Вылечить душу

***

Приглашение — маленькая бархатная карточка с гербом королевской семьи — выскальзывает из рук Азирафаэля и неотвратимо планирует прямо под юбку знатной дамы, стоящей перед ним. Он замирает, ожидая, что кто-нибудь заметит его конфуз, но никто больше на него не смотрит — с тех пор, как он ступил на порог, его уже смерили несколькими десятками непонимающих взглядов, и Азирафаэль совсем их в этом не винит. В роскоши дворца он чувствует себя подавленным, ему стыдно за свое скромное платье перед роскошными придворными, и вполне логично, что никто из них не считает, будто он имеет право здесь находиться. Но его ведь пригласили! Правда, его приглашение… Азирафаэль снова косится на пышную сатиновую юбку, украшенную золотом, — дама твердо стоит на ногах и не собирается сходить со своего места, с ожидающим волнением глядя на двери, из которых должен появиться монарх. Никаких шансов, что он сможет достать приглашение, не потревожив женщину, у него нет, а лезть под юбки к знатным дамам он перестал с тех пор, как ему исполнилось три года. Азирафаэль не очень хорошо помнит свое место, но тихонько пробирается ближе к королевским тронам, пока пустующим; на него смотрят с тем же растерянным недоумением, когда он переходит дозволенную линию, за которой могли стоять придворные неблизкого королевского круга, но никто не говорит ему ни слова. Он чувствует, что на него смотрят, знает, что все эти взгляды ждут представления и никто из них от него не откажется, но Азирафаэль не был тем, кто его им предоставит. Его позвали, он очень нужен. В этом он совершенно уверен. Его взгляд случайно скользит по месту, которое отведено принцу, и тут же скромно опускается в пол, потому что как раз в этот момент двери распахиваются, являя придворным короля и королеву. Азирафаэль тут же поспешно опускается перед ними в глубоком поклоне, преклоняя колени, почти касаясь ими пола. Он знает, что занимает место, которое ему не полагалось занимать, но в личном послании утверждалось, что дело срочное, а Азирафаэль никогда не нарушал приказы короля. Азирафаэль чувствует, что король останавливается прямо над ним, ощущает его взгляд — силится не поднять голову, не поддаться любопытству, ведь он никогда не видел короля и горит желанием разглядеть его лицо. Но он держится и благодарит свою силу воли за это решение. В зале воцаряется необычное молчание. — Позвольте представить Вашему Величеству лекаря с Юга Алтории, которого Вы так желали увидеть, — раздается над Азирафаэлем голос королевского советника, с которым он уже имел честь разговаривать сегодня утром и который, в общем-то, и вручил ему приглашение на этот прием. Азирафаэль поднимается, одновременно осмеливаясь взглянуть на короля. Монарх смотрит на него пронзительным взором ярких фамильных желтых глаз и слегка хмурит брови, будто ожидает, что Азирафаэль мгновенно проявит какие-то признаки своей гениальности, и под взглядом этим ему становится очень неловко. — Вы можете идти, — король взмахом руки отзывает свиту придворных и куртизанок, столпившихся вокруг него, и указывает тростью в грудь Азирафаэля. — А с Вами я желал бы побеседовать. Азирафаэль покорно склоняет голову чуть ниже, кивая, и выпрямляется, когда мужчина проходит дальше, вперед, сначала к трону, потом — за него, к окнам, оставляя жену с гостями. Он давит в себе порыв позорно сбежать и сглатывает появившуюся в горле горечь — делает первый шаг навстречу королю и тут же реагирует на его голос, как на призыв пройти к плахе, ускоряя шаг. — Мне жаль, если я оторвал вас от важных дел, — тон его голоса, глубокий, уверенный, не бархатный — почти тяжелый на фоне музыки и всеобщего шума, и Азирафаэль первые несколько секунд просто вслушивается в его тембр, привыкая. — Но никто из придворных врачей больше не может помочь мне. — Я буду рад оказаться полезным Вам, — скромно произносят его губы раньше, чем он успевает хотя бы обдумать сказанные ему слова, но король благодарно кивает ему и отворачивается к окну, за которым темными пятнами мрачнеют сумерки — где-то на фоне черных деревьев мелькает солнечный луч и через мгновение их общего молчания окончательно исчезает за горизонтом. Азирафаэль молчит, позволяя собеседнику собраться с мыслями, а себе — с силами, и это единственное, на что он сейчас способен. Холодный осенний ветер из-под приоткрытого окна касается его кожи, но Азирафаэль не позволяет себе даже повести плечами, просто прислушиваясь к всякому шуму, который его окружал — шевеление листьев под легкие дуновения на улице, ноты мелодии, затронутые струнами скрипок, и тяжелое, мрачное дыхание мужчины рядом с его рукой. — Мой сын, Энтони, — начинает он, не отворачиваясь от окна, и Азирафаэль замечает, как его пальцы сжимают край тяжелой ткани занавески, закрывающей часть окна. — Болен. Не желает лечиться и не слушает меня, как бы сильно я его ни умолял, — он поворачивается к Азирафаэлю, и его глаза, яркие, как солнце, почти ослепляющие, обжигающие, кажутся ему особенно печальными. — Я хотел бы, чтобы вы разобрались, в чем причина его нежелания, и выяснили, что это за болезнь. Он еле дышит, слабеет на глазах. Это может зайти очень далеко. Азирафаэль мало себе представляет, как ему убедить принца лечиться, если, по-хорошему, ему нельзя было даже приближаться к нему без представления. Он хочет спросить у короля, где его сын, но полагает, что это было бы неуместно — если бы Его Высочество желал, чтобы Азирафаэль приступил немедленно, его не пригласили бы на прием. И тем не менее… — Как вам будет угодно, сир, — едва способный выдавить из себя хоть звук все же довольно четко говорит Азирафаэль, потому что знает — король не любит нерешительных людей. — Если позволите… Хотелось бы понять, знает ли Его Высочество, для чего я был приглашен? Как мне вести себя в его обществе? — Не знает, — тут же отвечает тот, резко дергая рукавом и задевая им стоящую на деревянном подоконнике небольшую вазу с чуть подвявшими полевыми цветами. — И не должен. Он не желает видеть врачей, пытается убедить меня, что ему это не нужно, но я же отец, — он снова смотрит на Азирафаэля, но теперь твердо, уверенно, почти строго. — Он не понимает, к чему это все может привести. Если спросит, скажите, что вас пригласил я, по старым связям, как хорошего друга семьи. Понятнее не стало, но Азирафаэль не смеет уточнять. Подобные вопросы можно было решить с советником, но было кое-что, что ему точно следует сказать Его Высочеству, и Азирафаэль чуть сжимается, когда понимает, что понятия не имеет, какую реакцию ожидать. Он смотрит в окно, на темнеющий в увядающих лучах заката сад, когда король снова отворачивается, и делает глубокий вдох, ступая в незнакомые ему воды. — Сир, есть только одна просьба, — тихо говорит он, опуская подбородок. — Если я желаю, чтобы Его Высочество мне открылся, я должен быть с ним также откровенен и честен, как требую от него. Если позволите, я бы не стал лгать о своей близости к королевской семье, сколь бы лестной мне ни была мысль об этом. Король вновь переводит на него взгляд. В нем будто бы вспыхивает удивление, но тут же прячется за привычной маской. Азирафаэль склоняет перед ним голову и начинает считать про себя до двадцати — говорить он больше не имеет права, но если выждать некоторое время, то ему могло повезти. Но король опережает его намерения, невесомо касаясь его плеча. — Вы мудры, — глубокий голос короля отзывается в груди непривычной вибрацией трепета. — Делайте то, что посчитаете необходимым. Не разочаруйте меня, и я дам вам титул и земли, а вашей супруге всегда будут рады при дворе. — Благодарю Вас, сир, — тихо отвечает Азирафаэль, присаживаясь перед королем в поклоне. Когда он выпрямляется, монарх указывает изящным набалдашником своей трости в окно, на погруженный в тени сад, и Азирафаэль послушно переводит взгляд. Он смотрит за окно так отчаянно пристально, зная, что просто обязан был увидеть то, что показывал ему король, что у него начинают болеть глаза. Но наконец он и в самом деле замечает одинокую фигуру в обильно украшенной цветами и плющом беседке, и его пронзает понимание. — Мы даем Вам разрешение покинуть прием, — король больше не смотрит на него, но Азирафаэль чувствует его несгибаемую волю, даже не глядя ему в глаза. Он сразу понимает, что имеет в виду Его Величество, и, поблагодарив, отступает назад, вновь склоняясь в поклоне. Он поворачивается к нему спиной только когда оказывается почти у самых дверей — выскакивает в пустующий темный коридор, глотая прохладный воздух, как избавление, и впервые за весь вечер чувствует себя способным вдохнуть. Воздух на улице холодный, почти ледяной, и Азирафаэль невесомо касается плеча пальцами, пытаясь понять, как скоро он начнет замерзать настолько, что это станет важно, и поспешно убирает руку, делая шаг вперед — темная фигура, прислоненная спиной к толстой, темной от ночи колонне кажется почти болезненно сгорбленной, но стоит Азирафаэлю подойти ближе, как эта мысль рассеивается, оставляя только удивленное восхищение. Парень поворачивает в его сторону голову, окидывает его хмурым, недовольным взглядом и сразу отворачивается, не проронив ни слова. Азирафаэль замирает, не зная, как ему поступить, как начать с ним разговор и имеет ли он на это право. Но он знает, что молчание не всегда говорит лучше слов и совершенно уверен, что принц не заговорит первым. — Его Величество пожелал, что я должен найти вас, — тихо говорит Азирафаэль, боясь, что голос его потонет в глубоком шелесте ночи. Принц никак не реагирует, и Азирафаэль добавляет: — Я позволил себе такую дерзость, ведь это лучше, чем стоять в удушающем зале на виду у всех. Ему кажется, что принц уйдет, что он разрушит все до того, как вообще сумеет наладить с ним контакт, и на его семью падет королевская немилость, но он вдруг поворачивается к нему. Азирафаэль замечает в темноте, нарушаемой лишь ярким светом от высоких окон с зала, его глаза — теплые и умные. — Что ж, вы нашли меня, — по губам принца скользит усмешка. — Теперь вас ничего не связывает и вы можете заняться своими делами. Принц отворачивается, и Азирафаэль поджимает губы. Он чувствует неприятие, исходящее от собеседника, его почти злость на то, что его одиночество нарушили, и у него всего один шанс, чтобы заинтересовать его. Всего один. И тратит он его совершенно бездарно. — Я никогда прежде не был при дворе, — невпопад отвечает Азирафаэль. — Все, что наполняет это место, ново мне и пугает меня. Ночь и сад намного привычнее. — Вас никто не прогоняет отсюда, если вы на это намекаете, — отвечает тот, не поворачиваясь к нему, и Азирафаэль находит в себе смелость подойти к нему ближе, в беседку, к ее широкому, бетонному забору, на котором сидел парень. — Я бы не посмел делать подобные намеки, Ваше Высочество, — говорит Азирафаэль намного тише, поворачиваясь к нему лицом и тут же смотря в ту сторону, куда был устремлен его взгляд. Бушующая, темная, плотная стихия — океанские волны, накатывающие на высокий мыс, дальше, за пределами сада и его невысоким забором, но достаточно близко, чтобы было видно белую пену в середине черного полотна и слышно биение воды о камень. Азирафаэль замирает, забывая, что должен был делать, и просто слушает, позволяя морскому, соленому воздуху завладеть легкими и коснуться лица мелкими, принесенными ветром ледяными каплями. Здесь спокойно. Азирафаэль почти не чувствует, что они находятся во дворце, что за спинами у них — шумный бал, что где-то за пределами их беседки есть иная жизнь. Совершенно новое, непривычное чувство, одновременно увлекающее в разум и отрезвляющее до дрожи — Азирафаэль почти забывает свое имя во власти спокойствия, когда вдруг чувствует на себе заинтересованный взгляд и немного дезориентированно смотрит на принца, внимательно его осматривающего. — Не нужно титулов, — произносит вдруг он низким голосом, едва слышно, так мягко, что эта мягкость стелется перед ними океанским дном. — Я не люблю, когда ко мне так обращаются, и не позволяю делать этого прислуге. Разве вы не знали об этом, когда ехали на бал? Просто Энтони. — Слухи ходят разные, — Азирафаэль пожимает плечами, стараясь не отводить взгляд, но он научен, что смотреть в глаза королевской семье неправильно и не может избавиться от ощущения, будто нарушает все устои ради того, чтобы выполнить приказ короля. — Я люблю слушать сплетни, но предпочитаю не доверять им, — он делает паузу, позволяя шуму океана заполнить ее, и тихо добавляет: — Меня зовут Азирафаэль. — Интересное имя, библейское, — отвечает Энтони, и Азирафаэль скромно ему улыбается — Энтони не спрашивает, а утверждает, но это не выглядит так, словно он умничает, силясь доказать всем и каждому, что он умен, а скорее просто констатируя факт, не хвалясь и не кичась своим знанием, которое ложится как облако, как перо, как теплое дыхание человека рядом. Энтони располагает, рядом с ним все кажется совсем иным, словно смотреть на мир под другим углом, через призму его восприятия, словно глядеть вниз, под ноги, и видеть в отражении лужи звезды. Это странное ощущение, не обжигающее, как огонь, но греющее душу. Азирафаэль думает, что рядом с ним, возможно, он сможет что-то понять, что когда-то ему не было ясно. — Ваше имя я тоже нахожу удивительным, — Азирафаэль вежливо отводит взгляд и касается кончиками пальцев холодных перил. — Противостоящий. Он видит краем глаза, что губ Энтони касается легкая усмешка, тут же растворившаяся в темноте, но не может дать ей определение. Он не понимает принца, но ему нравится рядом с ним, он чувствует себя так, будто никогда не покидал его, будто было что-то еще, просто он забыл. Он так многого не понимает, он чувствует себя маленьким рядом с принцем и, в то же время, ему не кажется, будто он слишком далек, будто их разделяет пропасть — ведь они все еще просто люди, вне зависимости от своих титулов ходящие под Богом. — Так зачем вы пришли? — спрашивает Энтони, отводя глаза обратно к бескрайней морской глади, и его пальцы касаются колонны с внешней ее стороны, проводят по обвивающему ее плющу и задумчиво замирают. Энтони кажется особенно красивым в этом странном полумраке, в теплом свете ламп с широких окон бального зала и холодном — луны. — Я не слышал о вас раньше. — Никто не слышал обо мне раньше, — соглашается Азирафаэль, робко касаясь взглядом лица Энтони, его длинных ресниц, полуопущенных век, носа, губ. Ему кажется, что кожа его будто бы светится, и взгляд теплых глаз, направленных в пустоту волнующейся вдалеке воды почему-то волнует Азирафаэля больше, чем он желает себе признаваться. — Я разговариваю с людьми, лечу их души. — Вы ангел? — тихо смеется Энтони, и Азирафаэль неуверенно улыбается ему в ответ, скромно хватаясь рукой за край своей рубашки. — Значит, отец считает, что у меня больная душа? Азирафаэль перестает дышать, смотря на Энтони в упор, и тот не отводит взгляда, все еще улыбаясь, безмятежно и без обиды, словно знал все изначально, и эта улыбка внезапно придает сил и смелости. — Простите мою дерзость, но я не готов с вами согласиться, — медленно говорит Азирафаэль, но ему вовсе не нужно подбирать слова, он просто хочет, чтобы Энтони его понял. — Души не могут быть больными. Случается, какое дело или слово повредит ее, и все же она остается в руках Бога. Я помогаю… вспомнить о ее силе. — Интересно, получится ли вылечить душу того, кто не болен, — хмыкает Энтони, снова отворачиваясь, и вдруг отталкивается от места, на котором сидел, ловким, изящным движением проходя несколько шагов и упираясь локтями в перила, ближе находящиеся к океану. — У меня не было такой цели, — говорит Азирафаэль и замолкает, позволяя своему голосу утонуть в далеком шуме, наполняющем ночь. Он чувствует себя растерянным, впервые не находя нужные слова; сама суть принца ускользает от него, и чем больше усилий он прилагает, чтобы понять его, тем меньше он понимает. — Но вылечить можно любую душу, если не забывать обращаться к свету. — Не забывайте, — просто отвечает Энтони внезапно безэмоциональным тоном, и несколько минут они стоят в тишине. Азирафаэль рассматривает спину Энтони, чуть вьющиеся длинные пряди на плечах, аккуратно вышитые ткани одежды, ровные слои рубашек. — Вам необязательно здесь находиться по приказке моего отца. Я позволяю вам уйти, — добавляет он. — Только если вы этого желаете, — настороженно отвечает Азирафаэль, делая шаг к нему, но тут же замирая. Приказ Энтони остается гулким биением сердца в висках, в нем нет ничего определенного, ему позволяли, но не требовали, и Азирафаэль, который привык подчиняться, ловит себя на том, что понятия не имеет, что с этим делать. Но, в конце концов, его не зря называют смотрителем человеческих душ — он все же приближается к Энтони и встает с ним рядом. Когда он говорит в следующий раз, его голос звучит твердо, потому что, на самом деле, он знает, чего хочет: — Позвольте мне остаться. Энтони переводит на него взгляд, короткий и нечитаемый, и громко выдыхает, позволяя облаку пара раствориться в воздухе. — Хорошо.

***

Рассветное солнце тишиной касается верхушек деревьев. Азирафаэль смотрит поверх маленьких башенок, на стекла, в которых отражается багряный свет, и пытается вытянуть из молчания своих мыслей что-нибудь важное. Разговор с принцем разбудил нечто странное в его душе, какое-то непрекращающееся волнение, хотя Энтони не говорил ничего особенного. Но что-то в его глазах, в его голосе, в его плавных жестах задевает душу — он чувствует себя так, будто увидеть Энтони было для него важнее всего на свете. В королевской церкви тихо звонят колокола, и, будто бы кто-то свыше услышал его желание, со стороны замка появляется тонкая фигура. Азирафаэль сразу понимает, что это принц, но не знает, как себя вести. Стоит ли ему подойти? Имеет ли он право или это будет чересчур навязчиво? Азирафаэль вытирает ладони о камзол и снова смотрит вверх, рассеянным взглядом провожая раннюю птицу, вспорхнувшую с дерева к небу. — Прогуливаете утреннюю мессу? — раздается справа от него мягкий голос Энтони, который решил за Азирафаэля его дилемму. Азирафаэль тут же кланяется ему, почти касаясь коленями влажной травы, но принц вдруг касается его руки, настойчиво и твердо заставляя выпрямиться. — Я ведь предупреждал, что не люблю церемонии. — Прошу прощения, — мгновенно реагирует Азирафаэль, все же неуверенно чуть склоняя голову, но Энтони не заставляет его поднять и ее, покорно отпуская его локоть и делая шаг в сторону. — Решил, что утренняя прогулка окажется полезной. — Не ошиблись, — говорит Энтони, отворачиваясь, и это наконец позволяет Азирафаэлю поднять на него глаза. В свете солнца он кажется еще более неземным, почти ангелом, и его взгляд, теплый и бархатный, ощущается как божественное прикосновение — Азирафаэль против воли тянется ему навстречу, почти неистово желая заглянуть, но одергивает себя на половине шага и смотрит в пол. — Раз вы здесь из-за меня, не хотите пройтись по саду? — Энтони коротко его осматривает — Азирафаэль чувствует это кожей, и это внимание, непривычное, странное, волнующее, пускает по ней мурашки. Даже если бы он мог отказать, он ни за что бы этого не сделал. Он шагает следом за Энтони по безупречному саду, не отнимая взгляда от его рук, потому что снова не смеет смотреть на него, — это было словно касаться солнца. Сердце Азирафаэля трепещет, и он даже не старается это скрыть, едва способный касаться земли ногами. — Если я здесь, значит, так было необходимо, — тихо говорит Азирафаэль, и сам же удивляется своим словам. Он поднимает голову от почти прозрачной кожи Энтони и снова смотрит в небо, которое сияющие солнечные лучи окрасили в золото. — Господь не направляет нас туда, где мы не нужны. Энтони вдруг снова на него смотрит, с куда большим интересом, почти обжигающим. — У нас с вами разное мнение на этот счет, — говорит он туманно, резко сворачивая куда-то в особенно плотный куст цветов и также внезапно исчезая в нем. Несколько секунд Азирафаэль просто смотрит, не понимая, что делать, и даже не пытаясь скрыть удивления, но, вдруг осознав, что Энтони, вероятно, ждет его на той стороне, торопливо повторяет за ним. Он почти сразу царапается ладонью о какую-то ветку, и она проводит острым концом по его щеке, но Азирафаэль упорно делает еще шаг и практически выпадает в какой-то заброшенной части сада. Он оглядывает пространство вокруг — обветшалые временем украшения на полуразрушенных колоннах, чересчур сильно увитых плющем, как и на сетке над его головой, закрывающих это место от солнца, и ему кажется, что они попали в какую-то другую реальность. Он даже не сразу понимает, что не видит принца, но, когда эта мысль касается его сознания, поспешно осматривается, окончательно вылезая из куста и поправляя сбившуюся рубашку. — Я уж думал, вы там останетесь навечно, — насмешливо произносит голос справа, и Азирафаэль быстро оборачивается, встречаясь взглядом с весело прищуренными глазами Энтони, в тени веток помутневшими и ставшими почти карими. — Как красиво, — шепчет Азирафаэль почти сорвавшимся голосом, и он вовсе не уверен, что говорит о красоте вокруг. Он не может отвести взгляда от его глаз, от его прекрасного бледного лица, сияющего во мраке этого потерянного мира. Он и сам чувствует себя потерянным и в то же время обретшим что-то, о чем он не имел ни малейшего понятия, но, как оказалось, подспудно очень скучал. Он отводит взгляд и касается кончиками пальцев разрушенной колонны — белая известка осыпается вниз, покрывая пожухлую без солнца траву пылью. Азирафаэль стирает след с пальцев и украдкой смазывает выступившие крошечные капельки крови на порезе. Азирафаэль поднимает голову и понимает, что Энтони слишком близко; он чувствует тепло его кожи и его спокойное дыхание, и опускает взгляд. — Вы так волнуетесь, — тихо говорит Энтони, протягивая руку и касаясь зажатым в пальцах платком пореза на щеке Азирафаэля. От платка пахнет его парфюмом, легким и стойким, остающимся на коже невесомыми прикосновениями. — Неужели я столь страшен? Я ведь всего лишь принц. — Прошу извинить меня, я никогда не находился так долго в обществе высокой знати и не уверен, что знаю, как правильно себя с вами вести, — осторожно говорит Азирафаэль, и Энтони убирает руку, складывая платок и пряча его в карман. Его непривычно тяжелый взгляд проходится по лицу Азирафаэля, словно оценивая. — Я такой же человек, как и вы, просто родился в семье, к которой привыкли относиться с уважением. Я этого уважения еще не заслужил, можете относиться, как хотите, это лишь наше с вами дело, — Энтони чуть пожимает плечами и снова отходит, еще дальше, вглубь заброшенного сада, и Азирафаэль непроизвольно делает шаг за ним, первый, второй, третий, и на четвертый окончательно его нагоняет, становясь с левой стороны. Он слышит шум прибоя откуда-то сбоку, но не может понять, откуда, да и за плотными лиственными ветками не видно обрыва, и он может лишь чувствовать свежий, приятный воздух вперемешку с солью, пыльцой и приятным, тягучим парфюмом. Аромат немного кружит голову и дезориентирует, но Азирафаэль упорно продолжает идти. Слова Энтони еще больше его запутали, но он ничего не спрашивает, зная, что дело не только в том, что перед ним был принц. Энтони будто бы не отсюда, ненастоящий, сотканный из света и соленой морской пены, и Азирафаэль чувствует себя рядом с ним особенно маленьким, незначительным. Так оно и было, только вот Энтони почему-то притворяется, что не понимает этого. — Вы говорите вещи, которые не ожидаешь услышать, — отвечает Азирафаэль, когда молчание становится неприличным. Они останавливаются у увитой плющом скамейки, такой, какой она была бы, если бы природа победила человека, и Энтони садится, вопросительно глядя на вновь неловко застывшего Азирафаэля. — Зачем вам заслуживать уважение? Оно ваше по праву. — Так не бывает, — Энтони улыбается, и его ровная улыбка стелется теплым дуновением ветра со стороны моря, обдувая и согревая душу. — Это любовь должна быть априори, а не уважение. Азирафаэль осторожно садится рядом с Энтони, все еще чувствуя себя будто бы деревянным рядом с этим удивительным человеком. Дело было вовсе не в том, что он был принцем, что он был выше него, просто рядом с ним все внутри него приходило в волнение, ожидание чего-то особенного в каждую следующую секунду. — Как скажете, — покорно отвечает Азирафаэль и поднимает голову, глядя на увитую зеленью решетку. Он молчит, пытаясь выровнять дыхание, и вдруг говорит: — Как-то очень давно, еще мальчиком, я ходил в море вместе с торговым караваном. Сбежал из дома, чтобы увидеть другие миры. В море действуют такие законы — пока ты не заслуживаешь уважения, даже морская пена важнее тебя. Вы мне напомнили об этом… — Весь мир — порт, — соглашается Энтони, устало — Азирафаэль только сейчас это замечает — прислоняясь спиной к колонне позади и прикрывая глаза. Под тенью лозы кажется, будто под глазами у него пролегли синяки, почти черные, но стоит Энтони снова открыть глаза, как эта мысль исчезает. — Пока ты не приносишь пользы, в тебе нет смысла. Какой толк от принца, который никогда не станет королем? Азирафаэль сглатывает, понимая, что они слишком быстро подошли к тому, ради чего он вообще был тут — и у него не было времени подготовиться, подобрать слова, решить, что он на самом деле думает об Энтони, чтобы найти нужный путь к его сердцу. — Можно сделать много хорошего даже будучи простым человеком, — мягко говорит Азирафаэль, обходя стороной тему болезни Энтони, и вовсе не потому что боялся ее, а потому что важнее было не это. — Тот, кто высадил эти розы, уже сделал нечто прекрасное в этом мире. Мы меняем его, даже не замечая, так что… если вы не станете королем, у вас есть так много возможностей, чтобы что-то изменить. — Скажите это моему отцу, — голос Энтони спокойный и мягкий, но Азирафаэль все равно чувствует, как меняется атмосфера между ними вместе с этим упоминанием. Энтони совершенно не по-королевски поджимает под себя одну ногу. — Вы ведь за этим здесь. Передайте, чтобы он перестал пытаться, и можете возвращаться домой. Я вижу, что вы здесь не чувствуете себя собой. — Может быть, — Азирафаэль чуть ведет плечами и поворачивается к Энтони всем корпусом, садясь полубоком, чтобы лучше его видеть. Ему нравится на него смотреть и он не может больше сопротивляться этому чувству. — Но теперь мне очень хочется вас узнать. Я разговаривал с разными людьми, и не только из наших краев, и многие из них были удивительными и странными, но невозможно описать волнение и любопытство, которое я испытываю перед вами. Вы не прогнали меня вчера, почему? — Вы не хотели уходить, почему я должен был вас прогнать? — Энтони снова закрывает глаза, чуть отворачивая голову, и с его губ срывается прерывистый тяжелый вздох — Азирафаэль узнает это дыхание, Энтони плохо, с его легких срывается кашель, но он его сдерживает, и Азирафаэлю от этого знания становится невыносимо больно. — Я и сейчас не хочу, — Азирафаэль едва слышно говорит это, не отводя взгляда от глубоко дышащего принца. Он занимался врачеванием помимо разговоров, но он не врач, и не знает, как облегчить страдания Энтони, не знает даже природу этих страданий. Нежелание от них избавляться его настораживает и даже пугает. — Вам не обязательно при мне стараться держать лицо. Я здесь не поэтому. — А почему? — смешок Энтони настолько горький, что он поднимает голову, открывая глаза и смотря на Азирафаэля с иронией. — Отец послал за вами, а вы против воли заинтересовались. Я не обязан утолять ваше любопытство. — Не обязаны, — соглашается Азирафаэль, но откуда-то знает, Энтони тоже интересно. Они едва были знакомы, но он будто чувствует принца, будто понимает его мотивы, хотя, конечно, это было не так. Но в теплых глазах, за болью и недоумением, настороженный интерес, ожидание — но чего он ждет от Азирафаэля? Он протягивает ладонь и касается прохладной и сухой, как пергамент кожи на его запястье. Он думает, что его оттолкнут, но Энтони лишь опускает голову и снова давит начавший его душить кашель. — Я, разумеется, уйду, если вы этого желаете, — он убирает руку, слабо улыбаясь. — Я здесь для того, чтобы разговаривать, а нельзя заставить кого-то говорить насильно. — Вы весьма наивны, — улыбается Энтони, наклоняя голову чуть сильнее, и его улыбка становится шире. — И о чем вы хотите говорить со мной? — Обо всем, — Азирафаэль пожимает плечами, ведь он и сам не знает. Он хочет узнать, что Энтони за человек, хочет понять его, услышать, и если он подпустит его достаточно близко, помочь ему. — О вас, о мире, о далеких берегах, о людях — все, что угодно, если вы только пожелаете. Два заинтересованных человека очень многое могут дать друг другу, вы не находите? — Возможно, смотря, что вы хотите, чтобы я вам дал, — Энтони смотрит на него весьма выразительно и, когда это становится почти неприличным, отводит глаза в сторону, поднимая руку и поправляя выбившиеся из на лоб волосы. — Я люблю разговаривать. Эта фраза прозвучала так наивно и спокойно, что сердце Азирафаэля пропустило удар. Никакой восторженности, лишь смелость, лишь желание взять все, что только предлагала жизнь, желание узнать и понять — Азирафаэль видит это в нем и не может понять, насколько он заблуждается, идеализируя того, кого не знает, даже если это принц, о котором он слышал с раннего детства десятки историй. — Я пока не знаю сам, — Азирафаэль провожает взглядом прядь его волос, настойчиво выпавшую из только что поправленной прически, и ловит себя на настойчивом желании дотронуться, убрать волосы, узнать, насколько они мягкие. — Как и не знаю, что смогу вам дать. Но вы мне очень нравитесь. — Мне часто это говорят, — Энтони усмехается, коротко на него смотря, и вдруг поднимается на ноги, весьма ловко для человека, секундой назад казавшегося едва дышащим, и Азирафаэль вскакивает вслед за ним. — Но в ваших словах слышится искренность. Вы мне тоже нравитесь, — без тени сомнения открыто добавляет он, спокойным, легким тоном голоса, и разворачивается, выходя под густыми ветвями еще дальше в глубь сада. — Будет интересно узнать вас лучше. Азирафаэль снова замирает, не уверенный, стоит ли ему идти следом или Энтони окончил их разговор, но все же ступает по примятой траве, ныряя в просвет между листвой и на этот раз даже почти удачно, если не считать хлесткой ветки, ударившей его по бедру. В глубине — переплетение старых цветочных арок, дымная завеса почти голубых в тени листьев и высокий, поросший мхом колодец. Азирафаэль неуверенно осматривает это место, почти чащу, явно ведущую дальше в лес, и смотрит на Энтони, который чувствует себя здесь вполне комфортно. — Вы как будто рождены для сада, — вырывается у Азирафаэля, который действительно привык быть искренним. — Если бы я не знал, кто вы, я бы обманулся. — Никто не может утверждать, что знает кого-то, — говорит Энтони и подходит ближе к колодцу, неосторожно, будто вовсе не боясь, садясь на чуть скользкий бортик. — Когда я был маленький, моя няня рассказывала мне историю о том, что в глубине королевского сада есть колодец, выполняющий желания тех, кто достоин прожить долгую и счастливую жизнь, — Энтони наклоняется ниже, смотря в самую глубь, и Азирафаэль повторяет за ним, хватаясь за деревянную балку, держащую крышу над колодцем, и видит на самом дне прозрачной, чистой воды горсть поросших водорослями монет. — Ваши желания исполнились? — спрашивает Азирафаэль против воли, не в силах отвести от воды глаз, и слышит тихий вдох рядом с собой, но не оборачивается на него, хотя очень хочет. — Прошу прощения, если это не мое дело. — Нет, вам интересно, за вопросы не наказывают, — Энтони чуть соскальзывает, будто падая, и Азирафаэль дергается, но когда смотрит на него, понимает, что тот держится вполне уверенно, просто касаясь пальцами поверхности воды и тут же убирая руку. — Я не загадывал желаний. Боялся узнать, что если они не сбудутся, окажется, что жить я буду очень мало. — Или несчастливо, — поддакивает Азирафаэль, и думает о том, что ему бы и в голову не пришло беспокоиться об этом в детстве. Но, с другой стороны, он никогда не был сыном короля и все, что его занимало, это как помочь родителям заработать. Может быть, будь у него чуть больше времени, чтобы думать не о еде, такие истории тоже увлекали бы его сознание. — А мы бегали к поющей горе. Такие маленькие убежища, в которых живут феи. Мы подкладывали им кусочек хлеба и загадывали желания. Если желание сбывалось, ты больше не имел право приходить к ним. — А вы что-нибудь загадывали? — с интересом спрашивает Энтони, садясь ровнее, и обращая, наконец, все свое внимание на Азирафаэля. — О, разумеется, — Азирафаэль смеется, хотя ничего смешного в его желаниях не было. Они были простыми, как грошовая монетка — еда, одежда, игрушки и любовь. Ничего из этого он так и не получил. — Я много чего желал, но, как вы уже знаете, исполниться могло только одно желание. Перед тем, как наняться на службу, я попросил поющую гору уберечь мой корабль от бурь, а экипаж от тяжелых болезней. И, как вы видите, я стою перед вами. — Достойное желание, — Энтони отталкивается от колодца, но не уходит, а только обходит один его край, чтобы подойти к другому и встать напротив Азирафаэля, заинтересованно упираясь локтями в каменный борт. — Отец хочет устроить праздник на следующей неделе, уверен, он уже известил вас об этом, но все-таки будет лучше, если приглашу вас я. Тогда это действительно будет приглашение, — Энтони скромно улыбается. — Я был бы рад вас там видеть, если бы вы захотели прийти, Азирафаэль. Быть приглашенным на королевский праздник самим принцем — все равно что получить пропуск в жизнь. Азирафаэль смотрит на него довольно долго, ожидая, что тот засмеется, но Энтони просто улыбается так, будто они были соседями, решившими собрать свои семьи на ужин этим вечером. — Ни за что не пропущу праздник, если вы там будете, — тепло улыбается в ответ Азирафаэль и склоняет голову в знак своей признательности. Он понятия не имеет, что его ждет впереди, но пока — он чувствует робкий проблеск надежды на то, что у него еще был шанс достучаться до принца.

***

Азирафаэль задумчиво чешет затылок, оглядываясь вокруг, и вновь заглядывает в комнату, которая еще недавно была выделена для него. Но внутри было пусто, не было ни вещей Азирафаэля, ни следов его пребывания, а с двери была стерта надпись с его именем. — Ничего не понимаю… — бормочет себе под нос Азирафаэль, не зная даже, куда ему идти, ведь ни слуг, ни помощников, которых можно было отправить на поиски вещей у него нет. Он вздыхает и принимает решение спуститься вниз, к слугам, чтобы уточнить, как ему быть, но не успевает отвернуться, как замечает в конце коридора торопящегося ему навстречу королевского распределителя комнат. Азирафаэль сразу же узнает его, и его сердце пронзает одновременно наивная радость — от того, что его проблемы были решены — и тревога, ведь его запросто могли выкинуть из дворца на улицу, не дав ни монеты. Но служащий вежливо ему кланяется, когда подходит ближе, и Азирафаэль отвечает ему такой же любезностью. — Его Высочество просил сообщить, что вам отведена комната в крыле принцев, — говорит распределитель, и по его лицу понятно, что он не понимает ни единой причины, по которой его господин отдал лучшую комнату Азирафаэлю, одетому так скромно, что лишь немногим отличался от слуг. — Позвольте вас проводить. Азирафаэль по инерции направляется следом за человеком, понимая не больше его, но вдруг догадывается, что, возможно, распределитель просто ошибся и комнату Азирафаэлю выделили в другом месте. — Вы уверены? — Азирафаэль нагоняет его в два счета и заглядывает в список, который мужчина держит в руках. Но там действительно значится его имя, и Азирафаэлю становится неловко, потому что он знает, чем обязан такой милости. Точнее, кому. Он не говорит больше ни слова, пока они не доходят до двери, на которой мелом вычерчено его имя, и лишь тогда благодарит служащего, скрываясь за дверью куда более просторной комнаты, чем ему отвели до этого. Азирафаэль закрывает за собой дверь и удивленно шагает к широкой кровати, у которой уже стоит его сундук с вещами. За пару недель до отъезда жена почти перестала спать, вышивая ему нарядные платья; Азирафаэль открывает сундук, чтобы убедиться, что все на месте, и его сердце вновь, как и в первый раз, когда он увидел эти костюмы, пронзает благодарность и нежность. Без них ему пришлось бы еще сложнее при дворе. Азирафаэль садится на край кровати, глубоко вздыхая, и снова окидывает растерянным взглядом комнату. Зачем Энтони это сделал? Азирафаэль не сомневается, что пришелся ему по душе, но жест этот был чрезмерным — по крайней мере, насколько он мог судить по этикету. Но все же это довольно мило, Азирафаэль не может это отрицать, да и не хочет. — Азирафаэль? — голос Энтони из-за спины заставляет Азирафаэля вздрогнуть от неожиданности и подскочить на месте, оборачиваясь — принц улыбается ему приветливо и широко, и Азирафаэль неуверенно улыбается в ответ, быстро поднимаясь со своего места и чуть склоняя перед ним голову. — Бросьте эти поклоны, я же просил. Как вам ваша новая комната? — Энтони бесцеремонно делает шаг внутрь, но всего один, одновременно нагло и с тактом беглым взглядом оглядывая комнату. — Я говорил отцу, что вам будет неловко, но стоило ему услышать, как вы меня заинтересовали, его было не остановить. Надеюсь, вы не были против, — он наконец смотрит Азирафаэлю прямо в глаза. — Я вам очень благодарен, — Азирафаэль смотрит на него, не способный отвести взгляда от правильных черт его лица, и думает, какой реакции от него ждут. Ему кажется очень странным, что принц лично пришел справиться о его мнении, но он и прежде слышал о том, что наследник не придерживается норм этикета. Он будто живет в своем мире, наполненном изнутри достаточно, чтобы не искать одобрение извне, но все прощают ему эту милую особенность. — Не буду отрицать, моя прежняя комната была похожа на кладовку. Не то чтобы это было для меня проблемой, но довольно приятно встать с кровати и не удариться головой о потолок. — Прошу прощения, — Энтони внезапно начинает смеяться, так ярко и заливисто, что Азирафаэль не может не поддержать его смех — из-под прищуренных глаз он видит его приятное лицо, радостное и искреннее, и не может понять, по какой такой невероятной причине такой человек может не желать для себя лечения. — Мне жаль, что вам пришлось претерпеть подобные неудобства. Все же иногда полезно общаться с сыном короля, верно? — Очевидные плюсы, не стану отрицать, — усмехается Азирафаэль, не в силах скрыть улыбку. Ему, и правда, было не так уж плохо в прежней комнате, ведь ему приходилось спать в самых ужасных условиях, но он не может объяснить этого принцу, поэтому ему оставалось только шутить. — Я, в самом деле, очень вам благодарен… за все. — Я ничего не сделал, это всего лишь комната, — Энтони пожимает плечами и смотрит на дверь. — Боюсь, правда, я вынужден вас оставить. Крайне невежливо, но меня ждет Элиза, не стоит заставлять ее ждать. — Прошу извинить мое любопытство, но о ком вы говорите? — вежливо интересуется Азирафаэль, наконец отходя от кровати и подходя ближе к Энтони, и тот осматривает его сначала удивленным, потом странным, почти нежным взглядом. — Вы можете посмотреть, ее личность не секрет, — Энтони ненавязчиво пожимает плечами и выходит за порог, жестом руки подзывая Азирафаэля за собой, и тот, не смея ослушаться, снедаемый откровенным любопытством и непривычным, тяжелым чувством тревоги, следует за ним. Он ощущает странное недовольство от того, что существует какая-то Элиза — зачем было так необходимо приглашать его, если была девушка, которая Кроули была близка? Азирафаэль следует за ним и спрашивает себя, кого Кроули желает ему показать. Это в равной мере может быть как его возлюбленная, так и собачка или лошадь, и Азирафаэль просто не знает, что ожидать от этого странного человека. Но спрашивать он, разумеется, не смеет. Что бы ни говорил Энтони о том, что он такой же человек, это не так, не для Азирафаэля. Энтони хочет свободы от условностей, но они никогда не будут свободны, ни перед обществом, ни перед теми, кто ждет, что они будут исполнять роли. Так уж было устроено испокон веков. — Энтони! — раздается радостный высокий вскрик, и в следующий момент идущий рядом с Азирафаэлем Энтони ускоряет шаг, ловя в объятия маленькую девочку в платье из небогатых, тонких тканей — она сжимает на его шее бледные руки и тут же разжимает, опускаясь на пол и приседая в уверенном реверансе. — Вы сегодня с гостем, сир, прошу прощения, — она склоняет перед Азирафаэлем голову, и тот заторможенно делает то же самое. — Это наш друг, Элиза, — негромко говорит Энтони, улыбаясь девочке, и наклоняется, касаясь ее завитых волос ласковым жестом. — Он никому не расскажет, ведь так, господин Азирафаэль? Азирафаэль молча кивает, рассматривая девочку и пытаясь уложить в своей голове новую мысль. В королевской семье больше не было детей, значит, это дочка подданных — придворных или, может быть, даже слуг. В любом случае, он находит очень милым то, как они с Энтони общаются — новый крючок, за который Азирафаэль собирается ухватиться, когда придет время убеждать принца, что он должен начать лечиться. — Пойдем, девочка, мы теряем драгоценное время, — он протягивает ей руку совершенно будничным, привычным жестом, и Элиза хватается за нее, сжимая его ладонь, и Азирафаэль, не в силах снова скрыть удивления, молча идет за ними, когда они заворачивают в библиотеку. Его дыхание исчезает, когда он понимает, где они оказываются — стройные ряды стеллажей, заполненные книгами. Азирафаэль никогда не видел прежде так много книг в одном месте, и они были… Он думает, что это довольно странно, но книги вызывают в нем чувство восхищения. Больше всего в юности ему было завидно тем, кто был достаточно богат, чтобы иметь библиотеку. Он окидывает взглядом пространство, чувствуя себя растерянным и восхищенным одновременно, и чувствует на себе ласковый взгляд Энтони. Азирафаэль смотрит на него в ответ, робко улыбаясь, и одними губами произносит «спасибо». Элиза убегает куда-то вглубь библиотеки, и Энтони касается его плеча, предлагая последовать за ней. — Я, кажется, вновь удивил вас сегодня, — тихо говорит Энтони, и в его голосе сквозит улыбка. — Эта библиотека восхитительна, — шепчет Азирафаэль в ответ, и его губы радостно изгибаются. — Как и вы. — Можете читать, что захотите, пока вы гость этого замка — она в вашем распоряжении, — Энтони слабо машет рукой и разворачивается, уходя за Элизой, и Азирафаэль, как бы сильно ни хотел поступить так, как ему сказал принц, просто поспешно оглядывается и уходит за ним. Он находит их в небольшом уютном уголке, оборудованном для чтения — Элиза перебирает книги, оставленные на столе, и что-то быстро говорит Энтони, который слушает ее с превеликим вниманием. У Азирафаэля щемит сердце от того, насколько это была милая картина; они неспешно переговариваются, решая, что будут сегодня читать, а в голове у Азирафаэля миллиард вопросов о том, кто эта девочка, что она значит для Кроули, как так вышло, что он учит ее читать, какие их связывают отношения и тайны, почему он к ней так добр, почему он вообще такой? Он ничего не спрашивает, но, встречая взгляд Энтони, понимает — тот знает о его недоумении и его это в какой-то мере даже веселит. Азирафаэль улыбается ему снова, скромно садясь в углу, и выжидающе смотрит, вновь наблюдая за тем, как уютно они устраиваются друг напротив друга, готовясь к чему-то, что приносило им обоим удовольствие. — Ты помнишь, на какой странице мы остановились? — спрашивает Энтони, и Элиза с готовностью раскрывает книгу, перелистывая ее и внимательно изучая номера в уголках, с преувеличенным интересом, почти трепетом, и наконец замирает, поворачивая книгу Энтони и показывая. — Сама начнешь или мне помочь? — Сама, — она резво поворачивает ее обратно к себе и, прищурившись и надув щеки, начинает вчитываться в написанный текст — Энтони продолжает улыбаться, упираясь подбородком в ладонь, и следит за тем, как она это делает. Азирафаэль все еще смотрит на них, не в силах оторваться, и снова возвращается мыслями к тому, что Энтони невероятно красив внешне и, очевидно, настолько же невероятно красива его душа — это восхищает так сильно, что Азирафаэль практически перестает дышать. — Сир, помогите прочитать это слово, пожалуйста, — спустя пол минуты тишины и беззвучных шевелений губами наконец просит Элиза, и Энтони послушно пересаживается к ней поближе, наклоняясь к книге и вылавливая взглядом строчку. Он столь достойно ведет себя с ней, так терпеливо, так ласково обращается, когда она спрашивает совета, что это похоже на гармонию в музыке. Разве мог Азирафаэль не очароваться Энтони? Никто на его месте не смог бы устоять. Элиза заканчивает читать, и Азирафаэль понимает, что не двигался все это время и даже почти не дышал — от напряжения у него болит спина и неприятно отдает в легкие. Он снова пристально смотрит на Энтони, ожидая увидеть, что он устал или ему стало хуже, но, казалось бы, напротив, цвет его лица улучшился и сам он выглядел более оживленным, чем за все время их короткого общения. — Ты молодец, — Энтони улыбается ей. — У тебя большой прогресс. — Спасибо, сир, — Элиза скромно наклоняет голову и тут же подскакивает, отдавая ему книгу. — Простите, мне пора идти. До следующей недели, — она приседает перед ним в очередном реверансе, дожидается короткого «до свидания» и исчезает за стеллажом также внезапно, как и появилась, и Азирафаэлю остается только с удивлением смотреть ей вслед. Он чувствует дуновение холодного, соленого ветра с открытого окна, у которого они сидели, и следом слышит кашель Энтони, короткий и едва слышимый, но все равно оборачивается, чтобы взглянуть. — Теперь вы знаете обо мне чуточку больше, — говорит он хрипло, не спеша подниматься, и Азирафаэль тоже остается на месте, просто смотря ему в глаза. — Вы любите разговаривать, сады, не любите светские приемы и учите детей читать, — губы Азирафаэля расползаются в теплой улыбке. Он касается их кончиками пальцев и ловит на себе очень нежный, открытый взгляд. — Что еще скрывается за вашими удивительными глазами? Азирафаэль невольно вспоминает их первый диалог, и думает, что Энтони в самом деле не нужно лечить душу — она такая прекрасная, что Азирафаэль не посмеет до нее дотронуться. — Не все сразу, иначе будет совсем неинтересно, — Энтони вдруг протягивает Азирафаэлю одну из книг, ту, которую перебирал вместе с остальными, пока Элиза выбирала, что взять. — Не могли бы теперь и вы почитать мне? Слушать я люблю так же, как говорить. Азирафаэль неуверенно берет книгу из его рук и опускает взгляд, глядя на красивую кожаную обложку. Ему становится очень неловко под ожидающим взглядом Энтони, но он все же открывает книгу, вновь замирая над приятными пергаментными листами. — Мне, правда, нужно вас предупредить, — смущенно говорит Азирафаэль, касаясь строчек благоговейным взглядом. — Читаю я много хуже, чем говорю. Не то чтобы у меня было много практики, понимаете? — Дело не в том, как вы читаете, а в том, что читаете именно вы, — отвечает спокойно Энтони, прислоняясь спиной к дивану. — Понимаете? — он улыбается, и Азирафаэль еще более смущенно прикрывает глаза. — По правде говоря, с трудом, — искренне отвечает Азирафаэль, прислушиваясь к своим ощущениям. Он не находит в себе отторжения, ему не страшно предстать перед Энтони неидеальным, ведь он и не был таковым, поэтому Азирафаэль распахивает глаза и приступает к чтению. Первые строчки даются ему довольно тяжело — если про себя он читает довольно бегло для самоучки, то вслух каким-то волшебным образом буквы начинают путаться. Но Азирафаэль смело продирается через текст, и к середине третьего абзаца его речь льется уже довольно ровно. Он читает, и не может избавиться от ощущения, что Энтони смотрит на него. Это был очень внимательный, спокойный, поддерживающий взгляд, но Азирафаэлю все равно становится неловко, хоть он и старается это скрыть. Когда он заканчивает страницу, руки его чуть подрагивают от странного внутреннего напряжения. — Вы отлично читаете! — говорит вдруг Энтони, когда Азирафаэль перелистывает страницу, сдерживая вздох усталости, и Азирафаэль поднимает на него скептический взгляд. — Это не лесть, — Энтони смеется, когда видит, как Азирафаэль на него смотрит, и ему становится еще более неловко от того, что он позволил себе подобную дерзость. — Извините, что заставил вас читать мне, — он улыбается так искренне, что кажется невозможным думать о чем-то ином, кроме его улыбки. — Я был рад доставить вам это удовольствие, — Азирафаэль ловит себя на мысли, что удовольствием это, как раз-таки, вряд ли было, и все же добавляет вслух: — Хотя сомневаюсь, что чтец из меня хороший. — Вам нужно немного практики и сможете выступать на поэтических вечерах, матушка от них в восторге, — продолжает хвалить его Энтони, радостно выпрямляясь, и в следующий момент его вдруг пробирает на тяжелый кашель — он чуть отворачивается, прикрывая ладонью рот, но Азирафаэль все равно приподнимается, закрывая книгу. — Это лишнее, — принц отмахивается, снова выпрямляясь, но Азирафаэль все равно замечает испачканные в каплях крови пальцы, которые тот поспешно вытирает платком. — Наверняка… — Азирафаэль проглатывает свои слова, когда снова натыкается взглядом на несчастные глаза Энтони, на его осунувшееся лицо, усталый вид, и выдает совсем другое, не то, что хотел сказать: — Наверняка у вас много поклонников среди придворных. Есть кто-то на роль принцессы? — он заинтересованно выгибает брови, и Энтони хрипло смеется. — Никого, — отвечает он спокойно, убирая платок и поправляя мешающую прядь волос за ухо. — Я вас целыми днями таскаю за собой, — говорит он вдруг, не давая Азирафаэлю и шанса ответить, и поднимается на ноги. — Прошу прощения, что отнимаю ваше время, Азирафаэль, теперь я точно покидаю вас, — он ему коротко кланяется, заставляя Азирафаэля взволнованно подскочить и поклониться ему в ответ, и Энтони снова тихо смеется. — Я вовсе ничего не имею против, — взволновано отвечает Азирафаэль, завороженно прислушиваясь к его приятному смеху. Он ничего не может с собой поделать, он хочет оказаться чуть ближе к нему, хочет быть рядом как можно больше. Но Энтони принц, и Азирафаэлю не стоит светиться с ним слишком часто, иначе среди придворных могли пойти слухи. — В вашем обществе очень приятно находиться. — Вы нарочно так говорите, но я бы не держал на вас обид, если бы это было не так, — Энтони протягивает Азирафаэлю руку, и тот с заторможенностью зачем-то ее пожимает, но, по довольному лицу напротив, понимает, что этого от него и ждали. — Я предпочитаю быть искренним с людьми, — говорит Азирафаэль, хотя по ранним высказываниям было очевидно, что Энтони это и так понимает. — Тогда моя совесть чиста, и я знаю, что могу ожидать от вас то же самое. Он выпускает его теплую ладонь и невольно растирает по пальцам приятным ощущением, оставленное этим прикосновением. Энтони все еще улыбается ему, и в этой улыбке столько искреннего принятия, сколько Азирафаэль не получал за всю жизнь. — И все же, мне действительно пора, — Энтони ловко обходит его, подходя к ближайшему стеллажу, и Азирафаэль поворачивает голову, чтобы проводить его взглядом. — До свидания, Энтони, — его имя соскальзывает с языка легко и непринужденно, будто он всегда его так называл, будто так и должно было быть, и Энтони широко улыбается ему. — До скорого… свидания, — соглашается тот, окончательно скрываясь за углом, и в ушах Азирафаэля еще несколько минут стоит гул от того, как радостно были произнесены эти слова, непривычно теплые, почти нежные.

***

— Меня восхищает ваша любовь к миру, — немного удивленно говорит Азирафаэль, и Энтони усмехается, не поднимая головы. Они сидят под раскидистым деревом у искусственного пруда, из которого то и дело выпрыгивают яркие оранжевые рыбки — послеполуденное, клонящееся к закату солнце касается их чешуи теплыми, но не греющими лучами, отражаясь мягким блеском. — И ваш удивительный гибкий ум. Вы будто не отсюда. Энтони тихо смеется, продолжая плести венок из красивых крупных цветов, которые скосил недавно садовник. Азирафаэль не искал принца специально, они сами нашлись, столкнувшись в цветущем зеленом лабиринте, и Энтони пригласил его отдохнуть в одном из самых приятных мест в этом замке. Он рассказывал Азирафаэлю о цветах, о цикличности природы, о волнах, собирающих песок, о дождях — он говорил и говорил, а когда замолчал, Азирафаэль не смог сдержать своего наивного восклицания. — Все мы не отсюда, — губы Энтони трогает легкая улыбка. Азирафаэль склоняет голову. — Я о вас много слышал. — Уверен, намного интереснее узнавать о человеке непосредственно от него, чем из слухов. Как считаете? — Энтони сплетает стебли с такой аккуратностью, что Азирафаэль едва видит, как двигаются его пальцы. — Слухи помогли построить вашу личность, понять, каким вас видят другие люди, — Азирафаэль склоняет голову. — Теперь я не знаю, что думать, даже больше, чем когда вас не знал. — Тогда вы знаете меня лучше всех, — Энтони поднимает голову, улыбаясь ему вновь, светло и чисто, и протягивает ему сплетенный венок, предлагая склонить голову. — Позволите? Азирафаэль молча наклоняется к его рукам, чувствует мягкое прикосновение прохладных пальцев к коже, пока они надевают на него сплетенные цветы, и тянется им навстречу, как к самому нежному, самому любящему касанию, которое только могло быть в его жизни — дотронуться до чужой души, такой яркой и открытой, такой радостной, такой невероятной, принадлежащей этому человеку, словно вспорхнуть на облако и раствориться в небесном своде, навечно зная, что это правильно — и так естественно, когда руки Энтони проводят по его волосам, поправляя венок. Азирафаэль ощущает где-то глубоко внутри, между легкими, такое крошечное, неуверенное счастье, что боится его спугнуть, и просто улыбается, когда Энтони отстраняется обратно. — Если быть с вами до конца откровенным, никогда бы не подумал, что способен почувствовать себя… — Азирафаэль мнется под заинтересованным взглядом, не находя слов, и скромно дотрагивается чуть дрожащими пальцами до цветов на своей голове, поправляя их выше. — Словно незамужняя дама. — Откуда вам знать, как она себя чувствует, вы же не она, — смеется Энтони, и Азирафаэлю становится совсем неловко — он не умеет описывать чувства и ощущения и часто приводит этим Энтони в веселье, и хотя это все еще кажется ему весьма смущающим, он рад, что на его неумение не держат обид. — Впрочем, вы можете радоваться цветам не меньше, чем любая другая женщина. Мы все люди, и права у нас у всех должны быть одинаковые, — Энтони все еще улыбается, но теперь почти кротко, и сразу отворачивается, когда Азирафаэль устремляет на него недоуменный взгляд. Иногда, когда Энтони говорит какие-то подобные вещи, ему кажется, словно он действительно не отсюда. Не из этой вселенной, не из этого мира, не из этого времени — и даже не человек. — Вы явно родились раньше тех лет, когда ваши мысли бы поняты, — отвечает Азирафаэль, но ему кажется, что он его все-таки понимает, пусть и не способен до конца осознать, что значит жить в другом мире, в котором и ему тоже можно было бы беззаботно радоваться цветам. Но он не отвергает их, чувствуя тепло от нежных прикосновений листьев к коже. Листьев, которых касались тонкие пальцы Энтони, сейчас мирно лежащие у него на коленях. Азирафаэль протягивает руку и, даже не задумываясь о том, что делает, стирает зеленое пятно с запястья Энтони. — Если наши мысли не понимают, это не значит, что мы не должны думать, — Энтони опускает голову, глядя на место, которого только что касался Азирафаэль. Он рассеянно улыбается, разглядывая свои пальцы. — Я, должно быть, утомил вас своей философией. — Вас очень приятно слушать, — говорит Азирафаэль почти спокойно, с торопливой ноткой, будто Энтони собирался навсегда замолчать. — И интересно. Ваши мысли как цветы в Райском Саду. Энтони удивленно поднимает голову, и Азирафаэль думает, что, возможно, сказал какую-то очередную глупость. — Мне никогда такого не говорили, — сконфуженно смеется Энтони, скромно наклоняя голову, и Азирафаэль неуверенно улыбается ему. — Мне льстит, что я оказался первым, кто это заметил, — Азирафаэль тоже отчего-то чувствует себя смущенным. В глубине своей души, там, где рождаются чувства, раскрывается как бутон нечто очень искреннее и нежное. — Но рядом с вами как будто открывается дверь посреди поля, ведущая в другие миры. Вы улыбаетесь? Я тоже нахожу нелепым такое сравнение, но у меня не так уж много слов в запасе. — Бросьте, вы в конец меня засмущали, — весело фыркает Энтони, вдовесок к их максимально увеличившемуся смущению поднимая один из цветов рядом со своим бедром и осторожно убирая его Азирафаэлю в волосы, будто это должно было что-то значить — но Азирафаэль совсем не понимает, что. — Разве вам не говорят комплиментов? — неверяще спрашивает Азирафаэль, когда руки Энтони снова от него отстраняются, и тот задумчиво замирает, словно пытаясь вспомнить — его лукавые глаза приходятся по траве перед ними, по всему саду, затем по его собственным рукам и наконец возвращаются к лицу Азирафаэля, ожидающему и преданному. — Я этого не помню, мало кто находит смелость общаться со мной, — наконец говорит он тише, снова увлекаясь цветами возле себя, и, старательно не смотря на Азирафаэля, принимается снова что-то плести, чуть нахмурившись. Азирафаэль опускает глаза, глубоко понимая всю невеселую иронию этой ситуации — Энтони, который так любит разговаривать, заперт в собственном происхождении, как в тюрьме, и никто не смеет приближаться к нему ближе, чем на расстояние поклона. Азирафаэль думает, что у него тоже едва хватает на это смелости, но Энтони определенно стоит и больших усилий — не как принц, а как человек, самый удивительный из всех, что он встречал. — Значит, я буду восхищаться вами за каждого, кто когда-либо испугался света короны, — Азирафаэль склоняется, касаясь его беспокойных пальцев, и чуть сжимает их. Цветок едва не выскальзывает из его волос и он неловко дергается, чтобы поймать его, но Энтони с тихим смехом опережает его, и когда Азирафаэль вновь поднимает голову, она оказывается очень близко к его лицу. — Это того не стоит, но благодарю, — его дыхание касается кожи, практически обжигает, и на мгновение Азирафаэль позволяет чувствам взять контроль над разумом и уже почти тянется вперед, закрывая глаза, но тут же одергивает себя, отстраняясь одновременно с Энтони. — С вами приятно вести диалог не потому, что вы возносите меня до небес. Азирафаэль отворачивается, старательно скрывая смущение, и вновь смотрит на рыбок, бьющихся о водную гладь. Солнце уже так низко, что его острые лучи окрашивают белоснежные бордюры в столь насыщенный красный, что он казался почти фиолетовым в тени. Энтони молчит, ожидая его ответа, и ничего не говорит про этот его странный порыв, с которым он попытался… Что? Поцеловать его? Это почти пугает его, с какой легкостью и охотой он готов был опорочить губы принца. Но Энтони и сын короля будто бы два разных человека, и Азирафаэль никак не может избавиться от этого ощущения. — Разумеется, — Азирафаэль старается улыбнуться, но глаз не поднимает. — Скорее потому, что я желаю с вами общаться. Он умеет слушать, это было его профессией, но чаще всего он притворяется. Но не сейчас, не с Энтони — ему и в самом деле интересно, что у него за душой, и каждое его слово он впитывает, боясь что-то упустить, вовсе не потому, что хочет хорошо сделать свою работу. Это нечто большее, чему у Азирафаэля нет названия.

***

Энтони опирается локтем об узкий подоконник и задумчиво улыбается своим мыслям. Азирафаэлю неловко, но Энтони сам разрешил ему спрашивать, поэтому очередной вопрос повисает между ними забавным нетерпением — Азирафаэлю в самом деле хочется узнать, почему небо голубое. — Простите за долгое молчание, просто не уверен, с чего должен начать, — Энтони обращает на него теплый взгляд. — Вы знаете, что Солнце излучает свет, и его лучи имеют белый цвет? В свою очередь, белый цвет распадается на семь основных цветов радуги. У каждого цвета — своя длина волны, и вот у фиолетового цвета будет самая короткая длина волны, а у красного — самая длинная. Белый цвет солнца, проходя через воздух в атмосфере, рассеивается. Короткие лучи рассеиваются слишком быстро, красные слишком медленно, и остается золотая середина — голубой. Надеюсь, я не слишком вас запутал? Я старался учитывать, что вы могли не знать… многое из этого. — Я не понимаю, откуда вы можете это знать, — говорит Азирафаэль скромно, касаясь ладонью поверхности подоконника рядом с чужой рукой и проводя по ней. Энтони усмехается, и Азирафаэлю кажется, что над ним просто издеваются. — Не обижайтесь, у меня были лучшие учителя королевства, ученые самых разных мастей, ведь будущий король должен знать достаточно, чтобы управлять своими землями, — взгляд Энтони на мгновение тухнет, будто он жалеет об этом, но почти сразу вновь светло обращается к Азирафаэлю. — Какие еще у вас есть вопросы? Не стесняйтесь. — Чувствую себя довольно глупым, — Азирафаэль прикусывает губу и запускает руку в волосы, неловко хмыкая. — Ладно, а почему трава зеленая? Тоже из-за света, который… — Рассеивается, — заканчивает за него Энтони, улыбаясь еще шире, хотя видно, что он старается этого не делать. — Частично вы правы. Все объекты либо отражают цвета спектра, либо поглощают их. Но почему трава зеленая объясняет не только это, но и маленькие частицы внутри травинки. Они содержат хлорофилл, это такой пигмент, как краска, который дает цвет листьям и траве. По сути, трава из-за этого пигмента вбирает в себя те спектры, которые нужны ей для существования, и отторгают зеленый, поэтому мы видим ее такой. — Вы были бы прекрасным королем, — произносит Азирафаэль против воли, почти шепотом, смотря на Энтони так пристально, что это становится уже неприличным, и Энтони опускает глаза. — Извините, если я не должен был этого говорить. — Ничего страшного, отец тоже считает, что я достойный преемник, — спокойно отвечает Энтони, устало прикрывая глаза и поджимая губы — верный признак того, что ему снова становится плохо, и Азирафаэль торопливо подходит ближе, касаясь рукой его плеча. — Если мне не суждено занять место отца, то я хочу хотя бы быть хорошим человеком. — Вы очень хороший человек, — искренне отвечает Азирафаэль, но в голосе его, как бы он не старался, все равно проскальзывает грусть, потому что он чувствует, что Энтони не верит, что когда-либо займет это место, и ему отчего-то очень больно от этой безнадежности. — И вы так много знаете, что я не перестаю восхищаться. Для меня вы будто бы за пределами. Неужели вам, правда, интересно со мной общаться? — Я бы не стал лгать, у меня для этого мало времени, — смеется Энтони, протягивая Азирафаэлю ладонь и касаясь ей его предплечья. Он почти сразу отстраняется, но касание Азирафаэль чувствует так ярко, будто оно все еще на нем. — Вы интересный собеседник, и вы умеете слушать. Азирафаэль думает, что это единственное, что делает его значимым. Он умеет слушать, умеет задавать правильные вопросы и понимать, когда стоит сменить направление беседы. Ему даже особо стараться не нужно, если дело не задевает его эмоций, что случается нечасто. Энтони — задевает. Азирафаэля кидает от нежности к панике, от страха к безграничному восхищению, и он позволяет этим чувствам быть, наполняется ими, не готовый отпустить ни одно. — Мне, в самом деле, очень приятно, — Азирафаэль рассеянно улыбается, касаясь места, которого дотронулся Энтони, и вновь отворачивается к окну. Решетку плотно обвивают темно-красные крупные листья девичьего винограда, шевелящееся на легком ветру, и Азирафаэль задумчиво прикусывает губу, наблюдая за их ленивым движением. — Хорошо, а почему тогда эти листья красные? В чем разница? Энтони молчит довольно долго, тоже глядя на листья, но так, будто они могли раскрыть все свои тайны. Азирафаэль бросает на него взгляд, раздумывая, не стоит ли ему повторить свой вопрос, и внезапно понимает, что Энтони просто не знает ответа. На лице его написано растерянное удивление, столь милое, что Азирафаэлю хочется погладить его по волосам, как ребенка. — Должно быть, в них есть другие пигменты, кроме хлорофилла, — наконец говорит Энтони, но голос его звучит неуверенно и он быстро сдается, прекращая рассуждать: — Если честно, мне никогда не приходило в голову об этом спрашивать. — И все же оказывается, вы не знаете всего, — говорит он мягко, заставляя Энтони с нарочитым возмущением повернуться, и улыбается, не в силах выдержать этого светлого чувства, исходящего от всего вокруг — в особенности от Энтони — и касающегося его так сильно, что он чувствует громкую пульсацию вен у своих запястий. Энтони коротко смеется. — Да, я всего лишь человек, — его взгляд проходится по его лицу, и Азирафаэля в который раз одолевает чувство дежавю наряду с непривычным желанием наклониться ниже — поймать губами дыхание, будто вместе с ним ему станет все понятнее, будто тогда расстояние, не физическое, окончательно между ними искоренится. Азирафаэль просто смотрит на него в ответ, не в силах прекратить, и он очень рад, что Энтони его об этом не просит. Он смотрит на него так, будто стоит посреди ночного поля, запрокинув голову к бескрайнему полотну звездного неба, так, будто в нем есть тайное знание, будто если он будет смотреть достаточно долго, то узнает, почему был создан мир и кто коснулся его кончиками пальцев, вдыхая жизнь. Азирафаэль пьет, пьет, пьет эти невероятные часы рядом с Энтони большими глотками, но все равно чувствует жажду. И она, эта жажда, такая же огромная и бездонная, как душа. — Удивительно, — совершенно искренне говорит Азирафаэль, по искорке собирая его улыбку. — Но теперь мне гораздо проще принимать собственное несовершенство. — Разве бывают совершенные люди? — Энтони вдруг поднимает руку и тыкает пальцем Азирафаэлю в щеку, совсем бестактно, но так тепло и нежно, что по губам скользит сплошное, безграничное счастье. — И вы прекрасны, Азирафаэль. Азирафаэль ловит его руку и прижимает к своей щеке, все также безудержно нежно глядя ему в глаза. Это так нагло, что у него замирает сердце, но его не отталкивают, его гладят, спокойно и нежно — по щеке, по глазам, по лбу, волосам, приминая светлые кудри. Ему кажется, что когда Энтони смотрит на него, он видит его лучшую версию, совсем не то, чем он является или даже чем хочет стать — и это делает его жизнь значимее. Азирафаэль поворачивает голову и касается губами запястья Энтони, прохладного и сухого. Они смотрят друг на друга, не удивленно, но немного обреченно, потому что не знают, что со всем этим делать дальше, и наконец Энтони убирает руку. — В ваших глазах, — тихо отвечает Азирафаэль, когда молчание становится неправильным. — Но в этом есть свой смысл. — Мы снова ударились в философию, — говорит вдруг Энтони, приподнимаясь, и, окончательно выпрямившись, поворачивается к Азирафаэлю. — Прогуляемся к саду? Хоть на Луну, — думает Азирафаэль, впервые за всю жизнь ловя себя на подобном чувстве, и идет вслед за ним, потому что не может не идти, потому что желает этого больше всего на свете, потому что это так сильно ему нужно, что он и правда отправился бы за ним на Луну. Энтони оборачивается к нему на ходу, беря под руку, и Азирафаэль вдыхает легкий аромат парфюма, исходящий от его тела, совершенно неприлично счастливый.

***

Они сидят в крошечной беседке, входящей на океан — до них доносится соленый свежий бриз и почти касаются шумом волны, лишь немного не достигая их слуха, перекрываемые ветром. Азирафаэль прижимается к Энтони так тесно, что это давно перестало быть приличным, но их это не волнует. Что-то трепетное и нежное сковывало их вместе, чувства, не бурлящие буйным потоком, а струящееся как солнечный свет. Руки Энтони почти касаются его рук — Азирафаэль мог бы чуть откинуться назад и оказаться в его объятиях, но намеренно оставляет между ними эту тайну, возможность, которой они могут воспользоваться. Азирафаэль чувствует прикосновение его дыхания к своей шее, и думает, что боится всего, что Энтони окружает — его прошлое, его тайны, его надежды или, скорее, их отсутствие. Но страх этот столь силен, что превращается во влечение, в интерес, о котором он не мог и помыслить. Азирафаэля охватывает внезапный трепет, и он чуть поворачивается, глядя на Энтони затуманенным взглядом. Он не выдерживает, берет в свои ладони его прохладные руки, гладит его пальцы, не зная, как выразить правильно свои чувства и стоит ли вообще что-то объяснять, если он и сам не понимает природу того, что испытывает. — У вас очень красивые руки, — Азирафаэль проводит пальцем по небольшому шраму между большим и указательным пальцем, и осторожно выпрямляет его тонкую, изящную кисть. Он долго смотрит на его пальцы, не зная, что еще сказать, и поднимает голову. Океанический ветер трепет волосы Энтони, некогда изящно уложенные, и Азирафаэль выпускает его руку, приглаживая пряди, попадающие ему в глаза. — Благодарю, — коротко отвечает Энтони, на мгновение прикрывая глаза, и пальцы Азирафаэля проходятся по его векам, убирая волосы. Азирафаэль отстраняется почти сразу. Ему становится неловко, хотя когда Энтони в следующий раз открывает глаза, они смотрят с очень мягким выражением. Азирафаэль переходит черту, он знает это, и Энтони не останавливает его, даже если не стремится шагнуть навстречу — он, кажется, и не хочет, даже когда льнет к его рукам или сжимает его пальцы в своих. Почти штормовой ветер поднимает огромную волну за их спинами, и она тяжело, с шумом опускается на песок, перекрывая на мгновение даже их дыхание. Азирафаэль снова опускает ладонь поверх их сцепленных рук. — Знаете, Энтони, — его имя неосторожно соскальзывает с губ Азирафаэля, но он не боится. Он ласкает взглядом его волосы, его глаза, и понимает, что в нем еще никогда не было такой силы. — Я бывал в местах, куда не ступала нога человека, и я думал, этого будет достаточно. А потом я вернулся, и… Просто странно, что вы вдруг напомнили мне, кто я такой. Я говорю глупости? — Даже если вам так кажется, вы меня заинтересовали, — улыбается Энтони, и в его улыбке только безграничное спокойствие, почти непривычное, непонятное, такое мудрое, что Азирафаэлю будто бы кажется. Он тоже улыбается ему в ответ, глубоко вдыхает соленый воздух, прислушиваясь к приятной тишине внутри — исчезло даже странное волнение, — и гладит длинные пальцы прежде, чем выпустить его ладони из своих объятий. — Мне нравится ваше внимание, — Азирафаэль опускает взгляд, прикрываясь ресницами. — Я как будто снова стою у поющей горы, только теперь я не имею право ничего у нее просить. Он чувствует себя беспомощным перед тайной, которая окутывает каждый проведенный вместе счастливый день. Он знает Энтони достаточно, чтобы понимать, что путь по выбранной им дороге будет лишен перекрестков, и никакое сомнение не изменит его решений. — А что бы попросили? — заинтересованно спрашивает Энтони, приподнимая брови, и Азирафаэлю кажется, будто он на самом деле все знает, просто выбивает из него признание — он будто бы знал обо всем. — Мое внимание для вас совершенно заслуженно, вы интересная личность, и я рад общаться с вами. Что бы он попросил, кроме его жизни? — Поцеловать вас. Я попросил бы вас поцеловать, — тихо соскальзывает с его губ, и Энтони, все еще смотрящий в его глаза с привычным правильным теплом, замирает, будто бы ожидает продолжения. Но Азирафаэль молчит, потому что у него больше нет слов, только бьющееся где-то в горле сердце, знающее, что он проиграл все, что было ему важно, задав этот вопрос. — Вам просто любопытно, верно? — Энтони приподнимает брови, и Азирафаэль смущенно, пораженно опускает глаза, зная, что он прав. Это было не то любопытство, о котором можно подумать, но ему все же интересно — он хочет знать, как сам отреагирует на то, чего желает его душа. — Вы бы позволили целовать кому-то себя только из любопытства? Азирафаэль отстраняется, сжимаясь, и без едва уловимого тепла, исходящего от тела Энтони, ему становится невыносимо одиноко и горестно. — Я… я не уверен, что… — Целуйте. — Извините? — Азирафаэль широко распахивает глаза, вскидываясь, но не может прочитать в лице Энтони ничего, что позволило бы ему понять, о чем тот думает. — Попробуйте, я позволяю, — Энтони сам склоняется к нему, но Азирафаэль вдруг останавливает его, касается кончиками пальцев его губ и проводит по ним. Он чувствует на коже его прерывисто дыхание, склоняясь, и целуя свои пальцы прямо напротив его губ, — они лежат не плотно, они дрожат; Азирафаэль жмурится прежде, чем отстраниться и встретиться с полным растерянности взглядом Энтони. — Я не посмею порочить ваши губы, — вырывается из него, как будто и не он просил Энтони о поцелуе. Но ведь он и не просил. Он не имеет на это право, ведь одно его желание уже однажды было выполнено, и он знает, что за следующее ему придется платить. — Интересные вариации поцелуя, вы меня даже взволновали, — неловко произносит Энтони, внезапно смущенно отворачиваясь и садясь ровнее, и Азирафаэль чувствует себя еще более сконфуженным от его реакции — хотя он даже не знал, чего ждать, когда решился поцеловать его. — Надеюсь, вы утолили ваш интерес. Но больше так не делайте. Азирафаэль низко опускает голову, проглатывая непрошенные слезы и не давая им пролиться. Он и не надеялся на то, что это будет для Энтони что-то значить, и, тем не менее, чувствует себя опустошенным и растерянным, как будто этот его жест все менял. Между ними ничего нет и не может быть, и, хотя Азирафаэль знает это так же отчетливо, как то, что море соленое, подтверждение этому ранит и смущает его. — Надеюсь, вы простите меня, — шепчет он и хочет было пообещать, что не станет больше просить его о поцелуе, но замирает. Он не знает, что будет дальше, не знает, не сойдет ли он с ума, желая большего, и не может обещать то, если не уверен, что способен будет сдержать обещание. — Я не обижен, — губы Энтони изгибаются в подобии улыбки, но он не кажется особенно искренним, и Азирафаэль понимает, что, наверное, окончательно все испортил — хотя продолжал верить, что Энтони ему не лжет. — Я ведь дал согласие. Азирафаэль хочет снова извиниться, но внезапно осознает, что, вероятно, Энтони было тоже любопытно. Его вопрос, его поведение, его слова — все говорит об этом. Азирафаэль не очень хочет верить в этом, но верит, потому что видит остатки смущения в уголках его чуть прищуренных глаз. — Я никогда не стал бы делать ничего против вашей воли, — говорит Азирафаэль и поднимается, неловко отходя к другому краю беседки. — К чему беспокойство? Я прекрасно это знаю. — К тому, что вам незачем напоминать о своем согласии, — звучит довольно резко, и Азирафаэль сжимает руки перед собой до боли, глубоко вздыхая. Атмосфера, которая окутывала их еще несколько минут назад, незаметно рассыпается, и только он, Азирафаэль, в этом виноват. Энтони довольно долго молчит, и Азирафаэлю начинает казаться, что они больше никогда не заговорят, что он испортил не только их отношения, но и весь мир своим поступком, что больше ничего никогда не будет как прежде, что ему стоило сначала подумать, а потом только действовать — он изводит себя этими мыслями на протяжении нескольких минут тишины, без слов и чужого дыхания, только под шум волн и гулкий ветер, и ему уже начинает мерещиться, будто он здесь и вовсе один, но не просто не решается обернуться. Энтони вдруг прислоняется рядом с ним к перилам, упираясь в них локтями, и Азирафаэль кидает на него осторожный, настороженный взгляд — Энтони смотрит прямо перед собой, в ту сторону, где простирается океан, и по его лицу не видно, что он чем-то обеспокоен. Азирафаэль снова пытается набраться сил, чтобы завести диалог, объяснить, что дело было не только в любопытстве, но Энтони неожиданно начинает говорить: — Когда я был много младше, — его голос весьма тихий, и Азирафаэлю приходится чуть наклониться, чтобы слышать лучше, но Энтони, кажется, не против, — отец каждые несколько дней водил меня к берегу. Азирафаэль не понимает, но слушает внимательно, так, словно это не было попыткой сменить неловкую тему, которая началась из-за него. — Я боялся воды, — это признание слетает с его губ слишком легко, чтобы звучать лишь в прошедшем времени, и Энтони понимает, что Азирафаэль чувствует, поэтому исправляется: — Сейчас тоже. Он говорил, мне нужно учиться жить со своими страхами бок о бок. — Вы научились? — тихо спрашивает Азирафаэль, и думает о том, что иногда для того, чтобы бороться, нужно несоразмерно больше сил, чем требуется для поддержания страха. — Нет, — отвечает спокойно он, все еще не отводя взгляда от океана, такого же задумчиво шепчущего пеной волн о гальку. — Не научился. Я всего лишь человек, и меня пугает океан, как бы отец не пытался сравнивать его с жизнью — я не умею дышать под водой. Он сказал, что тогда он меня когда-нибудь поглотит. Красивая была бы смерть, — его слова опускаются до шепота, едва слышного. Азирафаэль молчит. Он любит океан — боится, как и все, но тем иным, благоговейным страхом, который бывает, когда оказываешься в мгновение тишины перед тем, как огромная волна накроет палубу. Он любит воду, его завораживают темные глубины и эта особая тишина, которая бывает только там, глубоко под толщей, где существуешь только ты и стихия, — и больше никого во всем целом свете. Но когда Азирафаэль думает о том страхе, который бурлит внутри Энтони, он невольно перенимает его — и больше всего на свете хочет уберечь его от участи быть поглощенным океаном. Но едва ли он мог с ним бороться. — Чтобы укротить волну, вы не должны с ней бороться, — у Азирафаэля срывается голос, — как и жить со своими страхами вовсе не значит, что нужно обязательно их победить. Иногда достаточно лишь знать о них, как когда крепко держишься за мачту, просто ожидая, что волна пройдет мимо. — Нельзя не бояться, иначе не будет цены жизни, — Энтони смотрит на него, коротко и быстро, и сразу отворачивается. — Мне остается только океан. — То есть вы позволите ему поглотить вас, — это не звучит как вопрос, скорее как утверждение, но Энтони не кажется удивленным этим заявлением. — Да.

***

Замок спит после очередного ночного маскарада, который Азирафаэль пропустил — его никто и не звал, так что он заперся в своей комнате, читая и радуясь тишине, которой почти не бывало в этом замке. Наутро он поднимается очень рано и, пока никто не проснулся, идет в библиотеку. Он шагает по пустынным коридорам, пытаясь припомнить путь туда и не заблудиться, и думает — привычно — об Энтони. Они не виделись в последнее время, а если и встречались во время какого-нибудь приема, то успевали лишь мельком встретиться взглядами, и Азирафаэль отчаянно скучает по нему, хотя и понимает, что принц просто не может проводить с ним все свое время. У него обязанности, он все еще второй человек в королевстве, и то, что он добр с Азирафаэлем, не значит, что он мог на него претендовать. И все же Азирафаэлю грустно, настолько, что он не может спать и идет с рассветом в поисках того, что займет его голову хоть ненадолго. Он открывает массивные двери библиотеки, проскальзывая внутрь между спящего королевского хранителя книг, и направляется в одну из своих любимых секций — там был диван, а ему не хочется возвращаться назад к себе. Он не ощущает в себе ни капли сил и хоть какого-то морального спокойствия, которое обычно дарит удовлетворение в жизни, поэтому пытается убедить себя, что не все еще потеряно и у него все будет хорошо, что все мысли, которые сейчас есть в его голове, когда-нибудь устаканятся и он к ним привыкнет, но привыкания так и не появляется — даже когда он касается пальцами книг, стоящих на полке, и убеждает себя, что не чувствовать постоянно радость — нормально и даже правильно. Тяжело вдыхает пыль и запах страниц и отворачивается, снова уходя вглубь стеллажей. Азирафаэль начинает лучше ориентироваться здесь, всего за пару посещений привыкает к библиотеке так, будто она была его сознанием. Он неуверенно улыбается смотрительнице, стоящей поодаль у окна, и она, коротко на него взглянув, уходит в сторону выхода. Азирафаэль провожает ее глазами и уходит дальше. Ему интересно, чем занят Энтони, думает ли он о нем так, как думает сам Азирафаэль, пытается понять, чего он хочет добиться таким вниманием и зачем оно ему, но не находит ни одного ответа. Он не уверен, что влюблен, но эта мысль бьется все настойчивее и настойчивее, и он уже не может игнорировать ее так же, как раньше. Наверное, если бы они, действительно, как говорил Энтони, жили в другое время… Он разворачивается и внезапно натыкается взглядом на самого Энтони, спящего — спящего — на том самом диване, кое-как, склонив голову к небольшой декоративной подушке и держа в руках какую-то книгу. Сердце у Азирафаэля защемляет, и он перестает дышать. Первым его побуждением оказывается тихо уйти и вернуться к себе, но Азирафаэль приказывает себе успокоиться. Он все еще едва дышит, подходя ближе и присаживаясь рядом с Энтони на колени. Азирафаэль не знает, зачем, не видит смысла будить принца ради каких-то своих желаний, но все равно находит себя касающимся его волос нежным жестом. Энтони не просыпается, и Азирафаэль, осмелев, гладит его, осторожно и нежно, и опускает взгляд, пытаясь понять, что читал Энтони. По обложке непонятно и названия на ней не нет, поэтому Азирафаэль снова возвращает взгляд к его лицу. Энтони столь красив, что у него захватывает дыхание. В голове непрошено всплывает воспоминание об их почти-поцелуе, и Азирафаэль вдруг жалеет, что не позволил этому случиться. Это не любопытство, и никогда им не было. Впервые в жизни он чувствует так правильно рядом с кем-то, и хочет защитить от всего на свете, хочет касаться, хочет просто смотреть и встречать этот теплый взгляд — иногда и этого было достаточно. Азирафаэль будто смотрит в зеркало, но видит не свое отражение — его и пугает, и волнует, и смущает лицо напротив, но оно так прекрасно и восхитительно, что он оказывается не в силах оторвать глаз. Энтони вдруг дергается, и Азирафаэль испуганно одергивает руку, но тот лишь внезапно коротко кашляет, не просыпаясь, и на нижней губе у него проступает кровь. Азирафаэль совсем не думает, когда касается ее пальцем и стирает кровь. Он смотрит на алые капли, оставшиеся на коже, и перед глазами у него темнеет — не потому, что он боится крови, а потому, что боится того, что она несет. Азирафаэль вытирает руку о край своего камзола и поднимает голову, внезапно встречаясь с лихорадочно блестящими, мутными глазами Энтони. — Это немного пугающе, вы не находите? — хрипло говорит Энтони и заходится в длинном надсадном кашле, заставившим его перекатиться на бок и частично свеситься с дивана. Когда спазм утихает, он вытирает рот платком и добавляет: — Я имею в виду вовсе не кровь, а то, что вы сидите и смотрите, как я сплю. И… что вы делали? — Прошу прощения, я… — Азирафаэль резко поднимается на ноги, взволнованно и не чувствуя от стыда ног, и Энтони поднимает на него непонимающий, полный иронии взгляд. — Я ни в коем случае вас не преследовал и не хотел как-то вас обидеть… — Все в порядке, не нужно извинений, — Энтони устало садится, все еще прижимая платок к губам и на мгновение закрывая глаза. — Я понял, что вы просто волновались. — И не только, — Азирафаэль прикрывает глаза, напоминая себе, что обещал Энтони искренность, и лишь после недолгой внутренней мантры добавляет: — Я был заворожен вами. Я совершенно убежден, что во сне человек раскрывается в новых гранях, и… наблюдать за вами было все равно, что окунуться в вашу душу, — Азирафаэль ниже опускает голову и касается ладонью полыхающей от смущения щеки. — К тому же, я довольно долго не видел вас из-за приемов, так что я… соскучился. — Вы весьма прямолинейны, — он снова поднимает на него глаза, но на этот раз улыбается, неуверенно, едва покрасневшими от крови губами, и Азирафаэль неуверенно улыбается ему в ответ. — Это хорошо. Если вы скучали, почему просто не пришли ко мне? Азирафаэль не говорит, что это из-за неслучившегося поцелуя, но лишь потому, что верит — Энтони и так понимает, что ему неловко за произошедшее в тот день. Тем более, у него есть и другие оправдания своей трусости. — Не хотел отвлекать вас от важных дел, — Азирафаэль продолжает улыбаться, чуть растерянно поводя плечом, когда Энтони вдруг довольно громко фыркает. — Эти люди рядом с вами, государственные дела… Я не решился занимать вас еще и в свободные от дел часы. И, по правде говоря, я боялся, что больше не в милости у вас. — Если бы вы были не в милости, вы бы об этом узнали, поверьте, — Энтони говорит спокойно, без намека, без повода бояться или оскорбиться, но Азирафаэль все равно чувствует в его словах что-то тяжелое, неприятное, почти темное, и это что-то практически заставляет его сделать шаг назад, но он останавливает себя и неуверенно садится рядом с Энтони на диван. — Если вам хочется увидеться со мной — не ищите повода и просто приходите. Я не зол на вас, и вы мне не противны, и тот день не несет для меня какой-то особенной негативной окраски. Вам не о чем переживать. Азирафаэль прикусывает губу, глядя ему в глаза, но будто бы вовсе и не видя его, не замечая ничего вокруг, — он видит бушующий за их спинами океан и собственные дрожащие пальцы на тонких губах. Он встряхивает чуть отросшими волосами и силой заставляет себя вернуться в настоящее, где перед ним реальный, терпеливо ожидающий его ответа Энтони. — Вы не знаете, на что подписываетесь, — Азирафаэль внезапно даже для себя улыбается. — Ведь тогда вам придется лицезреть меня почти постоянно. — Разве это плохо? — со смешком спрашивает Энтони, и Азирафаэль неожиданно чувствует острое смущение. — О, значит, это хорошо… тогда я спокоен, — отвечает Азирафаэль таким тоном, словно от эмоционального возбуждения готов был пробежаться по лепнине на потолке библиотеки. Он стискивает пальцами край камзола и несколько раз откашливается прежде, чем продолжить: — Мне бы хотелось видеть вас как можно чаще, и, надеюсь, вы разделяете мое желание в той же мере. — По крайней мере, я дозволяю вам мне докучать, — Энтони начинает улыбаться еще шире и неожиданно коротко смеется, отворачиваясь. — Этот светский этикет… Я буду весьма рад вашей компании, всегда был рад, — Азирафаэлю кажется, будто весь мир под его ногами внезапно начинает рушиться — за один неосторожный взмах ресниц напротив. — Раз мы здесь с вами встретились, может, вы хотите что-то почитать? — Я бы… Пожалуй, — Азирафаэль снова немного смущенно улыбается, все еще не отойдя от признания Энтони, и поднимается на ноги, начиная хаотично искать на полке ближайшего стеллажа что-нибудь подходящее. — А что бы вы хотели, чтобы я вам почитал? Классику? Приключения? О, а я встречал этого трубадура, пренеприятнейший человек, неужели его стихи издали?.. Может, вы хотели бы греческого эпоса или… — Азирафаэль не успевает закончить, потому что его руки накрывает ладонь Энтони, бесшумно появившегося позади. Он замирает, чувствуя спиной тепло от его тела, и медленно опускает руку с зажатой было в ней книгой. — Успокойтесь, Азирафаэль, — тихо смеется Энтони и мягко подталкивает его назад к дивану. — В этот раз я вам буду читать. Что угодно, что вы выберете. — Я… я не уверен, что имею право вас так утруждать, — произносит он едва слышно, поднимая на Энтони глаза, и все еще чувствуя не только его взгляд, но и прикосновение — все их касания, разделенные на двоих за время общения, как волну, одну за другой, накатывающую на него и не дающую вдохнуть. — Бросьте, мне в радость, — Энтони будто бы хочет отвернуться, но внезапно передумывает, и рука Азирафаэля, все еще едва задевающая пальцами чужую ладонь, неожиданно оказывается на уровне его губ — Энтони, не отрывая от него взгляда, осторожно целует его пальцы и медленно опускает руку. — Возвращаю ваш поцелуй. Чтобы вы не думали, что для меня это был лишь интерес. Так какую книгу вы хотите сегодня услышать? — он все-таки отворачивается, также внезапно, как и целовал его, и Азирафаэль даже не успевает осознать произошедшее. Азирафаэль заторможенно кивает, будто Энтони спрашивал его о чем-то конкретном и смотрит на свою руку. Ему очень хочется прижать пальцы, которых касались губы Энтони, к своим губам, но он сдерживается, зная, что будет выглядит еще глупее. — Азирафаэль? — По-пожалуй, можно было бы что-то вроде «Илиады»? Или… не знаю, я люблю античную литературу, — он говорит довольно заторможенно, но радуется, что способен сказать что-то связное после этого внезапного жеста и признания, мысль о котором заставляет сердце Азирафаэля биться чаще. Через мгновение Энтони садится рядом с ним с увесистым томом в руках, и Азирафаэль поднимает на него взгляд. — Тогда вы не будете против Овидия, — Энтони показывает ему красиво разрисованный том с золотыми буквами на латыни «Метаморфозы». — Вы ведь врач, вы должны знать латынь? — Да, но… но я не профессионал, к сожалению, — он извиняюще улыбается, встречая нечитаемый взгляд Энтони, и добавляет: — Там, откуда я к вам приехал, не особо отводят время на обучение. Больше сразу на практику. — Я мог бы вам перевести, это совсем несложно для меня, — улыбка Энтони теплая и нежная, такая, что Азирафаэль почти забывает, что она для него почти всегда такая — всегда нежная для него, и будто видит ее в первый раз. — Мне немного неловко, — Азирафаэль вдруг коротко смеется, скромно отворачиваясь — неловко ему, и правда, было. — Я и читать хорошо не умею, и… слушать. — В этом нет ничего неловкого, знание приходит с опытом, — Энтони касается его локтя, призывая посмотреть в свою сторону, и Азирафаэль невольно слушается, улыбаясь ему. — У вас не было возможности, но вы легко этому научитесь. Если хотите, позже я помогу вам. Азирафаэль думает, что хочет всего, что мог ему предложить Энтони; хочет как можно больше времени рядом с ним, хочет его видеть, слышать, дотрагиваться до него. Он хочет себе его душу, хочет касаться его тела — кончиками пальцев посылая свою любовь. Хочет его силу и слабость, нежность и властность, — и чтобы это тепло в его глазах никогда для него не гасло. Азирафаэль накрывает его пальцы своими, на мгновение прижимая его руку к себе ближе; он почти переплетает с ним пальцы прежде, чем выпустить, и этот жест гулким волнением отзывается у него в груди. — Было бы замечательно, — шепчет Азирафаэль. — Спасибо, теперь мне гораздо проще принять свое незнание. — Пожалуйста, Азирафаэль; уверен, вы будете хорошим учеником, — Энтони еще раз его оглядывает, а затем раскрывает книгу на первой странице, опуская на нее глаза.

***

Ленивое солнце зависает прямо над их головами, касаясь жаром своих лучей кожи. Азирафаэль переворачивается на бок, подминая под себя книгу, которую пытался читать — яркие строчки расползаются перед глазами, — и смотрит, прищурившись, на тонкую фигуру Энтони, как раз в этот миг натянувшего поводья своего коня. Утром, выходя из тесного шумного зала они оба единодушно решили, что не смогли бы провести в замке еще даже пары часов, и Энтони настоял на том, чтобы уехать в летний домик, который искренне недоумевающий Азирафаэль едва ли мог назвать «домиком». Это была большая каменная резиденция человек на двадцать, а к территории прилегали роскошная конюшня, просторы усеянной цветами и травой земли, маленькие беседки, мельницы, искусственное озеро и даже сравнительно большой ручеек. А вниз по склону открывался вид на безбрежный океан — его можно было увидеть из каждого окна резиденции, и это привело Азирафаэля в восторг. Азирафаэль не скрывал этого и с удовольствием замечал, как Энтони ловил каждую его эмоцию и светился еще ярче от его восторженных речей. — Вы не устали? — спрашивает Азирафаэль, садясь на траве, но не поднимаясь, не рискуя подходить к прекрасному арабскому скакуну с восседающим на нем Энтони. Азирафаэль сразу поведал ему, что боится лошадей и никогда не ездит на них верхом, предпочитая повозки или же идти пешком, если не было возможности отправиться в путешествие по воде. — Сколько вы уже рассекаете эти просторы? Я начинаю волноваться. До него доносится переливчатый смех Энтони. Азирафаэль щурится, силясь разглядеть его лицо в лучах солнца; и Энтони, будто поняв его затруднение, вдруг с легкостью спрыгивает с коня, оставляя его на лугу подальше от Азирафаэля, а сам направляясь в его сторону. — Вид вашего умиротворенного лица придавал мне сил, — улыбается ему Энтони, склоняясь и касаясь быстрой лаской его волос. От него пахнет мускусом, лошадиным мылом и его особым парфюмом, и когда он садится рядом, сбрасывает редингот с плеч, оставаясь в одной тонкой рубашке, Азирафаэлю хочется обвить его за талию и уткнуться носом в его волосы. — Но вы, кажется, не особо читали, я постоянно встречал ваш взгляд. — Вы отлично держитесь на коне, для меня это словно шагнуть с обрыва, — поясняет неуверенно Азирафаэль и, вспомнив, что Энтони любит искренность, добавляет: — И вы красивы, на вас словно нельзя не смотреть. — Вы льстите, все люди красивы, — фыркает Энтони, смотря на него с доброй усмешкой и тут же отворачиваясь, неловко приглаживая упавшие на лоб волосы. — Но не все — так, как вы для меня, — Азирафаэль замирает, поймав себя на этом признании, и смущенно утыкается локтями в колени, пряча на мгновение лицо. Они молчат несколько мгновений — Азирафаэль чувствует на себе взгляд Энтони, когда выпрямляется, — и тогда он тянется за примятым их весом цветком, срывая его изогнувшийся стебель и протягивая Энтони. — В любом случае, я сказал правду. Ведь и вы зачем-то смотрели на меня. — Не могу понять, чего вы хотите добиться всеми этими комплиментами, — неловкости в его смехе больше, чем признательности, и Азирафаэль уже снова хочется извиниться за свою чересчур смелую навязчивость, но Энтони перебивает его: — Ее Величество любила проводить здесь время, в этом домике. Азирафаэль неловко проводит рукой по плечу, внезапно почувствовав укол обиды. Энтони будто бы не замечает этого, но Азирафаэль чувствует — ему дают чуточку свободы и тут же ее отбирают, раз за разом повторяя, что он волен делать и говорить, что вздумается, но, по сути, это не было правдой; если Энтони что-то не приходилось по душе, они тут же меняли тему диалога. Азирафаэль убеждает себя, что не имеет право так реагировать, но сердце все равно неприятно сжимается и к горлу подступает ком. — Любила? — Азирафаэль знает, что цепляется за слова, но ему больше нечего сказать, он и не хочет говорить, но если он промолчит, Энтони поймет его обиду. Чтобы отвлечься, он думает о королеве, представляет ее здесь — и не может без окружения пышного блеска двора. Королева для него загадка, и рядом с ней он не смеет даже дышать — она смотрит на него так, будто знает все, о чем он думает, и Азирафаэль каждый раз чувствует вину за то, что так и не приблизился к тому, чтобы спасти ее сына. — Сейчас ей не до любви, — Энтони коротко смотрит на него, но больше не улыбается. — Беспокоится из-за того, что я не хочу лечиться. Азирафаэль отворачивается. Он не может выдержать его взгляд, ведь теперь он куда больше понимает королеву, чем Энтони. — Вас это расстраивает, — мягко говорит Азирафаэль вместо того, чтобы начать его уговаривать, потому что он знает — никакие уговоры не помогут, если Энтони сам этого не захочет. Он не спрашивает. Он видит, что Энтони больно, но не из-за своей болезни, а из-за того, как ее и его решение на этот счет воспринимают другие. — Весьма жаль, что она тратит время на попытки уговорить меня, вместо смирения. Так было бы проще, нам обоим, — Энтони упирается щекой в ладонь и смотрит куда-то в сторону — от его веселья не остается даже малой толики, и Азирафаэль отчего-то чувствует себя виноватым. — Наш разговор снова стал грустным. Азирафаэль думает, что едва ли она когда-нибудь смирится, как и все они, но молчит, ведь Энтони это не надо. Ему не нужен человек, который говорит ему очевидное — ему нужен кто-то, кто поймет его или хотя бы попытается. Азирафаэль пару мгновений смотрит на него, раздумывая, что бы он мог сделать, чтобы развеселить его, и подсаживается чуть поближе. Он обнимает его за талию, опуская подбородок на его плечо, и внимательно смотрит ему в щеку ровно до того момента, пока Энтони не скашивает на него глаза. — Хотите, я расскажу вам тайну? — спрашивает Азирафаэль, с волнением глядя в желтые глаза. — Кое-что, чего вы обо мне не знаете? — Можете даже не спрашивать, я-то свои выдаю как на духу, — неловко произносит Энтони, мимолетно касаясь его спины пальцами, как бы приобнимая в ответ, и тут же убирая руку обратно. — Интересно вас послушать. — Вы так серьезны, что мне теперь неловко, что моя тайна совсем не тайна, — Азирафаэль отодвигается, перестав так явно давить на Энтони своим желанием близости, и складывает руки на коленях. — В общем, я умею делать мороженое по древней технологии. Никто в королевстве такого не делает, потому что мне открыл тайну один друид в новом свете. Хотите, сделаю для вас? — Естественно, — он смеется, улыбаясь, и Азирафаэль не может сдержать ответной улыбки. — Вот видите, вы улыбаетесь, — Азирафаэль мимолетно гладит тонкие морщинки под его глазами. — Я знал, что мороженое сможет вас развеселить. — Вы хорошо меня знаете, — Энтони на мгновение прикрывает глаза, а когда открывает, его взгляд внимательно проходится по лицу Азирафаэля. — Мне нравится вас узнавать, — искренне отвечает Азирафаэль и, почувствовав непреодолимое желание поцеловать его, откидывается назад на траву и смотрит в высокое небо над головой. Он тянет Энтони за руку на себя, и тот почти валится рядом с тихим смешком, почти переходящим в кашель.

***

Праздник, который устроил король, предварял шестичасовую охоту, и когда Азирафаэль прибыл к назначенному времени, королевский ловчий уже закончил церемонии и придворные переместились в большую залу. Азирафаэль быстро сливается с толпой нарядно одетых мужчин и женщин — он старается не привлекать к себе внимания, но все же на него смотрят, и довольно часто. Косые взгляды на коже кажутся ядом, но Азирафаэль лишь вежливо улыбается особенно настойчивым и отворачивается. Всем интересно, кто завоевал расположение принца, а, самое главное, как. Азирафаэль же спросил бы совсем иное, если кто-нибудь захотел его слушать — как можно не завоевать его расположение? Энтони столь открыт общению во всем, что не касается его болезни, что нужно быть совершенным простофилей, чтобы не понравиться ему. Так, по крайней мере, говорит себе Азирафаэль, чтобы не питать ложные надежды на то, что может и не было правдой. Азирафаэль находит самый дальний угол и почти прячется в ожидании пира — длинные столы заставлены легкими закусками, но королевской семьи еще нет и никто не смеет садиться без них. Он чувствует давящую усталость от шума вокруг и ежеминутно удивляется, каким образом эти люди умудряются оставаться свежими и бодрыми после шести часов охоты, когда Азирафаэль, проведший все это время в библиотеке, утомился уже на входе. — Я полагал, вы не пропустите охоту, — раздается вдруг тихий голос позади Азирафаэля, и, осторожно повернув голову, он встречает веселый взгляд Энтони. — Вам это неинтересно? — Никогда не понимал, какое в этом развлечение, — также тихо отвечает Азирафаэль, поворачиваясь к принцу всем корпусом и ради приличия кланяясь под его ставшим немного недовольным взором. — Это просто варварство! Энтони смеется, прикладывая пальцы к губам, и смотрит туда, откуда появляется королевская чета. Все, включая принца, склоняются в поклоне, но через мгновение музыка снова начинает играть, и Энтони подхватывает Азирафаэля под руку увлекая чуть дальше, вглубь тени от резной арки. — Разделяю ваше убеждение, — улыбается ему Энтони. — И оттого я принял нелегкое решение тоже пропустить это развлечение. Отец будет крайне недоволен, так что если он подойдет, вам придется меня защищать. Вы готовы пойти на это? — С удовольствием, — неловко смеется Азирафаэль, чувствуя через ткань холодное тепло его руки и прикосновение пальцев к запястью, странно обжигающее кожу. — Если, конечно, Его Величество за это не отправит меня обратно домой. — А вы, я вижу, не особо торопитесь, — Энтони смотрит на него мимолетно, с прищуром, и отворачивается, выпуская его локоть, когда они пересекают небольшую каменную ступеньку сада — это не то место, в котором они встретились в первый раз, но, видимо, ответвление от основной тропинки, потому что растения здесь более дикие, обильные, цветут и пахнут сильнее, чем у двора, и почти касаются лепестками лица. — Мне выпал шанс, — Азирафаэль не говорит ни про деньги, ни про обеспечение спокойной жизни за эту авантюру, но это и так понятно. Едва ли человек вроде него поехал бы куда-то просто так, даже если это приказ короля. — А теперь я хочу закончить то, ради чего приехал, ведь я узнал вас и это перестало быть… это теперь личное дело. — Жаль, — неожиданно выдает Энтони, останавливаясь, и Азирафаэль недоуменно останавливается рядом с ним. — Простите, вам жаль…? — переспрашивает он на всякий случай, очень надеясь, что ослышался или что просто чего-то не понял, но когда Энтони смотрит на него, внимательным, тяжелым для души взглядом, понимает, что услышал все правильно. — Я немного не понимаю… — Отец не говорил вам ничего о моей болезни, верно? — Энтони не отводит глаз, и Азирафаэль просто молча смотрит на него в ответ, ощущая лишь внезапно раскрывшуюся под ногами бездну, такую темную и глубокую, что он все падает и падает, не в силах даже вдохнуть, а Энтони даже не пытается подать ему руку. — Просто сказал, что вы должны меня вылечить, убедить меня, что я должен лечиться, — Азирафаэль продолжает просто смотреть, и в его сердце закрадывается понимание, так острое, что колет легкие, но он все равно слушает — слушает и смотрит на Энтони, чье лицо приобретает нечитаемое выражение, впервые за время их знакомства, впервые, когда его становится невозможным прочитать. — Я умираю, Азирафаэль. Меня не могут вылечить. Отцу сказали об этом уже сотни врачей, вот только он не желает никого слушать. От того, чем я болен, лекарств нет. Просто он не перестает пытаться, словно в этом есть хоть какой-то толк. Никто ему об этом не говорил. Азирафаэль сжимает зубы, чувствуя, как за веками собираются слезы, и отводит взгляд, туда, откуда доносится приглушенная музыка. Вокруг ни души, и только эти звуки — неуместные и бестактные — нарушают их молчание. Энтони не торопит его, и Азирафаэль ему за это благодарен, но еще ему хочется закричать, хочется сорвать листья с цветов, пнуть самый красивый и растоптать его, как судьба растаптывает жизнь Энтони, задевая своими неловкими движениями чужие. Но если бы ему дали возможность выбирать, зная, к чему все это приведет, он снова бы приехал сюда — ради возможности узнать Энтони. — Почему вы не рассказали раньше? — еле слышно спрашивает Азирафаэль, и хотя он старается сдержать тон своего срывающегося голоса, это все равно очень похоже на упрек. Слезы собираются в уголках его глаз и все-таки предательски скатываются. Его это не волнует. Едва ли его лицо видно достаточно четко в такой темноте, чтобы Энтони заметил его несчастье. — Раньше это не было для вас личным, — Энтони говорит так, будто все понимает, и голос его, мягкий и тихий, обнимает Азирафаэля как никогда не обнимал его обладатель. — Но почему теперь? — Азирафаэль не может поднять взгляд, но все же делает это, потому что хочет видеть его глаза. — Я и до знакомства хотел вас вылечить. — Но я не хотел попытаться жить, — глаза Энтони говорят много больше, чем он способен был выразить словами — он в отчаянии, он несчастен, умирает, в одиночестве, и никто, даже родители, не желают его понимать, пытаясь дать надежду, когда ее не может быть, и Азирафаэлю от этого становится только больнее. Энтони потерял эту надежду еще очень и очень давно и все равно согласился принять Азирафаэля, когда тот предложил ему помощь. Что это было? В действительности ли лишь отчаяние? — Для меня ваше участие теперь тоже личное. Не хочу, чтобы вы надеялись, будто у вас может что-то получиться. Вы можете выбирать. Азирафаэль качает головой, ведь, на самом деле, у него нет выбора. Не было с той минуты, как он впервые заговорил с Энтони, как увидел его глаза — такие теплые и полные внутренней страсти. Впервые, как понял, что это для него много больше, чем работа. Он так давно это понимал, что сейчас жалеет, что не признался раньше. Что вы хотите, чтобы я вам дал? — Я уже сделал выбор, — Азирафаэль упрямо поджимает губы и делает шаг вперед, касаясь ладонью щеки Энтони и замирая от дерзости, на которую пошел. Но Энтони не отстраняется, лишь смотрит, все такой же глубоко разбитый, полный отчаяния, и Азирафаэль вдруг понимает, что случайно заставляет его надеяться. — Могу я поцеловать вас? — Нет, — отвечает спокойно Энтони, и рука Азирафаэля удивленно замирает на его коже, не способная отстраниться. — Что вы хотите этим показать? Жалость, привязанность? Вам просто любопытно? — Ничего не хочу показать… — растерянно произносит Азирафаэль и чуть прикрывает глаза, пытаясь собрать осколки своих мыслей воедино. — Я давно носил в себе это желание, в каждой минуте, что мы переживали вместе, — Азирафаэль опускает, наконец, руку, понимая, как это нелепо, и тихо добавляет: — И я ошибочно полагал, что вы разделяете это мое желание. — Вы не ошибались, — Энтони не ловит его руку, не признается ему в любви, не делает почти ничего, только смотрит и дышит прерывисто, будто падая, и Азирафаэль виновато опускает глаза. — Но мне кажется, вы не понимаете. Вы уверены, что готовы ко всем последствиям, которые принесет новый уровень этой близости? Азирафаэль никогда не лжет Энтони, никогда не лукавит, не подбирает слова. Он не знает, готов ли он на самом деле к последствиям, но хочет узнать, чувствует, что это очень важно. Не только для Энтони, но и для него, для его души, для его разума, так отчаянно сейчас стремящегося к тому, чем он никогда не сможет обладать. — Вы не спрашиваете, вы утверждаете, потому что уже все решили, — Азирафаэль сглатывает, все еще не глядя на Энтони. — Но если этого не случится, я буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Он думает, что звучит это, должно быть, ужасно, как попытка завоевать расположение или приз, и уже хочет извиниться, сказать, что это вовсе необязательно, ведь он не смеет настаивать, если это ранит его чувства, но Энтони осторожным движением холодных пальцев приподнимает его голову за подбородок и касается его губ своими — коротко и сухо, почти сразу отстраняясь. Азирафаэль хочет потянуться за ним, хочет поймать его руку, но он снова ускользает, отступает от него, и горечь в его глазах выдает все то, о чем они не говорили. Он понимает, читает в глубине чужой души, что если не сделает шаг вперед, то это будет единственное, что он получит, и он делает, настойчиво, быстро, обнимая голову Энтони ладонями и притягивая к себе — и целуя, целуя, пока не перестает хватать дыхания, пока его запах не отпечатывается на его коже, а душа не записывает движение его губ и прикосновение его пальцев к предплечьям. Кажется, он не может отстраниться от него даже тогда, когда уже не может дышать, когда от поцелуя болят губы, когда пальцы Энтони непривычно сильно сжимают его руки, но все равно разрывает поцелуй, боясь поднять на него глаза. Он не надеется ни на что, не знает, почему делает это, почему так сильно желает, когда между ними ничего не может быть — даже в самых лучших условиях, даже если бы с Энтони все было в порядке, даже если бы они были в другом времени, у них все еще оставалась огромная пропасть, которую невозможно было ничем перекрыть. Но в эти минуты, незначительные и вечные одновременно, ничего этого не было — не было реальности, были только губы и руки, и взгляд, пронзительный и долгий, который Азирафаэль чувствует на себе, даже не глядя. Они молчат, и Азирафаэль вдруг понимает, что имел в виду Энтони, когда спрашивал, сумеет ли он справиться с последствиями. — Надеюсь, вы не пожалеете, — как прочитав его мысли, произносит Энтони, и его рука, внезапно теплая, согревающая, как костер в темной чаще леса, исчезает с его лица, и сам он весь отстраняется, снова весь неприступный, холодный, непостижимый, и такой далекий, что даже если бы Азирафаэль бежал за ним всю свою жизнь, не смог бы догнать. — Я скорее пожалею о своем существовании, чем о вашей ласке, — Азирафаэль едва дышит от сдавившего грудь ощущения безысходности, невозможности быть рядом с Энтони, желать его поцелуев и нежности — потому что он не должен, потому что так не принято, и потому что, он подспудно знает это, Энтони не позволит ему. Это слишком большое чувство, чтобы они могли ей принять в себя и остаться невредимыми. Он смотрит на Энтони вновь наполнившимися слезами глазами и силится понять, какие мысли касаются его сознания, что переполняет его теплую, огромную душу. Азирафаэль надеется, что не расщепил ее окончательно, но не может найти подтверждение своей надежде в закрытом от него взгляде Энтони. — Думаю… стоит вернуться, — неожиданно говорит Энтони, отворачивая голову, и Азирафаэль бездумно делает шаг вперед, к нему, как в мольбе, как в немом крике — почему все так, но никто не может дать ему ответа на этот вопрос. — Вы снова меняете тему диалога, лишь бы не думать, что может быть что-то большее, — в запале отвечает Азирафаэль, отчаянно, горько, с надрывом, почти воя от боли в легких, и Энтони смотрит на него удивленно, нахмурившись. — Чего вы хотите от человека, который не может дать вам будущего? — спокойно спрашивает он, но его голос все равно дрожит, и их разговор похож на то, как если бы они ходили по грани и балансировали, боясь упасть — и Азирафаэль только делает очередной шаг вперед, почти срывается, но остается на месте. — Хочу провести с вами столько времени, сколько нам будет отведено, — он касается его рук, едва дыша, чтобы не разрыдаться на самом деле, потому что это была не его трагедия и не его боль, но то, что он чувствует, за пределами понимания, за пределами того, что может чувствовать человек. — Если бы я только мог… сделать вас счастливым, разговаривать с вами, слушать вас… Вы ведь не хотите меня отталкивать, — Азирафаэль крепче сжимает его руки и поднимает их, подносит к своим губам, оставляя на коже влажные поцелуи.   — Не хочу, — покорно соглашается Энтони с внезапным придыханием, и Азирафаэль поспешно поднимает на него глаза — они стоят в тени, в далеке от тех, кто мог бы за ними наблюдать, и он может позволить себе этот взгляд, откровенный, испуганный, нежный, потому что сейчас никто его не может за него осудить, даже Энтони. — Но разве вам так не будет больнее? — Уже — нет, — Азирафаэль гладит его пальцы губами и опускает его руки, продолжая касаться ладоней мягкими, нежными движениями. Он склоняется, ловя дыхание Энтони, чтобы разделить, чтобы впитать в себя — интимнее, ближе, чем поцелуй, — и без конца смотрит в распахнутые перед ним огромные глаза, в которых он видит его душу. — Даже если вы оттолкнете меня, это не умалит мою боль. Лишь добавит сожалений о том, чего не случилось. Энтони беззвучно наклоняется к нему, вдруг снова касаясь его губ. — Хорошо. Если вы уверены, — он смотрит с сомнением, но оно такое невеликое, что почти не ощущается в его взгляде. — В этом я буду уверен всегда, — Азирафаэль улыбается сквозь слезы, почти закончившиеся, и опускает голову, касаясь лбом плеча Энтони. Они не обнимаются, но в том, как близко они стоят, как держатся друг за друга, есть отчаяние и нежность, большая, чем если бы они стискивали один другого в объятиях. Поцелуй Энтони горячим обещанием застывает на его губах, и Азирафаэль знает, что никогда не забудет — ни одно из этих касаний.

***

Азирафаэль, нервничая, в четвертый раз поправил светлый камзол, расшитый золотыми нитями, и думает, что ему не стоило никуда идти. Пусть его пригласил сам принц, это не меняет его происхождения, и самого факта, что он вообще даже не был придворным и не входил в круг приближенных. Но в этот момент перед ним безразличные лакеи открывают двери в залу и Азирафаэль заходит внутрь, стараясь не слишком сильно вертеть головой, настолько внутри было красиво. Эта красота, холодная и жесткая, не имеет ничего общего с красотой сада, но она все же завораживает его, как и любого, кто редко бывает в высоком обществе. Он проходит весь путь до отдельного стола для королевской семьи и склоняется в глубоком поклоне, но король тут же поднимает его взмахом руки. Азирафаэль поднимает голову, встречаясь взглядом с Энтони, который в мишуре блестящих придворных выглядит более, чем скромно в своем бархатном черном одеянии. Энтони склоняет голову в знак приветствия, и в этот же миг Азирафаэля берет под руку королевский распределитель мест, молодой придворный с резкими чертами лица. Азирафаэль не успевает ускользнуть от этого прикосновения, и его ведут прямо к королевскому столу под внимательными взорами притихших гостей. — Мы приветствуем вас, и будем рады, если вы присоединитесь к нашему столу, — говорит король, когда Азирафаэль оказывается совсем близко. Он снова поспешно кланяется правителю прежде, чем неловко присесть на самый край высокого кресла рядом с Энтони, и ошарашенно смотрит сверху вниз на не менее удивленных придворных. — Его Высочество утверждал, что ему комфортно рядом с вами, так что я надеюсь, что вы задержите моего сына на этом празднике чуть дальше, чем на десять минут. — Вы смущаете господина Азирафаэля, Ваше Величество, — почти весело говорит Энтони, и добавляет так, чтобы его услышала только семья: — И вовсе не обязательно выставлять меня в таком свете, отец. — Мне есть за что сказать вам спасибо, — король игнорирует слова сына, склоняя голову на бок и приподнимая бокал. — Мы весьма вам благодарны. — Ну, конечно, вы… — Не за что, — перебивает Энтони Азирафаэль, столь поспешно и нагло лишь потому, что увидел суровую тяжесть в глазах короля, направленную на посмевшего ему дерзить при всех сына. — Всегда к услугам Вашего Величества. Энтони фыркает, и до начала танцев над столом устанавливается некомфортное молчание. Азирафаэль не пытается говорить с принцем, да и Энтони не горит желанием обсуждать что-то при родителях, поэтому когда официальная часть была окончена и были объявлены развлечения, Азирафаэль с большим облегчением спускается следом за Энтони через небольшую толпу дам к маленькому балкончику, увитому розами. — Вы в самом деле считаете, что вас не за что благодарить? — первое, что говорит ему Энтони, когда они остаются в относительном одиночестве. Азирафаэль опирается локтями о гладкие перила из слоновой кости и смотрит вдаль, туда, где блестел в свете огней от кораблей на пристани океан. — Скорее, полагаю, что не сделал ничего, что вызвало бы у меня серьезные затруднения, — Азирафаэль пожимает плечами, пытаясь смахнуть с себя остатки неловкого вечера. — Это лишь мелочи. — Не знал, что наше с вами общение — мелочи, — говорит Энтони, и Азирафаэль испуганно к нему оборачивается, но тот на него не смотрит, устало направляя взгляд вниз, на сад, в котором бывал практически большую часть своего времени. — Я вовсе не это имел в виду… — начинает Азирафаэль, но Энтони перебивает его, даже не слушая. — В любом случае вы тратите свои ресурсы — время или слова или что-то действеннее, — он прислоняется ладонями к перилам, наклоняется ниже, почти опасно балансируя, и Азирафаэль непроизвольно тянется за ним, тут же себя останавливая — Энтони смотрит на него с усмешкой, без привычного тепла. — Словами «не за что» вы обезличиваете и возводите в ноль весь ваш труд. Приучайте людей быть благодарными вам за то, что вы им даете, даже если это мелочи. Азирафаэль не улыбается ему, отворачиваясь, не может себя заставить, ему слишком стыдно — чувство вины сжимает его грудную клетку, и хотя это вовсе не мешает, он едва способен вынести эту тяжесть. Он не хочет, чтобы Энтони думал, будто он находит то, что между ними происходит, не важным или не стоящим его времени, но когда он попытался оправдаться, ему не дали, и второй шанс едва ли представится. Азирафаэль неловко приглаживает волосы, не отрывая невидящего взгляда от горизонта, и пытается подобрать нужные слова, которые, как назло, не идут ему на ум. — Вы правы, прошу меня простить, — Азирафаэль так старается, чтобы его голос звучал ровно, что он кажется неестественным. — У меня не было мысли вас обидеть. — Рад слышать, — произносит Энтони в ответ, хотя его голос даже близко не звучит радостно, и отталкивается от края балкона дрожащими, ватными пальцами, складывая за спиной руки. — А у меня не было мысли учить вас жизни. Я не хочу вам приказывать, поступайте, как знаете, — он бегло его осматривает и, видимо, разворачивается, чтобы уйти, но Азирафаэль, даже не успев обдумать свои действия, делает в его сторону шаг и хватает за руку, тут же себя одергивая. Прикосновение без позволения, на фоне подобной атмосферы, обжигает до боли, и взгляд Энтони, непонятный, нечитаемый, тоже ощущается почти болезненно. Между ними — снова — такая пропасть, что Азирафаэлю становится страшно. Он пугается этого холода, хотя не боялся морозов у края Земли, и чувствует себя нелепым, неловким, странным рядом с тем, кто знает больше его и понимает мир глубже. — Не уходите, — просит Азирафаэль еле слышно. Ему вдруг приходит на ум единственная причина, почему их отношения покрыла такая толстая корка льда, и он наудачу добавляет: — Не обижайтесь за то, что прервал вас, я всего лишь хотел вас защитить, хотя вы и не нуждаетесь… тем более от меня. — Вы поступили правильно, отец не любит, когда я вмешиваюсь, и вам ничего за это не будет, — спокойно произносит Энтони, очевидно, растолковав это извинение за попытку самозащиты, и Азирафаэль еще более разочарованно смотрит ему в глаза. — Я не боюсь наказания, — Азирафаэль не знает, что сказать, как вернуть все назад, потому что это ведь он, он все испортил, даже не заметив, как. Все было слишком странно, слишком ново для него, каждый шаг и каждое слово он не способен был выверить и боялся ошибки — и вот она случилась. Он больше не пытается его остановить, но и Энтони не уходит, и они просто смотрят друг на друга, ожидая то ли какого-то знака, то ли первого шага — каждый от другого. — Наше общение не мелочь, и я не хотел бы это потерять, — вновь пробует Азирафаэль, готовый сделать хоть двести шагов, если сможет понять, куда идти. — И вовсе не потому, что меня устрашили глаза вашего отца. — Это ваша работа, — Энтони смотрит внимательно, словно прямо в душу, через кожу и ребра, и Азирафаэль не противится, стойко выдерживая взгляд. — Это больше, чем работа, — он говорит почти спокойно, хотя внутри чувства бьются, будто волна о борт, заливая все, что было для него ценно в последнее время мутной водой. — И вы знаете это. Я выразился так, там, за столом, потому что вы дали мне больше, чем я вам когда-либо буду способен. Неужели вы и сами не чувствуете моего к вам отношения? — Возможно, и чувствую, но что вы прикажете мне тогда делать? — Энтони внезапно кажется нервным, почти беззащитным, и Азирафаэль окончательно перестает понимать, в какую пропасть ведет их этот диалог. — Ответить вам взаимностью? — А если бы я любил вас? — спрашивает Азирафаэль и тут же замолкает, опуская глаза — он не хотел этого говорить, но все равно сказал, и от признания внутри все заводится в бешеном ритме, почти до боли. Он слышит, как Энтони отходит от своего места и подходит к нему ближе, но не поднимает взгляда. — Мы в ответе за тех, кого приручили, — говорит Энтони, тяжелым взглядом осматривая его лицо, и Азирафаэль наконец поднимает голову, неуверенный и едва дышащий от страха. Энтони замирает. — Готовы вы отвечать за меня? Вы уверены, что готовы меня любить? — Вы говорите так, будто к чувствам можно подготовиться, — отвечает Азирафаэль слабым голосом, потому что у него нет ответов на эти вопросы. Уверен ли он? Едва ли, но сердце, колотящееся внутри, не выбирает, и Азирафаэль невольно делает маленький шажок вперед, подстегиваемый этим чувством, даже если дрожит от страха. — Не стоит думать, будто все хорошее, что я к вам испытываю, лишь потому, что это ненадолго, ведь это неправда. Природу своих чувств я понял задолго до вашего признания, но если вы не желаете отвечать за меня в ответ, то я не стану вам докучать. — Вы осознаете… — голос Энтони резко становится тише, словно он едва держал себя в руках. — Вы осознаете, что я могу умереть в любой из ближайших дней? — Нет, — шепчет Азирафаэль, стараясь унять дрожь, но она бьет его только сильнее и сильнее, и ему приходится стискивать зубы до боли, чтобы хоть немного прийти в себя. — Знаю, но не осознаю, как и вы не осознаете, что это применимо к любому, и ко мне тоже. Неужели это повод отказываться от чего-то хорошего, что может дать нам следующий час, день, два дня, десять? — Я даю вам повод, — упрямо заявляет Энтони, делая шаг назад и устало упираясь ладонью в перила — он отворачивается, когда Азирафаэль смотрит на него почти гневно. — Но я уже не могу отказаться, — говорит Азирафаэль и вдруг делает шаг к Энтони, и еще, еще, пока не оказывается так близко, что чувствует его дыхание на своей щеке. Он не трогает его, но края их камзолов соприкасаются, и если кто-нибудь из них сделает вдох поглубже, то коснется другого грудью. — И то, что вы пытаетесь меня защитить, говорит о том, что вы не хотите меня отпускать, я прав? — Ничего не получится. — Вы даже не хотите попытаться, — он чувствует, как внутри него закипает гнев, и Энтони вдруг снова на него смотрит, с прищуром, поджимая губы, и Азирафаэль не понимает, что значит это выражение, и хотя ему становится страшно от того, чего он просил у Энтони, он все равно не дает себе отступить. — Что ж, давайте попытаемся, — спокойно соглашается он, не отворачивая от Азирафаэля головы, и тот от неожиданности даже не может пошевелиться. — Давайте. Азирафаэль смотрит на него так долго, словно даже осознать его согласие не может. Когда он все-таки понимает, что происходит, он нервно проводит рукой по волосам и опускает взгляд. Он понимает, что делает шаг на дорогу, с которой ему нельзя будет свернуть, и ему и страшно, и больно, и радостно почти до слез. Он одновременно хочет улыбнуться и заплакать, и в голову снова так невовремя приходят мысли о жене, которой он был неверен, но с которой его связывал только расчет — и все же он поступает плохо, ужасно, он не должен был так поступать по отношению к ней; он думает об этом — молниеносные, панические мысли, — и делает еще один шаг, жест, обнимает Энтони за талию. Вдруг все звуки этого вечера врываются в их мирок: и смех придворных, и громкая музыка, и лай собак внизу, и шум прибоя — все эти звуки до этого были словно сбиты, отшлифованы его чувствами, звучавшими громче, чем мир. — Возможно, я мог бы пригласить вас на танец? — скромно интересуется Азирафаэль, смотря Энтони прямо в глаза, и, вопреки тому, что он все еще казался безразличным, они светились. — Попробуйте, — Энтони отстраняется, и Азирафаэль чуть склоняет перед ним голову, протягивая ладонь, которую Энтони с готовностью сжимает пальцами. Азирафаэль знает не очень много танцев, и собирается следовать за Энтони, что бы он не начал делать, но тот вдруг сам делает несколько узнаваемых движений — старый народный танец, который танцевали на городских ярмарках, — два маленьких шага вокруг Азирафаэля, и он тут же подхватывает, цепляясь за ладонь Энтони. Они делают всего один круг, совсем легонько, и Азирафаэль сам останавливается в глубокой тени, притягивая к себе Энтони и с трепетом обнимая его за талию вновь. — Спасибо, — шепчет ему на ухо Азирафаэль, касаясь губами мягких волос. — За то, что согласны попытаться. Энтони вдруг громко хмыкает. — Пожалуйста.

***

— Азирафаэль. — Да? — он поднимает голову, смотря на Энтони, но его взгляд устремлен далеко в небо, в проплывающие мимо, ярко-белые облака. — Это облако на тебя похоже, — Энтони вдруг приподнимается, хватает Азирафаэля за рукав и тянет к себе, заставляя лечь совсем рядом, и, не дав тому даже расположиться удобнее, показывает куда-то вверх. — Вот это. Азирафаэль честно пытается найти сходство, но не находит — белоснежный полукруг, так увитый мягкими завитками, что походил на барашка, никак не желал связываться в один образ с его лицом, и Азирафаэль, все же неуверенно сжимая пальцы Энтони, щурится. — Почему? — Не знаю, все на тебя похоже, — обыденно отвечает Энтони, не поворачиваясь к нему, и Азирафаэль против воли улыбается. Тепло разливается у него в груди; нежность к Энтони столь сильная, что он не способен сдержаться — гладит пальцами руку Энтони, поднимаясь выше по запястью слишком дерзко, но не встречая сопротивление. Он больше не смотрит в небо — только на Энтони. — Какой у тебя странный мир тогда, — мягко говорит Азирафаэль, не пытаясь уколоть, просто немного смеясь, чтобы скрыть неловкость от близости. — Соответствует мне, все правильно, — спокойно отвечает Энтони и все же переводит на Азирафаэля взгляд, когда тот проводит пальцами по его руке до локтя, и чуть приподнимает брови в явном непонимании — Азирафаэль смотрит на него, не отрываясь, слишком долго. Будто Азирафаэль сможет когда-нибудь насмотреться. Будто он не помнит, что времени у них так мало, что оно складывается и раскладывается в одном лишь вдохе. Будто на Энтони можно было не смотреть. Азирафаэль просто не верит, что это происходит с ними, что он может держать его за руку и не встречать отказа с его стороны — со стороны человека, такого далекого от земли, что он будто соткан из звезд. И вернется туда же. — И правда, — с нежностью тянет Азирафаэль, и поворачивается на бок, касаясь взглядом открытой шеи и подбородка, лаская, потому что не смеет делать это руками, не смеет даже спрашивать. Ему достаточно и того, что у них есть, и даже этого уже слишком много из того, что он мог бы пожелать. Энтони поворачивает голову, и их взгляды встречаются. Азирафаэль улыбается ему, наблюдая, как дрожат его ресницы, отбрасывая тени на щеки, и перехватывает ответную улыбку. — Ты очень красивый, знаешь? Как солнечный свет, отраженный в глубине прозрачной воды. — Ты тоже красивый, — улыбается Энтони, прищуриваясь, и Азирафаэль неожиданно чувствует, как гулко заходится сердце — в бешеном ритме, таком рваном, что становится трудно дышать. — Ты красиво смотришь. — Смотрю? — совершенно растерянно спрашивает Азирафаэль, в который раз теряясь от неожиданности, и Энтони коротко смеется, отворачиваясь. — Да, взгляд у тебя теплый, как костер, и нежный, — объясняет он легким голосом, снова смотря только в небо, и его рука вдруг поднимается, будто скользя по голубому пространству. — Когда ты смотришь на меня, это сразу чувствуется. Не так, как у остальных. — А как смотрят остальные? — снова интересуется Азирафаэль, приподнимаясь и прислоняясь спиной к дереву позади них — Энтони провожает его коротким взглядом и едва заметным пожиманием плеч. — Так, будто я луна, — он закрывает глаза, и Азирафаэлю кажется, что сейчас по его губам скользнет усмешка и он скажет что-нибудь привычно смешное и умное, чтобы развеять обстановку или объяснить свое высказывание, но он молчит, и Азирафаэлю становится неловко от того, что, вообще-то, его мысли, оказывается, не сильно отличались от мыслей всех остальных. Энтони действительно кажется ему луной. Просто его оказывается вполне реально коснуться. Азирафаэль внезапно думает — просто лишь скользнув глазами по скоплению голубых цветов у окраины поляны, вспоминает о жене, — что Энтони ни разу с ним о ней не говорил. Не хотел? Азирафаэль смотрит на него, но лицо Энтони умиротворено и расслаблено. Или не знал? А затем он слышит, как Энтони рвано кашляет, приподнимая голову и закрывая рот ладонью, и окончательно садится, чтобы в которой раз стереть с кожи кровь. Она стекает по его губе, отчаянно, почти панически напоминая, что время для них теперь — самый главный и безжалостный палач. Энтони спокойным движением руки, чуть дрожащим вопреки его безразличию, вытирает пальцы и губы, еще несколько секунд держа платок у рта, видимо, готовясь к очередному приступу кашля, и Азирафаэль, сдерживая слезы, отворачивается. У них так мало времени, просто безбожно, категорически мало времени, чтобы жить. — Еще можно что-то сделать, — срывается против воли, и Азирафаэль смотрит на Энтони в ожидании его ответа, его реакции, хотя бы короткого взгляда — любого. Он почти молится ему, почти готов встать на колени, если потребуется — он не хочет казаться безумцем, но он так не хочет, чтобы Энтони умирал. А они даже не пытаются ничего сделать. Ведь можно же сделать хоть что-то, верно? Энтони просил его не говорить на эту тему. Объяснял, что сотни врачей ставили лишь один диагноз. И что он просто хочет жить. Но Азирафаэль не понимает, как можно жить, когда знаешь дату своей смерти, когда знаешь, какой день может стать последним. Энтони живет в постоянном ожидании, Азирафаэль — страхе. — Мы родились не в то время, когда это возможно, — отвечает Энтони, касаясь сухими пальцами своих губ, и убирает платок в карман. Будто не он сейчас кашлял кровью. Азирафаэль сжимает пальцами траву. Как жаль, что он так мало знает о том, чем можно было бы помочь ему. — Через пару десятков или сотен лет, возможно, у меня был бы шанс. А сейчас я не хочу тратить свое время на надежду, когда могу потратить ее на жизнь. Азирафаэль тяжело вздыхает и отворачивается — Энтони говорит правильные вещи, он не может с ними не соглашаться, но в то же время все внутри него противится этому так сильно, что он едва дышит. — Не в то время… — повторяет за ним бездумно Азирафаэль и чувствует на себе заинтересованный взгляд. — А когда же будет то…? — Это неважно, сейчас ведь я здесь, — Энтони тянет к нему руку, и Азирафаэль хватается за нее, как за последний оплот, даже не думая, сжимает пальцами холодную ладонь и ненавидит себя за бессилие, и не понимает, как Энтони может покорно смиряться с тем, что ему уготовано. — Ты ведь этого хотел. — И хочу, — произносит Азирафаэль, поворачивая к нему голову, и Энтони осторожно подтягивается ближе к нему, тоже прислоняясь плечом к дереву. — Хочу, поэтому прошу попытаться. Его Величество считал, что ты не хочешь лечиться из упрямства, попросил найти в тебе проблемы, которые к этому привели, но ты просто… — Азирафаэль растерянно опускает глаза, не в силах перестать думать о том, что будет, и Энтони подбадривающе касается его запястья. — Сдаюсь? Это ты хотел сказать, верно? — его голос спокойный, ровный и участливый, настолько, что Азирафаэлю становится неловко — не его должны были утешать, не его. — Я устал ждать спасения, Азирафаэль. И просто хочу насладиться тем, что мне осталось. Разве это плохо? Знать цену жизни. — Нет… нет, это хорошо, — соглашается он с усталостью, и Энтони внезапно наклоняется к нему, касаясь губами щеки — Азирафаэль прикрывает глаза, подаваясь этому прикосновению навстречу, как самой нежной ласке, не желая от нее отказываться никогда. Все внутри него падает в пропасть каждый раз, когда он думает о том, что это не будет длиться вечно. Энтони говорил ему о последствиях их поцелуя, говорил, и они оказались намного тяжелее, чем Азирафаэль мог себе представить. Он боится думать о том будущем, что будет без Энтони. Ему придется вернуться домой, к женщине, которую он не любил, но которая была с ним по расчету, и жить своей прежней жизнью, но разве он мог? Настоящее — его самый великий подарок и самое ужасное проклятие. Бог не мог наказать его еще хуже. Энтони наклоняется к нему чуть ниже, дотрагиваясь поцелуем шеи, и Азирафаэль поворачивает голову, выдыхая — разве имел он право на такое счастье? Разве мог его любить такой прекрасный человек? И почему, почему они должны были расстаться так скоро? Азирафаэль сглатывает, когда Энтони отстраняется, просто сжимая его ладонь, и пытается улыбнуться, но не может. — Ты расстроен, — произносит шепотом Энтони, не отводя от него взгляда, и Азирафаэлю вдруг становится очень, по-мрачному смешно. Конечно, он расстроен. — Не думай об этом. Не думай о смерти, я прошу тебя, ведь сейчас я здесь, — Энтони приподнимает его голову, заставляя посмотреть на него в ответ, и Азирафаэль слушается, встречая его взгляд полными слез глазами. — Не трать наше время на подобные мысли. Азирафаэль обещал ему, что это не будет проблемой, и очень старался подавить в себе эту боль, ведь это он говорил о том, что ожидание не должно отбирать у них счастье, которым они могли поделиться друг с другом за оставшееся время. Но это оказалось сложно, сколько бы он не старался, физическое напоминание о том, как страдает Энтони, возвращает ему все страхи. Он дотрагивается до лица Энтони, стирает маленькую капельку крови с его губ и склоняется, нежно целуя в подбородок. Азирафаэль ложится на его плечо, позволяя беззвучным слезам скатиться с уголка его глаза. — Я счастлив каждой минуте рядом с тобой, — он крепче сжимает ладонь Энтони. — Прости мне мою слабость, это не значит, что я собираюсь упустить хоть мгновение рядом с тобой.

***

Дождевые капли с силой ударяются о козырек, под которым стоит Азирафаэль, и отскакивают в темноту, освещенную мутными, поблескивающими огнями от замка. Он едва дышит, дрожа от холода и сырости, и на каждый его вздох изо рта выбивается облачко густого пара. Азирафаэль еще никогда в жизни так не жалел о том, что не уследил за погодой — он чувствует себя несчастным от перспективы бежать через весь сад под ливнем, но понимает, что если будет ждать, то останется тут на всю ночь. Он глубоко вздыхает, решаясь, и выходит на открытое пространство — дождь бьет по коже неприятными, ледяными каплями, и Азирафаэля берет дрожь — он ускоряет шаг, пытаясь поскорее добраться до замка и, может быть, найти Энтони, когда вдруг слышит легкий скрип. Азирафаэль замирает, вглядываясь в темноту, и, как по наитию, идет на звук, будто бы чувствует, что он должен там быть, хотя и не может объяснить своих ощущений. Он не уверен, что до сих пор слышит его, когда вдруг замечает силуэт на скамейке-качели в укромном уголке сада, и устремляется туда еще быстрее, потому что внезапно понимает, кого там увидит. — Энтони…! — он почти хватает его за плечо, но замирает, смотря на его умиротворенное, спокойное выражение лица и не может найти причин, по которым имеет право таким образом вырывать принца из его мира. — Что ты делаешь? Ты же простудишься! Энтони открывает глаза, почти оранжевые в сером пространстве дождя и сада. — Наслаждаюсь жизнью, — отвечает Энтони и вдруг протягивает ему руку, сажая рядом с собой. Они молчат некоторое время, и Азирафаэль льнет к нему, потому что он его не отталкивает, и рядом с ним почти не холодно, хотя душа его как-то незаметно застывает в дегте. Энтони склоняется к нему и шепчет во влажные волосы: — Сейчас мне почти не страшно думать о смерти. Просто… дай мне немного времени, здесь, посидеть под стихией, — его голос, хриплый, наполненный чем-то, чего Азирафаэль никогда у него не слышал, кажется частью этого дождя: — Позволь мне почувствовать ее вокруг себя так, как я чувствую ее внутри, потому что возможно в моей жизни больше не будет ни одного дождя. Азирафаэль захлебывается словами, всей своей жалостью и своей любовью, и пытается угомонить бушующее под ребрами сердце такое громкое и отчаянное, что, он уверен, Энтони слышит его стук, как звон капель о поверхность земли. Ему так жаль, так больно, он так не хочет думать, что его слова могут быть правдой, но он не может не думать — он устал надеяться, что их история закончится иначе. — Можно мне остаться с тобой? — просто спрашивает он, не уверенный, что можно, боясь, что ему нет места рядом, что все это конец — и прямо сейчас, когда дождь закончится, Энтони шагнет с края. В обрыв. К океану. Как всегда боялся и хотел. — Разве я могу прогнать тебя? Азирафаэль смотрит на свои руки, дрожащие от эмоций, и думает, что дело не в том, может ли он его прогнать, а хочет ли он, чтобы Азирафаэль был рядом с ним. Но Энтони вдруг касается его, берет его ладони в свои — ледяные и мокрые, — и Азирафаэль поднимает голову, сглатывая непрошенные слезы. — И у меня никогда не было дождя с тем, кто мне дорог, — Энтони не тянет его вниз, к обрыву, но нежно обнимает перед тем, как оступиться в ледяные воды, и Азирафаэль хочет вцепиться в него и никуда не отпускать, но знает, что не может — физически. — Ваше Высочество! — донесшийся издалека голос заставляет Азирафаэля испуганно отступиться, он отстраняется, выпуская руки Энтони, и резко оборачивается в сторону замка — к ним спешит, промокший до нитки, парень в одеждах слуги и останавливается прямо перед ними, оглядывая беглым, нечитаемым взглядом. — Что такое, Маркус? — Его Величество просит Вас к себе, — глухо произносит тот, в почтительном поклоне опуская голову и руки, и Энтони хмурится, поднимаясь. — Позвольте проводить Вас. Азирафаэль смотрит на него почти испуганно — капли дождя стекают с длинных потемневших волос Энтони на его руки, когда он чуть склоняется, подавляя кашель. Видно, что он тоже не понимает, что происходит, но не переспрашивает, лишь взмахивает рукой. — Извинись перед Его Величеством, скажи, что я подойду через четверть часа, — Энтони бегло смотрит на Азирафаэля и оправляет насквозь мокрую одежду. — Я не явлюсь перед его очами в таком виде. — Простите… прошу прощения, сир, но он не велел откладывать, — неловко произносит парень, и Энтони хмурится еще больше. На долю секунды Азирафаэлю кажется, что Энтони снова откажется, но он лишь кивает и делает характерный жест, предлагая Маркусу удалиться на достаточное расстояние, чтобы он не мог расслышать голоса господ. Парень почтительно кланяется и подчиняется, а Энтони, приглашающе кивнув Азирафаэлю, отправляется следом за ним. Некоторое время они идут в напряженной, полной недомолвок тишине — Азирафаэль шагает справа и чуть позади Энтони, но все равно видит его бледный профиль, обрамленный мокрыми волосами. Он очень хочет запомнить его таким. Их интимный, важный момент отобрали, и Азирафаэлю кажется, что ничего теперь не сможет его вернуть. Он не хочет в это верить, но чувства его никогда не обманывали. — Есть о чем беспокоиться? — тихо спрашивает Азирафаэль, не выдержав тишины, и Энтони неуверенно пожимает плечами, показывая, что и сам не знает, к чему готовиться. — Возможно, снова позвал лекаря, — отзывается он глухо, и Азирафаэль вздрагивает — он-то со своим заданием даже не справляется. — Разве тогда была бы нужда подвергать тебя риску переохладиться? — возражает Азирафаэль, хмурясь собственным невеселым мыслям, и Энтони смотрит на него так, что он впервые за долгое время не может понять, какие эмоции тот испытывает. — В случае, если это лекарь, меня все равно разденут, — ровным голосом замечает Энтони, снова глядя прямо перед собой. — Если дела государства, то даже мое здоровье отходит на второй план. Если что-то еще… Что ж, нет смысла гадать, скоро мы все узнаем. Азирафаэль склоняет голову, показывая, что он понимает, о чем говорит Энтони, и дальше они идут молча. Каждый шаг, отдаляющий их от сада, отбирает у них что-то очень важное, то искреннее доверие, которое протянулось между ними в минуты, когда они сидели на скамейке, когда Энтони прижимался губами к его волосам и шептал вещи, столь же прекрасные, сколь и пугающие. Они уже почти заходят в замок, когда Азирафаэль вдруг хватает Энтони за руку, стискивая его ладонь, и Энтони вдруг, будто испугавшись, переплетает их пальцы, крепко-крепко сжимая. Но в следующий миг они ступают в полоску света из почтительно открытых дверей, и рука Энтони незаметно исчезает — напоминание о том, что они никогда не будут в достаточной мере свободны, чтобы обладать такой малостью. Энтони останавливается, смахивая с волос капли мгновенно поднесенным мальчишкой-слугой полотенцем, и смотрит на Азирафаэля, щурясь от яркого света. Маркус почтительно стоит поодаль, ожидая его, и Азирафаэль знает, что его никто не зовет следом. — Буду ждать весточки, — тихо говорит Азирафаэль. Энтони подбадривающе, хоть и устало, ему улыбается, и вдруг достает из кармана мокрый белый платок с вензелями его имени — протягивает его Азирафаэлю, почти вкладывая в ладонь, и негромко хмыкает в ответ на его удивление. Платок — обещание, что он его выбрал, что он найдет его, когда все закончится. Азирафаэль сжимает его в пальцах, сглатывая комок в горле, и кланяется, касаясь губами внезапно протянутой руки Энтони — их единственный способ дотронуться друг до друга под внимательными, ничего не забывающими взглядами слуг. — До скорой встречи, — тихо говорит Энтони и отворачивается, направляясь к Маркусу. Когда Азирафаэль окончательно выпрямляется, пряча платок в нагрудном кармане, он видит только идеально ровную спину Энтони.

***

Азирафаэль нервно перебирает в пальцах края шелкового платка, который дал ему Энтони, и никак не может унять дрожь. Сначала он успокаивал себя тем, что дело, видно, все же было политическое и у Энтони просто нет на него времени. Затем он придумывал отговорки о том, что это король попросил Энтони уделять меньше времени их отношениям. Потом он некоторое время злился и убеждал себя, что это он, а не Энтони его избегает. Но, в конце концов, когда времени прошло уже слишком много, а двери Энтони оставались закрытыми для него с утра и до ночи, Азирафаэль понял, что больше не мог себя обманывать. Он поднимается с кровати, несобранной с ночи, и заталкивает платок во внутренний карман, ближе к телу. Азирафаэль полон решимости, хотя все еще не знает, что делать. Он надеется, что если сядет под дверьми покоев принца, рано или поздно они увидятся, и он сможет совершить что-то, что обязательно привлечет его внимание. Но судьба распорядилась несколько иначе. Не доходя до комнат принца, Азирафаэль внезапно замечает знакомый образ — королевский врач уже почти сворачивает за угол, когда Азирафаэль, наплевав на этикет, догоняет его. — Позвольте, — Азирафаэль быстро ему кланяется и, не дав совершить ответную любезность, хватает его чуть повыше локтя. — Вы меня помните? Меня назначили личным врачом Его Высочества. — Разумеется, господин Азирафаэль, — врач смотрит на него с некоторой удивленной усталостью, и Азирафаэль смущенно отступает, поняв, что дойдя до грани в своих переживаниях позволил себе накинуться на уважаемого человека. — Полагаю, вы разделяете мое беспокойство состоянием здоровья Его Высочества. Азирафаэль коротко кивает, не в силах выдавить из себя ни слова. Ему вдруг резко перестает хватать воздуха. — Прогнозы, увы, неутешительные, — голос врача мягкий, обволакивающий, будто он знает, насколько больно Азирафаэлю это слышать. — Я бы дал от силы несколько недель, если Господь будет милостив. Азирафаэль на автомате бормочет что-то в ответ — он себя не слышит, его будто ударили обухом, но он, как курица без головы, продолжает «бегать», пытаться казаться вежливым, хотя ему хочется сорваться с ног и броситься в покои Энтони. К его ногам. Пока он не шагнул с обрыва. — Сейчас ему как никогда нужна эмоциональная помощь, — коллега касается его плеча открытой ладонью, и Азирафаэль, согласившись и раскланявшись с ним, поворачивает назад. К Энтони. Его дороги всегда ведут только к нему. У закрытых дверей он останавливается в нерешительности. Энтони говорил, что Азирафаэль мог приходить к нему в любой момент, но в последние недели ему здесь были не рады — слишком явно, чтобы прошлое разрешение еще работало. Но ведь это Энтони. И Азирафаэль любит его. Он не может просто стоять и ждать, когда тот погибнет. Азирафаэль распахивает дверь, не встречая сопротивления, и с замиранием сердца находит Энтони взглядом: он стоит у окна, расслабленно привалившись к нему бедром и просматривает какие-то пергаменты, один за другим небрежно скидывая их на широкий подоконник. К Азирафаэлю он не поворачивается. — Что тебе сказали? — без предисловий начинает Азирафаэль, и, по правде, даже не знает, что именно спрашивает. О том, что сказал ему врач, ему известно лучше, чем то, что сказал ему король, ведь, что бы это ни было, именно оно их разлучило.  — Ничего нового, — сухо отвечает ему Энтони, не поворачивая головы и притворяясь, что его интересует написанное на листе перед ним. — Мне сказали только то, что я и так должен был знать. — Я не… не совсем понимаю, — произносит Азирафаэль растерянно, не скрывая непонимания — Энтони на него не смотрит, даже внимания не обращает, будто его и вовсе нет в комнате, будто он ничего не значит, будто между ними ничего нет. Будто они и вовсе не знакомы. Энтони был таким, когда они встретились в первый раз — и даже тогда он казался более приветливым. — Что-то произошло? Ты же можешь мне… — Ты женат, — Энтони вдруг резким движением кидает все перебираемые им бумаги в одну кучу на подоконник и оборачивается на него, так стремительно, что на своей коже Азирафаэль чувствует легкое дуновение прохладного ветра. Непонимания в его взгляде еще больше, чем прежде. В его голове целая смесь вопросов от «ты серьезно» до «как ты мог этого не знать», но он молчит, глядя Энтони в глаза. Не подбирает слова, просто не может осознать, почему то, что было для него естественным, теперь лежало между ними. — Да, но… — Азирафаэль сжимает в пальцах край камзола, готовый броситься к Энтони, такому далекому теперь, и умолять его о прощении, о том, что они не нашлись раньше, до того, как Азирафаэль связал свою жизнь с этой женщиной — по расчету, без желания, без любви, просто потому, что так было надо, как поступали многие вокруг него. — Почему теперь это проблема для тебя? — Это не было проблемой, потому что я не знал, а ты не удосужился мне рассказать, — цедит Энтони со злостью, почти с ненавистью, и Азирафаэль против воли отшатывается. — Скажи… — он внезапно закрывает глаза, опуская голову, и поправляет себя, и в его голосе столько холода, что по коже Азирафаэля бегут мурашки. — Скажите, это какой-то новый метод психологического наблюдения? Влюбленность. Хотя знаете, — Энтони отталкивается от подоконника, взмахивая руками, и снова смотрит в его сторону. — Мне все равно. В любом случае, ваши услуги больше мне не нужны. Возвращайтесь домой. — Это какое-то недоразумение… — бормочет Азирафаэль, слишком опустошенный и ошарашенный, чтобы начать защищаться. Он чувствует себя гусеницей, которую проткнули палкой — таким же беспомощным и неспособным изменить свое положение. Губы Энтони искривляются в легкой усмешке. — Что вы зовете недоразумением? Вашу жену или меня? — хотя Энтони говорит, что ему все равно, в его голосе слишком много яда и боли, чтобы это было так. — Уходите, пока я не позвал гвардейцев. Азирафаэль упрямо мотает головой и пытается сделать к нему шаг, но ноги его не слушаются. Он смотрит Энтони прямо в глаза и встречает брезгливую злость, будто само нахождение рядом с ним его порочит. Азирафаэль не спорит, что так и есть. — Энтони, я… — он пытается снова, игнорируя спазм в горле. — Это не было притворством или игрой, я правда, правда люблю. Я и не думал ничего скрывать, ведь я был свято уверен, что ты знаешь… — Что ж, ваша уверенность, как и святость, все же оказались под сомнением, — бросает Энтони, отворачиваясь, и берет обратно в руки документы, которые небрежно бросил рядом с собой. — Я не стану повторять еще раз. Если вы не уйдете сейчас, я вызову охрану. — Что ж, значит, вам придется это сделать, — Азирафаэль упрямо поднимает голову, потому что это все, что у него есть, потому что несмотря на то, что за веками у него уже собираются слезы, он верит, что может все исправить. — Я никогда ничего от вас не скрывал и ничего не просил скрывать. Я полагал, что вы просто не желаете обсуждать со мной это, а сам не стремился говорить о браке, потому что это было неуместно и неприятно, ведь я его не желал. П-прошу вас, — голос Азирафаэля все же на мгновение срывается, но он быстро берет себя в руки, тяжело вдыхая воздух, — давайте хотя бы поговорим прежде, чем я уйду. — Вам есть, что еще мне сказать? — Энтони больше на него не смотрит и будто бы даже не дышит — единственное, что выдает в нем чувства, это дрожащие пальцы, сжимающие листы, и Азирафаэль остается уповать только на это, только на то, что Энтони еще не окончательно все равно. — Что ж, интересно послушать. — Мне страшно, Энтони, — внезапно вырывается у Азирафаэля самое сокровенное, самое глубоко хранимое чувство, но он не жалеет, ведь если это их последние минуты, то он не собирается потратить их на неискренность. — Все, что я чувствовал, все, что говорил тебе, все мои прикосновения и взгляды — все это навсегда твое, и ничто не может умалить моей любви, которую я вкладывал в наше с тобой время. Мне страшно, ведь впервые мне довелось испытать что-то настоящее, а теперь ты отрезаешь это раньше, чем закончилось наше время. И я не буду пытаться удержать тебя, я не причиню тебе большей боли, я не хочу… не хочу стать твоим океаном. Энтони молчит какое-то время, не поднимая на него глаз, и время будто бы застывает — Азирафаэлю кажется, что вот-вот, и они встретятся взглядами, и все будет в порядке, ведь он не лгал, никогда не лгал, и они смогут, у них все получится, и они проведут время вместе, даже если эти недели будут для них последними. Энтони все еще не смотрит на него, когда его губы произносят сухое: — Если это все, что вы хотели сказать, можете идти. Азирафаэль медленно склоняется перед ним, касаясь ладонью груди там, где лежит оставленный Энтони платок, и выпрямляется. Он смотрит на него слишком долго, пытаясь запечатлеть в памяти его черты, пытаясь запомнить каждое пятнышко на коже и каждую особенность — ему не хватило времени сделать это прежде, но даже если бы у него было все время мира, этого тоже было недостаточно. — Прощайте, Энтони, — легким свистящим шепотом говорит Азирафаэль, и отворачивается, выходя за дверь, только тогда позволяя себе судорожно, без слез всхлипнуть.

***

Азирафаэль закрывает дверь своего дома и застывает на пороге с невыносимой растерянностью. Он не был дома так давно, что все ему теперь кажется здесь чужим, неправильным. Это не его жизнь, не его вещи — ему нечего здесь делать. Он не хочет здесь находиться, его душа все еще плачет без Энтони, и он жалеет, что не остался, жалеет, что не умолял его, не пытался ничего исправить, просто принял как неизбежность, что на этом их история закончится. Он мимолетно, насколько это возможно в его состоянии, радуется, что жены нет дома — она хорошая девушка, но видеть ее сейчас у Азирафаэля нет сил. Ему еще предстояло рассказать ей о том, что произошло в замке, но не сейчас, когда воспоминания были так свежи, что протяни руку и, кажется, можно их коснуться. Он проходит мимо деревянного столика, стоящего у двери, обычно наполненного всяким хламом и кусками ткани, но сейчас там лежит только запечатанный конверт, и Азирафаэль останавливается, невыносимо больно дыша — потому что на темной шероховатой бумаге бордовый, королевский герб. Азирафаэль уезжал из королевства поспешно. На чувствах. Не позволяя себе оглянуться. Он лишь известил Его Величество об отъезде и спустя час уже стоял на палубе корабля — в носу у него до сих пор ощущается соленый запах океана, терпкий и жгучий, и он, кажется, окончательно выел в нем душу — иначе Азирафаэль не может объяснить такую рьяную пустоту внутри. Его рука сама тянется к письму, и пальцы стискивают его практически до хруста — Азирафаэль бездумно вскрывает его, отдирая восковой герб и умоляя себя держать в руках чувства — сердце не слушается, по щекам его бегут слезы, когда он читает первую строчку — письмо не от Энтони. От короля. Азирафаэль не может начать его читать, даже если чувствует в этом острую необходимость — он все еще верит и надеется, что все будет в порядке, что его зовут обратно, что необходима его помощь, что он нужен, что Энтони его ждет, он его любит, и их история все же закончится не сейчас. Он позволяет себе не быть реалистом, позволяет себе верить, даже понимая, что так будет только хуже. Он обманывает самого себя. Но он хочет обмануться. До беспамятства. Из плавающих строчек Азирафаэль вырывает только отдельные фразы, сначала — потому что почерк короля — размашистый и непривычный глазу, потом — потому что не желает верить в реальность. Король благодарит его за содействие, за уделенное время, высылает ему денег и говорит о его месте при дворе, как и обещал, но это даже не имеет значения. Ничто теперь не имеет значения, Азирафаэль чувствует, что это — всего лишь попытка перейти к сути, и, когда оказывается прав, слезы начинают течь быстрее, горло сдавливает болезненный, отвратительный спазм, и Азирафаэль задыхается от отчаяния — король пишет, что Энтони мертв.

***