***
Лариса прекрасно понимала, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Прежде всего потому, что даже если «великие обиженные», как саркастически называл своего сына и невестку Пётр, соизволят снизойти до разговора, практически со стопроцентной вероятностью он окончится скандалом. Лариса не сдержалась в прошлый раз (Анна, должно быть, не знает об этом) и теперь также не собиралась миндальничать со своим пасынком. В конце концов, даже учитывая растерянность, изумление, нежелание принимать правду (не каждый день все же узнаешь подобные новости) не дают права вести себя так, как Григорий. Что он там наговорил, как обзывал Петра и Анну, просто не поддаётся объяснению. А ведь по зрелому размышлению нет никакой разницы, связывают ли вас кровные узы, как говорится, не та мать, что родила, а та, которая вырастила. Анну, стоит сказать, Ларисе было безумно жаль. Она любит сына, а тот ей попросту нервы мотает. Она сама и представить не могла, чтобы чувствовала, окажись месте Анны, если бы Лёвушка вдруг обиделся на неё и наговорил подобных гадостей. Пётр тоже переживает из-за всего этого, Лариса прекрасно видела, что слова сына задели и всерьёз обидели его. — Он… правду сказал? — спросила Лариса у мужа в тот день, когда Григорий ушел, хлопнув дверью. — Что он — сын Анны от её бывшего любовника? — Пётр поднял на неё усталый взгляд. — Да. Ну, то есть… видишь ли, там всё было несколько сложнее. Анна встречалась с каким-то типом, любила его, и вроде бы всё было хорошо у них. Однажды они были у меня в гостях, я тогда всю группу институтскую позвал, мы очень весело проводили время. Именно тогда мы с Анной сблизились, она как раз со своим ухажером поссорилась, а мне, знаешь ли, много не надо было: симпатичная, неглупая, опять же и я ей был вовсе не противен. Сначала мне просто подбодрить её хотелось, ну а потом… Дело молодое, словом. Мы с ней были близки несколько раз, и нам было в общем-то неплохо вдвоём. А потом она передумала и вернулась своему бывшему. Вскоре же её мать позвонила моей и попросила помочь её мужу, который попал в переплёт. Со связями моего дядюшки это оказалось легко устроить. Всех собак повесили на папашу этого Суслова, обожателя Анны, и его посадили. Самого же Суслова выгнали из института, мать его уволили с работы, и он обвинил во всем нас: и Анну, и меня, разумеется. Хотя, справедливости ради, у его папеньки, насколько мне известно, рыльце было сильно в пуху, он далеко не без вины виноватый! Тем не менее, Анна осталась одна, совсем потерянная, и я пожалел её, в конце концов отчасти-то я тоже виноват был в том, что с ней произошло. Пусть не лично, но… Да и нравилась она тогда мне, к чему скрывать. — Я понимаю, — вздохнула Лариса. — Поначалу она не приняла моего предложения. Но через год, когда я вернулся со стажировки, у нее уже был ребенок, и ей попросту некуда было деваться. А я, знаешь ли, считать до девяти умею и очень хорошо. Словом, по срокам вполне себе выходило, что Гришка мог быть от меня. Как раз во время нашего с Анной короткого романа она и могла забеременеть, тем более, что мы с ней вовсе не соблюдали все предосторожности… Странно, но она сама почему-то даже и мысли такой не допускала… Между тем, я, когда мы уже вместе жить начали, Гришку без конца разглядывал, и вроде бы, казалось, похож… А иногда виделось мне наоборот: не похож вовсе. А потом он как раз говорить начал, и когда назвал меня в первый раз папой… — Пётр покачал головой, — я, кажется, окончательно уверился в том, что он действительно мой сын. Но тут врачи меня, так сказать, с небес на землю спустили. Выходило так, что у нас с Анной не могло быть детей. Что-то там… какая-то несовместимость групп крови, что ли, резус-факторов, я толком во всем этом не разбираюсь. Она, правда, беременела потом от меня еще два раза, но оба раза закончились выкидышами. — Но врачи ведь могли и ошибиться… — Чёрт их там разберёт! — махнул рукой Пётр. — Ты знаешь, Лариса, — прибавил он, — потом уже, через несколько лет, когда случилась та история с Соломией, и я делал анализ, чтобы у нее даже и мысли больше не возникало повесить на меня своего ребенка, мне пришла в голову мысль, сделать заодно анализ на предмет отцовства Гришки. Очень велико было искушение. — И что же? — быстро спросила Лариса. — Не стал! — пожал плечами Пётр. — Решил, что мне по сути — всё равно. Он — мой сын, и больше я не хочу ничего знать. Лариса ласково погладила его плечу: — Я думаю, ты прав, Петя. Ты любишь Гришу, ты его вырастил, всё ему дал. Ты был и остаёшься его отцом! И однажды он поймёт это, вот увидишь. В ответ Пётр вздохнул, грустно улыбнулся и крепко обнял её. Дверь им с Анной открыла Катерина. Несмотря на обеденное время, она была одета в ночную рубашку, поверх которой успела впопыхах накинуть халат. — Лара?.. Анна Львовна… какими судьбами? — проговорила она, пропуская их в квартиру. — Катенька, — заискивающе улыбнулась ей Анна, но Лариса тут же перебила её: — Где Гриша? Позови-ка его, это срочно! — Видите ли, Гриша… — Кать, — Лариса начала выходить из себя, — нам прекрасно известно, что он дома, потому что консьерж ваш нам сказал, что вы никуда не выходите уже без малого неделю! Так что давай, зови сюда этого… обиженного! Мать его с ума сходит, покой и сон потеряла, а он строит из себя… не пойми кого. — Катя, — со вздохом проговорила Анна, — правда, ну нельзя так! Скандалами ведь ничего нельзя добиться! — А обманом, выходит, можно? — Григорий вышел в коридор из кухни и встал напротив своей матери. Он также был одет в один лишь халат и весьма потёртые уже домашние тапочки. Лариса усмехнулась: видимо, они с Катей устроили себе второй медовый месяц в качестве, так сказать, утешения. — Гриша, пойми, я тебя не обманывала! — заломила руки Анна. — Я просто… зачем тебе было знать всю правду? Я очень ошиблась в жизни… — Когда? — прищурившись, взглянул на неё Григорий. — Когда предала моего отца? Когда вышвырнула его, точно половую тряпку, потому что он стал тебе не нужен? — Может быть, — не дав Анне возразить, перебила её Лариса, — ты всё же выслушаешь свою мать спокойно вместо того, чтобы повторять, как попугай, без конца эти глупости?! — А ты вообще зачем сюда явилась? — зло проговорил Григорий. — Учти, еще раз ударить себя по лицу я не позволю! И вообще, тебя все это не касается, так что будь добра, покинь мой дом. А заодно передай своему ненаглядному Петру Ивановичу, что если он желает поговорить со мной, попросить прощения, или что-нибудь в этом роде, то вовсе незачем посылать парламентёров. Мог бы набраться смелости и прийти сам. Или он не может мне в глаза смотреть после всего? Лариса аж задохнулась от такой наглости: — Во-первых, — отчеканила она, — я пришла исключительно потому, что твоя мать, которая, заметь, вся извелась из-за тебя, попросила меня помочь ей. Во-вторых, мне кажется, это ты обязан просить прощения у своих родителей за то, что наговорил им гадостей. В-третьих, мне и впрямь лучше уйти, иначе я снова залеплю тебе по физиономии, руки, знаешь ли, так и чешутся! Извини, — обернулась к Анне Лариса, — я пойду, пожалуй. До свидания! Ни Катю, ни Григория она не удостоила и взглядом, после чего поспешила покинуть квартиру.***
Катерина чувствовала себя не в своей тарелке. После того, что случилось, они с Григорием приехали сюда, к ней на квартиру, и с тех пор она только и делала, что старалась утешить и подбодрить его. Он был сам не свой и, согласитесь, его тоже можно понять. Правда, Катерина не понимала, почему он так разозлился на свою мать. — Гриша, — убеждала его Катерина, — ты должен её понять. Ведь это — её прошлое, и ей очень нелегко пришлось в жизни. — Она обязана была открыть мне всю правду! Если бы сказала раньше, я знал бы, что не являюсь родным сыном Петра. И тогда мне легче было бы принять тот факт, что он не любит меня! Катерина покачала головой: — Пётр Иванович любит тебя, ты несправедлив к нему. — И поэтому он без конца шпынял меня в детстве и отрочестве: учись там-то, делай то, что я говорю, работай! Все, что я делал, он проверял чуть не под микроскопом, любую малость приходилось у него, как подачку, выпрашивать! Хоть ту историю с Гарвардом взять: ты бы слышала, как он на меня тогда орал. Вопил, что я окончу свои дни в тюрьме, раз я такой балбес и тунеядец. Это, заметь, самое приличное, что он сказал, остальное же и вовсе, как говорится, не для печати. — Он всего лишь хотел, чтобы ты получил хорошее образование, сделался уважаемым человеком, — Катерина погладила его по щеке. — Пётр Иванович просто переживал за тебя… — Как же! — хмыкнул Григорий. — Вот за Лёвку он переживает, да. Вспомни: чуть только мальчишка приболеет, так он сам не свой. Стоит Лёве только заикнуться о том, что он хочет новую игрушку, поехать куда-то, пригласить приятелей, и Пётр моментально исполняет любую его прихоть. А всё почему? Потому что для родного-то сыночка ему ничего не жалко! Я вот пахал, как вол, на его предприятии почти всю сознательную жизнь, но достанется оно кому? Правильно — Лёвушке! И если тот будет милостив к своему непутёвому старшему (при этом еще и не родному) брату, то позволит ему там остаться в качестве управляющего. — Ну как тебе не стыдно, Гриша! — покачала головой Катерина. — Ты… просто слишком обижен. Тебе надо остыть и все обдумать хладнокровно. Просто поверь мне: тебе не на что жаловаться, твои родители думали о тебе и всегда любили тебя! Тебе не приходилось сидеть чуть ли не до поздней ночи у соседки, потому что твоя мать в очередной раз ушла в загул. Она не раздавала тебе затрещины только за то, что ты спросил у нее, что на ужин. Не ставила перед тобой тарелку творога с молоком, взятых в долг у соседки, со словами: «Чтоб ты уже подавилась!» И не орала, что ты — «копия своего папаши-паразита», поэтому ей на тебя и смотреть-то противно. Григорий в изумлении уставился на неё: — Ты никогда мне не рассказывала… — Я, Гриша, — Катерина быстро вытерла глаза, — никому этого не рассказывала. Анна Львовна, пожалуй, знает… но очень немногое. Она, как ты знаешь, мне очень помогла, и я в детстве часто думала, что хотела бы иметь такую маму, как она. Чтобы она, моя мама, любила меня так, как Анна Львовна любит тебя! Что до Петра Ивановича, то… Согласись, он поступил благородно. Может быть, у него не самый лёгкий характер, и он бывает иной раз резок и нетерпим, но… Он все же был тебе настоящим отцом! И Петю нашего он также очень любит, просто души в нём не чает. — Может быть, ты и права, — нехотя согласился Гриша. — Но пока я… не готов встретиться с ними и всё обсудить. Возможно, позже. И вот Анна Львовна приехала сама. Катерина была рада её визиту, может быть, хотя бы сейчас им удастся договориться с Гришей. Жаль, что Лара ушла, все же Гриша был не прав, когда вновь нагрубил ей. А то, что она в прошлый раз дала ему пощечину, тоже можно объяснить: она не терпит, когда кто-нибудь говорит плохо о Петре Ивановиче и уж тем более — оскорбляет его. — Я, пожалуй, вас оставлю, — улыбнулась она Грише и Анне Львовне. Они по-прежнему стояли в коридоре, молча сверля друг друга взглядом, словно увиделись впервые. — Вы… поговорите спокойно, а я пойду пока переоденусь. — Ладно, мам, — совершенно спокойно отозвался вдруг Григорий. — Пойдем, что ли, в комнату, там нам нам будет удобнее. Катерина, улыбнувшись и вздохнув с облегчением, направилась в спальню. Переодевшись, она решила вернуться на кухню и заварить чаю. Анна Львовна наверняка не откажется перекусить. Кроме того, нужно будет ещё позвонить Петеньке, Катерина безумно соскучилась по сыну: он остался дома с дедом, и она скрепя сердце согласилась, что так будет лучше для него. Кроме того, Катерина все же надеялась, что Гриша наконец одумается и помирится с родителями. И вот, кажется, так оно и произошло! Услышав, как звякнул телефон, сообщая о входящем смс-сообщении, Катерина взяла с прикроватного столика свою сумочку. Она улыбнулась, увидев, что сообщение от Петеньки, но как только она открыла и прочитала его, улыбка тут же сошла с её лица. «Мама, п…» — написал Петя. Катерина тут же написала ему: «Что случилось, дорогой?» — и минут пять гипнотизировала экран, ожидая ответа. Не выдержав, она набрала номер сына, но в ответ услышала лишь: «Абонент отключён или временно недоступен». Катерина почувствовала, как сердце ухнуло куда-то вниз, и как моментально похолодели ладони. Что-то случилось! Не дай господи, с сыном стряслась какая-то беда. Быстро надев туфли и сжав телефон в кулаке, Катерина бросилась в комнату к Грише и Анне Львовне.