Стоя перед зеркалом, Алекси медленно рассматривает свое отражение. Непривычно. Строгий костюм цвета воронова крыла ярко контрастирует с бледной, будто фарфоровой, кожей. Точно как и ниспадающие до плеч волосы, выкрашенные в тот же цвет. Он сталкивается с собственным тяжелым взглядом — губы вздрагивают в попытке улыбнуться, но та терпит провал. Сегодняшний день особенный, а парень чувствует такую пугающую пустоту внутри, что хочется, наплевав на все, остаться дома, свернувшись под одеялом в самом неприметном углу.
За спиной раздаются тихие шаги. Каунисвеси даже не оборачивается. Все так же задумчиво вглядывается в зеркальную гладь, не замечая никого и ничего вокруг. На плечо опускается ладонь, по легкости которой он сразу смекает — это Моиланен.
— Ты готов? — спрашивает тот немного тревожно.
— Вряд ли к такому можно как-то подготовиться, — шепчет брюнет, нежданно захваченный в плен плохих воспоминаний, опуская помрачневший взгляд в пол. — Сегодня три года, как его не стало, Нико, — констатирует он, резко вздохнув и отшатнувшись от чужой руки, — а для меня все так, словно было лишь вчера…
— Я понимаю, — кивает Моиланен, приобняв Алекси за плечи и взглянув на них двоих, заметно повзрослевших с тех самых пор, в зеркало. — Нам нужно ехать. Остальных сегодня не будет, но они присоединятся к нам в следующий раз, когда мы, ну… захотим навестить его могилу, — тщательно подбирая слова, продолжает он.
— Разумеется, — резко выдохнув, откликается Каунисвеси и шагает к выходу. — Нам нужно спешить, идем.
Быстрым шагом покинув дом, Алекси оказывается на бодрящей утренней прохладой улице.
Заняв место в машине, брюнет напряженно сжимает руль в ожидании и делает глубокий вдох. И почему он так сильно волнуется? Впрочем, не было ни одного дня за все три года, чтобы он не вспоминал о случившемся.
Просыпаться оказывается тяжело. Словно налитые свинцом веки не позволяют открыть глаза и осмотреться. Однако по ушам бьет монотонный писк аппаратов, и Алекси нехотя понимает — он оказался в больнице. С этим осознанием он ощущает и боль. Ломящую ребра, как если бы те были зажаты тисками. С пересохших губ слетает бесконтрольное стенание.
— Але! — раздается совсем рядом пораженный выдох.
Попытка ответить терпит провал. Вместо имени друга выходит лишь глухой хрип. Тяжелые веки все-таки подчиняются. Взгляд нещадно плывет, превращая Матела в фантомное белое пятно, но затем начинает хоть немного проясняться.
— Не спеши, сейчас я дам тебе воды и станет легче, — шепчет Олли, засуетившись где-то рядом с ним. — Вот, попробуй немного попить, — предлагает он, приставив к губам Алекси стакан.
От попытки сглотнуть боль в груди усиливается, и Каунисвеси тихо шипит, взметнув руки к груди. Дотронуться до нее не успевает — запястья оказываются перехвачены теплыми ладонями Олли.
— Тише-тише, боец, — успокаивает он парня, — сильно болит? Сейчас сделаю укол, — продолжает суетиться, наполняя обезболивающим шприц.
— Я н-не помню, — хрипит Алекси, пытаясь сфокусироваться на иголке, плавно входящей в его руку, — ничего не помню.
— Знаю. Тебя долго не было с нами, — шепчет с горечью Олли, опустившись на придвинутый ближе к постели Каунисвеси стул. — Мы так по тебе скучали, малыш, ты не можешь себе представить, — добавляет он, накрыв ладонью запястье парня.
— Почему? — выдыхает Алекси, лишь теперь заметив, что Матела выглядит совсем иначе, чем он его помнит. — Как долго?
— Почти полгода, Але, — откликается Олли, взглянув в глаза, живой цвет которых уже успел позабыть. — Ты помнишь, как попал сюда? Это было Рождество. У тебя случился приступ, сердце едва смогли запустить вновь. И таких остановок было несколько. Врачи приняли решение перевести тебя на искусственное жизнеобеспеченье, чтобы выиграть время…
— Выиграть время на что? — сразу подхватывает Алекси.
— На поиск донора, — опустив взгляд в пол, отвечает Матела. — Тебе сделали пересадку пару дней назад. Теперь ты будешь здоров, Але, достаточно лишь принимать поддерживающую терапию.
Заторможенно кивнув, Алекси опускает взгляд на собственные стиснувшие простынь пальцы. Осознать услышанное непросто, и он прислушивается к ощущениям в груди — никакой боли, что заставала его врасплох полугодом ранее, и никакой аритмии, будто на месте сердца и вовсе пустота. Взгляд цепляется за безымянный палец левой руки, за незамеченную по началу деталь в виде поблескивающего в приглушенном свете палаты кольца. Уголки губ машинально вздрагивают в попытке улыбнуться, ведь Каунисвеси не сомневается ни секунды, что это дело рук Хокка.
Йоэль… Даже внутренний голос произносит его имя с почти физически ощутимыми нежностью и трепетом. Алекси хочется верить, что его возлюбленный смог найти в себе силы, чтобы пройти через весь этот ад.
— А… как все это время Йоэль? Мне хочется увидеться с ним как можно скорее. И со всеми остальными тоже, конечно, но… ты понимаешь, — смущенно шепчет он.
Вместо ответа басист лишь отрешенно качает головой, а затем прячет лицо в ладонях, едва слышно шепнув «прости».
— Олли… — заметно заволновавшись, зовет друга Каунисвеси, даже дернувшись в попытке подняться.
Руки Матела, пригвоздившие его в тот же миг к постели, замирают на плечах и мягко их поглаживают, будто в попытке успокоить. Заданный вопрос повисает в воздухе — Олли просто не решается сказать Алекси правду.
Соседняя дверь шумно отворяется, вырывая Каунисвеси из мрачных мыслей. Он медленно оборачивается, не сразу замечая протянутую ему ладонь. Кротко улыбнувшись, парень охотно сжимает ее в своей руке.
— Как ты тут? — ласковый голос действует на брюнета лучше любых успокоительных. — Извини, что задержался, нужно было навестить голубков с утра пораньше.
— Немного нервничаю, — шепчет Алекси, когда возлюбленный оказывается настолько близко, что он чувствует его дыхание на своих губах. — Но теперь значительно лучше.
— Я с тобой, — нежно поцеловав парня, откликается тот. — Обещаю, что дома вечером подниму тебе настроение, хорошо?
— Ты уже это делаешь, Йоэль, — тепло смеется Каунисвеси, когда вокалист нехотя выпускает его из рук.
С момента выписки Алекси из больницы и на протяжении последующих лет каждый день казался особенным и ценился в сто крат сильнее, чем раньше. Пережитый кошмар навсегда оставил за собой осадок, не позволяющий его забыть.
С момента выхода Каунисвеси из медикаментозной комы прошло три дня, прежде чем он увидел, наконец, Хокка. Далеко не здоровым, но живым. Тот пришел к нему в палату поздно вечером, едва стоя на ногах, бледный и такой же обессиленный, как сам Алекси, но невозможно счастливый.
Опустившись на постель дремлющего парня, Йоэль, как зачарованный, очерчивает пальцами его теплую щеку, надеясь убедить себя в том, что это уже не сон. Надеясь поверить в то, что кошмар и правда позади, и они оба хотя бы теперь смогут быть просто счастливы.
— Я так по тебе скучал, — шепчет Йоэль, едва удерживаясь от соблазна сиюминутно припасть к любимым губам поцелуем.
Он мечтал об этом моменте долгие полгода и, по правде, уже не надеялся, что тот однажды наступит. Просто смирился, что одному из них суждено второго покинуть. Но случай решил все. Несчастный случай, произошедший с идеально подходящим в качестве донора для Алекси парнем. И счастливый случай с неожиданно быстро решившим все дела Томми, который вернулся домой раньше, чем следовало бы.
От щекочущей кожу едва ощутимой ласки Каунисвеси морщится, а затем, разбуженный этими ненавязчивыми прикосновениями, приоткрывает заспанные глаза, пытаясь разглядеть нерадивого гостя.
— Прости, что потревожил твой сон, малыш, — извиняется вокалист, не сдержав широкой улыбки.
— Йоэль, — пораженно выдыхает Алекси, тотчас порываясь податься навстречу.
— Никаких резких движений, тебе нужно беречь свои силы, — успокаивает его Хокка, двигаясь ближе настолько, чтобы оказаться захваченным в отчаянные объятия. — Ну, как ты тут? Олли заботится о тебе?
Каунисвеси быстро-быстро кивает. Глаза обжигает бесконтрольно подступающими слезами, а горло схватывает спазм, не дающий произнести и слова. А ведь сказать хочется так много… Алекси чувствует, что соскучился по этим прикосновениям, запаху и голосу так сильно, будто прошло по меньшей мере десять лет. Ладони хаотично скользят по всему телу Йоэля, движимые желанием его осязать, пока не сталкиваются с тугой перевязкой на его руке.
— Боже, что же ты натворил, сумасшедший, — шепчет Алекси, вдруг найдя в себе силы заговорить и изо всех своих немногих сил обнимая Хокка за шею. — А если бы Томми опоздал?..
И еще десяток этих гипотетических «если бы». Каунисвеси продолжает отчитывать Йоэля и дальше, но тому совершенно плевать. Лишь бы слышать этот взволнованный голос, видеть эти дрожащие от волнения пальцы на своем перебинтованном по самый локоть предплечье и иметь шанс, наконец, сказать, беспардонно перебив недовольные причитания парня:
— Я люблю тебя, Алекси.
Тот сразу замолкает. Растерянно моргает, будто не сразу осознавая услышанное, и вдруг всхлипывает, резко утыкаясь лицом в горячую шею Хокка.
— Никогда-никогда-никогда, пожалуйста, не делай ничего подобного ради меня, — отчаянно просит Каунисвеси, оставляя один нежный поцелуй за другим вдоль размеренно пульсирующей сонной артерии Йоэля. — Я без тебя не смогу. Ни за что не смогу. Ты такой идиот, если хоть на секунду думаешь иначе.
— Ты такой же идиот, как и я, Але, если думаешь, что я без тебя смог бы, — добродушно усмехнувшись, отвечает Хокка. — Нам остается только не допускать, чтобы нечто подобное произошло снова. Обещаю, я не позволю такому случиться и буду рядом всегда, — перехватив левую руку Алекси и оставив на тыльной стороне его ладони поцелуй, клянется он.
За воспоминаниями дорога до кладбища пролетает в один миг. Парни неспешно идут по ухоженным тропинкам, пролегающим меж многочисленных надгробных камней. От одной мысли о том, что каких-то три года назад под одним из них мог оказаться Алекси, по коже Хокка пробегает дрожь. Он шумно сглатывает, перехватывая ладонь идущего чуть впереди брюнета и крепко сжимая ее в своей. Каунисвеси замедляет шаг и переплетает пальцы их сцепленных рук, оборачиваясь на блондина.
— Я тоже думаю об этом, — безошибочно понимает Каунисвеси по одному лишь взгляду.
В отличие от вокалиста, он думает вовсе не о себе. Напротив, представляет в какой кошмар превратилась бы его жизнь, не появись донор в самый последний момент. Без Йоэля он бы просто не смог, но был бы обязан, зная, что тот без раздумий отдал за него собственную жизнь.
Неподалеку виднеются силуэты пожилой пары, точно так же, как и они, облаченной сегодня во все черное.
— Должно быть, Эклунды, — делится догадкой безмолвно шедший прежде за друзьями Моиланен.
— Да, нам туда, — подтверждает Алекси, ускорив шаг и потянув Йоэля за собой.
Женщина, стоящая перед гранитным надгробием, тихо плачет, а мужчина без тени улыбки на лице нежно поглаживает ее плечи в бессмысленных попытках успокоить. «Безутешная мать погибшего ребенка», — понимает Каунисвеси, плавно высвобождая ладонь из руки Хокка, чтобы достать из нагрудного кармана выходного костюма белоснежный платок.
Шагнув ближе к женщине, он протягивает его ей. Та оборачивается и вглядывается в лицо незнакомца сквозь стоящие в глазах слезы. Догадка приходит на ум сразу. Прямо под выступающей из-под рубашки ключицей парня заметен так и не сошедший за несколько лет шрам, явно уходящий вниз к солнечному сплетению. Заметив его, она даже перестает плакать. С благодарностью приняв платок, промокает им щеки и, печально вздохнув, протягивает ладонь к щеке Алекси.
— В тебе часть моего Виллу, — шепчет она, погладив его шероховатыми пальцами. — Я чувствую это, — тоскливо улыбнувшись, добавляет она и вновь отступает к мужу — отцу парня, даровавшего Каунисвеси шанс на жизнь.
Запрос на имя донора они отправили давно, но ответ получили лишь парой дней ранее, как раз перед годовщиной случившегося несчастья. Парень со звучным именем Вилле попал в аварию незадолго до того, как Йоэль решился на необратимое. Спасти того не удалось — полученные травмы оказались несовместимы с жизнью. Молодой человек увлекался, как и Хокка, скоростной ездой на байке, и в конце концов это сыграло с ним злую шутку. Задолго до аварии тот, по всей видимости осознавая всю опасность своего увлечения, подписал согласие на донорство. Именно это его решение позволило спасти сразу несколько, помимо Алекси, жизней.
Молчаливо склонив голову, не решаясь более заговорить с родителями погибшего парня, Каунисвеси подходит ближе к могиле и опускает на нее букет темно-алых роз. Ему давно хотелось выразить свое почтение тому, чье сердце на протяжении трех лет билось в его груди — уже бесперебойно, и в этот по многим причинам особенный день ему удалось.
Покидает кладбище Алекси с чувством выполненного долга, но все с той же горечью внутри. Йоэль, будто понимая, обнимает его за плечи и притягивает ближе к своей груди, а брюнет не удерживается от улыбки — уже неважно, какой ценой, но судьба дала ему шанс прожить эту жизнь долго и счастливо, и он будет бороться.
***
В отличие от остальных парней, чей день оказался удивительно контрастным, Олли и Йоонас просто не способны чувствовать сегодня хоть что-то, помимо ослепительного, чистого счастья. Этот теплый весенний день для них долгожданный и совершенно уникальный, обязанный запомниться навсегда — день их свадьбы. Он был выбран далеко не случайно, хоть и казался на первый взгляд немного сомнительным. Недолгое обсуждение с парнями привело всех к единогласному мнению, что выбранная дата для всех значит начало чего-то нового, начало длинной белой полосы и второй шанс. Ребята просто не могли этим не воспользоваться.
Глядя на Матела, который с минуты на минуту станет Порко, Йоонас уже не может сдерживать слез. По правде, подбивало его еще с раннего утра, стоило лишь, открыв глаза, увидеть исполосованное следами подушки любимое лицо и осознать, что сегодня Олли окончательно и бесповоротно станет лишь его. Станет его
мужем. Никогда прежде гитарист не испытывал чувства слаще.
Долгая и трогательная клятва, с искренней улыбкой произносимая Олли, становится последней каплей для выдержки Йоонаса. Он возводит глаза к потолку, пытаясь удержать предательскую влагу, скопившуюся в их уголках, но все равно оказывается не способен остановиться.
— И последнее, что я хочу сказать. Йоон, я не всегда был храбрым, когда речь заходила о нас с тобой, но ты… ты боролся за нас двоих, когда я давал заднюю и пытался снова спрятаться в своей раковине. Спрятаться от тебя, от своих чувств, от слов замечающих все между нами парней. Поэтому я обещаю, что впредь буду таким же сильным, каким всегда был ты. Ради нас.
Матела не был тем, кто повторял слова о любви изо дня в день, из часа в час. Нет, подобные слова Йоонас слышал от жениха лишь пару раз еще на заре их отношений. Несмотря на это, он еще никогда не сомневался в их подлинности — любовь Олли сквозила всегда и во всем. В каждом слове, что он говорил, в каждом жесте. В его голосе, взгляде, улыбке — она сквозила всюду.
Порко, напротив, мог признаваться в своих чувствах все двадцать четыре часа в сутки, но косячить так часто и безбожно, что Олли его наверняка страшно хотелось убить. Но Матела прощал всегда и оставался рядом, принимая его таким, каков он есть, с ворохом тараканов в голове и шилом в заднице. Йоон невероятно это ценил.
— Я все еще не могу поверить, что это и правда происходит с нами, — признается гитарист, сжимая ладонь Олли в своей, когда слово передается уже ему. — Я не готовил красивых речей, если честно. А если бы даже готовил, то все равно бы забыл, — смущенно смеется он, вглядываясь в счастливые светлые глаза напротив, — просто потому что рядом с тобой я всегда терял голову. Совершенно всегда, даже когда были совсем пацанами. Из-за этого ты постоянно называл меня придурком или кем-то вроде, но улыбался. А улыбался ты так, что я готов был быть придурком бесконечно для одного только тебя.
Смущенно усмехнувшись, Йоонас обводит взглядом всех собравшихся на церемонии гостей. Свою семью в таком редком для нее полном составе, родителей Олли, давно смирившихся и одобривших их отношения, и толпу друзей. Это первый раз, когда все самые близкие, как братья, парни, пришли со своими парами. Йоэль с Алекси, не разлучающиеся, кажется, ни на минуту никогда, Нико с Минной, только-только приехавшие из отпуска в Лапландии, и даже Томми с той милой медсестрой, на которую запал годом ранее, но все не решался сделать первый шаг. Все на своих местах — счастливые за самих себя и друг за друга.
— Я мог бы вечно говорить о том, насколько сильно люблю этого парня, — крепче сжав пальцы Олли в своих, продолжает Йоонас. — Мог бы, но все вы уже слышали об этом столько, что можно смело писать сопливый роман. И я буду продолжать, пока над моей головой не окажется могильная плита, так и знайте, но… Сейчас я больше всего хочу наконец поцеловать его и услышать, что впредь и навсегда он мой.
Под радостные возгласы близких, гитарист обменивается с Олли обручальным кольцами, а затем, не теряя ни секунды, обхватывает ладонями его лицо и вовлекает в долгожданный поцелуй.
— Ну, каково это — стать Порко? — шепотом интересуется Йоонас, лишь на миг оторвавшись от заласканных губ.
— Потрясающе. Хотя и нужно будет еще привыкнуть, — задорно откликается тот.
— Ничего, милый, у нас для этого еще много-много лет впереди. Очень счастливых лет.
***
Праздник удается на славу. Молодоженов весь вечер поздравляют семья, друзья, коллеги из лейблов. Стоящие вдалеке от всей толпы Йоэль и Алекс все не перестают удивляться тому, как много нашлось у новоиспеченного семейства Порко гостей. А заодно и гадают, кто именно из этих двоих требовал столь пышного торжества и был готов убивать за золотые стулья. Ближе к полуночи эти шутки даже стали надоедать, и тогда-то Каунисвеси потянул Хокка к приоткрытой балконной двери, уже находу предлагая:
— Отойдем проветриться? Я немного устал от суеты вокруг.
Йоэль и не думает возражать. Напротив, с удовольствием цепляется за возможность провести с Алекси немного времени наедине. Оказавшись на балконе, Каунисвеси притягивает Хокка в свои объятия и замирает, с нежностью вглядываясь в его глаза.
— Помнишь наш первый танец? — улыбается вокалист, почти сразу мягко обхватив Алекси за поясницу и покачнувшись в такт доносящейся из банкетного зала музыке.
— Я люблю тебя так сильно, как акулы любят кровь, — пропевает Каунисвеси, позволив парню увлечь себя в неспешный танец. — Я бы ни за что не забыл. Каждый раз надеялся, что это продлится дольше или что ты однажды последуешь примеру Нико и поцелуешь меня так же, как Йоона.
— Однажды я сделаю это, — обещает Йоэль, теснее придвинув к себе парня, — поцелую тебя на гребаном гала-концерте на глазах тысяч людей под эту самую песню. И да, я люблю тебя так же сильно.
— Перестань, — рдеет Алекси, останавливая вокалиста с широкой улыбкой на лице, — этот день и без нас перенасыщен розовыми соплями. Впрочем… Я давно хотел у тебя спросить кое-что очень важное, и когда, если не сегодня? Помнишь вечер, когда Йоон сделал предложение Олли?
От одного упоминания того безусловно запоминающегося дня Хокка пробирает на смех. Конечно, он помнит. Это очень сложно забыть. То случилось годом ранее, во время очередного тура по США. Парни хорошо знали, что к тому вечеру Порко готовился заранее. Он правда очень хотел устроить для возлюбленного романтический сюрприз и сделать предложение в традициях лучших американских фильмах о любви. И все должно было пойти точно, как было запланировано, если бы не одно немаловажное «но» — Йоонас страшно переволновался. Распереживался в самый последний момент, осознав, что Олли может быть огорчен такой поспешностью, и едва все не провалил. На протяжении всего ужина он никак не мог совладать со своим телом — из-за тремора в руках то и дело ронял приборы, расплескивал вино и даже ненароком разбил один из бокалов. Время стремительно шло, подбираясь ближе к полуночи, а он никак не решался. В конце концов момент был безнадежно упущен, а бархатная коробочка так и осталась лежать нетронутой в кармане брюк.
— Странно, что никто не упомянул в тосте, как здорово он тогда нажрался, — смеется Хокка, крепче прижимая Алекси к своей груди.
Напился Порко всем, что только смог обнаружить в общем холодильнике, и к утру был в той самой кондиции, когда смелости хватило бы даже покорить Эверест, что уж там говорить о мирно дремлющем в пустой без Йоона постели Матела.
— Никогда не забуду лицо Олли, — прыскает тот следом.
Забыть лицо разбуженного отнюдь не романтичным появлением Йоонаса басиста и правда было бы сложно. На громогласное предложение Порко в их спальню сбежались все разбуженные шумом друзья. Впрочем, Йоонас только зря переживал. Олли хоть и был шокирован таким пробуждением, но ответил согласием, не раздумывая ни секунды.
— Так вот, помнишь, тогда ты сказал, что уж в этом их опередил? — уточняет Каунисвеси, задумчиво взглянув на Йоэля снизу-вверх. — Почему мы никогда не обсуждали это, — приподняв давно окольцованную левую руку, продолжает он, — всерьез?
— А ты… хотел бы? — шумно сглотнув, уточняет Хокка, резко изменившись в лице. — Тогда, в больнице, я всерьез считал, что однажды мы могли бы сделать еще один важный шаг вместе, и был страшно зол, что в итоге будем этого лишены. Но, знаешь, когда все наладилось, я так боялся давить на тебя хоть чем-то, помимо того безрассудства, которое уже учинил, что и вовсе думать забыл об этом.
Алекси кивает и, плавно отстранившись от Йоэля, убирает руки в карманы, ежась на прохладном весеннем ветру. Окинув задумчивым взглядом огни ночной столицы, уточняет:
— А что ты думаешь сейчас? Вернее, чего ты хочешь?
— Того же, чего и три года назад, Але. Хочу тебя рядом навсегда, — без колебаний отвечает Хокка. — В чем дело, почему ты так напряжен? Это из-за того, что было утром? Так и думал, что нам следовало отложить все на другой день, — начинает нервничать он.
— Нет-нет, все в порядке, — устало улыбнувшись, отвечает Алекси и поднимает на парня искрящийся привычными теплом и любовью взгляд. — Просто теперь я понимаю, почему Йоон тогда так сильно разнервничался. Это очень волнительно, даже когда знаешь ответ наверняка, — смущенно усмехнувшись, добавляет он, прежде чем вынуть руку из кармана и протянуть на раскрытой ладони точную до мельчайшей детали копию своего кольца Йоэлю.
— Але, ты…
— Да, я хочу, чтобы и мы стали семьей тоже, — тихо откликается Каунисвеси. — Позволишь? — обхватив левое запястье Хокка, спрашивает он.
Йоэль, конечно, позволяет. Замирает, почти не дыша, наблюдая за тем, с каким трепетом Алекси опускает кольцо на его безымянный палец. Закончив с этим, сжимает его руку в своей и, приподнявшись на носках кед, чтобы поравняться ростом, касается поцелуем уголка губ Хокка.
— Я самый счастливый человек на свете, — шепчет Йоэль, обняв жениха за поясницу.
— Счастливее, чем те двое? — кивнув на балконную дверь позади них, уточняет Алекси с широкой улыбкой.
— Не меньше — это точно. Хочешь такую же громкую свадьбу? — интересуется Хокка, когда из холла доносится звонкий смех толпы.
— Не-а. Хочу уехать как можно дальше от дома, скажем, на море, и провести неделю только с тобой, — рассуждает Каунисвеси и, прикрыв глаза, потирается кончиком замерзшего носа о теплую шею Йоэля.
Хокка крепче прижимает парня к себе. Обнимает так крепко, словно желая в нем раствориться, ведь именно в нем заключено все, о чем можно было только мечтать. Для Йоэля он — тот самый свет в непроглядной тьме, таящей в себе самых страшных монстров. Он — тот самый голос-путеводитель в давящей на уши и стремительно сводящей с ума тишине одиночества. Он — тот самый спасительный глоток воздуха в толще спирающего легкие океана отчаяния и боли.
И только пока рядом
он — Йоэль по-настоящему живой.
