожность и привязанность к одному человеку вынуждали кричать, умолять, биться о стенки пустоты и вырывать сердце с оков страха. Огненные искры трепетали, поднимая в воздух последние уничтоженные очерки истории. Судьбы людей, их мечты, их жизни — все стерто. Как будто никогда не было Охары; как будто никогда не было профессора Кловера; как будто никогда не было отчаянных археологов, готовых пожертвовать жизнью ради Пустого Столетия. А одной маленькой девочки будто бы и так никогда не было. Точнее, ее никогда не должно было быть. Кинутый в лицо помидор от местных детишек ранил не меньше, чем не ставящая ее ни во что тетушка. Робин понимала: если исчезнуть, всем станет легче. Ведь дочь археолога, съевшая дьявольский фрукт, — монстр и преступница. Но был кто-то, кто заставлял ее жить — быть частью этой истории. Самую глубокую рану, что ныла по сей день, смог ей оставить только один человек и, как бы это ни было ожидаемо, Робин хотела ее излечить. — Мама!.. Мама! Где ты, мама?! Колени коснулись горячей земли и сбились в кровь. Было больно. Но если бы это можно было сравнить с той мукой, что сейчас испытывала Робин, тогда бы она смело заявила, что ей отрезали руку. Нет. Голову. А она, как то бегающие тело курицы, отчаянно носится вокруг да около, в ожидании смерти. — Я… Я хочу снова прикоснуться к тебе! Возьми меня за руку, мама! Робин не различала: то ли ядовитый дым овладел ее легкими, то ли она просто перестала дышать. Но точно можно было почувствовать одно — кто-то коснулся ее руки. Кто-то обжигающе холодный. За это мимолетное касание она была готова отдать жизнь, броситься в пламя к сожженной матери, лишь бы вновь увидеть и почувствовать ее тепло. Прямо как сейчас… Сейчас она упадет в ее объятья, скажет, как сильно любит, крепко обнимет и никогда не отпустит. Да и пускай тут все сгорит к черту! Это уже не важно, ведь мама… Внезапно лицо Робин искривилось от ужаса, а сиюминутное счастье потерпело краха. Сердце бешено забилось в груди и казалось, что вот-вот взорвется. Это был не кто иной, как адмирал Аокидзи — цепной пес Правительства. Что он тут делает? Разве он не должен был как все остальные правительственные крысы удрать на корабль? Кузан сидел на корточках с протянутой рукой к девочке, возвышаясь в своем темном одеянии. В линзах его очков отражался огненный хаос и юная археолог, которая словно уже приготовилась к смерти, представляя как ее заледеневшее тело разбивается на кусочки. Охара заревела с новой силой — куда громче и больнее, срывая голос и ветки деревьев. Древо Знаний разрывалось на части, осыпая остров огненным дождем. Робин дернулась и устремила взгляд на библиотеку — огромная пылающая отрасль направлялась прямо к ней и уже за секунду должна была настигнуть свою цель. Археолог закрыла глаза, стискивая зубы и делая последний вдох, — это конец. Тело поддается назад, дальше — потрескивающий лед и чья-то крепкая рука. Выдох. Робин распахивает очи и видит, как ее пальцы вцепляются в синюю ткань, словно в мамино пальто перед отплытием: она успокаивает ее, гладит по голове и уходит. Робин не спеша глотает воздух и поднимает взор вверх: Кузан мягко держит ее возле себя, будто страшась повредить что-то столь хрупкое. Его вторая распростертая в воздухе рука, как припай, неподвижна, похожа на вершину айсберга, а широкая сверкающая спина — на основание, — из-за нее падает погасшая ветка, противно шипя. Робин не шевелится, пытаясь найти ответы на свои вопросы, но Аокидзи не собирается их давать. — Живи, Нико Робин. Твердый голос бьет по каждому слогу, и Робин не выдерживает — она плачет, крепче ухватывается за адмирала и… Смеется? — Дэрэ-си-си-си-си.