Боги рождаются

      У Плутона и Прозерпины родилась дочь Елафрия, она была светла ликом. Елафрия любила своих родителей, видела, как ее Отец любил мать и страдал, когда она на полгода уходила на Землю, как мать возвращалась и с трепетом припадала к своему мужу, угрюмому властителю Царства мертвых. И ей казалось, что весь мир радуется их глубокому семейному счастью.       Плутон обожал дочь, возможно от того, что характером она была похожа на свою мать. Когда она клала голову на его колени, он перебирал ее шелковые, темные, как ночное небо, локоны и улыбался, как может улыбаться лишь Плутон.       Елафрия часами засиживалась у матери, прося рассказать ее о том, как там — наверху, снова и снова слушая о благоухающих травах, цветах. И о свете.       — Свет — что это? — спрашивала Елафрия.       Прозерпина отвечала, что свет и тепло дает Апполон (Гелиос), он дарит его всем, независимо от того, бог ты или человек, растение или зверь, вода, воздух или земля — все питаются его светом. Солнце неутомим в своем бескорыстном служении всему сущему и ничего не просит взамен.       Девочка выросла и превратилась в прекрасную девушку, ее тонкое бледное лицо, обрамленное волнами темных волос, не было мертвенно-бледным, и, хотя не имело румянца, казалось излучало свет. Глаза ее были изменчивы, то лучились тонким теплым, как прирученным в очаге огнем, то были похожи на тягучую огненную лаву — если попадешь в нее, то могло разъять само существо твое на отдельные атомы. Она не была похожа на нимфу, не была робка, скорее жива и любознательна.       Как-то, обходя по просьбе Отца места, где обитали тени ушедших, повстречались ей Орфей и Эвридика. Елафрия, с удовольствием выслушала их историю. Впрочем, она, возможно, была единственной, кого не коснулась грусть и скорбь, ей казалось, что они вместе — и это очень счастливый финал! В своем рассказе Эвридика не раз упоминала лес, цветы и солнечный свет, говоря, что очень тоскует по этим приятным вещам. Рассказ ее был так красочен, что казалось был пронизан благоуханием. Елафрии очень захотелось узнать — что это? Как это?       Но как проникнуть в мир живых, ведь выходить на землю ей никто не разрешал. «И как мама делает это?» — постоянно размышляла девушка, - "ведь у нее получается, и Отец вынужден соглашаться на это".       Говорить о своем желании Отцу она не решилась, и даже скорее сознательно не стала этого делать, подозревая, что получит четкий и категоричный отказ. Она поведала о своем желании матери, впрочем, Прозерпина и сама давно догадывалась, ибо просьбы рассказать о цветах стали звучать все чаще и настойчивее. Понимая, что дочь все равно от своего не отступит (да и как, если она внучка самого Юпитера), Прозерпина пообещала помочь ей. Она поведала дочери о том, что самое сложное это пройти мимо Цербера, у нее самой есть разрешение от Царя, поэтому Цербер не останавливает ее. Однако, у Плутона есть Шлем, делающий его невидимым, и, если правильно выбрать момент, этот Шлем можно взять на время и таким образом обойти Цербера.       Дождавшись благоприятного времени, Прозерпина вынесла Шлем из покоев Плутона и передала его Елафрии. В напутствие она просила дочь не задерживаться долго земле и не рвать цветы.       Елафрия отправилась по дороге, ведущей в мир живых. Подходя к Церберу она надела Шлем и таким образом прошла незамеченной мимо свирепого пса. Когда она достигла границы двух миров, небо над землей начало светлеть, поначалу почти незаметно, но потом все быстрее и стремительнее — миру являлся рассвет!       Благоухание еще влажных от росы трав дурманило и кружило голову. Светлеющее небо завораживало нежностью красок, глаза девушки стали влажными — то ли от избытка чувств, то ли от яркого, доселе невиданного света. А скорее — от всего сразу.       То, что увидела Елафрия вызвало в душе ее не просто бурю — казалось каждая клетка ее поглощала нарастающий свет и зажигалась новым, неизвестным ей огнем. Но когда на горизонте показался край солнечного диска, девушка замерла как завороженная.       Солнце всходило! Уверенно, не оставляя ночи ни единого шанса.       Обозрев представший его взору мир, Гелиос увидел незнакомую деву, и так хороша она ему показалась , что он шутя коснулся ее щек, они вмиг зазолотились мягким бронзовым румянцем. Гелиос, узрев смущение юной девы, явил Себя ей, рассыпая вокруг лучистые искры. Но сияние его было столь ослепительно, что глаза девушки не могли смотреть на него, и она просила его стать сдержаннее. Гелиос был так растревожен ее юностью и тем, что она бесстрашно излагала ему просьбу, что без возражений сдержал свою природу и явил свой облик мягким свечением.       Никогда она не испытывала такого: одновременно и жАра, на грани сгорания, и блаженства. Однако, необходимо было возвращаться домой.       — Кто ты? — спросил Гелиос. Елафрия рассказала, что она дочь Плутона и Прозерпины и ей необходимо вернуться в Царство мертвых.       — Знаешь ли ты кто я? — спросил Сиятельный, взяв ее за подбородок и слегка приподняв ее голову.       — Ты — Солнце, — отвечала юная дева, так и не подняв на него свои глаза. — Ты так милостив, что даришь жизнь всем, не различая никого.       Таких слов Сиятельный никогда не слышал, ибо его всегда считали заносчивым и эгоистичным. И если благодарили, то лишь манипулируя на его желании слышать хвалебные речи. Но искреннее восхищение вызвало волну удивления и ранее не виданного удовольствия.       Ничего не сказал Гелиос вслед уходящей деве. А в ней все еще звучал его голос. День этот на земле был благодатен! Гелиос чувствовал радость каждой травинки и одаривал землю потоками лучей, нежных, не обжигающих, но ласкающих теплом.       Вернувшись домой, Елафрия не отправилась к матери, а уединилась. Так много нового она пережила, что хотелось побыть в этом, не выплескивая.       Позже, она рассказала Прозерпине о своем путешествии, но всякий раз, слова ее возвращались к одному — к Сиятельному Гелиосу.       В следующий раз Елафрия сама взяла из покоев Отца Шлем и отправилась на землю. Рассвет только занимался, девушка гуляла по полю и вдруг увидела прекрасный цветок с ярко желтыми лепестками, обрамляющими сердцевину, как сияние. И это было так похоже на Солнце, что Елафрия не удержалась и сорвала цветок, в надежде унести его с собой. Она была так поглощена этим занятием, что не заметила, как стало совсем светло — день разгорелся.       Отчего-то ей стало совсем жарко, и это было очень непривычно. Ей показалось, что позади нее — источник невыносимого тепла, она оглянулась и вынуждена была зажмурить глаза. Гелиос стоял рядом, прекрасный и ослепительный! Он с восторгом взирал на девушку, сжимавшую в руках подсолнух. Она, как и в прошлый раз просила его немного унять сияние, но Гелиос не смог.       — Ты сама виною этому, ты так прекрасна, что при взгляде на тебя жар мой лишь усиливается. Так бывает, когда влюблен.       — Влюблен? Что это? — спросила Елафрия? Ничего не ответил Гелиос, а Елафрия бросилась обратно, в подземное царство.       Вернувшись, она прибежала к матери, рассказывая о новой встрече и Сиятельным и восторженно показывая ей цветок, так походивший на солнце. Прозерпина отчего-то не очень улыбалась, а скорее тревожно взирала на дочь. А когда та упомянула слова Гелиоса о влюбленности, совсем погрустнела.       — Что значит быть влюбленным? — спросила Елафрия.       — Когда все внутри поет, и хочется постоянно видеть, слышать, чувствовать кого-то.       — А жар?       — О, да! И внутри все пылает, — ответила Прозерпина. «Значит он не врал» — подумала Елафрия, — «значит он постоянно хочет видеть меня, слышать и чувствовать. А я? Что так влечет меня на землю?» — подумала она, глядя на принесенный цветок.       Истина, которая открылась ей, ошеломила. Да разве она тоже — влюблена? О Боги! Неужели? Ибо даже цветок этот забрала с собой, чтобы не расставаться со Светом даже здесь. Одно смутило ее — она не горит, как Гелиос. Может ее чувства меньше, чем его? Да как это может быть, если...       — А как же я? — спросила она у матери, — во мне все поет, я и не знала, что так бывает. Но я не горю и не сияю!       Прозерпина улыбнулась, она обо всем догадалась, впрочем это было не сложно.       — Рядом с ним мне не просто жарко, я сгораю! И как быть если никто из живущих в обоих мирах не может выдержать его жАра?!       — Всё так, но отчего же так обреченно? — улыбнулась мать, гладя шелковые волосы Елафрии. — Все исправимо, стоит только захотеть.       — Как же, мама?!       — Твой Отец тоже горяч, хоть и несколько по-иному, чем твой возлюбленный. Мой отец и твой дед Юпитер — маленькое Солнце, так что у нас с тобой есть шансы быть рядом с такими, испепеляющими, — улыбнулась Прозерпина. — Я никогда не рассказывала тебе, что ты родилась благодаря зернам граната. Ими одарил меня твой отец в надежде, что я не забуду его и всегда буду возвращаться с Земли. Я и не забыла. Только вместе с этим пробудилось во мне моё «солнце», вспыхнуло любовью и страстью к твоему отцу, так что... как бы не скучала я по своей матери, я всегда возвращаюсь, и возвращение мое – радость, ибо не могу я находится долго в разлуке с Повелителем подземного мира. Желание, чтобы я не забывала о нем — исполнилось, да не просто — я горю любовью и страстью к нему.       — Так вот, продолжала Прозерпина, — гранат и твой плод, а значит и тебе поможет, хотя тебе и сложнее придется. Сиятельный твой горит открытым пламенем, такова его суть и он не изменится. Меняться придется тебе самой, но тебе это по силам. Гранат разбудит дремлющее в тебе твое «солнце», но придется не просто носить его внутри, тебе необходимо будет проявить его, чтобы создать баланс внутреннего и внешнего. Тогда пребывание рядом с жаром Гелиоса не будет для тебя мучительным или смертельным.       И вот, мать принесла Елафрии плод граната. Разломив его, она выбрала несколько крупных, похожих на капли крови, зерен и дала их дочери. Вкусив их, Елафия испытала блаженство — горячие потоки разливались по жилам ее, разбегались струйками по щекам, рукам и ногам, даря тепло. Это немного напоминало ее встречи с Сиятельным, когда жар захлестывал, но всё же иначе — этот огонь был внутри нее. Он все накалялся, так что казалось разорвет изнутри.       Елафрия с тревогой посмотрела на мать. Что же делать? Ее просто испепелит ее внутреннее солнце. «Ты должна проявить его», — вспомнилось Елафрии. Но как? Вместе с вопросом пришел и ответ, как будто только и ждал, чтобы войти в ее мозг, как призыв к действию. «Идти к нему самой и самой сказать обо всем, что сжигает ее».       Прозерпина улыбнулась, как будто все это услышала и протянула уже принесенный из покоев Плутона Шлем. Схватив Шлем и наскоро поцеловав мать, Елафрия бросилась в путь. Благополучно миновав Цербера, она вновь оказалась на границе миров.       Было еще темно, девушка огляделась. Небо начинало бледнеть, а цветы и травы вновь сводили с ума. Она пустилась по полю быстро и стремительно, будто выпущенная из лука стрела. Ветер приятно холодил кожу, так что немного становилось легче. Вот, еще чуть-чуть и край Солнца показался над горизонтом, всего тоооненькая полоска, но она росла, росла с каждым мгновением, а дева все бежала и бежала навстречу, неотрывно глядя на растущую полоску на горизонте, будто боясь опоздать. Наконец солнечный диск поднялся над землей и ослепительный Гелиос предстал перед Елафрией во всем своем великолепии!       Она не раздумывая бросилась к нему; смущение ее испарилось, как будто иссохло от внутреннего жАра. Обхватив руками его шею, она воскликнула: «Я люблю тебя!» и прижалась головою к его плечу.       В этот миг, она почувствовала, как ее внутреннее «солнце», пронзив ее кожу, сначала тонкими электрическими искрами, потом захлестнув горячей волной выплеснулось наружу. И пламя это слилось с пламенем того, кто прижимал ее все крепче и крепче. Все, кто в то утро наблюдали восход клялись потом, что Солнц на небе было два!       Вселенная изменилась.