Имаго

"Будь оно всё проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов – счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!" У Рэдрика подогнулись ноги, и он упал на колени перед сверкающим на солнце Шаром. Смотреть на него было больно, и сталкер закрыл глаза. Он никогда ни в кого не верил, кроме себя. Никогда не молился, но сейчас просил его, всемогущего и всеведущего, без слов, как неразумная тварь – отыскать и вочеловечить то немногое светлое, что было в его жизни. Рэдрик никогда не видел живых икон, но Шар сиял невыносимо, как золотые оклады в далёкой России. Рыжий качнулся вперёд, уперевшись лбом в гладкий бок. Шар был холодным, это было настолько неестественно, что сталкера передёрнуло. Чудеса. Поганые необъяснимые чудеса. Металлическая поверхность слабо вибрировала, казалось, что там, внутри, бьётся сердце и слышится заблудившееся эхо прибоя. "Счастья всем. Всем, даром. А разве я – не все? Может, чудится всё? Голову напекло?" Отчаяние хватало его за горло, Рэдрик бессильно скалился, гнал его прочь. Курить хотелось зверски. Он потянулся за сигаретами, но пачка оказалась пуста. Солнце насмешливо щурилось на него с металлического бока, и в голове было пусто и гулко. Сердце билось всё громче, отдаваясь эхом в черепной коробке, и он уже не мог разобрать, его ли это собственное или то, что внутри. Рэдрик думал о Кирилле. Он понял вдруг, что не помнит его лица, и попытался вспомнить, но стоило каким-то чертам обозначиться в памяти, как сеточкой вен под плотно зажмуренными веками вспыхивала серебристая паутина. Слабый порыв ветра пронёсся над карьером. Тёплый и влажный, как выдох. Рэдрик зажмурился крепче. Заплясали под веками багровые круги. Раздался слабый сухой треск. Будто нити лопались, и не одна и не две, это всё длилось и длилось, две секунды, три, четыре, будто они сплелись в плотный кокон, в огромный серебряный шар. Рэдрик почувствовал вдруг, что поверхность, в которую он упирается лбом, утратила плотность. Быстро, чтобы не успеть испугаться, он распахнул глаза – как раз вовремя, чтобы увидеть, как безукоризненно гладкая поверхность обретает структуру. Теперь это был уже не металл, а подобие ткани из плотно переплетённых нитей, и ткань эта расползалась у него на глазах. Чудо умирало беззвучно. Кто рассказывал ему об этом? Кирилл рассказывал. Про китов. Они плыли, плыли тысячи километров, от Северного полюса к Южному, а потом выбрасывались на берег. У них не было голосов, они умирали молча, и это было куда страшнее, чем если бы кричали. Рэдрику хотелось кричать. Выть тонко, по-звериному, на одной ноте, но пересохшее горло не могло исторгнуть ни звука. Он вцепился пальцами в это тонкое, расползающееся по швам, и они свободно проткнули паволоку. Рыжий был уверен, что внутри Шар пустой, но подушечки коснулись чего-то тёплого и мягкого, и от неожиданности сталкер отдёрнул руки, как от огня. Оболочка Шара с шуршанием опадала на песок, обнажая нутро. Там, где он всем весом навалился на дно карьера, в песке образовалась выемка. Там, свернувшись в позе эмбриона, лежал человек. Он был таким же, каким Рэд видел его крайний раз. Голым, распаренным и взъерошенным. В глаза бросилось, что кожа на пятках у него очень нежная, не сбитая шагами, будто ступни никогда не касались земли. В голове вертелась какая-то глупость: одним человеком меньше – одним человеком больше. Глаза заволокло предательской пеленой, Рэдрик почти ничего не видел и боялся моргнуть – вдруг Кирилл исчезнет? Но Кирилл и не думал исчезать. Он завозился тяжело, видно, пытаясь встать, дыхание у него было тяжелое и сбитое. Ничего у Кирилла не получалось. Нелёгкий труд – заново учиться ходить. Рэдрик протянул руку и коснулся его плеча. Кожа у учёного была нежная и тонкая даже на ощупь: надавишь чуть сильнее – и след будет сходить несколько минут. – Чудеса… – пробормотал учёный. Голова у него всё норовила упасть на плечо, он никак не мог вспомнить, как держать её прямо. Он будто выталкивал из себя слова, дыхание оставляло на песке разводы крошечных дюн. – Вы помните?.. – только и сумел вымолвить Рэдрик. – Помню?.. – неуверенно отозвался Кирилл. У него наконец вышло сесть, и взгляд у учёного был такой, будто его огрели по голове пыльным мешком. Было понятно, что ничегошеньки он не помнит, и не удивляется лишь потому, что происходящее слишком невероятно, чтобы быть правдой. Крохотный, невесть откуда взявшийся паучок целеустремлённо полз вверх по его руке. Кирилл аккуратно ссадил его на землю и совершенно живым жестом запустил пятерню в волосы, вытряхивая из них песок. И Рэдрик, наконец, улыбнулся. Жалкенькая у него вышла улыбка, на троечку, но Кирилла, кажется, она вполне удовлетворила. Он улыбнулся в ответ, и у него уж вышло отлично. Рыжий не мог оторвать взгляда от его губ, бледно-розовых, без единой трещинки, пухловатых, какие бывают у страстных людей. – Рэдрик? С вами всё в порядке? Озабоченный голос раздался над самым ухом. Рэд и сам не заметил, как начал заваливаться, и попытался было выпрямиться, но тут Кирилл перехватил его за плечи и заглянул в глаза. И взгляд у него был такой невыносимо ясный и понимающий, что в горле встал ком, и, когда рыжий сумел наконец разомкнуть пересохшие губы, голос вышел хриплый. Стервячий голос. – Я ведь не уверен даже, что вы здесь. Что я здесь. Что не лежу где-нибудь под откосом с переломанным хребтом, и мне всё чудится, потому что страшно умирать одному, – Рэдрик сбился на смех, клокочущий, выжимающий из лёгких остатки воздуха. Его трясло, и из-за этого трясло и Кирилла, продолжающего сжимать его плечи. У учёного сделалось сложное выражение лица, будто он задачку решал, голый, с налипшими между пальцев песчинками – задачу! Чудной человек, сложная твоя душа! Рэд согнулся пополам, и в этот же миг Кирилл вдруг отпустил его плечо, крепко взял двумя пальцами за подбородок и прижался губами к губам. Рыжий задохнулся – или наоборот, сумел наконец вдохнуть? Сердце прыгнуло к горлу, тело сделалось очень лёгким. У Кирилла были прохладные сильные пальцы, и, казалось, только они удерживали сталкера от того, чтобы оторваться и разбиться к чертям. Не соображая толком, что творит, Рэд подался к нему всем телом. Было страшно, и хотелось закрыть глаза, но он не закрывал. Нервный смех щекотал рёбра изнутри, и никогда за всю свою жизнь рыжий не чувствовал себя настолько живым. Руки не слушались, он вслепую нашарил запястье Кирилла и сжал. Пульс ровно и сильно бился под почти прозрачной кожей. Учёный улыбнулся в поцелуй и приоткрыл губы. – Я подумал, что ранее не испытанное ощущение убедит вас в реальности… Договорить Рэд ему не дал. Притиснул к груди, будто хотел втиснуть в самое сердце. «Живой. И впрямь живой. Зона, стерва, падла родимая, услышала. Вернула. Совесть мою, душу. Кирилл, дружочек ты мой единственный, как же я жил без тебя все эти годы?» А Кирилл, светлый человек, бережно, будто и не делал этого раньше, обнял его и по спине погладил. И губы распахнул шире, впуская трепетное, влажное прикосновение, а Рэдрик впервые разглядел, что они светло-серые, цвета пасмурного ленинградского неба.