весь мир — для нас, лишь руку протяни

«Сидеть», — велел хозяин, и Ви́ски сел и остался в парке, рядом с качелями и оградой из сетки-рабицы. Хозяин погладил его по голове и улыбнулся незнакомой улыбкой, которой Ви́ски прежде никогда у него не видел. «Хороший пёс», — сказал хозяин. Да, Ви́ски был хорошим псом. Но это не объясняло, почему он всё ещё сидит здесь, много часов спустя, когда солнце уже катится за горизонт, а хозяина, высокого и темноволосого, до сих пор нет. Хвост Ви́ски со временем перестаёт вилять; пёс тащится к качелям и укладывается лежать рядом с металлической жердью, с покорным вздохом опустив голову на свои золотисто-коричневые лапы.  Поднявшийся ветер ерошит его шерсть. Ви́ски закрывает глаза. Хозяин скоро за ним вернётся. Он в этом уверен. * * * Хару просыпается в безбожно ранний час — в расчудесные 2:47 ночи — от звонка телефона, настырно вибрирующего на прикроватной тумбочке. Выразительное «бля» — это первое, что он произносит: глухо, в холодную темноту комнаты, уже заранее зная, что утро будет недобрым. Он нащупывает телефон, безгранично радуясь тому, что не смахнул его на пол; в этом месяце Хару уже пришлось менять мобильник, когда он поневоле искупался в речке во время незапланированной погони за грабителем банка.  — Като, — произносит он в трубку, сжимая переносицу. Ему едва удаётся держать глаза открытыми. Невозмутимый, деловитый тон Камбэ раздаётся в ответ — у этого ублюдского пижона, судя по голосу, сна ни в одном глазу: — Вставай. Поджигатель снова активизировался. «Так скоро?» — думает Хару, и волна ужаса сворачивается тугим узлом в животе. — Твою мать, — ругается он, а когда заканчивает жалеть самого себя, Дайске скороговоркой диктует ему адрес, находящийся всего в паре километров от квартиры Хару. С глубокой неохотой Хару покидает тёплый кокон одеял и потягивается; одновременный хруст по меньшей мере пяти суставов напоминает ему о том, что он разменял четвёртый десяток. Боже, да судя по звуку, он практически новогодняя петарда. Дайске ненамного младше него, но Хару интересно, страдает ли его напарник от похожих болей в холодную или дождливую погоду. Хару за годы службы повредил себе не один сустав; его колени начинают ныть от долгого стояния, и в основании позвоночника гнездится напряжённый узел, вызванный как стрессом, так и плохой осанкой. Но Дайске… Дайске не так давно работает в полиции, а также не приучен к ручному труду. Он в прекрасной физической форме — об этом Хару более чем осведомлён, — но Дайске никогда не приходилось напрягаться так, как Хару, выкладываться на полную в погоне за преступниками по узким переулкам и прыгать по крышам, едва не подворачивая лодыжки. Что ж, по крайней мере, гоняться за поджигателем на своих двоих ему сегодня ночью не придётся. Если их с Дайске вызвали, значит, пожар уже потушили и предстоит работа следствия. Хару кривится собственному отражению в зеркале. Должно быть, поджигатель оставил на месте преступления очередную визитную карточку, и Хару не испытывает большого желания её увидеть. Когда он подъезжает к всё ещё дымящейся многоэтажке, его встречает Дайске. На часах три утра — ещё чертовски рано, — и на губах напарника играет саркастичная ухмылка. — А ты не торопился, — говорит Дайске, и отчего-то это ехидное замечание успокаивает расшатанные нервы Хару. Это нечто знакомое: язвительные поддразнивания и подколки между ними двумя, бесконечная словесная пикировка, которую Хару не ведёт больше ни с кем другим. — Не у каждого из нас есть личный вертолёт, — ворчит он, отработанным жестом запуская руку в карман пиджака Дайске и вытаскивая пару чёрных нитриловых перчаток. Дайске и ухом не ведёт, давно привыкший к его непринуждённому воровству — уж что-что, а лишние перчатки он может себе позволить. Перчатки плотные и маловаты Хару, они всегда туго натягиваются на его костяшках. Это веселит их обоих.  «У кого-то маленькие ладошки», — восхищённо прокомментировал Хару, когда впервые их «позаимствовал». Дайске тогда показал ему средний палец и пообещал засунуть куда солнце не светит. После того как Дайске надевает вторую пару перчаток, они совещаются с экспертами-криминалистами, уже работающими на месте преступления, затем переступают ограничительную ленту и подходят к развалинам дома. Одна из криминалистов, самая младшая из команды, следует за ними, однако держится на расстоянии, позволяя им вести осмотр и строить теории. Большая часть многоэтажки уничтожена: верхние этажи обвалились на нижние, оставив лишь груду щебня и подкопчённой штукатурки. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что здание, скорее всего, не соответствовало нормам пожарной безопасности — даже на начальных этапах строительства. По словам криминалиста, вызов в пожарную часть поступил около 1:56 ночи. К 2:09, когда прибыли пожарные, пламя уже поглотило больше половины дома. Даже если пламени придали ускорения искусственно — бензином, возможно? — сам деревянный фундамент дома значительно облегчил задачу преступнику.  Когда Хару с Дайске обходят дом по кругу, они обнаруживают «визитную карточку» поджигателя: обгорелую фарфоровую куклу с распахнутыми тёмными глазами, пялящуюся в пространство невидящим взором. — Подонок, — бормочет Хару, садясь на корточки и опуская куклу в прозрачный пакет для улик. — Этому больному ублюдку серьёзно больше заняться нечем среди ночи? А спит он когда?  Хару говорит «он», поскольку в руинах пожара на прошлой неделе криминалисты обнаружили отпечатки ног мужского размера, и судя по их глубине в мягкой почве, мужчина был крупный. Дайске напоследок обводит глазами место преступления, прежде чем сесть на корточки рядом с Хару. Колени у него не хрустят, и Хару чуточку завидует.  — Он прогрессирует. Начал с заброшенной гостиницы, потом был пятикомнатный дом, а теперь переключился на полностью заселённое многоквартирное здание.  Хару трёт нос рукой в перчатке. Ранний декабрьский воздух довольно прохладен и щиплет лицо, но не настолько морозен, чтобы заставить Хару надеть шапку или, боже упаси, меховые наушники. Однако именно мысль о том, что поджигатель зайдёт ещё дальше, пробирает Хару до костей. Зубы у него ещё не стучат, но разве что едва. — Он предпочитает жилые кварталы. Почему? Дайске осматривает куклу в руках Хару. — Что-то личное. Вендетта.  — Да, но какая?  Хару встаёт — левое колено вновь досадно щёлкает, — и ощущает на плечах знакомый вес навалившейся ответственности. Иногда трудно жить с мыслью, что ты делаешь всё от тебя возможное, а этого по-прежнему недостаточно. Дайске разматывает с шеи тёмно-зелёный шарф и набрасывает Хару на плечи. Остатки тепла и слегка пряный запах его дорогой туалетной воды успокаивают больше, чем Хару готов признать.  — Прогуляйся со мной, — произносит Дайске, отходя от руин; его оксфорды каким-то образом ни капли не запачканы. Хару отдаёт пакет с куклой криминалисту, попросив провести анализ отпечатков пальцев, при этом уже заранее зная, что результата он не принесёт — и следует за напарником без возражений. Для него это уже вошло в привычку, осознаёт Хару, — следовать за Дайске, куда бы тот ни направился. Неторопливым шагом они удаляются на несколько жилых блоков от места происшествия, в дружелюбной тишине. Дайске молчит, прокручивая в голове обстоятельства преступления, а Хару пытается припомнить последний раз, когда он добровольно выходил на улицу просто с целью полюбоваться природой. Вспомнить не удаётся — но, возможно, предыдущий раз, когда он чувствовал признательность загадкам вселенной, был в тот краткий момент в лучах рассветного солнца, перед тем как Хару залез в вертолёт следом за своим напарником и осознал, что в данную минуту ощущает себя более удовлетворённым, чем за все последние три года. Хару туже натягивает на горле кашемировый шарф. Тот достаточно большой, чтобы закрывать как шею, так и нижнюю половину лица. Хару делает вдох и выдох, глубокий и сладкий. — Като, — вдруг нарушает тишину Дайске. — Хм? Голова Дайске наклонена к плечу, брови нахмурены: он рассматривает непонятный мохнатый комок в нескольких метрах перед ними. — Это… собака? Словно поняв человеческую речь, золотисто-коричневый пёс навостряет уши и поднимает на них умные глаза; хвост его принимается стучать о землю. Хару не может сдержать улыбки. У Хару никогда не было домашних животных, но ему нравятся как кошки, так и собаки. Живи он в просторном доме, то приютил бы каждого бездомыша, которого встречает на улице. Увы, его скромная квартира тесновата даже для него одного.  — Привет, дружок, — говорит он, опускаясь на корточки — чёрт бы побрал эти колени, ну в самом деле! — и дружелюбно протягивает руку ладонью вверх, приглашая обнюхать. Собака — какая-то помесь лабрадора-ретривера — вскакивает на ноги, вываливает язык и едва не опрокидывает Хару от возбуждения. Она такая огромная, что головой достаёт практически до подбородка Хару и с азартом принимается вылизывать ему лицо, тихонько поскуливая и подпрыгивая на месте.  — Она запачкала мой шарф, — со смиренным вздохом произносит Дайске, но тоже садится на корточки, чтобы погладить пса по боку. Хару чешет собаку за ушами и с радостью видит, как виляющий хвост набирает обороты. — К дьяволу твой шарф, — фыркает Хару и воркующе добавляет: — Ты такой хороший мальчик… — Пёс прижимается мордой к груди Хару, будто понимает.  — Ви́ски, — читает Дайске на бирке-косточке на ошейнике у собаки. Он наклоняется ниже, выгибая голову, и неловко откашливается. — И это определённо мальчик.  Хару смеётся, чувствуя, как в груди распускается тепло, и тянется к бирке. Кончики их пальцев соприкасаются. — Ни телефона, ни адреса, — комментирует Хару. — Что ты здесь делаешь совсем один, Ви́ски?  Тот в ответ перекатывается на спину, явно умоляя почесать животик. Ну разве Хару может отказать? * * * Глядя, как Хару играет с Ви́ски, Дайске задаётся вопросом, неужто Хару действительно такой одинокий, каким выглядит. Такой же одинокий, как Дайске. Ни у кого из них нет ни друзей вне работы, ни домашних питомцев. Хару — тот полицейский, что снимает котят с деревьев и помогает детям найти пропавших щенков, а под вечер, изо дня в день, возвращается домой в маленькую квартиру, одновременно тесную и пустую. Дайске прекрасно знакомо это чувство. Его новое поместье хоть и уступает по размерам фамильному, но всё же основательных размеров. Сузуэ больше не живёт с ним, однако в его доме около дюжины спален. Для кого — Дайске и сам не знает. Но ему хочется, чтобы однажды хоть в одной из них кто-то поселился. Возможно, поэтому, когда Хару просит его забрать собаку с собой, Дайске не сильно возражает. — Нет, — отнекивается он для проформы. В семействе Камбэ всегда водились только лошади — чемпионской скаковой породы, к слову. Кошки и собаки считались источником лишних хлопот. Они всюду оставляли шерсть, портили ценные вещи… и были невыносимо милыми.  Хару видит его насквозь, как и всегда, судя по торжествующему блеску в золотых глазах.  — Уже четыре утра, недоумок. Приют закрыт. Ты серьёзно готов оставить Ви́ски на улице? Одного, на холоде? Я бы взял его себе, но ты прекрасно знаешь, что мне на съемной квартире нельзя заводить животных. Пожалуйста? — Хару нацепляет предельно скорбный вид, печально опустив уголки губ. Это жалобное выражение лица на восемьдесят процентов притворное, и тем не менее оно трогает Дайске до глубины души. Вот же ублюдок. — Нет, — повторяет он уже твёрже. Но, несмотря на это, собака каким-то непостижимым образом оказывается на пассажирском кресле его вертолёта, надёжно пристёгнутая ремнями и пускающая слюни на обивку.  — Увидимся завтра, — лыбится Хару, поглаживая Ви́ски напоследок, прежде чем отступить. Что ж, по крайней мере, Хару не попытался нацепить на пса авиагарнитуру. И на том спасибо. Первое, что делает Дайске по прибытии домой, это сидит десять минут на заднем дворе в ожидании, пока Ви́ски сделает свои дела. Лохматый пёс не торопится: обнюхивает каждый дюйм аккуратно подстриженного газона, хлебает воду из фонтана, нарезает круги по двору, исследует края беседки. Когда он наконец поднимает заднюю лапу, Дайске облегчённо вздыхает и приказывает HEUSC заказать доставку собачьей еды. Он размышляет, стоит ли купить для Ви́ски персональную собачью лежанку, но в итоге решает, что любой гость семьи Камбэ заслуживает максимального гостеприимства. Поэтому он устраивает Ви́ски в гостевой спальне напротив своей, хозяйской, и ни капли не морщится при виде того, как пёс оставляет травяные следы лап на шёлковых простынях.  Переодеться в пижаму стоит титанических усилий, но Дайске преуспевает: он никогда в жизни не спал в костюме и начинать не собирается. Ему удаётся урвать всего три часа сна, прежде чем долг зовёт обратно на службу. Дайске никогда не сожалел о своём решении остаться рядом с Хару, но иногда он сам удивляется, отчего он так настроен непременно прибывать на работу вовремя, при том что больше никто в участке не настолько пунктуален. — Вау, какой здоровенный, — этой фразой встречает их Саэки, когда Ви́ски вразвалочку входит в кабинет и немедленно обнюхивает её ноги. — Да, весьма, — вздыхает Дайске. Он плюхается на свой стул без капли изящества, но в данную минуту его слабо волнуют светские условности. В кои-то веки он понимает, отчего Хару пьёт переслащенный кофе вместо чая. Когда Ви́ски знакомится со всеми людьми и предметами в офисе, он с жалобным видом кладёт морду на пустой стул по соседству с Дайске — место Хару. — Инспектор Като сегодня задерживается, — объясняет Дайске, не дав себе времени задаться вопросом, отчего он разговаривает с собакой как с человеком.  Ви́ски в ответ только фыркает и вновь поддевает головой стул. Напарник Дайске редко опаздывает, но когда такое случается, на то всегда есть уважительная причина. Дайске твёрдо решает не звонить и не писать ему — если Хару нужна помощь, он бы её попросил. Вместо этого, когда Ви́ски вскарабкивается на стул Хару и рассматривает разбросанные по столу бумаги и ручки, Дайске включает записи с камер видеонаблюдения в сгоревшем здании и погружается в изучение данных. Уровень охраны в этом жилом секторе был кошмарным; камеры понатыканы куда попало, но выбирать не приходится. Маловероятно увидеть на записях поджигателя, учитывая, как ловко он уходил от полиции до сей поры, однако ни Хару, ни Дайске не желают оставлять без внимания ни одну потенциальную улику. Только не тогда, когда на кону человеческие жизни.  В какой-то момент Дайске переключается на разделённый экран, чтобы иметь возможность смотреть одновременно две записи. Недосып даёт о себе знать; Ви́ски бодает его под локоть всякий раз, когда взгляд Дайске расфокусируется. — Молодец, — бормочет Дайске, рассеянно почёсывая пса за обвислыми ушами. — Уже подружились? — раздаётся весёлый голос. Обернувшись, Дайске обнаруживает Хару рядом со своим занятым стулом; на губах у него улыбка, а в руках — два белых стакана навынос. В одном наверняка кофе — Дайске чует ореховые сливки. Второй стакан Хару ставит на стол перед Дайске. Ви́ски всего секунду уделяет внимание стакану, прежде чем переключиться на Хару: он приветственно облизывает ему руку и ритмично бьёт хвостом по ноге Дайске. — Я ходил в приют узнавать, никто ли не ищет этого собакена, — объясняет Хару, обхватив ладонями морду пса и корча ему рожицы. — Увы, всё впустую. Дайске снимает крышку со стакана и с удовольствием обнаруживает там свежий, горячий чай. Эрл Грей, причём крепкий, судя по насыщенному цвету.  — Хочешь, я попрошу HEUSC выслать объявление? Хару склоняет голову к плечу и становится сам похож на собаку — такой же очаровательно сбитый с толку.  — Кому? — И тут же сурово сводит брови. — Камбэ, только не говори… — Всему Токио, разумеется. — Ублюдок, — бурчит Хару себе под нос, не в силах, однако, сдержать улыбку. Ви́ски роняет голову на столешницу, удовлетворённо фыркает и прикрывает глаза. Дайске не на шутку ему завидует. Он бы тоже с удовольствием вздремнул.   * * * Но для полицейских сон не предусмотрен. Дайске уверен, что такой пункт вписан где-то в перечне должностных обязанностей. HEUSC наверняка может подтвердить. И этот пункт наверняка гласит: «Сотрудники полиции должны работать на износ, не зная отдыха, пока не арестуют...» — Камбэ, — Хару выдёргивает его из мыслей пинком в ногу, скорее всего оставив царапину на дорогом ботинке. Дайске не находит в себе сил возмутиться. — Ты что-нибудь обнаружил? Хару прибыл не больше получаса назад. Дайске ставит видео на паузу и промаргивается. Он сам не заметил, когда начали болеть глаза.  — Нет. Но мы и так знали, что злоумышленник не настолько глуп, чтобы светиться на камеру.  — Твоя правда. — Хару тоже останавливает видео — свой экран он вообще разделил на четыре окна, псих чокнутый — и делает долгий глоток кофе. — Криминалисты закончили с куклой? Дайске подвигает к нему по столу их отчёт; Хару бегло его просматривает и раздражённо швыряет через плечо. Не успевает документ упасть на пол, как Ви́ски с радостным тявком подпрыгивает, ловит его и рвёт в клочья.  Туда ему и дорога. — Этот засранец хорош, — ворчливо произносит Хару, глядя как Ви́ски треплет бумагу. Затуманенный рассудок Дайске не поймёт, о ком речь: о поджигателе или о собаке. — Эй, — Хару подталкивает его локтем. — Хочешь глотнуть кофе? К этому моменту действия Дайске уже инстинктивны: он берёт протянутый стакан и делает долгий глоток сладкой бобовой воды. Она отвратительна, и мерзкое послевкусие придаёт ему сил продолжать работать на одной только неприязни к преступнику, который вынудил его пойти на такие отчаянные меры. Смех Хару он игнорирует. Это кофе согрел его до кончиков пальцев. Кофе, и ничто иное. (Он знает, что лжёт сам себе). * * * Шестью месяцами ранее Лето в Японии безумно жаркое. Дайске привык находиться в помещении, проветриваемом кондиционером, поэтому провести день на улице, за мытьём машин для него — худший сценарий из возможных. Ему хватило благоразумия заблаговременно намазаться солнцезащитным кремом, однако лицо, по ощущениям, всё равно что над жаровней коптится.  Он надел костюм-тройку по привычке — а может, потому что без него чувствует себя уязвимым, — и Хару откровенно его высмеял. — Как ты ещё не помер под столькими слоями одежды? — спрашивает он. Сам Хару предпочёл лёгкие брюки и белую рубашку на пуговицах, избавившись от своего зелёного галстука. Ботинки он поменял на сандалии, и штаны у него уже мокрые ниже колен. — Мне… довольно жарко, — признаётся Дайске. Он снимает пиджак и кладёт на крышу своей машины, но жилет с галстуком решает оставить.  — Эй, хватит отлынивать, идите помогайте! — кричит Саэки в нескольких метрах от них. На ней широкие шорты, а в руках — мыльная жёлтая губка, которой она указывает на паркующийся служебный внедорожник.  — Ты когда-нибудь раньше мыл машину? — спрашивает Хару. В уголках его глаз собрались лукавые морщинки. Он дразнит, прекрасно зная, что Дайске никогда в жизни таким не занимался. И всё-таки его энтузиазм заразителен.  — Не думаю, что это сложно, — отвечает Дайске, поднимая белое ведро с синеватой жидкостью. — Всего лишь мыло и вода.  — Как скажешь, — хмыкает Хару. Они вместе подходят к машине, и пока Хару приветствует водителя, Дайске осматривает покрытые коркой грязи колёса и задаётся вопросом, как он к этому пришёл и во что превратилась его жизнь.  На самом деле он ни о чём не жалеет. В детстве он представлял себя руководителем компании, или изобретателем новой технологии, или космонавтом. Даже сейчас ему кажется, что в конференц-зале или в оффшорной научно-исследовательской лаборатории он бы чувствовал себя как дома.  Но теперь Дайске понимает, что в ином случае не ощущал бы себя… состоявшимся. Расставившим все точки над i. Он знает, что, даже изобрети он телепортацию или машину времени, или открой новый биологический вид, он не чувствовал бы той гармонии, которую ощущает сейчас в своей жизни. Самореализоваться и найти своё предназначение — это не одно и то же.  Дайске кажется — кажется, — что он нашёл своё предназначение. Да, отчасти оно состоит в том, чтобы заполнять кипы документов и помогать старушкам найти пропавший чайный сервиз, но оно также включает в себя обезвреживание бомб, задержание преступников и долгую цепочку… не-свиданий. Ага, не-свиданий. По крайней мере, так Дайске мысленно называет поздние вечера и ночи, которые они проводят в слежке за подозреваемыми, в компании с ужасным фаст-фудом и запахом фритюрного масла, заполняющим салон старенького автомобиля Хару.  Дайске наслаждается этими не-свиданиями, вот в чём дело. Поначалу он думал, что ему ненавистно будет сидеть безвылазно в тесной машине, вместо того чтобы спать в два часа ночи, как все нормальные люди. Но он обнаружил, что веснушки Хару выглядят иначе в мигающем свете уличных фонарей и в лучах заходящего солнца; а будучи уставшим, Хару становится мягче и спокойнее. Возможно, именно благодаря этому оно того стоит. Так что эта спонтанная автомойка — мыльные руки, потная одежда и всё прилагающееся — просто ещё одна часть работы, которая жутко напоминает их не-свидания. Особенно учитывая, что Дайске и Хару то и дело соприкасаются руками, споласкивая свои губки в одном ведре.  А может, Дайске надумал себе лишнего, как полный дурак. — Эй, — Хару щелчком пальцев посылает в него несколько мыльных пузырей; Дайске выныривает из мыслей, когда те с хлопком лопаются у него на щеках. — Ты в норме? Выглядишь так, словно… не знаю даже. Нашёл ответы на все загадки вселенной в своей, — Хару опускает взгляд на ладони Дайске, — грязнущей губке. Дайске склоняет голову к плечу, рассматривая своего златоглазого напарника. Белая рубашка Хару вымокла насквозь и липнет к телу, и Дайске видит очертания его ключицы. Хару долговязый, слегка нескладный и неуклюжий, и ноги у него длиннющие, но Дайске… Дайске это даже нравится.  Он не может сдержать глухой смешок. — Я в норме, — отвечает он, и это полная правда. Он пока не нашёл ответов; он ещё подыскивает правильные вопросы. Но Дайске кажется — кажется, — что он подбирается ближе. К тому, где должен быть. * * * Настоящее время Как бы Хару ни хотелось провести весь день за игрой с Ви́ски, им с Дайске предстоит распутать не терпящее отлагательств дело. Активность поджигателя возросла за последние три недели — похоже, у них есть всего неделя, прежде чем он нанесёт новый удар, и на этот раз — в ещё более густонаселённом месте. — Нам нужно составить список предполагаемых целей, — говорит Хару, щёлкая эластичной резинкой по тыльной стороне ладони своего напарника. Тот даже глазом не моргает. — Я уверен, что он уже планирует свой следующий ход, и нам следует играть на опережение. Дайске кивает. По сравнению с сегодняшним утром, взгляд его синих глаз приобрёл чёткость — помог чай и глоток эспрессо.  — Я уже велел HEUSC составить список больших жилых комплексов и отелей.  — Ты так полезен со своими навороченными гаджетами, — лыбится Хару. Послав ему вполсилы-грозный взгляд, Дайске вытаскивает из ноутбука флэшку с записями камер и швыряет в мусорку. Строго говоря, это улика, которую нужно формально зарегистрировать, но Хару не отчитывает его и не достает флэшку из корзины. Всё равно она была бесполезна — разве что подтвердила их подозрения: поджигатель умён и хорошо знает места, которые выбирает своей целью.  — Нам нужно ещё раз съездить на две предыдущие локации, — предлагает Дайске. — Маловероятно, что мы что-то упустили, но…  Но любое место преступления хранит свои тайны, и множество дел были раскрыты благодаря тому, что следователи вернулись туда и пообщались с нужными людьми. Учитывая, что, работая в офисе, они далеко не продвинулись, идея хороша. Хару поднимается со стула, и когда Дайске следует его примеру, Ви́ски оставляет в покое клочки документов, рысью подбегает к двери и возбуждённо скребёт её лапой. — А ты у нас полон энергии, я смотрю? — тянет Хару, поворачивая ручку и позволяя псу первому вылететь в коридор. Он слышит, как Дайске за спиной раздражённо пыхтит, но гордость этого засранца пострадает, если Хару даст понять, что слышал его, поэтому он лишь молча улыбается себе под нос. Они садятся в автомобиль Хару, поскольку в машине Дайске, по его словам, слюны и шерсти хватит до конца года, спасибо огромное. Ви́ски явно доволен поездкой на заднем сиденье. Хару оставляет окно открытым, и пёс облаивает проезжающие машины, высунув морду. Когда некоторые водители гудят ему в ответ, его хвост так ходит ходуном, что пёс едва не наворачивается с сиденья.  Дайске, напротив… даёт отдохнуть глазам. Как он сам бы выразился. Напарник Хару определённо погрузился в короткий сон, но будет отрицать это, как только проснётся, Хару в этом уверен. Причёска Дайске не такая идеальная, как обычно: множество прядей выбились из укладки и обрамляют виски. Губы у него приоткрыты, и грудь мерно поднимается и опускается. Таким расслабленным и безмятежным он выглядит почти на десять лет моложе.  На следующем светофоре Хару втихушку делает фото.  Для компромата, убеждает он сам себя, словно не будет с нежной улыбкой рассматривать фотографию по приезду домой. Они оба откровенные идиоты, Хару уже даже не отрицает этого.  — …уже приехали? — бормочет Дайске на следующем перекрёстке, не открывая глаз. Боже, он так чертовски очарователен, что Хару едва на части не лопается.  — Пока нет. Ещё минут десять. — Он берёт вялую ладонь Дайске в свою и переплетает с ним пальцы, положив их руки на центральный подлокотник. — Засыпай.  Дайске мычит, мягко сжимает ладонь Хару и в кои-то веки делает как ему сказано.  Ви́ски на заднем сиденье тоже успокаивается и ложится, очевидно, устав петь серенады проезжим.  Хару впитывает тепло кожи Дайске и знает, что сегодня хороший день.  * * * Заброшенная гостиница — по крайней мере, её развалины — по-прежнему обнесена жёлтой лентой. Расследование ещё ведётся, так что завалы никто не убирал — всё равно владелец этой недвижимости её не использует. Побродив по обломкам минут двадцать, они садятся на траву позади руин здания; Ви́ски рыскает поблизости, разнюхивая. Хару сомневается, что пёс возьмёт след злоумышленника — с этого пожара прошло уже три недели. Если поджигатель не возвращался на место преступления, что маловероятно, его уже и след простыл. — Как он узнал об этом здании? — вслух интересуется Хару. — Во-первых, как он узнал о существовании здесь заброшенной гостиницы, а во-вторых, почему выбрал именно её вместо любого заброшенного склада в менее населённом районе?  Дайске поглаживает пальцем царапину, оставшуюся на ботинке после пинка Хару.  — Личные связи. Может, он был здесь раньше. И личное знакомство придало ему уверенности сжечь это место дотла.  — Но у владельца гостиницы нет врагов, по его словам, — напоминает Хару. Дайске качает головой. — Необязательно враг. Знакомый, или друг, или бывший завсегдатай гостиницы — кто угодно мог это сделать. Они бы знали, что владельцу плевать на своё имущество. — Если мы попросим бедолагу составить список всех его знакомых и посетителей гостиницы за всю его жизнь, его, наверное, удар хватит, — произносит Хару, прекрасно зная, что, если это их единственный вариант, то другого выбора не будет. Он откидывается назад, опираясь руками на траву. Сегодня солнечный день, прогоняющий зимнюю прохладу. Хару чувствует запах травы и чего-то сладкого и всерьёз решает больше ценить природу. — HEUSC без труда сможет проверить биографию каждого человека в списке, — напоминает Дайске, принимая ту же позу, что и Хару. Они соприкасаются самыми кончиками пальцев. Ни один не делает попытки отодвинуться. — Значит, позвоню владельцу, когда вернёмся в офис, — подытоживает Хару. Он может сделать это и сейчас, но, откровенно говоря, не испытывает желания нарушать спокойствие, что между ними воцарилось. Дайске согласно кивает. На том и порешили. Только когда Ви́ски заканчивает разнюхивать и возвращается к ним, они наконец встают и отправляются на следующее место преступления: резиденцию семьи Учида.  Семейство, состоящее из скромной пары и двух сыновей-подростков, в данный момент живёт у родственников, пока полиция расследует поджог их дома. Отец семейства в молодые годы сам был пожарным и предложил пожарной части свои услуги в связи с расследованием, но все знали, что семья нуждается в нём больше, а преступника поймают и без его помощи. По крайней мере, так они думали, пока следующей целью не стал многоквартирный дом.  Чёрт, Хару уже чувствует, как нарастает головная боль. Ситуация становится куда сложнее, чем они полагали. Мелочный низкопробный поджигатель — это одно дело. Осмелевший преступник, уже трижды ускользнувший от полиции, — это совершенно другой уровень.  — Ну что сказать… Тут точно что-то личное, — произносит Хару, обводя взглядом печальные останки дома. Крыша обвалилась первой, за ней последовали стены. Задней части дома повезло чуть больше, чем полностью разрушенной передней, но восстанавливать тут точно нечего. Как только преступника поймают, уцелевшие балки снесут и дом отстроят заново. Здание начнёт новую жизнь. И Хару, и Дайске не понаслышке знают, каково начинать жизнь с чистого листа. — По-твоему, поджигатель знаком с этой семьёй. — Это не вопрос. Дайске уже пару месяцев не приходится спрашивать, о чём думает Хару — а может, и дольше.  — Да, но, вероятно, отдалённо. Они хорошие люди. Кому придёт в голову вредить хорошим людям? — вслух рассуждает Хару. И после этих слов Дайске смотрит на него. Это не привычное «я смотрю на тебя, потому что разговариваю с тобой», и даже не «я смотрю на тебя, потому что ты так непередаваемо глуп, что мне нужно убедиться, что зрение меня не подводит». Нет, Дайске смотрит на него взглядом, говорящим: «Я не знаю, откуда ты взялся и чем я тебя заслужил, но чёрт побери, ты слишком хорош для меня», — и от этого взгляда у Хару болит в груди, словно там зияет дыра, которую он не может ничем заполнить. Дайске, судя по виду, тщательно взвешивает каждое следующее слово, прежде чем произнести, медленно и тихо: — Множество людей не прочь навредить хорошим людям. И некоторые из них этим наслаждаются.  — Наша гнилая реальность, правда? — заканчивает Хару, размышляя о Саюри Камбэ и её преждевременной смерти. От этих мыслей его конечности наливаются тяжестью. Ему интересно, Дайске тоже чувствует вес этой тяжкой ноши? Поддерживать мир, и быть хорошим — но недостаточно хорошим, чтобы суметь спасти этот самый мир. Их ладони задевают друг друга, когда Дайске подходит к руинам дома, и Хару знает, что это было абсолютно намеренно.  По какому-то молчаливому согласию Хару не просто высаживает Дайске у поместья, когда они заканчивают осмотр мест. Нет, вместо этого Хару следует за ним до самой двери, а потом — внутрь дома.  Следовать за Дайске всегда, всегда было легко, и сегодняшний день — не исключение. Ви́ски рад присутствию Хару в доме: крутится под ногами и спешит показать ему все закоулки, которые успел исследовать за своё короткое пребывание тут. Хару пока не удалось найти его хозяина, но на самом деле ему не очень-то хочется продолжать поиски. Дайске кажется таким одиноким: рядом с ним больше нет Сузуэ, а вся его оставшаяся семья за решёткой.  Он делает одолжение Дайске, оставляя собаку с ним, решает Хару. Они пойдут друг другу на пользу. Когда они оба помылись и Хару переоделся в такую же, как и у Дайске, пижаму, тот предлагает разбудить кого-нибудь из слуг и попросить приготовить ужин, но Хару отметает эту идею. — Ты забыл, что я отлично готовлю, — притворно обижается он, уже изучая содержимое кухонных шкафов. Дайске владеет впечатляющим ассортиментом кухонной утвари, которой наверняка даже применения не знает. В рабочее время его кухней несомненно заправляет профессиональный шеф-повар, но на часах уже десять вечера, и если прислуга отправилась на боковую, Хару не желает их будить. Дайске, фыркнув, садится на табурет за широким кухонным островком, чтобы наблюдать, как Хару колдует у плиты.  — Прошу прощения за то, что посмел предложить тебе своё гостеприимство. — Голос его сочится сарказмом. — Поступай как сочтёшь нужным. За своё ехидство Дайске получает слегка подгорелое блюдо из натто, и Хару удовлетворённо хмыкает, когда тот принимается есть без возражений. Ви́ски наоборот достаются вкусные мясные обрезки за хорошее поведение сегодня в офисе. — Он спит на постели? — изумлённо спрашивает Хару, видя как Ви́ски прыгает на матрас в гостевой спальне. На простынях определённо остаются следы сажи с его лап. Эта кровать вдвое больше родного футона Хару. — Какого хрена. — Члены семьи Камбэ получают только самое лучшее, — отвечает Дайске. Пафосный самодовольный ублюдок. Хару разворачивается к нему, ожидая увидеть ехидную ухмылку, однако синие глаза смотрят на него лукаво и, пожалуй, даже с нежностью.   Что ж, в эту игру можно играть вдвоём.  — А что получу я, как твой гость? — Конюшни, наверное, если это не ниже твоего достоинства, — отвечает Дайске, не моргнув и глазом. — Какой же ты засранец, — слабо смеётся Хару, шлёпая Дайске по руке. — Значит, комната рядом с твоей? Дайске смотрит на Хару, и его весёлый взгляд делается непривычно серьёзным.  — Она твоя, если ты того хочешь, — отвечает он, и Хару решает, что ему понадобится вся ночь для того, чтобы обдумать значение этих слов, когда их произнесли вот так — тихо, медленно и интимно. — Хорошо. Спокойной ночи, — шепчет он, внезапно неспособный доверять своему голосу. — Спокойной ночи. Они вновь кратко соприкасаются руками, когда Дайске уходит в свою спальню. Ви́ски следует за ним до самой двери, мягко клацая когтями по мозаичному полу, и Хару размышляет, хватит ли ему храбрости однажды поступить так же.  Он размышляет, сможет ли переступить порог, если пожелает. * * * Тремя месяцами ранее Хару обычно не празднует успешно завершённые расследования, но в этот раз решает сделать исключение. За прошедший месяц он угробил слишком много бессонных часов, пытаясь накрыть банду контрабандистов — теперь он заслуживает напиться в хлам. По зрелом размышлении, последний раз, когда он ходил выпить с коллегами, был с Чо-саном. И Хару уверен, что старик не хотел бы, чтобы он зацикливался на прошлом.  Пора начинать с новой строки. Большая часть ночи сливается в туманную кутерьму из ярких цветов и звонкого смеха. Их заносит в уютный маленький бар всего в паре кварталов от полицейского участка. Сегодня вечер вторника, поэтому завсегдатаев немного и их компании удаётся урвать себе отдельную кабинку. Несмотря на то что места полно, Хару и Дайске оказываются притиснуты друг к другу в углу у стеночки, соприкасаясь бёдрами. — Сегодня всё за мой счёт, — произносит Дайске с еле заметной улыбкой, поднимая стакан. Своими словами он провоцирует массовый заказ еды — настолько жирной, что артерии Хару заранее молят о пощаде. Саэки добавляет кислый мармелад в их напитки — к их общему удивлению, получается потрясающе вкусно. Юмото с заплетающимся языком пытается в пьяное караоке и безбожно фальшивит. Дайске снимает пиджак и закатывает рукава рубашки. Хару зарабатывает такое содержание алкоголя в крови, что гарантированно получит штраф — или десяток — за вождение в нетрезвом виде, если не вызовет себе такси. В общем, ночь проходит отлично. К тому времени как они закругляются, уже перевалило за полночь. Скорее всего. Хару не уверен, у него перед глазами плывёт, а экран телефона настолько яркий, что обеспечит головную боль при одном взгляде на него. — Ты идиот, — кажется, слышит он, тихо и ласково, над самым ухом. Этот низкий баритон тёплый и знакомый. — Пить не умеешь? «Я с годами не молодею», — пытается ответить Хару, однако пропускает несколько слогов и давится собственной слюной, видя, как брови Дайске совершают какую-то неслыханную акробатику. С каких пор у Дайске четыре брови? Прохладные пальцы обхватывают его левое запястье и закидывают его руку на сильные плечи. Хару позволяет себе обвиснуть, когда напарник принимает на себя его вес и выводит его из бара. «Вызови мне такси?» Пальцы сжимают его запястье. — Сомневаюсь, что ты будешь в состоянии вылезти из машины по прибытии. «И то верно», — говорит Хару, но изо рта вырывается нечленораздельная белиберда. И всё-таки Дайске каким-то образом его понимает: открыв пассажирскую дверь своего роллс-ройса, он с тихим смешком подталкивает Хару внутрь. — Ты безнадёжен, — шепчет он. — Нужно было оставить тебя валяться в полной отключке в баре. «Как будто ты когда-нибудь меня бросишь. Как будто я тебе это позволю». Должно быть, Хару засыпает по дороге к дому Дайске, поскольку, когда промаргивается, его приветствует тёплый свет подъездной аллеи — не слишком яркий, но мягкий, уютный и манящий. К этому моменту руки и ноги Хару налились свинцом, и он не в состоянии поднять их самостоятельно. Но это не страшно: Хару знает, что напарник ему поможет. Дайске подхватывает его за спиной и под коленями и без труда поднимает. — Ты легче, чем я ожидал. Ты хорошо питаешься? — спрашивает он, закрывая дверь машины. В его голосе слышится что-то подозрительно напоминающее… заботу? «Мрффгхнх», — откликается Хару, а в ответ на свои усилия получает глухой недовольный хмык. Ублюдок.  Хару вновь теряет счёт времени. Когда он приходит в себя, он лежит в позе морской звезды на спине, на чём-то мягком, и что-то тянет его за правый ботинок. Точнее, кто-то. Дайске стаскивает с него обувь. — Ты ужасен, — говорит он, но отчего-то в его словах Хару слышится «позволь мне о тебе позаботиться». А может, это ему нашептывает алкоголь. Но даже при этом — не беря в расчёт опьянение — Хару уверен, что ему не чудится мягкое, почти невесомое поглаживание по волосам и ласковые пальцы на щеке перед тем, как он отключается.  * * * Настоящее время Следующим утром Дайске чувствует себя порядочно отдохнувшим и встаёт рано, чтобы выпустить Ви́ски на задний двор. Пока пёс делает свои дела, Дайске наполняет водой и едой две большие миски, доставленные в поместье вчера вечером. К тому времени как Хару одевается и забредает на кухню, один из слуг уже готовит для них завтрак, а Ви́ски сидит у плиты и пристально следит за каждым движением шеф-повара. Он хорошо воспитан и не просит объедки — но, по-видимому, его прошлый хозяин был неуклюж и псу частенько доставалось что-нибудь упавшее на пол. Хару садится справа от Дайске, и тот наслаждается лёгким удивлением на его лице, когда Хару обнаруживает перед собой уже готовую чашку кофе. Напиток всего на несколько оттенков темнее волос Хару, поскольку Дайске известно его почти нездоровое пристрастие к ореховым сливкам.  — Сахара маловато, — комментирует Хару после глотка, но всё равно выпивает до донышка; и если Дайске не мерещится, Хару с трудом сдерживает улыбку. — Ну, мы же не хотим твоей преждевременной смерти от диабета? — парирует Дайске, и их привычная добродушная пикировка продолжается весь завтрак напролёт и всю поездку на работу. Это приятно. Больше чем приятно, если быть честным. Дайске всегда хотелось товарищества — такого непринуждённого, которое существует между равными людьми. Он не верит в существование родственных душ, но, пожалуй, в идее судьбы и предначертанности есть что-то заманчивое. Это ощущается правильным — настолько правильным, насколько это возможно в их жестоком мире. Однако, по прибытии в департамент плечи Хару опускаются, а выражение лица становится мрачным. Дайске ненавидит эту резкую перемену, но прекрасно её понимает. Он и сам это чувствует, всем своим существом: словно все его кости разом наливаются свинцом. — Поймаем этого мудака, да? — спрашивает Хару; губы его твёрдо, решительно сжаты. Их взгляды встречаются, и Дайске вдруг понимает, что его напарник красив, когда он такой: жёсткий и непреклонный, олицетворение неудержимого лесного пожара. Хару Като — человек поразительной двойственности. Мягкий, но твёрдый; проницательный, но бестактный; слишком любящий и слишком одинокий — Дайске Камбэ боится, что никогда-никогда этим не насытится. — Да, — просто отвечает Дайске, и момент оканчивается. Их ждёт работа.  В начале смены Хару получает список друзей и знакомых владельца гостиницы, а также список посетителей отеля за целое десятилетие. У Хару едва глаза на лоб не лезут, когда он открывает бесконечно долгий файл, но Дайске просто загружает файл в свою систему и велит HEUSC в фоновом режиме прочесать его. Всякий раз, когда система распознаёт нечто подозрительное, Дайске просматривает информацию сам. Хару тем временем разговаривает по телефону с семьёй Учида, расспрашивает их обо всех коллегах, знакомых и родственниках, и кто мог бы в теории таить обиду на их семью и желать им зла. Ви́ски занят тем, что таскает еду с края столов и терроризирует остальные отделы дальше по коридору, когда Саэки забывает закрыть за собой дверь. — Молодчина, — слышит Дайске шёпот Хару, когда пёс возвращается с импровизированного рейда с запечатанной упаковкой юэбина в зубах. Воровство не следует поощрять, но в их офисе определённо нужно разрядить атмосферу. Если придётся повышать моральный дух за счёт других сотрудников, то так тому и быть. Всё равно Ви́ски, с его очаровательным щенячьим взором и висячими ушами, невозможно отказать.  День продолжает тянуться, и хотя система помечает нескольких человек из списка как совершавших административные правонарушения и незначительные преступления, им с Хару не удаётся найти новых зацепок. Семейство Учида присылает свой собственный список имён, но Дайске не может приступить к ним, пока HEUSC не закончит обрабатывать посетителей гостиницы за последние два года.  — Думаешь, его имя где-то там? — спрашивает Хару, когда они занимают очередь в уличный киоск, за лапшой на обед.  — Обязано быть. Он должен был пересечься минимум с одной из жертв. — Перед лицом сомнений Дайске всегда выдвигает логику и аргументы. Хару хорошо подкован в эмоциональной сфере, однако порой он погружается в расследование с головой и перестаёт видеть остальное.  — Верно, — соглашается Хару. — Я всего лишь… Нуждался в ободрении.  Довольно сложно выискивать улики и распутывать клубок настолько длинный, что кажется бесконечным. Ты начинаешь сомневаться, тянешь ли ты за верную нить или всё это время запутывал сам себя? Дайске, как и любому детективу, знакомо это чувство. И оно не проходит со временем. Наоборот, становится всё навязчивее. Дайске оборачивает мизинец Хару своим и не размыкает рук, пока они не садятся есть бок о бок, прижимаясь бёдрами. Тепло собирается во всех точках соприкосновения их тел, и Дайске взвешивает свои ощущения: может, это и есть то самое чувство, когда ты наконец-то довольствуешься тем, что имеешь?  Иногда во время ночных размышлений ему кажется, что он жаждет чего-то бо́льшего. Иногда во время ночных размышлений ему кажется, что это самое бо́льшее уже у него в руках и принадлежит ему. Причём уже давно. * * * Когда HEUSC присылает ему очередное имя, Дайске видит конец клубка. Эцу Такеда, сорок семь лет, полгода назад был арестован за нанесение телесных повреждений, однако обвинения в итоге были сняты. — Охренеть, — шепчет округливший глаза Хару, заглядывая через плечо Дайске в его компьютер. Он стоит так близко, что Дайске ощущает жар его тела, несмотря на слои одежды. Действительно, охренеть. Фотоснимок мужчины, сделанный во время предыдущего ареста, занимает пол-экрана огромного монитора, однако Хару взволновала не его гротескная внешность. Оказывается, Эцу Такеда в настоящее время работает в Токийской Пожарной Охране, закреплён за двадцать седьмой частью. * * * К сожалению, Хару и Дайске не могут ворваться в пожарное отделение во всеоружии. Всё, что у них есть, это подозрение: ни серьёзных улик, ни отпечатков пальцев, ни даже волоска. — Но это он, — хрустит костяшками Хару, — это точно он. Ориентировочный рост и вес совпадают, а размер обуви и вовсе в яблочко. У него огромный, но искажённый комплекс героя. Дело закрыто.  Хару чувствует окрыление. Он ведёт это расследование уже месяц и более чем готов покончить с ним. Невозможность сдвинуться с мёртвой точки ела его поедом, и вот они наконец-то близятся в развязке. Дайске вновь выглядит измотанным, несмотря на то что осанка его идеальна, как и всегда.  — У нас нет даже косвенных доказательств, — осаживает он. — Он присутствовал на тушении хотя бы одного из тех трёх пожаров? В городе сотни пожарных, каковы шансы того, что…  Дайске подносит руку к мочке уха, и Хару замолкает. — Эцу Такеда ответил на два вызова, первый и второй, — подтверждает Дайске, обменявшись краткими репликами с HEUSC. — Первый поджог: он хотел увидеть своими глазами. Хотел убедиться, что у него получилось, и, может, проверить, насколько быстро приезжает бригада. Второй поджог был личным, — перечисляет Хару. — А третий — забавы ради? — Возможно, — откликается Дайске. Медленно, задумчиво. — Вероятно, он подсел на острые ощущения от первых двух поджогов.  — Вот почему он набирает обороты, выбирая всё более людные места. — Мозг Хару работает как заведённый, прокручивая в голове детали с места преступления и всё, чему он научился в полицейской академии. — Такеда не ожидал, что ему понравится, но это произошло. Теперь он зависим от этого адреналина. — Кукла остаётся загадкой, — напоминает Дайске. Сложив пальцы домиком на столе перед собой, он смотрит на фотографию Такеды, словно в ожидании ответа. — Почему кукла? Зачем вообще оставлять визитную карточку, если для жертв она ничего не значит? — Значит, существует связь между куклой и семьёй Учида. У Такеды… есть дочь? Очередной запрос к HEUSC выясняет, что нет, дочери у Такеды нет, однако у него была племянница. Которая погибла в пожаре два года назад, в совсем юном возрасте семи лет. — Блядь. — Хару перестаёт ходить из угла в угол и съезжает по стене на пол, пропуская через себя всё сказанное. Хару не понаслышке знает, что такое смерть, но когда дело касается детей… он подозревает, что это всегда будет ощущаться ударом под дых.  — Пожар от возгорания электроприбора, начался около 2:14 утра на верхнем этаже и заблокировал ей выход, — Дайске безрадостно читает отчёт. — Родители попытались её спасти. Пожарные прибыли слишком поздно: не выжил никто. Ви́ски, почуяв напряжённую, невесёлую атмосферу, забирается к Хару на колени, не заботясь о том, что едва помещается. Хару издаёт сдавленный смешок и чувствует обжигающий жар от непролитых слёз в глазах. Прочистив горло, Дайске продолжает немного хриплым голосом: — Прибывшие на вызов пожарники расценили, что пожар слишком опасен, а дом на грани обрушения, поэтому не предприняли попыток пробраться внутрь. Они сосредоточили силы на том, чтобы потушить пламя снаружи, во избежание распространение огня на соседние здания.  — Учида. Одним из тех пожарников был Учида, — наконец-то связывает факты воедино Хару. Только на этот раз распутывание клубка не приносит чувства удовлетворения. — Да. Он был лейтенантом. Значит, он наверняка был тем, кто отдавал приказы той ночью. Хару вжимается лицом в тёплую шерсть Ви́ски и пытается отрешиться от реальности. Не получается, но он хотя бы довольствуется несколькими мгновениями тишины и может притвориться, что смерти и горя не существует. Он размышляет, что стал бы делать, потеряй он члена семьи или близкого друга только потому, что какой-то посторонний человек решил, будто их невозможно спасти. Он размышляет, что стал бы делать, если бы кто-то сдержал его и не позволил, очертя голову, последовать за Дайске навстречу опасности — потому что разницы ведь нет? Хару Като просыпается день за днём и раз за разом выбирает следовать за Дайске Камбэ, куда бы ни завёл их путь. Это его личный выбор. Тёплая ладонь утешительно гладит его по спине, и Хару прижимается к ней в ответ. — Прогуляйся со мной, — шепчет Дайске ему на ухо, ту же фразу, что и несколько ночей назад. Да, свежий воздух звучит заманчиво. Поколебавшись, Хару спихивает Ви́ски с колен и выходит за дверь следом за своим напарником. Ви́ски тащится за ними, его металлические бирки звенят от движения: предыдущая, с кличкой, и новая, в форме сердца. На ней выгравированы имена и телефоны Дайске и Хару. Они принадлежат друг другу.  * * * Их прогулка оканчивается в парке, на качелях. Ви́ски, судя по всему, боится сюда возвращаться, но Хару целует его в мохнатую голову и утешительно бормочет, что они никогда-никогда его не бросят. Немного успокоившись, пёс прекращает жалобно жаться к их ногам.  День сегодня чудесный. Декабрьское небо редко бывает ясным, однако именно сегодня солнце не скрыто облаками и омывает мир своим мягким светом. Днём парк выглядит иначе: теперь видно, что газон давно нуждается в стрижке, а мульча из-под качелей ссыпана где-то в стороне.  Цепи качелей проржавели, но не рвутся, когда Хару их дёргает, так что он пожимает плечами и садится. Ему приходится неуклюже согнуть длинные ноги, зато чувствует он себя на двадцать лет моложе. Нарезав несколько кругов, Ви́ски ложится прямо под ним. Дайске опасливо опускается на соседнюю качель, и Хару невольно любопытствует о его детстве. Интересно, приходил ли Дайске в парк играть с другими детьми? Знакомо ли ему ощущение полёта, когда взмываешь над землёй на пружинной доске? Кружилась ли у него голова от карусели? Он смотрит на Дайске, а Дайске смотрит на него в ответ, и Хару не может прочесть его взгляд. Откровенно говоря, Хару не позволял себе раздумывать о том хрупком, безымянном нечто, что существует между ними. Этому не требуется ярлык или определение. Они оба знают, что оно существует, и они оба намерены позволить ему существовать — однако они едва ли понимают, что оно означает.  Для Хару это значит молчаливые поездки на машине и азарт погони. Это чашки сладкого кофе и крепкого чая, стоящие бок о бок. Это долгие ночные слежки в засаде и полуденный перекур. Это значит считать россыпь серых крапинок в синих глазах Дайске и чуять слабый аромат его туалетной воды, даже когда они порознь. Это значит делиться перчатками, делить одно на двоих пространство, делить одну и ту же жизнь. «Для тебя это то же самое, что и для меня?» — хочется спросить Хару. Он почти боится услышать ответ, но может, бояться не стоит. Ведь к тому, где они сейчас, они пришли, встретив свои страхи лицом к лицу. Хару берёт Дайске за руку, и Дайске переплетает с ним пальцы. Они оба долго-долго молчат. * * * Следующий пожар случается среди бела дня в многоквартирном доме всего в трёх жилых массивах от Хару. Можно списать на случайность, а можно — на прицельное покушение. Как бы то ни было, один лишь взгляд на суровое выражение лица Дайске даёт Хару понять, что ночевать в своей постели ему сегодня не судьба.  — Нам нужно узнать, состоит ли Такеда в отряде, который приедет на вызов, и если да, то следует понаблюдать его поведение, — говорит Хару. Дайске отрывисто кивает, но продолжает молчать, сжав челюсти. На нём перчатки, но Хару догадывается, что костяшки его пальцев белые как мел, судя по тому, как крепко напарник стискивает руль. Звонок в пожарную часть поступил меньше минуты назад. Хару с Дайске никогда прежде не удавалось прибыть на место происшествия раньше пожарных, но сегодня Дайске вжимает педаль газа в пол. — Нам удалось получить ордер? — спрашивает Хару. Документооборот в департаменте очень медленный, но с учётом стремительно растущей угрозы в лице поджигателя их расследованию присвоили повышенный приоритет. Дайске запросил ордер двое суток назад — и всё равно нет гарантии, что документ вскоре будет у них на руках. Дайске мотает головой. — Мне обещали выдать его сегодня ближе к вечеру. — Да наша одежда выйдет из моды к тому времени, как мы его получим, — бурчит Хару, но с этим они ничего не могут сделать. По крайней мере, он благодарен Дайске за то, что тот воздерживается от комментария об и так уже устаревшей одежде Хару. Они оба слишком напряжённые и хмурые для шуток, даже Ви́ски на заднем сидении выглядит встревоженным и навострившим уши. Сначала они видят дым. Потом — чуют его. А затем прибывают на место. Хару смотрел множество видео с пожарно-спасательными операциями, но ни одно из них не готовило его к тому пылающему зрелищу, который представляет собой дар Прометея человечеству. Здесь так чертовски жарко — настолько жарко, что Хару чувствует, как опаляются короткие волоски на руках. У него не хватает знаний о пожарах сооружений для того, чтобы определить место возникновения огня, однако верхние этажи выглядят наиболее пострадавшими. Огромная толпа из зевак и жильцов уже собралась по периметру здания.  Все мысли о поисках Такеды вылетают из головы: Хару машинально бросается на помощь спасающимся из огня. Он подхватывает разбегающихся детей и относит их врачам скорой помощи, в то время как Дайске обходит здание по кругу и передаёт информацию о пропавших без вести жильцах поисково-спасательному отряду. Ви́ски остаётся рядом с самыми маленькими, ревущими детьми, тыкаясь носом в их пухлые ручки и успокаивая как умеет. Несмотря на окружающие его панические вопли, Хару чётко слышит низкий баритон Дайске в своём коммуникаторе.  — Такеда на южной стороне здания, оперирует пожарным рукавом. — В спасательном отряде, значит, не состоит, — бормочет Хару, баюкая на руках плачущего младенца. Даже после двадцати минут поиска и окликов он так и не нашёл родителей малютки. К этому моменту Хару уже отошёл подальше от многоэтажки, в поисках прохлады и свежего воздуха. — Ты по-прежнему думаешь, что это он? — Ничего подозрительного в его поведении я не вижу, — докладывает Дайске. — Но наш ордер подписали пару минут назад. Выходит, судья всё же увидел достаточно оснований для ареста и допроса. Хару уже знает, о чём думает напарник. Дайске молчит, но остаётся на связи, и Хару подстраивает своё дыхание под вдохи и выдохи Дайске, баюкая в руках заплаканного младенца и прикрывая её от жара. — Прости, милая, — шепчет он ей в щёчку, и малютка в ответ издаёт бульканье, которое прозвучало бы криком, останься у неё хоть капля энергии. Хару тревожно за неё: её родители так и не нашлись, а ведь большинство жителей уже эвакуировали. Пламя постепенно затухает, но, вероятно, уже слишком поздно. Сидящий рядом Ви́ски глухо скулит и жмётся к ногам Хару. Боже, Хару не хочется подозревать самое худшее. Подобные мысли наводят смуту у него в голове — и напрягают всех окружающих.  Хару не знает, сколько он стоит вот так, глядя в распахнутые карие глаза младенца и видя в них своё отражение — но из прострации его выдёргивает лёгшая на талию знакомая ладонь. — Её зовут Сакура, — тихо произносит Дайске, заглядывая Хару через плечо, практически положив на него подбородок. — Два месяца от роду. — Он не сообщает никакой информации о её родителях, и Хару усилием воли сглатывает ком в горле размером с бейсбольный мяч. — Хочешь её подержать? — хрипло предлагает он. Он знает, что в глазах у него застыли слёзы, но не собирается давать им волю, пока не останется в одиночестве. Дайске протягивает руки ладонями вверх, и Хару показывает ему, как следует держать младенцев. Малютка идеально умещается в изгибе его локтя. Когда Дайске принимается мычать ей какую-то мелодию, малышка успокаивается и засыпает. Хару поглаживает её потный лобик, и на короткое мгновение они оба притворяются, будто всё хорошо. Огонь за их спинами умирает, и что-то внутри них умирает вместе с ним. * * * Концепция семьи в понимании Дайске очень расплывчатая, что вполне обоснованно. Любое определение семьи, которое он видел в реальной жизни и в медиа, транслировало идею того, что семья означает безоговорочную, неиссякаемую преданность. Она подразумевает особый вид доверия и безопасности, который человеку не найти больше нигде. Но семейное древо Камбэ запятнано кровью, и Дайске самолично застегнул наручники на хрупких запястьях собственной бабушки. Он не понимает семью — по крайней мере, не так как другие. Но глядя на пухлые щёчки и розовый носик Сакуры, Дайске думает о своём детстве и о тех немногих воспоминаниях, что у него сохранились. В то время он был невинен — и счастлив. Он размышляет, смог бы он взрастить в ком-то другом подобную бесхитростную радость; и наблюдая, как Сакура безотчётно сжимает в крошечном кулачке палец Хару, Дайске думает, что, возможно — только возможно, — смог бы. Передав крепко спящего младенца в руки соцработников, Хару с Дайске направляются в двадцать седьмую пожарную часть и арестовывают Эцу Такеду на глазах у всех его коллег.  И если Дайске слишком туго застёгивает наручники, это остаётся между ним и Такедой. Когда они втроём — и Ви́ски — возвращаются в участок, то заталкивают Такеду в комнату для допросов и оставляют мариноваться там несколько часов. Сами они тем временем воскрешают в памяти детали недавнего пожара и звонят в часть, чтобы пообщаться с начальником Такеды.  — Мне нужно знать его местонахождение во время всех четырёх пожаров, — говорит Хару в трубку. Он ловит взгляд Дайске на другом конце хранилища вещдоков и включает на телефоне динамик, чтобы слышали оба. — Любое свидетельство странного поведения может помочь следствию.  Помолчав долгое мгновение, начальник отвечает: — Я вас понял. — Голос этого грузного мужчины звучит ещё более устало, чем по окончании пожаротушения. — К вашему сведению, я считаю, что вы схватили не того. Но если он невиновен, то мы сможем доказать его непричастность и вы его отпустите. — Даю вам слово, — уверяет Хару. — Я хочу найти преступника. И для этого мне нужна ваша помощь. Дайске чувствует прилив тепла в груди на этих словах. Хару всегда был и останется человеком закона. Как бы сильно они оба ни злились, Хару никогда не позволит собственным эмоциям помешать ему вершить правосудие. Возможно, именно это делает его лучшим человеком. Начальник пожарной части вздыхает. — Я пришлю вам отчёт в течение часа. Надеюсь, вы знаете, что делаете. Хару выражает искреннюю благодарность и вешает трубку. Дайске бросает взгляд на наручные часы: у них есть ещё полтора часа, чтобы дать Такеде как следует помаяться. На его ноутбук выведена прямая трансляция видео с камеры в комнате для допросов. Как видно на экране, Такеда заметно нервничает и теребит наручники — однако это не означает его неоспоримую виновность.  Это задача Дайске и Хару — вытянуть правду из его уст. Поэтому, выложив на столе четыре обгорелые куклы и стопку отчётов, они принимаются выстраивать историю воедино, от начала до конца. — Всё началось с пожара, унёсшего жизнь его племянницы, — говорит Хару, и с этой отправной точки они продвигаются шаг за шагом. * * * — Это был не я, — в шестой раз повторяет Такеда, продолжая стоять на своём, и Хару ощущает зарождающуюся головную боль.  — Между вами и жертвами установлена прямая связь, а вы пытаетесь убедить нас, что вы этого не делали? — требовательно спрашивает Дайске. Начальник пожарной части прислал им показания коллег Такеды, в то время как Хару расспросил его жену. Судя по предоставленным ими алиби, Такеда и близко не стоял рядом с местами преступлений, когда там произошло возгорание, однако Хару по-прежнему настроен скептически. Дайске опирается на стол комнаты для допросов; брови его сведены в глубокой задумчивости. Хару внаглую сидит прямо на столе, скрестив ноги, так что Такеде приходится смотреть на него снизу вверх, запрокидывая голову. Этот пожарник высокий и крупный, слегка обрюзгший с возрастом, но по-прежнему в расцвете сил. Хару и близко не догоняет его по росту и ширине, однако размышляет, будет ли он сам однажды выглядеть так же — меньше резкости в чертах и больше спокойствия. Сам Хару, наверное, рано поседеет, но, может, к пятидесяти в его крови будет меньше кофеина.  Но вернёмся к Такеде. Он крупный мужчина и подходит под описание поджигателя. И всё же… — Да. Это не я. Меня подставили. Я бы никогда… Мне бы подобное даже в голову не пришло, — отвечает Такеда, и тон его звучит почти умоляюще. Если это актёрская игра, то она удаётся ему на все сто. Однако даже актёры со временем выходят из роли. — Хотите сказать, что вы не держите зла на лейтенанта Учиду, который в своё время отдал вам приказ не спасать вашу племянницу — а также вашего брата с его женой? — Хару видит, как на мгновение сжимается челюсть Такеды, а пальцы стискиваются сами собой. — Таково ваше заявление? — Да, — упрямо повторяет Такеда. — Я этого не делал. Хару едва не принимается снова грызть ногти: он избавился от этой вредной привычки ещё год назад, однако этот допрос сводит его с ума.  Эти прения продолжаются уже почти час. Хару с Дайске изложили фактические обстоятельства дела, вперемешку со своими собственными гипотезами касательно мотивов Такеды. Всё было разложено по полочкам и звучало логично — и всё ещё звучит, за исключением алиби Такеды и его упорных отпирательств. Такеда уже не истекает потом. Он понял, что у них на него ничего нет, за исключением косвенных улик и сфабрикованных измышлений, которые не будут иметь силы в суде. Похоже, Такеда верит, что ни Хару, ни Дайске не являются грязными копами и не станут использовать его в роли козла отпущения, чтобы закрыть дело, не имея на руках прямых доказательств. Хару сдаётся и вгрызается в ноготь на левой руке.  Вся собранная ими к этому моменту информация говорит о том, что Такеда так или иначе виновен. Но интуиция Хару шепчет иное.  Дайске внезапно выпрямляется, поднеся руку к мочке уха. — Очередной пожар, всего в двух кварталах отсюда. Неизвестно, поджигатель это или его подражатель. Такеда вздёргивает бровь, всем своим видом выражая «Я же вам говорил». Хару сглатывает с колотящимся сердцем. Вот он, переломный момент. Он ещё не до конца убеждён, но если Дайске обнаружит на месте преступления куклу, то им придётся пересмотреть дело почти с нуля. И вдобавок разбираться с юридическими заморочками: Хару практически уверен, что адвокат Такеды уже подъезжает к участку и Хару придётся остаться, чтобы разрулить ситуацию. — Ты поедешь? — спрашивает он, и голос его надламывается. Дайске кивает. Он идёт к двери, и когда Ви́ски пытается последовать за ним, Дайске садится на корточки и шепчет что-то в обвислое собачье ухо — что-то подозрительно напоминающее «останься и пригляди за ним для меня». У Хару сжимается сердце. Ви́ски послушный мальчик — он остаётся. Дайске уходит. * * * Два пожара за сутки, оба среди бела дня, с разницей всего в несколько часов. Дайске скрипит зубами, стискивая руль. Он устал от этого бесконечного расследования. Устал от бессонных ночей и бумажной волокиты, но больше всего он устал видеть Хару таким несчастным.  Многие дела, проходящие через их руки, несут в себе скорее потенциальную опасность, чем настоящую смерть. Их отдел разбирается с такими нестандартными ситуациями, как заминирование, контрабанда и изредка погони на машинах, а вот расследования убийств, минуя их, передают выше.  Однако это дело о пожарах всё больше напоминает расследование убийства, и Дайске это не по душе.  С момента безвременной кончины Чо-сана Хару стал болезненно воспринимать перспективу погибнуть на службе — и вообще смерть в принципе. Они все об этом думают, но Хару в особенности. Дайске мало знает о его семье, но подозревает, что родители Хару уже скончались — задолго до того, как Дайске его встретил. Они умерли молодыми. Так много людей — слишком много людей — умирают молодыми. И если Дайске может как-то это предотвратить, он сделает всё от него зависящее. Возможно, поэтому он выбрал именно такую работу из сотен других вариантов; и, возможно, именно поэтому сегодня он ведёт себя ещё безрассуднее обычного. Оказывается, горящее здание — это приют для животных. Пожарные ещё не прибыли: должно быть, они расслабились после утреннего пожара, решив, что преступник-поджигатель на сегодня закончил. Поначалу Дайске решает, что пожар не имеет отношения к их расследованию. В конце концов, возгорание произошло не в жилом доме. Но когда он выходит из машины, чтобы оценить ситуацию, то замечает припаркованный перед полыхающим зданием знакомый автомобиль — потрёпанную, отжившую свой век серую развалюху, которую он видел припаркованной у обочины рядом с домом Учида несколько недель назад. Ему необязательно проверять наличие визитной карточки поджигателя — фарфоровой куклы. Дайске уже знает, что она будет здесь, на краю земельного участка. Потому что это машина, на которой мальчишки из семьи Учида ездят на учёбу, и, должно быть, они работают волонтёрами в приюте в свободное время. Но кто ещё может точить зуб на их семью, если не Такеда? — На самом деле мне не хотелось сжигать бедненьких щенят, — раздаётся голос в паре метров позади, — но выбора у меня не было. Обернувшись, Дайске видит молодого парня за двадцать, стоящего рядом с чёрным джипом с ехидной усмешкой на губах. Высокого и крупного, с тёмными волосами под бежевой бейсболкой.  Сын Такеды. По спине Дайске пробегает дрожь. Они совсем обошли его вниманием в своём расследовании, но теперь всё сходится. Если сын Такеды близко дружил со своими родственниками, если погибшая кузина была ему всё равно что родная сестра, то у него была причина ощущать злость и обиду после того рокового приказа Учиды. Но работа Дайске состоит не в том, чтобы сочувствовать преступникам. Непреклонным тоном он переходит к главному: — Где мальчики? Мужчина пожимает плечами, поправляя бейсболку. — Разве не твоя задача это выяснить? — равнодушно тянет он. Стиснув зубы, Дайске взвешивает варианты дальнейших действий. Первый: немедленно арестовать сукиного сына — возможно, выбив ему при задержании парочку зубов. Дайске приходится усмирить вспышку порочного удовольствия при мысли об этом. Но второй вариант — это спасти мальчиков, наверняка застрявших где-то в здании, и сейчас это куда важнее. Ставить других людей во главу угла всегда важнее. Этому его научил Хару. Дайске отворачивается от сынка Такеды и бежит к пылающему зданию. Кажется, он слышит за спиной сирену — машина пожарных? — но к тому времени как они разгрузят оборудование, для сыновей Учиды может быть уже поздно. По крайней мере, они арестуют сынка Такеды, но сейчас у Дайске есть тревоги поважнее. Сынок Такеды получит причитающееся так или иначе. Дайске отыщет его самостоятельно, если потребуется. Огонь ещё не охватил весь дом целиком. Сейчас пламя сосредоточено в складской зоне и прилегающих комнатах. В здании жарко, почти невыносимо; со склада клубами валит чёрный дым. Псарни на другом конце дома полны тявкающих собак и завывающих кошек, но на то чтобы открыть все клетки у Дайске уйдёт уйма времени — этим займутся пожарные, теперь он определённо слышит сирены на улице. Прикрывая рукавом нос и рот, Дайске думает, что ему никогда не постичь той боли, которую испытывает родитель, потерявший ребёнка. Семья Учида — хорошие люди, и для них будет огромной трагедией потерять обоих сыновей из-за мелочной мести ограниченного человечишки. А ещё ему не хочется увидеть выражение лица Хару, когда ему придётся печатать детальный отчёт о том, как погибли мальчики. Они оба более чем устали от смерти, от её нависающей угрозы и от того, как она преследует их по пятам и не отпускает, куда бы они ни направились. Пора поменяться ролями и взять реванш. Поэтому, несмотря на грозящий удушить его дым и жар, Дайске ковыляет вперёд, мимо главного офиса приюта, вдоль по длинному коридору, в самом конце которого бушует пожар. Он знает, что мальчишки Учида не глупы. Во время расследования ему в руки попали школьные ведомости с их оценками, да и во время персональной беседы они показались смышлёными и наблюдательными ребятами. Поэтому когда Дайске, задыхаясь, проползает половину коридора на коленях и слышит шум бегущей воды, он, несмотря на жжение в глазах, не может не улыбнуться. У него уходят считанные секунды на то, чтобы отыскать ванную комнату и вскрыть замок. Распахнув дверь, на мгновение он испытывает панику, прежде чем берёт себя в руки. Мальчики связаны по рукам и ногам, с кляпами во ртах, и забились в дальний угол крошечной комнаты. В их распахнутых глазах стоят слёзы, а когда Дайске врывается в ванную, их глаза округляются ещё больше. — Ммф! — плачет младший, опрокидываясь вперёд. — Не… не шевелитесь, — кашляет Дайске, доставая из ботинка маленький перочинный нож. Дождавшись кивка братьев, он разрезает верёвки и, поморщившись, срывает с их лиц клейкую ленту. «Спасибо», — кажется, слышит он, но рёв пламени становится громче, заглушая голоса. Им нужно выбираться отсюда как можно быстрее. — Когда выйдете за дверь, сверните направо и продвигайтесь вперёд. Не… — Дайске кашляет в рукав и глубоко вдыхает, набирая полные лёгкие непонятно чего, но не останавливается: — Не поворачивайте обратно и пригибайтесь как можно ниже к полу. Всё поняли? Не тратя время на слова, мальчики кивают и, опустившись на колени, выползают из комнаты, оставляя Дайске за спиной. Возможно, здесь он недооценил сообразительность ублюдочного сынка Такеды. Пламя зародилось в конце коридора, да. Но теперь оно вырывается ещё и из офиса на другом конце и стремительно распространяется по всему центральному входу. Ещё один поджог, скрытый до поры до времени закрытой дверью. В дыму и пламени видимость нулевая, но Дайске кое-как определяет, что выход из коридора ещё не заблокирован огнём — по крайней мере, пока что.  Однако жёлто-оранжевые языки уже взбираются по стенам и пожирают штукатурку. Дайске с детьми или отравятся дымом, или падут жертвой жара, или окажутся погребёнными под обломками здания.  Дайске не устраивает ни один из вариантов. Кислород сейчас ценен как никогда, однако Дайске всё равно кричит «Вперёд!», подталкивая одного из братьев в попытке заставить их двигаться быстрее. Он слышит, как за спиной что-то металлическое со звоном падает на пол. Здесь так жарко, и Дайске так чертовски устал. Жар опаляет обнажённые участки кожи, дым наполняет лёгкие, а глаза щиплет так, что по щекам текут слёзы — и отчасти Дайске хочется сдаться. Мальчики неуклонно продвигаются к выходу: они сильные ребята, они выберутся, если, конечно, здание не облили горючим — но это вряд ли, Дайске не учуял посторонних запахов по дороге сюда. Он выполнил свою работу. Он спас две жизни. Становится всё тяжелее передвигать конечностями. Каков уровень кислорода в здании? Он мог бы спросить HEUSC, но у Дайске не осталось на это ни энергии, ни дыхания. Дерьмовый выдался конец, стоит признать. Быть зажаренным до корки? Звучит невесело. И ощущается тоже. Лёгкие Дайске всерьёз начинает жечь, каждый судорожный вдох приносит больше и больше боли. Он распластывается по полу, но облегчения это не приносит. Уровень кислорода угрожающе низок. Дайске мерещатся крики где-то в отдалении. Пожарные? Наконец-то, чёрт побери. И лай тоже слышится — на удивление знакомый, и не со стороны псарен. С каких пор пожарная часть нанимает на службу собак? Дайске не знает. Голова у него уже не варит. Ему так жарко. И больно. Он устал. Это конец, но Дайске не хочется умирать. Он хочет продолжать бороться и двигаться вперёд. У него нет семьи и не к кому возвращаться домой, что правда то правда. Но он мог бы создать семью, он это знает. Возможно, семья у него уже имеется — и только и ждёт, когда он прекратит трусить и протянет руку. Он всегда считал, что времени предостаточно и можно не торопиться, однако лёжа сейчас на горячем кафельном полу, с бегущими по щекам слезами, Дайске понимает, что ошибался. Он умрёт. Дайске мало о чём сожалеет в прожитой жизни, но прямо сейчас ему отчаянно хочется вернуться в сегодняшнее утро, хоть на мгновение, и потратить минутку на то, чтобы вдохнуть аромат тёплого орехового кофе. Хочется наконец-то сосчитать все веснушки на загорелом лице и обвести все линии на длинных, мозолистых пальцах. Как жаль, что он не сделал этого раньше. Он помнит, что в последний раз досчитал до пятнадцати. Пятнадцать веснушек поперёк изящного носа. Ему придётся довольствоваться пятнадцатью и быть благодарным хотя бы за них. Ему жарко. И больно. Он устал. Пора отдохнуть. «Дайске», — слышит он в отдалении, и когда оставшимся усилием воли он приоткрывает глаза — когда он успел их закрыть? — то видит яркое, пылающее золото. * * * Первое, что он осознаёт, это тихое пиканье, медленное и равномерное. Он лежит на чём-то мягком. Такое ощущение, словно горло прижгли паяльником, но он больше не дышит дымом — под носом у него маленькая трубка, подающая кислород. Когда Дайске размыкает веки, перед глазами всё расплывается, но он различает, что в комнате темно, как и на улице, за окном слева. Должно быть, сейчас ночь. Он по-прежнему обессилен, как выжатый лимон, но когда он уже готов вновь отдаться во власть сна, дверная ручка поворачивается, и в комнату струится приглушённый свет. Силуэт на пороге — высокий, сотканный из длинных линий, растрёпанных волос и помятой одежды. У его ног стоит собака. Пальцы Дайске дёргаются, и писк кардиомонитора ускоряется. Хару выглядит ещё хуже, чем Дайске себя ощущает. Он не в той одежде, в какой Дайске видел его в последний раз — значит, по меньшей мере, принял душ. Однако синяки под его глазами ещё темнее, а спина ссутулена до ужаса.  Их взгляды встречаются, и расстояние между ними кажется чересчур далёким. Хару медлит всего мгновение, прежде чем… Прежде чем переступает порог и направляется прямо к кровати. Дайске слышит цоканье когтей по полу — Ви́ски преданно следует за ним.  Кровать настолько просторная, что Дайске нет нужды подвигаться — Хару просто ложится рядом и прижимается к нему всем телом, положив голову Дайске на плечо. Ещё одно тёплое тело устраивается у них в ногах. Хару берёт его левую руку — ту, что не подсоединена к кардиомонитору, — в свою и рассеянно перебирает его пальцы.  — Не говори ничего, — шепчет он. — Тебе нельзя разговаривать, пока не заживёт горло. Дайске согласно кивает. — Мальчики Учида целы и невредимы. Я лично арестовал сына Такеды. Дайске моргает и перемещает руку, вычерчивая на ладони Хару вопросительный знак. Хару улыбается. Улыбка у него дрожащая и немного грустная.  — Я последовал за тобой. Ты всерьёз думал, что я могу просто сидеть и ждать твоего возвращения? Дурак. — Он вжимается лицом в шею Дайске, и голос его звучит ещё тише. — Ты едва не погиб, к твоему сведению. Дайске стискивает руку Хару, горло у него болезненно сжимается. Они и прежде были на волоске от гибели, но так близко — никогда. — Думаю, к этому моменту ты уже понял, что я последую за тобой куда угодно. — Губы Хару задевают его кожу, тёплые и успокаивающие. Слова звучат как признание и как неоспоримая истина. — Тебе от меня не избавиться. Ви́ски у них в ногах ёрзает и кладёт морду на лодыжки Дайске, будто соглашаясь. «Я никогда не хочу с тобой расставаться, — хочется сказать Дайске, переплетая пальцы с Хару и притворяясь, будто глаза не жгут непролитые слёзы. — Я буду выбирать тебя каждый день до конца моей жизни и, надеюсь, ты тоже будешь выбирать меня». — Засыпай, — шепчет Хару, поправляя одеяла. — Я никуда не денусь. И Дайске отпускает себя и погружается в темноту, окутанный запахом орехового кофе. «Шестнадцать», — думает он. Ещё одна — под левым глазом Хару. * * * Год спустя Махоро Саэки редко проверяет почтовый ящик у дома. Большая часть рабочей корреспонденции приходит на е-мэйл, а счета на оплату поступят только в конце месяца. Но сегодня, словно по наитию, она зачем-то проверяет ящик — и там её ждёт сюрприз. Внутри лежит зелёный конверт с её именем. Обратный адрес не указан, но изящный почерк ей знаком. В конверте — рождественская открытка с фотографией, занимающей почти всю поверхность. На фото двое мужчин, оба одеты в тёмные зимние пальто, с румяными от холода щеками и одинаковыми золотыми кольцами на пальцах. Они сидят бок о бок на ступенях огромного поместья, украшенного рождественскими огнями. У мужчины с песочного цвета волосами — зелёный шарф на шее и широкая улыбка на губах, а в ногах у него сидит большая собака, вывалившая розовый язык. Губы темноволосого мужчины наоборот едва приподняты, однако глаза его сияют неприкрытым счастьем. На руках у него маленький ребёнок с красным бантом на макушке. Руки малютки протянуты к камере, и она улыбается в объектив такой широченной улыбкой, что не видно глаз. «Счастливых праздников, — написано на открытке. — Желаем нескончаемого тепла и смеха в новом году и во всех последующих. С сердечным приветом, Дайске, Хару, Сакура и Ви́ски С е м ь я   К а м б э»