Мертвая и обожающий ее.

И вот, он снова наблюдают эту картину; написана она маслом или акварелью — кому какая разница? Она прекрасна и в глазах своего зрителя она изумительна. Она — объект искусства и вдохновения. Её непокорность, грубость и преданность своему делу изображает ее искусной, недоступной и закрытой, — ещё одно очарование. Эти шрамы на лице, что оказываются как случайной кляксой алой краски, цепляют больше и так зачарованного зрителя, что пристально смотрит на эту написанную картину; каштановые локоны спадают по лицу, распущенные косы давно лежат на отвратительной гниющей земле; как и ей подобает. Казалось, она так была одержима этими насекомыми. Она сделала их смыслом своей жизни, причиной убийства любимого человека и, что самое главное, собственной смерти. Нет, не та смерть о которой говорят в жёлтых газетах, где зверски убили очередного бродягу, а та, где ты мертв морально, словно твою душу выжирают твои собственные пчелы, да, моя милая-милая Мелли? Знаете эту поговорку: «С кем поведешься, от того и наберёшься»? Она сюда как никто другая входит. Девушка, отдавшая жизнь на изучение насекомых, была как в ярко-фиолетовом тумане вокруг неё и её роя; словно в буре она оставалась лишь с ними — немного обезумевшая, но навсегда преданная. И её это красит. Подобающе бабочке, она так долго скрывается в коконе, чтобы расцвести, словно самый лучший цветок в саду поместья, и так же красиво упасть на тот самый неминуемый конец. Мелли «Энтомолог» Плинниус мертва — он прекрасно осознает это. Красивое, уже не поднимающееся тело из-за вдохов, переливается-рассеивается вокруг земли, словно её там и нет, словно она — небольшой рельеф или игра света и тени, вызванная солнцем. До чего же чарующее создание. Большая синяя бабочка кружит вокруг мёртвой, уже не в попытке сдвинуться, девушки. Она оседает на её нос, расправляет крылья и садится. На её лицо осело немного пыльцы, но лазурный бантик, словно очередная клякса, изменил всю картину, композицию; теперь это выглядит как кончина из-за своего же творения. Но это далеко не так, за сюжетом портрета совершенно иная история. Я её, пожалуй, расскажу Вам: Сжав на груди руки в замок, девушка пересчитывала свои пальцы от волнения. Она забыла как её кисти выглядели без её порванных коричневых перчаток, но они оставались такой же формы — это самое важное для неё, на самом деле. Мелли забыла о правилах красоты, о своей женственности, о своей судьбе как у девушки и, что самое главное, она забыла кто она. Нет-нет, она могла дать ответ своей формальной фразой, что она энтомолог, но в глубине души, её уже не существовало; существовало лишь подобие личности, которая рассыпется-разлетится когда её «дружки» оставят её одну здесь. Но эта история была бы скучной, если не одно красивое «но»: Приходит он, кого обычно зовут формальным бальзамировщиком. Прямая осанка, строгий взгляд, уверенная походка — он идеален, разве нет? У него нет мысли колотиться или наводить круги вокруг места встречи, как это было у Мелли, он четко знал свою цель и причину пребывания здесь: з а п е ч а т л и т ь. Судорожно сведя ноги, в попытке показаться более официально и непринужденно, как она всегда старалась, он всё равно видит эти тщетные усилия и просит прекратить её. Она перестала, удобно ей сгорбившись и стала пристально наблюдать из пасечника за собеседником. Они обменялись парой-тройкой слов, таких незапоминающихся, как и этот очередной вечер, перетекающий в такую же незапоминающуюся ночь, что будет блудно скитаться вокруг особняка и давить своей быстротечностью, ведь завтра утром — та же как и всегда обыденность и суматоха, давящая на последние нервы. Да и на этом разговор, собственно, и закончился. Он и не должен был быть чем-то «зрелищным» или «красочным», он просто существовал, непонятно кому и зачем, но так или иначе нужный в дальнейшем; обычный диалог. О, и как же Эзоп насыщался этим. Он, наверное, был хуже неё — этой бедной девушки, которая прячется и скоро станет частью своего роя из мелких букашек, он был словно смертью с косой, только немного по-привлекательнее — строгий серый костюм с чемоданом в руках; какие принадлежности в этой вещичке? Думаю, одних названий как «формалин» и «бромид» будет более чем достаточно. Она также пуста как он. Он также потерян как она. Они так похожи, но в то же время абсолютно разные — не принятые и не славные. Они — те, кого вы называете «отшельниками» или «уродцами» в том смысле, в котором вы говорите. Белые перчатки осторожно водят по лицу мертвой девушки. Её искреннее желание собственной погибели так красиво выходили из её уст, что были покрыты красными ожогами, шрамами и лихорадками. Её словно разъедало. Но он не дал этой красоте так бесследно и некрасиво исчезнуть. Она так отдавалась своему делу, почему же не закончить с ней так же преданно как и при жизни? С каким-то внутренним восторгом, Эзоп кладет в её веки пару личинок — он не знал чьи они именно, да и знать не хотелось — они залезают ей прямо под глаза находя себе тёплое укромное местечко. Он раздевает её, но не за тем, чтобы лицезреть обнаженное тело украшенное последствиями неудачных микстур и экстрактов, а затем, чтобы покончить с ней также жалко, как она была при жизни. Он её аккуратно разрезал — вдоль и поперек живота глубокий надрез скальпелем, напоминающий крест; хоть она и ещё была теплой, но медлить не стоит. Перчатки бальзамировщика окрасились в густой красный, пустяк. Отрезая ровно длинные кишки, он обливает внутренности своей любимой тем самым жёлтым липким экстрактом, напоминающий мёд, но это далеко не он. На запах слетелись её верные союзники, которые защищают девушку во время игр и прямо сейчас чертов рой теперь обитает в желудке их лидера. Они расползаются вокруг — не привлекательно, но естественно, а раз естественно, то не безобразно. Из губ дамы начинает сочиться густая, чуть ли не черная кровь, непорядок. Сначала бальзамировщик был в тщетных усилиях просто стереть её кровь платком, но с каждый разом её становилось все больше. Он нашел альтернативу: запихивая в рот энтомолога грязь и перегной, что скопился рядом с чьим-то надгробием, он остановил на некоторое время поток крови. Жаль, что это временно; Карл даже приуныл из-за этого. Горло становилось синим, потому что Эзопу нравилось представлять, что она ещё жива и старается выкарабкаться из рук, которые её предвещают на скорый конец, но ничего не происходит: каких бы фантазий не было в голове у парня, он не мог ощутить сопротивления девушки, а лишь желание покончить с этим, хотя уже давным давно всё свершилось. Поэтому, не томя и не развращая всё ещё хуже, он просто оставил её в покое. Но ненадолго. Ах, спасибо, мистер Кресс, что так заботливо оставили свою лопату возле надгробий! Эзоп, со всем своим пристрастием, начал лопатой протыкать труп девушки. В некоторых местах образовались вмятины, но с каждой минутой наносить удары становилось всё сложнее и сложнее из-за остывания тела. Грустно. Скорее, бальзамировщика больше привлекало само окончание такой насыщенной жизни, чем растерзания на части тела покойной. Он поправляет челку, оставляя на ней небольшие сгустки крови, но это не так уж и страшно. Больше привлекало её тело, если бы она была ещё живой и могла ощутить эти страдания, показать свои эмоции. Это было бы прекрасно, а то, чем занимался ныне Эзоп — извращение, пошлость от слова «пошло». Возможно, Карлу просто надоело возиться с трупом, всё равно не то веселье и развлечение, которое он хотел себе представить, но порой это отвлекало от мыслей из-за игр, матчей и тупых союзников, которых он всем сердцем ненавидел. Он оставил эту красивую, непоколебимую, растерзанную, всю в крови, в собственных внутренностях, в уродливых насекомых, с посиневшими руками украшенными отёками, в шрамах и ожогах девушку, запоминая её как свой последний и единственный шедевр, значением слова «прекрасно». Эфемерная Мелли…Привлекательно, не так ли? Он и нарисовал эту картину. «Последнее исследование энтомолога».