В душе у Нико всегда туманно.
Здесь, стремясь ввысь и съедая солнечный свет практически полностью, переплетаются ветки сосны и пихты. Здесь влажно, сыро и зябко, а ещё холодно, но но не так, как бывает от ветра, а совсем по-другому: застлый воздух пробирается внутрь лёгких и оседает постепенно сгущающейся дымкой, стоит сделать лишь малейший вдох. Витающий среди деревьев запах хвои, пихты, земли, мха и можжевельника впитывается в ткани лёгких вместе с позёмным туманом, пронизывает и пропитывает насквозь любого, кто окажется в самой гуще этого леса. Здесь давно не было видно ни животных, ни птиц, ни даже насекомых, но Нико точно знает, что они есть — угадывает по стрекочущим звукам и отдалённому уханью, хотя не может угадать даже время суток. Нико бродит здесь часами, а иногда даже вечностями — в необыкновенно бессонные ночи, когда солнце встаёт, не успев сесть, и когда садится, не успев встать. Моиланен не доверяет местному солнцу, и не только потому, что его лучам едва ли хватает сил дотянуться до вялых гниющих листьев этого леса — скорее, потому, что этого солнца он никогда не видел. Небо здесь всегда затянуто дождевыми облаками, клубящимися, как дым от последних затяжек, и Нико молится, чтобы началась гроза, гром, ливень, град, чтобы небо взорвалось и выдало все природные аномалии разом, чтобы наконец-то громыхнуло и ожило, чтобы рассеялось и засияли дождевые капли на слабеющих лучах греющего солнца. Нико молится, но его молитвы который год держит плотный купол из хвойных ветвей. Нико делает еще один глубокий вдох и жалеет о том, что в таких местах не растут лимоны — для полного антуража не хватает чего-то горько-кислого — но сразу же отгоняет эту мысль, понимая, что под таким серо-зелёным напором лимонное дерево будет смотреться как нелепое жёлтое пятно, а на самого Моиланена подействует, как действует на быка красная тряпка. Нико собственными силами уничтожил бы этот лимон, не раздумывая и секунды, но сосны, ели и пихты он тронуть не в силах. Как и можжевельник.***
— Да ёб твою мать, Йоонас, снова?! Йоэль кричит, скорее, просто чтобы покричать на Порко, который умудряется второй день подряд опрокидывать бутылку с пивом. Йоонас смеётся и отмахивается, потому что самая страшная из проблем — светлое нефильтрованное на запятнанном ламинате — для него не представляет никакой важности, и Нико, большим и указательным пальцами потирая переносицу, удивляется этому: в арендованной импровизированной студии повсюду валяются бумажки с нотами вперемешку с текстами песен, а Йоонасу удается пролить пиво чуть ли не на единственную пустую поверхность, что действительно создается впечатление, будто это нарочно. Олли, цокнув и закатив глаза, потащился куда-то за тряпкой. — Че, снова не выспался? — Томми, вставший из-за ударных, с ходу упал на диван к Нико и вытянулся, точно кот. — Да не, нормально, — пожмурившись, Моиланен глянул в окно, куда настойчиво пробивались палящие лучи июньского солнца. — Просто ещё чуть-чуть, и эта жара меня с ума сведёт. Томми согласно хмыкнул, но не ответил, а Нико и не хотелось продолжать: хотелось, чтобы было попрохладнее, и задремать часа на полтора. — Парни, может, хотя бы после шести будем собираться? Посидим до часу-двух, если надо будет, но, блять, точно не вот так, — Йоэль заострил взгляд на них с Томми, и Нико это почувствовал, но даже одним глазом не взглянул в ответ. Он, не открывая рот, пробурчал что-то отдалённо похожее на «угу», и лениво повернул голову набок. Недостаток сна в совокупности с жарой забирали своё, и даже кондиционер, не работающий на полную мощность только потому, что прямо под ним находилась барабанная установка Томми, не помогал, казалось, ни на йоту. Алекси, попивавший всё это время прохладную водичку, прервал свою работу над очередным семплом и на удивление бодро взглянул на представшую перед ним картину. — Всё, короче, расходимся, мы сегодня не в духе, — Хокка с каждой секундой раздражался всё больше, — как вообще нам продолжать, если второй вокалист за весь день ни одного предложения внятно не сказал? Нико шумно выдохнул. Ссориться с Йоэлем не хотелось, да и не было смысла, ведь тот по-своему оказался прав. — Тогда завтра в шесть? — Да. И захвати с собой кофе или энергетик, что больше нравится. — Боже, блять, какой же ты южный, — рассмеялся Нико, покидая импровизированную студию и взмахнув рукой на прощание своим ребятам. Воцарившаяся в студии тишина, казалось, никого не поразила. Йоэль открыл новую бутылку и сделал три громких глотка, Алекси вновь надел наушники и продолжил заниматься семплом, а чувствовавшие себя между двух огней парни лишь смиренно пожали плечами.***
Хвойной моросью и гнилыми листьями лес не заканчивается. Чуть дальше, где, казалось бы, останавливается всё, вплоть до пространства и времени, берёт своё начало поистине вечное — вода, и Нико это знает. Он слышит плеск волн настолько громко и отчетливо, что это происходит даже днём: когда бежит вода из-под крана в ванной, когда огромный грузовик с водой проезжает по улице и поливает раскалённый асфальт, когда мерчандайзер в магазине выставляет бутылки «Боржоми» на прилавок и даже когда Йоонас проливает пиво Йоэля на пол — каждый плеск отсылает Моиланена туда, куда он абсолютно точно ни разу не заходил. За последние недели шум волн посреди чащи леса стал в разы громче, и это чертовски пугает Нико. Он чувствует, что волны наступают со всех сторон, он слышит, как они обходят его кольцом, намеревающимся со дня на день замкнуться, он понимает, что от воды бежать бесполезно, но и навстречу ей не идёт. Моиланен вновь набирает полные лёгкие тумана и, игнорируя все потуги водоёма позвать его, стоит на месте, мечтая о шторме. Шторм всё не приходит, зато мха, растущего, как ни странно, на южной стороне у корней деревьев, с каждым разом становится всё больше. Нико может разглядеть следы плесени на растущих там же мелких грибах, но предпочитает не заглядываться на такие виды и лишь пинает промокшие листья, зачерпывая серыми кроссовками отсыревшую грязь. Листья тихо шуршат и одним спрессованным пластом падают наземь, запах влажной почвы деликатными нотками смешивается с запахом леса, и Нико поражается тому, как обостряются его чувства в ночи.***
Уже вторую неделю Нико сидит на студии с энергетиком, и, надо признать, это прилично помогает в написании текстов, но голос его подводит чаще. Парни перестали задавать Моиланену вопросы, ровно как и давать какие-либо советы, ведь тот на любой вопрос о своём состоянии машет рукой и грешит то на жару, то на бессонницу. Время близится ко второму часу ночи, и, пока Олли роется на столе в поисках ключей от дома, Йоэль и Нико сидят друг напротив друга и молча смотрят, ведь спорить уже сил нет: рифма не идёт, смысл теряется в дебрях эпитетов и метафор, а Йоэль порядком устал возвращать Моиланена в сознание и настраивать на работу. Матела захлопывает дверь, громко попрощавшись с двумя оставшимися друзьями, и Хокка позволяет себе с рыком выдохнуть, пиная пустую жестянку из-под энергетика. Он наперёд знает все ответы на вопросы, которые не успел даже сформулировать — не то, что задать, но пускать и дальше всё на самотёк представляется опасным. — Слушай, может, тебе домой сгонять на пару дней? В мини-отпуск, развеяться, — Йоэль присаживается на пол рядом с Нико, вытягивает руки на подогнувшихся коленях и смотрит на стену напротив, где стоит старый синтезатор. — Подышишь воздухом, прогуляешься, развеешься, в конце-то концов. — Я больше не могу так дышать, — словно в трансе отвечает Моиланен. Уже в то же мгновение он чувствует себя до неприличия тупо, как проболтавшийся о великом секрете ребёнок, хоть краем сознания и понимает, что Йоэль не будет осуждать — слов не вернешь. Хокка вздыхает, понимая всю нелепость ситуации, и тактично молчит лишь потому, что не знает, как правильно на это реагировать. Он тоже устал быть для Нико отрезвителем, а не другом — он хочет говорить, шутить и смеяться в перерывах между репетициями, но никак не щелкать пальцами перед носом у задремавшего Моиланена каждый час, страшась сказать что-то не так и остаться извергом в глазах друга. Хотя Нико ни за что не посчитал бы Йоэля таковым. Они сидят в тишине. Третий час наступает, июньское небо вновь начало приобретать светлые оттенки, и Нико чувствовал, что с минуты на минуту это начнёт его изводить. Это начнёт изводить его даже до того, как он успеет добраться до дома, хотя квартира находилась буквально в двадцати минутах от студии, и будет изводить до следующего заката. Йоэль молча дергает темно-русую прядь Моиланена, медленно наматывая её на указательный палец, затем выпуская из рук, и вскоре вновь повторяет это действие. Он неделями наблюдает, как под глазами Нико темнеют синяки и всё больше проявляются морщины, как сильнее и сильнее худеет его лицо, чётче и чётче проступает кадык и явнее виднеются ключицы. Йоэль бы и сделал что-то, если б мог, но ведь Нико, падла, чересчур самостоятельный, и даже на словах поделиться происходящим не хочет. — Давно уже? Нико ухмыляется, словно его самого вырвали из контекста. — Ты не поверишь. Он приходит домой, когда уже начинает светать. Залетает в ванную комнату, наспех плещет водой из крана раковины прямо на лицо, чтобы напрочь смыть пот, пыль, грязь сегодняшнего дня и нечаянные прикосновения Йоэля, замеченные, кажется, только самим Нико. Парень отчаянно старается не отрывать взгляд от раковины, не поднимать голову чуть выше, к зеркалу. «Посмотри в зеркало, и ты увидишь, как я смеюсь над тобой», — плещет море внутри его собственного леса, но Моиланен настойчиво заглушает этот плеск, выкручивая вентиль крана до упора. По пути к спальне он скидывает одежду и тут же пластом падает на кровать, истощенный и уставший, и с досадой понимает, что опоздал: сквозь большое окно видно, что солнце уже начало будить город, а значит, быстро заснуть не получится. Впрочем, как обычно.***
Говорят, что животные первые чувствуют опасность, и, стремясь сохранить свои жизни, убегают от эпицентра катастрофы заблаговременно до её наступления. Нико считает, что это частично объясняет усиливающийся с каждой ночью плеск воды и пропорционально стихающий клекот каких-то суровых северных птиц. Как ни странно, на протяжении нескольких лет Моиланен видит один и тот же сон с одним и тем же лесом. Лес стал настолько родным и привычным, что ощущать его в повседневном — дневном — мире уже не кажется чем-то из ряда вон выходящим или ненормальным. Вероятно, поэтому он никогда не испытывал особого желания делиться таким простым и понятным явлением, как сон. По крайней мере, до этого момента. Нико который раз втянул в лёгкие густой белеющий туман, и вновь почувствовал грязь, пихту и можжевельник. Он сделал шаг — первый, пожалуй, осознанный шаг в этом лесу, и оглянулся, опасаясь, что пространство отреагирует на его движения, как реагирует вода на брошенный камень — бликами, искажениями и плавными головокружительными волнами. Но зазубренный за долгое время пейзаж остался таким же, как всегда, лишь низовая белёсая пелена щекотала воздух своей прохладной влажностью. На коже Нико выступили вполне осязаемые мурашки. Он судорожно выдохнул, ощущая явственное желание показать это место кому-то. Привести сюда, в серую темную реальность хоть одну живую душу, сказать: «Смотри, всё это помещается в моих лёгких», и больше никогда не произносить ни слова вслух об этом месте. Он ждёт, но видение не расступается и не меркнет, не теряется из памяти и не сменяется иным. Лишь стрекот насекомых постепенно стихает, уступая водному шуму, и тогда Моиланен понимает: что-то непременно произойдёт. Нико не верит в вещие сны, реинкарнацию, переселение душ и параллельные миры, но, отключив будильник и разлепив опухшие глаза, он не может встать — где-то в районе диафрагмы, чуть повыше, дыхание перехватывает затхлый запах гнилой листвы с пикантными нотками ели.***
Йоэль уверен на все сто и даже больше: им давно следовало заглянуть в местный бар, больше напоминавший рюмочную, и развеяться. Только им вдвоём, двум голосам группы, ментальная связь которых, похоже, ослабла с наступлением лета — растаяла под напором необыкновенной для этих мест июньской жары. Нико припоздал и застал блондина одного за барной стойкой, попивающего прозрачную жидкость с кубиками льда и долькой лимона на бортике граненого стакана. Они проболтали какое-то время о вопросах нового альбома, фанатах и прочих прелестях начинающей музыкальной группы прежде, чем Моиланен хлебнул у Йоэля из стакана. И тут же выплюнул. Прямо на пол бара. Обжигающий алкогольный напиток с пикантным кислым привкусом лимонного сока остался на языке, и Нико, не скрывая отвращения, поморщился. Сердцу потребовалось пропустить несколько ударов, да так, что парень чувствовал, как кровь пульсирует у него в висках, чтобы лёгкие вновь смогли сделать глубокий вдох. Нико откашлялся и поднял взгляд: ничуть не удивлённые, но сочувствующие серо-голубые глаза Йоэля, застеклённые от опьяненного состояния, ловили каждое движение Моиланена. — Что это, черт подери, было? — цедит сквозь зубы Нико, надеясь избавиться от въевшегося привкуса. — Как обычно — джин, — пожимая плечами и забирая граненый стакан из рук друга, отвечает Хокка, и залпом допивает остатки. Нико давно не пил джин, но уверен, что туман из его снов на вкус был бы такой же: настолько же терпкий и обжигающий, несмотря на низкие температуры. Моиланен смотрел в глаза Йоэля, надеясь найти ответ на простейший вопрос «почему?», но Йоэль вопроса не понял и лишь закусил алкоголь долькой лимона. Тогда Нико тоже решил пить. Пиво, биттер, водка вперемешку с редбуллом — он надеялся довести себя до вертолетов, чтобы лечь и заснуть без памяти, а с утра ловить приходы от похмелья в виде тошноты, головокружения, интоксикации. Он хотел клясться себе в том, что это был последний раз, когда он так напьется, но желанное опьянение, казалось, не приходило — то ли хитрый бармен разводил парня и разбавлял напитки, то ли сегодня просто был не его день, но засыпал Нико хоть и рядом с матрасом в квартире Йоэля, но вполне в сознании.***
Море сегодня, как ни странно, стихло. Не было слышно ничего, и это, пожалуй, оказалось даже хуже, чем настойчивый плеск воды. Нико не понимал, почему не взаимодействовал со своими снами прежде, но находиться в тишине представлялось невыносимым: мысль о том, что он оглох — и здесь, и в реальной жизни, как это было с лесным запахом — появилась внезапно, точно клякса с перьевой ручки. Оглохнуть — значит, умереть как музыкант, отказаться от звучания всех инструментов на свете, отказаться от карьеры, мечты, отказаться от группы и от их с Йоэлем звучания в унисон. Нико боялся умирать.И тогда он побежал.
Он бежал не оглядываясь, зная, что лес не пропадёт, а только наоборот — затянет его глубже, как водоворот затягивает силящиеся выплыть корабли, но бежать не переставал. Туман настойчиво прятал пружинящие хвойные ветви, больно хлеставшие Нико по лицу, путавшие волосы и цеплявшие одежду, скрывал крепкие, защищенные сырой листвой корни и заставлял Моиланена бежать напролом, сквозь словно из неоткуда взявшиеся кустарники. Нико падал, но не слышал ни звука, поэтому рывком поднимался и бежал дальше, пока не увидел свет в конце. На обрыве, усыпанном тяжелыми острыми булыжниками, сидела фигура, и смотрела вдаль: туда, где серая водная гладь сливается с таким же серым облачным небом настолько естественно и органично, что линию горизонта невозможно разглядеть даже при всём желании. К Нико вернулся слух, но на ураган, шум воды, крик зверей и прочее, чего он так страшился, не было и малейшего намека — лишь мелодично разбивающиеся о камень волны и тяжелое человеческое дыхание. Этот взгляд Нико узнал бы из миллионов. Йоэль смотрел на него тяжелым взглядом серых глаз так, будто ждал этого момента с самого первого дня, как только Моиланен впервые вдохнул полной грудью тяжелый можжевелово-хвойный воздух. Нико сделал один шаг вперёд, и тут же осёкся, не в силах портить вселенную, которую, может, и создали для него, но частью которой он определённо так и не сумел стать. Йоэль — тот самый южный Йоэль, мечтавший о концертах на жарких калифорнийских пляжах с бутылками холодного пива и толпой полураздетых фанаток — сейчас так естественно смотрелся среди одиноких серых скал, что казался миражом или может даже сиреной, чем-то мифическим, иллюзорным, созданным специально для того, чтобы обмануть Нико, заманить в ловушку и утащить на самое дно. Или обратно в гущу леса, к туману. Моиланен не хотел делать больше ни единого вдоха, зная, чем пахнет местный воздух — точно не свежей солёной морской водой, как хотелось бы. Но ноги сами понесли его к краю, и вот, спустя несколько мгновений, Нико сидит рядом с другом. В серых глазах нет огня, там лишь отражение бескрайнего водоёма, что сейчас находится перед этими двумя, и Нико не покидает ощущение, что он всё разрушил. Что он сам — та иллюзия, та ловушка, потащившая их группу вниз, что он позволил парням положиться на него, а затем потух, потушив заодно и своих друзей. Что даже Йоэль, державший их в тонусе всё это время и до последнего веривший в лучшее, не смог испарить его сомнения, зато Нико очень даже смог погасить его энтузиазм. Нико узнает глаза Йоэля из миллионов, но этот взгляд он предпочел бы даже не знать. Впервые за всё время здесь Нико почувствовал что-то горячее — солёные слёзы бежали по его щекам.***
— Нико, ты слышишь? — второй шлепок пришёлся на другую щеку Моиланена. — Просыпайся, блять! Очнись! Нико открывает глаза и мало что понимает. Он наугад перехватывает чужую руку и в секунду переплетает пальцы со своими, невнятно бормоча извинения и обещания исправиться. Когда заплаканный Нико в пьяном бреду тыкается ему в плечо, Йоэль теряется и не знает, что сказать, отчего лишь поглаживает голову Моиланена свободной рукой, наматывая прядь тёмно-русых волос на указательный палец. В его голубых глазах отражаются маленькие огоньки, хоть за окном и беспросветная ночь.