Ad libitum

Сукуна выжидал. Он всегда был терпелив, порой даже слишком — оттягивал удовольствие, чтобы потом, когда придет момент, надкусить, аккуратно раскатывать вкус по языку, смакуя каждую секунду. В этом было особое наслаждение — сидеть, смотреть изнутри паршивца на длинные, почти девичьи ресницы, на бледный румянец, каждый раз, когда Юджи неумело, неловко касался Мегуми, и знать, что в итоге на бледных запястьях будут багровые синяки, а на щеках спекшаяся кровь. Паршивец касался Мегуми так, словно тот сделан из самого дорогого фарфора, даром не сдувал пылинки, но только Сукуна видел, что парень вылит из чистой стали, которую лишь закаляет боль и кровь. Сукуна еще тогда мог показать чего достоин Мегуми Фушигуро, но предпочитал выжидать, порой бросая какую-то непристойность со щеки, и паршивец тут же шлепал ладонью по лицу, делая себе больно, под раскатистый смех проклятья. Ну что за идиот, не зря его сознание похоронено где-то внутри небьющегося сердца. Щенок умел лишь глупо улыбаться, размахивать кулаками с криками о том, как он спасет мир, но по факту, когда пришло время, он просто не смог ничего сделать, а даже не дотянул до момента, когда пепел от праха его близких вперемешку с галькой и мелкими камнями от обломков зданий приятно хрустел под ногами. Мегуми и его талант — неограненный алмаз. Сукуна смотрел изнутри паршивца как грани постепенно шлифутся и вот-вот Мегуми бы заблестел по-настоящему, но ему мешала щенячья любовь паршивца. Она делала его слишком мягким, сентиментальный. С ним талант Мегуми никогда не смог засиять в своей истинной форме. Мегуми хотелось обладать, стискивать в руках до хруста, сильно щупать, прикусывать кожу, слишком бледную, словно молочную, пробовать на вкус всего, выпивать до последней капли. Им хотелось восхищаться, возводить на пьедестал рядом с собой, но Сукуна не умел любить как люди. Проклятья любят через боль. Сукуна любил говорить Мегуми, что он достоин лучшего. Шептать ночью, когда парщивец тихо посапывал, что скоро он покажет, что значит настоящая любовь. Убеждать, что однажды между небом и землей Мегуми Фушигуро останется единственным человеком. Мегуми лишь зло смотрел, а Сукуне хотелось выпить всю горящую ярость в этим темных глазах — она была такой искренней и настоящей, совсем не такая, как вся та нежность, в которой парень купал паршивца. Сукуна знал, что Мегуми другой, возможно, парень и сам не понимал, сколько в нем скрыто, но Король проклятий терпелив. Он лишь продолжал небрежно дразнить Мегуми его будущем и всего мира, а парень лишь всеми силами игнорировал, не говорил Юджи и шестиглазому шаману, наверное, не верил сам, а зря. Сукуна никогда не бросал слов на ветер. И вот сейчас, когда Мегуми стоял на коленях у подножья горы из костей, Сукуна не спешил подходить ближе, лишь сидел наверху, лениво закинув ногу на ногу. — Ну же, шаман, посмотри на меня. Мегуми рассматривал лужу тягучей крови у подножья, смотрел как она расходилась кругами, когда в нее то и дело капала слеза. Он не чувствовал ничего, казалось, что тело плакало само, по инерции. Словно так надо. Шаман мелко вдыхал. Пепел от праха товарищей щекотал нос, оставался изнутри щек — в легких, наверное, уже было целое кладбище. Вдох. Возможно, он сейчас вдохнул частичку Кугисаки, которая была еще жива, когда проклятье ее сжигало. Девушка кричала, и ее крик агонии должен был утонуть в всеобщем хаосе, но Мегуми, который сражался чуть поодаль, слышал его так, словно вокруг не было ничего кроме надрывного крика. Выдох. Скоро он и сам осядет пеплом в лужу крови под ногами и вместе с ним рухнет все кладбище внутри. — Я сказал, смотри на меня. Острые когти впились в скальп черепа — еще чуть-чуть и Сукуна бы вырвал парню волосы. Король терпелив, но не любит, когда что-то идет не по правилам. Мегуми безразлично посмотрел в красные глаза. В них плескалось такое же тягучее желание как и кровь, что въелась в кожу. Сукуна наслаждался происходящим, с наслаждением растягивал каждую секунду, стремясь воздать за все то время, что он провел взаперти. — Я оставил тебя в живых лишь потому что ты мне интересен. Не заставляй меня передумать. Чуть поодаль слева лежал труп Годжо. Всех шаманов сожгли дотла, и лишь Годжо не тронули, возможно, у Сукуны были на него планы, а возможно как дань уважения сильнейшему. Вместо глаз — пустые дыры с кровавыми подтёками, потому что Король всегда держит свои обещания. Они сражались долго. И, казалось, что Годжо выиграет, он безумно уверенно улыбался, несмотря на то, что пальцы дрожали, и Мегуми сам, видя эту сумасшедшую браваду, точно расправил плечи. Что им вдвоем эта армия проклятий во главе с Королем? Пока на их стороне сильнейший, им нечего бояться. Годжо сражался до последнего, так яростно, как, наверное, никогда в жизни. Если думать об этом уже сейчас, когда все закончилось, то даже отчаянно. К тому моменту, когда пришел Годжо, все, кроме Мегуми, были мертвы. Да, они смогли открыть куб, но, к сожалению, было уже слишком поздно. Наверное, много чего можно было сделать. Наверное, они могли быстрее открыть куб, наверное, могли остановить Юджи после того как он поглотил девятнадцатый палец, потому что видели, что парень едва справляется, едва сдерживает Короля внутри, но лишь махнули рукой. Юджи и сам говорил, что чтобы спасти Годжо, ему нужна была вся сила Сукуны, словно Сукуна был их верным цепным псом. Словно по его приказу Ураюме не готовила нападение на шаманов, пока они искали последний палец. Они были беспечны и поплатились за это. Ценой, которую не смог оплатить даже сильнейший всего мира. Годжо, едва только пришел, посмотрел на Мегуми своими кристальными глазами, в которых отражалось пепельное небо, и сразу понял все то, что сказал бы ему Мегуми, если бы слова, содрав горло в кровь, смогли соскользнуть с губ. Мегуми не видел его много месяцев, но сэнсэй был такой же как и всегда, разве что внезапно серьезный и даже обычное «не волнуйся, я сильнейший» словно бы звучало не так насмешливо и самонадеянно как раньше. Сильнейшие глаза в мире несколько минут назад взорвались в руках Сукуны, словно пара спелых слив. И где-то в этой тягучей крови плавали их остатки. Может это их сейчас Сукуна растирал по нижней губе Мегуми, заставляя открыть рот. — У нас с тобой все впереди, Мегуми Фушигуро. С чего бы нам начать? Король лишь дает иллюзию выбора. Мегуми понимает, но все же в надежде шепчет: — Прошу, убей… Убей меня. Все остальные — мертвы. Глупо даже было думать, что у них был шанс против Короля проклятий. Это был лишь вопрос времени когда они все падут к его ногам и жаль, что они не поняли это раньше. На губах Сукуны — ядовитая улыбка, которой никогда бы не улыбнулся Юджи. Под его ногами прах, пепел и обломки костей — Юджи бы никогда не топтался так самодовольно по луже крови своего учителя. Юджи… Мертв, как и все остальные. И сейчас, он как и Мегуми — просто тело, просто сосуд. — Конечно, Мегуми, но не сейчас, — Сукуна обхватил лицо Мегуми, скользя пальцами к затылку. Парень чувствовал, что все еще плачет, но почему? Неужели внутри что-то осталось кроме пустоты? — Сейчас я хочу насладиться своим трофеем. Ты же не откажешь своему Королю в такой мелочи? Мегуми закрыл глаза и тяжело сглотнул. На языке металлический привкус крови. — Убей, — шепчет, едва не молит парень. Гордости не осталось, да и зачем она была нужна среди пепла и обломков. Но Сукуна лишь хмыкнул и выдохнул прямо в губы: — Где же твоя ярость, Мегуми Фушигуро? Хорошую катану можно закалить лишь в бою, кровью, потом и болью, ты знал? — Сукуна облизнул губы Мегуми, задевая сгустки спекшейся крови. Мегуми чуть отстранился, но Сукуна с силой притянул обратно. Все будет так, как он скажет. — Но то, что делает катану прочнее всего, это ярость. Где же она, Мегуми? — Ярость делает катану прочнее всего, — Сукуна вел носом по скуле, проводя по краям пореза, который все кровоточил, и на пробу слизнул капли крови. Мегуми уже не дергался — понимал правила. — Даже твоя кровь стала безвкусной. Что же случилось? Мне не стоило убивать шестиглазого так быстро? Боюсь, я не мог с ним дольше играться — мое преимущество был лишь в том, что он был ослаблен кубом, и ты и сам это понимаешь. Думаю он и сам это понимал — если бы он тогда не дал себя запечатать, не дал Гето застать себя врасплох, сейчас бы мы с тобой не беседовали тут. Но все же какое счастье что он оказался идиотом, да? Вокруг оглушительная тишина, что давила на уши. Возможно, проклятья где-то поодаль праздновали начало новой золотой эры, но мешать Королю никто не смел. Они одни лишь на километры вперед. Однако время замерло и казалось, что между небом и землей не осталось больше никого — только Король и парень вылитый из стали, что казалось, сейчас расплывется в луже крови. — Твоя боль — слаще меда. Сукуна терся щекой о щеку Мегуми, пока накручивал до боли на пальцы темные пряди, не давая отстраниться. Мегуми почти ее не чувствовал — она терялась где-то за болью от сломанных ребер, руки и кучи порезов и ушибов. — Покажи мне еще. Сукуна оттянул голову Мегуми назад одной рукой, а другой сорвал кровавые лохмотья, местами отрывая их от ран. Мегуми чуть сморщился, но даже не вскрикнул — не смог. Перед глазами все поплыло, и парень не понимал как до сих пор оставался в сознании. Поцелуи-укусы в шею не имели ничего общего с той почти щенячьей нежностью, с которой целовал его Юджи несколько дней назад. Каждый укус от Сукуны, точно кричал «теперь ты мой», словно клеймом выбивал все буквы имени. — Еще. Едва Мегуми увидел как Годжо упал замертво, точно марионетка рухнув на груду острых костей, он тут же с яростью бросился на Сукуну, который раскатисто смеялся, облизывая пальцы. Вскочил на ноги, бежал по чьим-то костям, оторванным ошметкам плоти, поднимая вверх прах своих товарищей. Шаман едва помнил, что было дальше, кажется, он рычал, кричал что-то, расширяя территорию из последних сил, чувствуя, как едва получалось дышать из-за сломанных ребер. Но Сукуна не чувствовал опасности, даже если был очевидно истощен после схватки с Годжо. В этот раз он дрался двумя руками, но Мегуми все равно чувствовал, какая между ними огромная пропасть. Сукуна кусал плечи, обводил края открытых ран на груди и почти довольно урчал, слушая, как мелко дышит Мегуми от боли. — Я никогда не смогу насытиться тобой. Сукуна зашел за спину и навис так, что Мегуми не в силах держать тело на весу, рухнул в лужу крови. Парень из последних сил старался держать голову прямо, чтобы не захлебнуться в крови, и не смотреть влево, туда, где был Годжо, но Сукуна с силой вдавил в землю и, зажмурившись, Мегуми повернул голову, чтобы не разбить подбородок. — Смотри на него. Он проиграл твоему Королю и поплатился за это. И так будет с каждым. Мегуми попытался приподнять обратно голову, посмотреть вправо, но Сукуна, вцепившись когтями в пряди, заставил повернуться влево и, растянув веки, вынудил открыть глаза. — Смотри на него. И Мегуми смотрел. Смотрел на бледное лицо, на то, как белые волосы стали красными от крови, и как рука, проткнутая чей-то костью, со скрюченными пальцами тянулась к Мегуми. На губах сэнсэя была улыбка, от которой все скручивалось внутри: казалось, что он жив и одновременно мертв, казалось, что он спит и одновременно больше никогда не проснется. Он словно видел перед глазами двух разных Годжо: того, с кем неделю назад ел моти, и того, кто был повержен. Кровь затекала через нос, через рот, Мегуми жадно хватал воздух ртом, когда Сукуна приподнял его голову вверх, раздвигая пальцами губы. Мегуми послушно облизал пальцы — все равно металлический привкус крови вряд ли уже когда-то исчезнет изо рта. Болело не просто тело, болело все внутри и кладбище из праха в легких жгло не хуже пламени. Болью меньше, болью больше. Если проклятья любят через боль, то, наверное, сейчас Мегуми должен был чувствовать себя самым любимым на свете. Мегуми захлебывался в крови, в боли, от каждого толчка Сукуны тело словно обливало кислотой. Король лишь довольно водил руками по обессиленному телу, цеплял когтями соски и кусал за плечи. — Убей, — молил Мегуми, аккуратно между быстрыми толчками протягивая руку к Годжо. — Убей, — как мантру повторял парень между глотком вязкой крови и рыком Сукуны ухо. — Убей, — Мегуми зацепил дрожащим пальцем холодный палец Годжо, чувствуя как от боли закатываются глаза и наконец-то подступает темнота. — Убей, — лишь губами проговорил Мегуми, закрывая глаза. А Годжо все смотрел кровавыми дырами в теперь вечное пепельное небо, пока Сукуна довольно смеялся над шуткой, понятной лишь ему одному. Начиналась новая эра.