утопия

      — скажи, пожалуйста, что у вас такие за особенно нежные отношения с майотом?

ляхов и сам не знает.

и понимает, что это вообще не дружба, и никакой он ему ни «брат», ни «сын». он любит артёмовы тонкие руки на своём теле; когда они гладят ласково по спине и бегают нежно от одной родинки до другой, проводя кончиками пальцев по каждому позвонку, доводя медленно до мурашек, а на ушко слышит утешающее, слащавое «я рядом» во времена его кошмаров. любит, когда тёплые губы никитина успокаивающе оглаживают его висок, щеку, ямочку под подбородком. гриша даже не задумывается, о чём могут подумать пацаны, ведь дверь никитина – нараспашку. ему плевать, такие мысли даже не посещают разум в момент их симбиоза, хочется лишь как можно дольше ощущать контраст тел, шершавый язык, убаюкивающий сладкий голос над собой. любит, когда артём может сказать что-то охуительно-грязное резко при всех – неважно фристайл очередной или история, а грише остаётся только отвернуться, чтобы никто вокруг не заметил его алеющее лицо, прячущееся за худыми ладонями, хотя он бы смог списать это на то, что перепил вновь или панкреатит так (не)вовремя вдарил, но сейчас это неважно, ведь все мысли затмевает хрипловатый голос тёмы. ляхов деловито кепку на макушке поправляет и прижимает к себе никитина «по-дружески» за плечо, выкрикивая чарующе рьяно «это мой малой, усекли?». любит, когда они одни в доме магнума с раннего утра. все на какой-то дичайшей тусовке, а они в пять утра на кухне встречают рассвет. тёплый-тёплый, означающий, что сегодня они могут не отказывать себе в своих действиях. артём улыбается и болтает ногами из стороны в сторону, сидя на кухонном столе. наверное, каждый из жильцов уже высказывал никитину о том, что не стоит так делать, но ради горячих гришиных поцелуев – можно и наплевать на чужие выговоры ненадолго. не давали друг другу спать всю ночь, шептались о сокровенном, выдыхали имена друг друга горячо и любимо. его глаза – море ляхова, где он плавает чуть ли не каждую секунду. гриша зарывается ладонью в потрёпанные волосы никитина, его лицо озаряется в полосах солнца, миловидные черты играют в такие моменты по-новому. притягивает к себе своими тёплыми руками и прячется лицом в обнаженной груди ляхова.       — почему они не могут так уезжать каждые выходные? — бормочет никитин, случайно касаясь губами медовой кожи, — я успеваю соскучиться.       — дурачок, — мычит гриша, наклоняя голову, и утыкается губами в макушку пшеничных волос, счастливо вытягивая уголки рта, пока тот не видит, — я тоже скучаю. любит, когда артём сам наклеивает яркий пластырь на щеку, заклеивая последствие панкреатита, но знает, что ему он нравится любым. он бы даже и не прятал его болячки – здоровее будет, ему это всё так не принципиально, но гриша упрямо заверил, что так надо. никитин ласково обводит ладонями лицо напротив, нашептывая «тебе не нужно прятать себя», и смотрит влюблёнными глазами, которые словно в пиксельной игре отражают портрет гриши в зрачках-сердечках. любит, когда с никитиным на студии вдвоем валяются на диванчиках ночью – пытаются отдохнуть после работы над музыкой, но материала недоработанного – куча. на фоне играют как раз неизданные отрывки треков, он напевает знакомые мотивы себе под нос и крепко обнимает артёма под рёбрами, пальцами шастая по коже под мягкой кофтой, пока тот руками дрожащими укладывает стафф на папире, а после и скручивает аккуратно, хлопая рефлекторно по карманам. гриша времени не теряет, свою зажигалку с диванчика подбирает и с первого щелчка поджигает. делят косяк на двоих, иногда выдыхая дым в лица друг друга, а потом смеются.       пацаны, да это моя утопия, как ещё по-другому то, — думает ляхов, после с улыбкой поднимает взгляд на интервьюеров.