том I.
и в каком-то чуждом запале чувств он понял, что нескончаемо одинок и нет ему места ни среди трели соловьев зашуганной природы, ни на площади гавани, укрытой жарким куполом полуденного зноя, ни рядом с кем-нибудь — потому что быть с кем-то, с человеком, значит открыться и довериться, распотрошить все раны и почему-то говорить-говорить-говорить о них, как будто без этого знания тебя никогда не примут… и не простят. поэтому так хорошо было с чжун ли — он ничего не спрашивает, и на дне зрачков он видит, что и не спросит. но, наверное, глубинно скрытый смысл быть с кем-то — это в итоге захотеть открыться; и если чжун ли спросит — чайльд попробует рассказать все как есть; и, может, у него даже получится. в первую очередь, конечно, прежде чем говорить с кем-то про себя, нужно поговорить с собой. и не то чтобы это проще. было сложно принять себя как убийцу, как отступника морали, — а потом появляется такой же, только еще хуже. чайльд смотрит в его глаза, а там ни капли раскаяния, только какая-то прозрачная тоска, превратившаяся в стекла, через которые чжун ли смотрит на мир — мир, который он спас и который он убил, потому что он бог войны. но чайльд больше похож на истинного бога войны, ему так нужна битва, нужно наказание грешников, месть и отдача, холод клинков в руках и пронизанное стрелами покаяние. чайльд знает, что бог войны — это не истинное значение чжун-ли-бога — и даже так едкий запах крови иногда пробивается через блеклый аромат шелковицы. бог войны в понимании чайльда это совсем иной бог, но он все равно может найти в нем покой: ты тоже убивал, зачастую не зная, правильно ли это или нет, правда это или иллюзия. и если тебя не преследуют кошмары, если по ночам тебя не обнимают клыкастые тени, то не говори со мной, я не хочу ничего слышать, бог войны. по ночам же душа его обретает облик тени на потолке и твердит свои истины. мне жаль, что я подвергаю твою душу опасности (шепчет она не аяксу — с ним она говорить в ответ тоже не желает, они безобразно своенравны). но я так хочу стать с тобой единым целым. не чтобы знать все тайны мира, а чтобы чувствовать твою грусть и твою радость острее, твою печаль и боль, чтобы больше любить тебя и понимать яснее. мне бы правда хотелось этого. я привык(ла) к твоим глазам, к твоим рукам, которые иногда ненамеренно касаются меня — и в такие моменты я становлюсь парящим облаком, подо мной нет земли, но и наверху нет неба — я замираю в пространстве, чтобы сохранить этот миг вспышки твоей внутренней доброты, о которой ты не знаешь, и моя душа (я) сплавляется с твоей. может быть, в кротости его случайных движений и была нежность, но разве мотив ее — любовь? да какая любовь, как она может быть знакома богу? у него есть контракты — есть ответственность. теперь все долги закрыты, но это ни черта не меняет. принято считать, что сильный помогает слабому — кто поможет сильнейшему? может показаться, что сильнейшему не нужна помощь — на то он и самый могущественный; и чтобы освободиться от этого бремени, от клеветы незнающих — приходится стать слабее. тарталья этого не понимает — он, стремящийся стать сильнейшим, уверенный в своих победах — не хочет знать слабость: а бог все равно сильнее, вот незадача. поднимаясь в горы ли юэ, он иногда видел алтари гео архонта, маленькие каменные статуи в нише: это было не его лицо, просто камень, у ног которого лежит пара глазурных лилий, — и так щемило сердце, что конечно — он сильнейший, его все любят, он все может, — бог, которого смертный не достоин. ты можешь быть сильнейшим среди людей, но даже самое слабое божество будет сильнее тебя — вот что говорили пустые каменные глаза алтаря, об этом в согласии молчали завядшие стебли лилий. так хотелось призвать клинки в ответ на эти иллюзии, в нетерпении чесались ладони, пальцы сжимались в кулаки; как же хотелось убить бога, даже его миссия косвенно заключалась в этом — а бог сам себя убил, вот незадача. тарталья мучается, что когда-то где-то кому-то что-то не доказал. тарталья завидует богу, который хочет стать слабым, вот незадача. гора тигра освобождается от нескончаемого потока людей как от листьев в волосах-дорогах и свободно вдыхает вечерний ветер с моря. — предположим, — говорит чжун ли, — что я не бог. что меняется? между ними стоит пустая бутылка байцзю. отраженные блики приглушенного света приветливо кивают в такт сползающим с ладоней голов. чайльд думает: ну, наверное, я бы чувствовал себя лучше, потому что мог бы стоять с тобой плечом к плечу на одном уровне, я бы мог… — ты снишься мне каждую ночь. но я не вижу на твоем теле ни дверей, ни спасательных тросов, за которые я бы мог удержаться, чтобы ты не сбросил меня в полете своего величия. а если бы ты не был богом, я бы их не искал. — даже если я человек, то я не так слаб, как ты думаешь… — я так не думаю. — если тебе придется задуматься, то ты уже будешь знать ответ. — ты решаешь за меня слишком многое. неужели в твоих снах я другой человек? да, пожалуй, ведь там ты меня любишь. — сяньшэн, я не слабый. — я знаю, аякс, чего ты хочешь? чайльд уверен в знании, что чжун ли его отчасти принимает — как никто другой, по-своему; он видит его нутро, раздробленное на мелкие части, которые не могут поладить друг с другом и ранятся острыми краями, только вот они никогда не выбирали острые края, те появились сами. чайльд тоже не выбирал рождаться человеком и не выбирал свою силу, не выбирал быть тем, кто он есть — но если бы ему предложили поменяться местами с чжун ли, он бы отказался. наверное. даже если чжун ли любил бы его — тарталью, чайльда, аякса — он никогда бы не посмел считать его богом: потому что быть богом — это трудная работа, ответственность перед всеми за все и бесконечная усталость, когда у тебя есть сила убить всех, но ты почему-то вынужден перед ними оправдываться. чайльд хочет силы, и чжун ли объясняет ему, что для этого не обязательно быть богом — пожалуйста, будь собой, этого вполне достаточно. причем вообще тут боги? — я хочу… понимание есть, принятие есть — других чувств, кроме жалости, нет. а чайльд хочет быть равным, равным, равным! и из-за пелены жалости к себе ничего не видит, не хочет даже видеть. — я хочу, чтобы бы вы, наконец, сразились со мной, сяньшэн. — почему тебе не попросить об этом чжун-ли-из-твоего-сна? потому что его я прошу никогда не отпускать мою руку.***
акт I. сцена 1. сновидения тартальи. появляются тарталья, чжун ли и чжун ли из сновидений тартальи.
чайльд засыпает в своей кровати но вообще-то кровать не его он не знает кто на ней спал возможно сам бог но ему это совершенно не впрок у него есть свой бог в темных снах загнанный как олень меж анфилад этот бог так похож на давнего знакомого тарталья не может сегодня вспомнить на кого улыбается ему нежно-нежно даже касается ладонями проводит по скулам шее замирает на грудной клетке и тарталья понимает что его сердце не бьется за спиной стоит настоящий бог не его бог он смущенный в недоумении но потом его злость отступает он тихо где-то в душе понимает что это взаправду совсем не он а всего лишь большая записная книжка в которую маленький мальчик по имени аякс записывает свои переживания: что бог его никогда не сочтет равным достойным желанным и все эти переживания складываются в листы оригами из них получается бог который всегда улыбается и такому богу тарталья с радостью открывается тарталья спешит объясниться ты все неправильно понял на самом деле все так и так но оба бога растворяются в волнах его синих глаз и под ногами остается только клочок сырой бумаги из которого был сделан бог-оригами и ужас в душе штормами захватывает берега непросветной печалиакт I. сцена 2. неизвестное место. тарталья остается, оба чжун ли исчезают, появляются бездна и хронос.
т а р т а л ь я нет нет подождите! куда все плывет? здесь был мой бог куда он ушел? куда вы меня ведете? нет! я не обманывал бога! с чего вы взяли? тарталья просыпается но его уже распяли голгофа это всего лишь отголосок его мечтаний но в мире немного сложнее быть частью своей души когда душа отдана богу войны б е з д н а ой нет неправильно это еще не то время неверный завиток событий паймон куда ты смотришь? верни все обратно как было распятый глядит на бездну бескрайнюю темноту звенящую пустоту и обретает спокойствие паймон открывает ему глаза п а й м о н ку-ку! как хорошо что ты это уже пережил! сны не снятся наяву я отпускаю тебя но не думай что в твоей жизни не будет ничего хуже***
когда тарталья просыпается, вместо одеяла его укрывает мелкая дрожь. боже, как хорошо с чжун ли, вспоминает чайльд, потому что он сидит рядом и ничего не спрашивает. — чжун ли сяньшэн, ты правда был в моем сне? — да. — а ты на меня… не обижаешься? — нет, но разве тот-я не должен быть человеком, а не богом? — не знаю, чжун ли сяньшэн, того-тебя больше нет и не будет. а может, это вообще был не ты. чайльд не хочет говорить про каких-то там паймон, бездну и что вообще это было? он хочет забыть о них, и лучше бы ему такое больше не снилось, но со сном у тартальи частенько бывают проблемы. — аякс, если ты не хочешь — а ты хочешь или не хочешь? — я более не потревожу тебя в твоих снах. тарталья стонет в подушку и густо краснеет. — сяньшэн! вы все правда не так поняли! это просто сон! сон — и все. — сон ли? — беззвучно улыбается оригинал сновидений, который, если что, лежит рядом с тартальей, который, чжун ли уверен, заснув, закинет на него свои руки и ноги. но чжун ли пришел не просто так — он хочет, чтобы аякс наконец понял. себя. можно еще что-нибудь. потому что чжун ли не любит, когда его не слушают, а слова и действия перевирают на свой лад. — аякс. — м. — я тебе нужен? — я уже сплю, чжун ли сяньшэн. чжун ли закрывает глаза: похоже, одиссея по чужим сновидениям еще не закончилась. рука тартальи протягивается вдоль его груди как бессознательное согласие — потому что душе это нужно, а аякс ее не слышит.***
акт II. сцена 1. сновидения тартальи. появляются тарталья и чжун ли.
в густой дымке фимиама чжун ли пьет зеленый чай собранный собственными руками на горе тайшань и незамысловато можно даже сказать прямолинейно предлагает тарталье гроб ч ж у н л и да ты меня верно понял так и так выбирай любой какой понравится госпожа ху тао не вычтет из моей зарплаты ты знал что она мне ее вообще не платит? т а р т а л ь я конечно похоже зарплату плачу я вам а зачем мне гроб? очень любезно с вашей стороны это подарок? я польщен тогда может быть выберем гроб вдвоем? чжун ли осознает что маленький мальчик аякс не может проглотить большой ком обиды только от чего он его откусил как хватило силы? и все как-то они друг друга неправильно понимают а за кого они друг друга вообще принимают? маленький мальчик большой слабо-сильный бог может на минутку поменяться местами душами телами? ч ж у н л и какой пожелаешьакт II. сцена 2. гроб. действующие лица те же.
чжун ли его хвалит отличный выбор т а р т а л ь я спасибо но я повыше ч ж у н л и ничего страшного мы полежим в нем минутку а уже потом ты даже не заметишь если честно у нас и костюма твоего размера не найдется надеюсь ты не обижаешься? т а р т а л ь я может потом появится и улыбается коленями в чужие колени упирается ч ж у н л и так вот пожалуйста представь бога у него человеческое тело человеческая душа он так же видит так же слышит так же наполнен изъянами но пока он совсем маленький меньше твоих братьев и сестры он еще не сделал ничего плохого и в то же время у него нет никакого опыта он самый обычный ребенок и этот ребенок трудится усердно и долго учится держать орудие кисть палочки он не понимает зачем это ему а потом на него сваливается такая ответственность все хотят чтобы в десять лет от роду а он даже не знает кто эти все он уже погубил всех своих врагов он же все-таки бог т а р т а л ь я представь человека который рождается и весь в крови плачет плачет плачет а потом улыбается он думает что у него все будет прекрасно что его мать будет жить не напрасно и как минимум несколько веков ну пока сам он не умрет этот малыш хочет стать самым сильным он хочет всем угодить заявить о себе и своей силе только силы то ну планы на нее у богов не срослись и он тоже усердно трудится но у него ничего не получается и он опускает руки он подводит близких которые возложили на него все свои надежды а потом вдруг в одно утро он становится зверем встает на колени бьет головой об пол как его били соседские качели точнее ими били и говорит (себе) хорошо я буду всех сильнее у него нет голубых кровей и божественной силы я даже открою что у него было немного всем поровну же любви и заботы но никогда не было людской поддержки он почему то сразу с рождения становится всем должным и херачит всю жизнь маленький мальчик не знающий как ему жить ч ж у н л и ну вот видишь что люди что боги зависят от обстоятельств зависят от тех кто их окружает ты думаешь моя сила была получена даром небес я просто тебя старше и у меня было больше времени накопить эту силу т а р т а л ь я а вот и различия ты можешь ошибиться и исправлять ошибку хоть век если я поступлю так в истории если меня вообще запомнят в истории я буду окрещен дураком а ты сильным богом мудрейшим из богов ч ж у н л и история это память времени тебе не нужно быть в ней гением но я одного не понимаю потому что сам не умен почему ты на меня обижаешься неужели я должен извиняться за свое существование перед человеком который меня любит? т а р т а л ь я мы ничего не должны друг другу но за гроб спасибо! подожди какая змеюка меня спалила? и гроб разлетается в щепки вот она людская сила зависящая от обстоятельств и температуры сворачивания крови***
когда тарталья вновь просыпается, где-то около горизонта рассвет звенит взмахами крыльев улетающих из гнезд птиц. — извините, сяньшэн, я надеюсь, за этот гроб у вас действительно не вычтут. ну, если что, я возмещу. — это все были твои гробы. ты их придумал — в своих снах. — тогда ладно, — тарталья ложится на спину и вдыхает прохладный утренний воздух открытого окна. — чайльд, ты же знаешь, что тебе не нужно стараться ради чужих желаний, мечтаний, целей? ты никому не должен. — ну, со временем я это понял. когда у меня появились свои желания. — тогда ладно.акт III. сцена 1. сновидения чжун ли. появляются тарталья и чжун ли.
т а р т а л ь я и вы даже не спросите меня чего я желаю? ч ж у н л и разве ты не говоришь об этом на каждом шагу? и вообще как ты оказался в моем сне? вот она сила о который ты просишь т а р т а л ь я я ни у кого ничего не просил не молил ч ж у н л и да да да сам все получил я уже сплю аякс спокойной ночи но ночи для них не стали короче***
— чжун ли сяньшэн, неужели серьезные беседы у нас могут быть только во снах? — о чем ты хочешь поговорить со мной наяву? — ну-у… вы сами все поняли… и я… ну… тарталья опять мучается, только теперь не в зависти к богу, а к его непробиваемости. и если любить такого бога, неужели его нужно ломать? тарталья именно это и умеет, но, если честно, единственный раз ему не хочется разрушать. — как мне стать достойным вас? — похоже, нам требуется еще несколько ночных бесед. аякс, почему ты вообще решил, что я считаю тебя недостойным? кто считает тебя недостойным? понимаешь ли, в этом ты одинок. — ну вот мне и важно мое мнение. — а мое? чайльд любит так, как умеет — жестоко. — конечно. — тогда тебе придется вновь меня выслушать. раньше я разделял фракции тех, кто не может победить меня и тех, кто мог бы попробовать. сейчас… мне до этого нет дела. ты невероятно силен. духовно, физически. на самом деле, я бы не смог прийти в твои сны, если бы ты любил меня не так сильно: чтобы попасть в чужие сновидения, нужна исполински крепкая связь, аякс. и если бы эта связующая нить тянулась с одной стороны, я бы ее никогда не поймал. благо, наши души уже давно соединены, ответь честно, ты причастен к этому? — я не понимаю, сяньшэн… чжун ли вздыхает: — прости, в конце я пытался шутить, но все остальное — это правда. — души, — шепчет чайльд, — нити… я примерно понимаю, о чем вы. — куда пропала твоя прямолинейность, когда она так нужна? если хочешь, я готов опять лечь спать. — но лучше скажите мне прямо… — но я не смогу уснуть.***
чжун ли смотрит на людей: кто их создал, неразумных, за любовь отдающих сердце таким же глупым? не сам ли он? или его создали таким, чтоб он таких же создал? издревле бог — это символ силы, который защитит от любой напасти, от всех других богов (ведь кто другие боги по сравнению с твоим богом?). чужой бог глуп, слаб. чужой бог ничего не может. но чайльд любит человека. человек оказывается чужим богом, которого тарталье нужно убить. аякс глуп и слаб в любви, он никогда не сделал бы себя зависимым от другого, но теперь отчаянно бьется наружу о ребра необходимость быть с другим человеком. потом оказывается, что человека нет. это равносильно не просто смерти, а исчезновению даже памяти, потому что не хочется помнить, как тебя водили за нос: маленький щенок заигрался, думая, что вышагивает по канату над бездной, а на самом деле давно в нее свалился, запутавшись в чужих шнурках. вместо крови в нем — золото; оно неминуемо блестит в глазах, ждет поклонения, драгоценная реликвия, подаренная солнцем. вместо глаз — янтарные камни; камень холоден, когда один, тепел — в чужих руках. камень знает все и все помнит. бог есть бог. богу некого слушать и некому молиться, поэтому если бог не поставит сам себе грань, он окажется в бездне, и никто в него не поверит. но он взмахивает ладонью — и вырастают горы, закрывающие солнце. а через секунду пыль оседает на одиноких равнинах. бог есть бог: он не желает проводить черту. но потакающий своим желаниям бог — это бог себя: можешь поставить себе статую и молиться, обозначив славу главным желанием и вместо иконы повесив его, грешное, над алтарем. ну а кем еще богу быть — как не собой? бог этот не создан из человека, он сотворен больным сразу, без промедлений, открывает глаза — в форме бога. по лицу не катятся слезы; в отличие от всех остальных истин, эта прибита к груди сердцем бога — что ты бог, что тебе богом быть до конца времен, до остановки времени, и если время соизволит — твое остановит, заберет, и все равно будешь жить какой-то частью, какой-то пылинкой и знать: я есть бог. аякс смотрит на страдания тысячелетнего бога и не видит ничего кроме сожалений и одиночества. он не хочет быть бессмертным. с каждым тяжелым вздохом чжун ли тарталья осознает, что титул бога не равен силе; но ведь чжун ли — не единственный бог: его властная богиня со злыми глазами никогда так не вздыхает, у нее еще очень много жизненной силы на вершение своих истин, а у аякса — и подавно. важно помнить еще кое-что: это не его бог, он в него не верит. это его человек, он его любит. и возлюбленный не понимает, бог он, человек ли, просто камень, ядро кор ляписа, переплавленное в статую. о, аякс простил не потому что любит, а потому что его простили оттого что любят — один из множества контрактов, который чжун ли заключает взглядом или взмахом руки. из него вьют веревки два бога, своенравных и холодных, и все тянет, тянет, тянет к бездне. не то чтобы не хотелось делать выбор, просто его вроде и нет.***
акт IV. сцена 1. сновидения тартальи. появляются тарталья и чжун ли.
т а р т а л ь я но мы не решили еще одну проблему у меня есть другая богиня сделанная изо льда и снега а вы похожи верно? ч ж у н л и честность твоего бога передалась тебе и заморская богиня видится мне не более чем твоей убежденностью что она это вся твоя жизнь но разве не мог бы ты все эти аспекты как-нибудь разделить как разделяют расходы те кто не могут бедно жить? т а р т а л ь я у вас странные сравнения сяньшэн я давно ей преданный и предан не от слова предам я клялся ей что буду на ее стороне независимо ни от чего что сложу за нее голову во льдах морях и горах и буду благодарен за это ч ж у н л и это очень страшно аякс но я понимаю и я не прошу переходить на мою сторону потому что у меня нет стороны я даже больше не бог тебе не нужно верить в меня служить мне клясться в вечной верности до гроба который я тебе однажды обязательно подарю настоящий я предлагаю тебе вот что ты можешь поцеловать меня и посмотреть не сорвутся ли двери с петель с письмом в котором написано что твоя снежная богиня превратилась в метель или растаяла в горные реки тарталья смотрит на чужого бога долго и не моргая осознавая что бог его (любит) (любит?)***
мы все впечатаны в какие-то рамки. но если у художника закончатся краски — разве он не пустит себе кровь? зависит от ценности картины. но каждая — это часть художника. это очень странно — мы не делаем, потому что только думаем, что можем не сделать, что у нас не получится, что мы не справимся; мы не хотим даже пробовать. но аякс готов пустить себе кровь, его агонистическая душа может быть открыта в краткие моменты блаженства, не записанные прежде в фолиантах истории: когда он касается губ древнего бога, оказывающихся такими же как у людей, грудная клетка сама разверзается — и все звезды высыпаются наружу как праздничное конфетти. и тогда аякс говорит: я люблю тебя. или это говорит его душа. в конце концов, какая разница, если быть в мире со своей душой — это то, что должно произойти в конце концов.***
акт V. сцена 1. резиденция гуй чжун. появляются тарталья и чжун ли из сновидений тартальи.
гнилые замки стоящие у воды затопленные подвалы сокровищ мое дело укрыться здесь от бури в ласковом запахе сырости спастись от божественного проливня т а р т а л ь я жасминовый сад османтус яблоня цитрус под аркой из роз я был убитый твоей улыбкой мне чудились тени в кустах можжевельника как будто мы были заложниками чужих суеверий на самом деле я не интересовался в кого ты веришь я знаю есть определенный образ без формы и убеждений просто когда ты закрываешь глаза ты видишь куда идти когда я закрываю глаза ты не даешь мне спать и твой светлый лик прогоняет темноту моей полярной ночи но я правда хочу спать очень с тобой жасминовый сад меня верно душит но ты берешь мою ладонь в свою руку и я думаю неужели все мои мечты могут исполниться но полночь на то и полночь что марево томной тоски разбуженное несется прохладным вихрем через арку роз и забирает меня из жасминово-османтусового царства в ад несбыточных грез прорезь твоих глаз отвечает на это благосклонностью я не хочу никуда уходить потому что я знаю что ты не пойдешь за мною что жасминовый сад обернется грозою над моей дырявой крышей если ты меня слышишь забери меня боже и не отпускай никогда мою ладонь вот куда ты уже ушел? я здесь просто у меня больше нет формы так мы можем быть ближе к своим желаниям выше над миром может я не могу касаться твоих плеч испещренных шрамами но я буду весенним ветром на твоих ресницах оседать росой не вини меня в этом ладно? я не то чтобы сильно умен просто хотел как лучше просто любил тебя но я невезучий я не знал как об этом сказать т а р т а л ь я я не совсем понимаю ваши нечеловеческие повадки если ты хотел быть со мною ты просто мог остаться я люблю тебя независимо от твоей формы ты можешь быть ветром луною солнцем просто будь рядом как будто мы не нарушили целый небесный свод правил как хорошо что ни я ни ты больше не связаны с небесами есть одна правда которой я хочу поделиться моим образом бога была синица сама выбирающая о чем ей петь поселиться в зарослях жасмина или на яблоню улететь я тоже хотел быть свободным до твоего появления я не думал всерьез о небесных метаморфозах но оказывается превратиться в синицу это моя свобода***
— чжун ли сяньшэн, мне опять снился тот-вы. и знаете, он сказал мне, что вы хотите быть свободным. — я уже обрел свободу — такую, какую смог. но тот-я-из-твоих-снов — это ты. от чего ты хочешь освободиться? — мне казалось, у меня тоже достаточно свободы; и если мне где-то ее не хватает — значит, я виноват сам. — но это неправда. — но это неправда. у вас правильная тактика, сяньшэн, — разделять, но у меня в голове какой-то комок. я думаю, что все делаю правильно, а оказывается… — …а оказывается, что ты все делаешь правильно. я тоже раньше задумывался о перипетиях правильного и неправильно, доброго и злого. но когда ты поймешь, что любое твое действие для одного человека (и бога, конечно) будет истинно верным, а для другого — бредом, ты просто отпустишь эти вопросы. ты достоин, чтобы они тебя тоже отпустили. чжун ли любит так, как умеет — странно. — ваша свобода, сяньшэн, это больше не думать об истинах? я заметил, вы освободились от прошлых дум, наверное, чувствуется неплохо? о, и еще вы превратились в ветер. — ветер — это голос свободы. — я уже забыл, что вы мне говорили. я запомнил каждое слово. — ничего страшного. истины — это самые сложные для осознания вещи, к которым лежит неимоверно долгий путь. — я кое-что хорошо помню из детства: я заболел, а вся семья куда-то ушла. я долго лежал в температурном бреду и сладко заснул, умаянный тиканьем часов на стене. и мне снилось море. я так отчетливо видел волны, блестящие на солнце. но я никогда не видел моря вживую. кто бы не перепутал сны мои и незнакомцев, я был так счастлив. это было вскоре после того, как я получил гидро глаз бога. и потом во мне удушающе проснулось умпрямство теперь же объясниться, кем я в жизни буду, чтобы соответственно с этим и начать жить так, как я хочу. но когда я проснулся, я все забыл. и только недавно мне стали вспоминаться мои ярчайшие — наверное — сны. и я не знаю, какая из того сна была вытащена моими больными руками в крапивнице правда, но она где-то прорастала все это время под сердцем. и я захотел силы. потому что, сяньшэн, люди пытаются ухватить не просто кусок побольше: я никогда не смирюсь с тем, что я получил не все; я ходил по головам и дробил их в щепки, но вы знаете, как мне мало. и — возможно — опираясь на ваши истины-правды, вы сочтете, что это очень «не по-людски». но-о, сяньшэн, это и есть люди! самые нас-то-я-щи-е! — чайльд замолчал на выдохе, задумываясь, а нужно ли было все это говорить; но ничего страшного, ведь сяньшэн, наверное, не запомнит, правда?.. — я не считаю тебя неверным, неправым. я нечасто оказывался прав, а еще реже — понимал себя и других. война была временем жатвы для каждого бога, даже для самого милосердного — они в этом просто не признавались. это и есть боги, самые настоящие — они тоже не всегда в курсе истин. — о, боги-то могут что угодно, я уяснил. но себе, сяньшэн, я не ищу оправданий и знаю, что неправ. но… это легче — быть неправым; оправдаться потом, что правды не знал и думал, что неправда — это правда, верил в это на полном серьезе — чтобы тебя простили, бедного; потому что кто знал правду — должен был что-то делать, а знающий, но не делающий — предатель, и то, что он правду знал, сделало его мишенью насмешек взамен тех, кто знал неправду. — я не твой судья. я сегодня побуду для тебя твоим добрым сяньшэном, хочешь? — хочу. доброта чжун ли — это молчание правды. и, конечно, руки без перчаток в рыжих волосах. мы слишком лояльны к тем, кого любим, потому что любовь — терпилица, слезы ее текут по заранее вымощенному пути, по колее морщин оттого что они бесконечны; но она не страдалица — потому что думает, что любить — это не боль. но мы и должны быть к ним лояльны: ведь кто еще будет? чайльду казалось, что сейчас он нашел место, где его никто не найдет, даже всевидящий бог: на секунду, всего на секунду он позволил себе думать, что чжун ли не бог. и этой секунды хватило, чтобы заснуть.***
акт VI. сцена 1. чужой тейват, другая звезда. появляются тарталья-зритель и чужой чжун ли.
река выходит из берегов как в самое страшное половодье но медленно и смертельно вязко болото миазмами обернувшее застывших над ним стрекоз и куцая цепкая веточка прощальных слов что держат до дня сего пока в реку я не вошел мне не найти тебя не забыть и я прекращаю собой как камнем поток***
акт ??? сцена ??? за пределами тейвата. появляется множество богов, с каждой секундой превращающихся в один большой комок комплексов тартальи, с которыми уже не справляется ставшая маленькой записная книжка.
г е о а р х о н т сарвадхармасаматапратиштхита вот скажи-ка и зачем мы здесь собрались? с а р в а д х а р м а с а м а т а п р а т и ш т х и т а если вы думаете что каждый бог сделан по подобию человека а каждый человек по подобию бога то с чего вы взяли что нам вообще нужно думать? и небо всколыхается громом п а й м о н с чего вы взяли что нам вообще нужно искать истину? вы не пробовали открыть глаза?***
акт VI. сцена 2. чужой тейват, другая звезда. появляется чужой тарталья, тарталья-зритель остается, чужой чжун ли исчезает.
я был съеден самим собой как уроборос утоплен рукой чужой в реке собственной крови***
— похожая смерть могла бы считаться поводом к перерождению родственных душ в следующей жизни, но я не додумался до таких легенд. мне жаль, чайльд. я не смог прийти в твой сон. — почему? — не знаю, может, ты не захотел. «я?» — хочет сказать чайльд, но чувствовать собственную смерть… правда неприятно. аякс обнимает чжун ли; ему хватило одного раза коснуться бога — и теперь это было нестерпимое желание; целует — и в запахе ладана часть истин рушится вдребезги: когда чжун ли отстраняется, он вырывает с корнем ту (истину), растущую под сердцем (оказывается, это был сорняк), и чайльд теперь не может его отпустить. аякс думает: а не было ли все это — исповедью? и потом он находит стрелу в своей груди. и в груди чжун ли. одну на двоих. бог забирает его сердце, чтобы оно не поранилось, и в этот момент целует с жадной напористостью (я такой же как ты, помнишь?), чтобы не было больно.***
акт 0. сцена 0. гавань ли юэ. или снежная. это пока неважно. появляются тарталья и чжун ли, но, на самом деле, это только их оболочки, они еще не встретились душами.
бигань говорит пань-гу что на самом деле никогда не покидал его и что всегда касаясь золотых рогов был повержен его красотой простой и потом умирал в слезах что ложь его янтарных глаз оказалась непримиримым ядом бигань говорит пань-гу если хочешь сам вернись но место осталось одно у ног пань-гу говорит бигань а я разве горд? и растворяется в свете бигань говорит (пань-гу) когда б я тебе поверил***
акт VII. сцена 1. место, в котором находится истина, но разве главные герои не были здесь на протяжении всего рассказа? появляются тарталья, чжун ли и хронос.
ч ж у н л и не вини меня мою душу так же распяли растянули полотном и нечаянно разорвали нечем было ее штопать я уже непригожий сон твой охранять не вини меня ложись лучше спать т а р т а л ь я я ни в чем тебя не обвиняю уже но спать я лягу только если ты ляжешь рядом согласен ли ты на такие условия нашего контракта? я буду для мира снов твоих бодхисаттвой и никого туда никогда не пущу мы не то чтобы меняемся местами просто друг другу помогаем (ну знаешь так делают те кто любят) разве не так ты тогда в гробу хотел? ч ж у н л и ты очень категоричен я не заключаю контрактов по любви да и разве забыл ты как в мой сон приходил? если бы я тебя не любил бодхисаттва моего мира в лице меня тебя бы не пустил мне же тоже могут сниться странные вещи я никогда не нравился повелительнице снов а ты так ничего и не понял аякс я люблю тебя просто так мне не нужно никаких бодхисаттв а я к с именно это я и понял и я очень теперь доволен и желаю тебе спокойной ночи ч ж у н л и спокойной ночи п а й м о н просыпайся когда захочешь он будет вечно ждать бедный маленький мальчик аякс прости но у твоей записной книжки больше не осталось страниц как я и обещала г е о а р х о н т не забывай что он теперь бодхисаттва моего личного мира и тебя я туда не пускал а что касается записной книжки разве не в этом смысл что он новую созда́л? п а й м о н ой а она правда ему нужна? или правда нужна? я уже говорила истины перед глазами маленький мальчик аякс это человек а люди богов не переживают только те которые рождаются в день их смерти его время быстро-быстро идет быстрее чем льется кровь! а я к с я все слышу! поди-ка прочь! я вычеркиваю тебя из списка действующих лиц своей записной книжки можешь забрать ее трофеем для селестии и богов только мне кажется вы уже дружно посмеялись над моим пожизненным трудом п а й м о н amor fati мой милый! ну пока! точнее спокойной ночи вечных снов до скончания времен г е о а р х о н т как хорошо что время заканчивается с твоим уходом п а й м о н время чье? твое? или ваше? да ладно! ха-ха-ха! я же шучу! в твоих снах так вкусно пахло имбирным печеньем к чаю вот я и пришла как жаль что мы наяву ну спокойной ночи! т а р т а л ь я а можно было как-то все это покороче? паймон ты правда… п а й м о н конечно нет! с тебя коробка конфет (чтоб навечно не уснуть для меня вечно это пустой звук что ты улыбаешься мне моракс? я забираю твое время в десятикратном размере а ты поверь не бессмертен как же может бог так любить? но скоро одна бодхисаттва я бы назвала ее аволокитешварой а если проще гуй чжун отругает тебя сполна) спокойного наконец всем сна! и во сне впервые нет никаких снов а наяву они просыпаются ударяясь друг о друга каждый своим твердым лбомконец.