Невыносимая

      — Сегодня тоже тринадцатое, и ещё вдобавок пятница. Ну почему тебе надо было жить именно в тринадцатой?       — Это судьба, точно. Чёртова дюжина, малышка, — Ренджун ухмыльнулась и распахнула объятия.       Донхёк застыла на пороге с чемоданом, судорожно вглядываясь в темноту комнаты за чужой спиной так, словно ждала пушистой лапы чужого личного демона, скользнувшей по ноге хозяйки. Что-то тоненько звенело внутри, заползая мурашками предвкушения вверх по ногам, угнездилось в груди ласковым холодком.       На последнем курсе университета Ренджун, получившая внезапно в подарок квартиру от родителей, предложила жить вместе. Делить счета за коммунальные услуги, ходить покупать продукты в крошечный супермаркет внизу, ездить на занятия, готовить еду, а по вечерам зависать перед экраном ноутбука за сериалом. Кто знал, что всё так обернётся?..       Ренджун. Джуни. Её имя, вся она — особенная. Лучшая подруга, при взгляде на которую сердце сладко и болезненно замирает в груди, чтобы спустя мгновение забиться с удвоенной силой. С каждой проведенной с ней рядом минутой Донхёк всё больше убеждается в том, что от неё и от этих крошащих кости чувств не спрятаться, не сбежать.       Ренджун невыносимая. Она оставляет повсюду окровавленные чашки из-под каркаде, на завтрак ест только сладкое, ненавидит туфли на каблуке и флиртующих с ней бариста. Она пьёт вино по четвергам, смотрит научные лекции на английском во втором часу ночи и по выходным не встаёт до трёх. Ходит в тот же университет, что и Донхёк, сидит с ней за одной партой, а теперь ещё и спит на соседней кровати.       И если вы подумали, что Донхёк зациклена на своей соседке, то это абсолютно так.       Потому что Ренджун сводит её с ума. В этот июнь она ходит голая по дому, и в который раз забывает купить лампочку — зажжённые парафиновые свечи, пачкающие белыми обжигающими каплями её тонкие пальцы, будят голодное, беспомощное нечто внутри Донхёк. Сессия кончилась, этим утром они сдали последний экзамен, скоро получат дипломы, и тогда больше ничто не будет так, как раньше. Мерцающий свет, колеблющиеся на стенах тени, мелькающие чернотой из-за приоткрытой двери в кухню — жуткие, пробивающие леденящей дрожью.       Донхёк страшно. Страшно, что Ренджун вот-вот скажет ей паковать чемоданы, захлопнет за её поникшей спиной дверь гостеприимной тринадцатой, оставив сердце Донхёк там, внутри. Заброшенное себе в шкаф, чтобы пылиться среди нелюбимых вещей. Донхёк уверена: Ренджун ведьма, и в кухне — её раболепные, дьявольские приспешники. Они были призваны ей, её наготой и этими свечами, и теперь пускают ядовитый дурман в голову. Это единственное объяснение мистическому трепету и тому чудовищно сильному притяжению, что сегодня Донхёк испытывает к ней, к этому обнажённому, сияющему нежностью телу, от которого невозможно оторвать взгляда.       — Вино? Это был наш последний экзамен. И к тому же четверг, — говорит Ренджун, и Донхёк, словно завороженная, кивает.       Если бы Ренджун налила яду, она бы и не заметила.       Ренджун улыбается. Она опять купила красное сухое и собирается раскрасить серость этого дождливого, тревожного и душного июня ярким гранатовым цветом — терпким, вяжущим и страстным.       Ей идёт красное. Она кутается в бордовый тонкий кардиган, лениво, даже не потрудившись запахнуть его, кружит вино в бокале и голову Донхёк, откидывается на подушки и смотрит очередной сериал, сюжет которого из раза в раз от Донхёк ускользает. Пахнет от неё сладко: чёрным перцем, восточными пряностями и розовым деревом. Недавно остриженные волосы щекотно касаются плеч. Донхёк глядит на росчерки её ключиц, приоткрытую грудь и мягкую ложбинку живота.       «Ренджун так идёт красное… пойдут ли ей мои метки?»       Мысль об этом такая острая, она пробивает Донхёк насквозь, пришпиливает к подушкам, словно бабочку. В животе их целые рои, и крылышки у них прозрачные, словно ранее, тихое утро вдвоём, режущие беззащитные внутренности. Жить невозможно, думать невозможно, когда рядом Ренджун — такая. Но Донхёк ничего не говорит, как тысячу раз до этого.       — Ноутбук сел, — сухо оповещает она, когда экран гаснет, и комната остаётся лишь в жёлтых танцующих тенях свечей.       Ренджун сползла ниже, закрыла глаза и молчит, только дышит едва слышно, закрыв глаза, и звуки ночи медленно просачиваются сквозь приоткрытое окно. Она кажется спящей, безмятежнее младенца — ну как умещаются в ней одной свет и тьма?.. Бархатная нежность её кожи, безмятежность и та доверчивая открытость, с которой она предстает перед распахнутыми глазами Донхёк — разве можно даже помыслить о том, чтобы сделать с ней нечто дурное?..       Собственные мысли о поцелуях бередят душу, греховные и грязные. Дурные. Донхёк комкает их, как испачканное после влажного сна с лучшей подругой бельё, стыдливо запихивает в самый уголок, туда, где никто не узнает и не найдёт их.       — Спокойной ночи. Спи крепко, — едва слышно шепчет она.       Надо всё выключить и убрать, но Ренджун не даёт ей дотянуться до ноутбука, вдруг открывая глаза и мягко отстраняя руку.       — Не хочу спать. Поговори со мной лучше.       — О чём? — с трудом Донхёк разлепляет губы, и горький привкус далёкого искушения щекочет гортань.       Вот зачем Ренджун такая, зачем мучает её?       Ренджун разворачивается на бок, укладывает правую ногу сверху на чужое бедро. Её дыхание так близко, чёрные ресницы дрожат, скрывая бессовестные глаза. Порочный ангел, она касается лица Донхёк ладонью, приглаживает за ухо светлую прядь волос.       — Хочу говорить о любви, — бормочет, выдержав долгую паузу.       «Как я могу говорить о ней, если не знаю её?», — хочется сказать Донхёк, но вместо этого она спрашивает:       — Ты легко влюбляешься?       — А ты?       — Не думаю, что на самом деле знаю, что это такое, — Донхёк хотела бы отвернуться, но Ренджун приподнимается, нависает над ней и разглядывает с явным удивлением.       — Ни разу не влюблялась? Хёкки, ты бессердечная.       — Скорее, я не совсем понимаю, что такое взаимность, — горький смешок срывается с губ, и Ренджун тянется к чужой голове, чтобы приласкать.       Донхёк почти утыкается лицом в её шею, с трудом подавив желание попробовать на вкус её кожу. Сердце стучит так сильно, что уши закладывает, и ноги немеют.       — А ты?.. Расскажи мне, — всё же удаётся выдавить ей.       — Кажется, когда несли влюбчивость нам обеим, отсыпали мне одной, — Ренджун хмыкает и отстраняется, но руки от головы Донхёк не отнимает, продолжая рассеянно поглаживать. — Я легко могу полюбить, но так же просто и остываю. Если нет взаимности — нет кислорода для горения меня. Но если чувствую искренность — вспыхиваю, словно фейерверк, — мурлычет она, рассеянно вглядываясь в темноту комнаты так, словно там действительно кто-то есть.       И Донхёк никак не может сдержать судорожного всхлипа, это вино говорит в её голове или призванные Ренджун чудовища наворожили, когда она отчаянно шепчет:       — Разве это так? Разве это действительно так? Я схожу с ума, когда вижу тебя, а ты так спокойна. Ты ходишь без одежды совсем беспечно, словно я пустое место.       Демоны из кухни подбираются совсем близко. Они клубятся у самой кровати, тянут холодные руки по простыням, когда Ренджун опрокидывает Донхёк на подушку, и её ласковая рука в волосах превращается во властную.       — Малышка… хочешь поцеловать меня?       И Донхёк кивает так отчаянно, что даже не задумывается о том, как жалко и жадно, должно быть, выглядит, только сосредотачивается на чужих горячих губах, упругом языке, скользящем настойчиво и осторожно. Желанная тяжесть тела Ренджун, тёплая кожа под дрожащими пальцами — Донхёк отрывается от неё со стоном, и даже не замечает, как оказывается сверху. Наверное, Ренджун приворожила её, безжалостная и невыносимая. Донхёк ставит одно за другим клеймо на чужой шелковистой коже, и никак не может насытиться — Ренджун дрожит и хнычет, гнётся под её пальцами. Податливая. Открытая. Только для Донхёк, ничья больше. Ей хочется отдать всё, что у тебя есть, всю себя, попросив взамен лишь одного: никогда не переставать гореть. Для Ренджун сегодня и навсегда Донхёк готова быть марионеткой для удовольствия. Она потеряла всякую волю, и лишь исполнение желаний хозяйки — всё, что приносит ей радость.       Они движутся ритмично и жарко, и пламя свечей колеблется от несдержанных вздохов. Ренджун и правда вспыхивает, словно фейерверк. И это самое прекрасное, что Донхёк когда-либо видела в своей жизни.       Девушка Донхёк просто невыносимая.       Она пьёт вино по четвергам, не моет кружки и ест на завтрак сладкое, зажигает свечи вместо лампочек и носит рубашку на голое тело.       Она — самое дорогое, что у Донхёк есть.