Andy Black — Put The Gun Down
Он называет себя обычным бардом, но сразу ясно — он человек непростой. Может, аристократ или последний сын какого-нибудь овдовевшего богача; как бы то ни было, Кэйе платят не за то, чтобы он задавал вопросы. — Готово, господин бард, — тихонько усмехается он, покончив с последним хиличурлом, и его клиент выбирается из кустов. Белые чулки не запачкались ягодами и листвой не иначе как чудом — а может, ткань заколдованная, из тех, что стоят по тысяче моры за нитку. — Ну уж нет, — бард возвращает улыбку, и что-то предательски тает у Кэйи внутри, там, где, он думал, всё уже отмерло, — называй меня Венти, как я просил, иначе никакого больше уговора! Что скреплено рукопожатием, дороги назад не оставляет, — Кэйа кивает, но, если начистоту, с этим бардом он бы предпочёл скрепить уговор поцелуями. След в след, они идут мимо руин, где разбойники и хиличурлы — вовсе не самое страшное, что может встретить путешественник. Маленький бард, Кэйа думал, вымотается ещё к полудню, и придётся тащить его на спине, но солнце уже высоко, и сам Кэйа замедляет шаг, а Венти, озорно сверкнув глазами, его обгоняет. — Устал, сэр Кэйа? — Я давно не рыцарь, — с показным равнодушием бросает Кэйа, но забытая тоска вскидывается в клетке рёбер, будто всё было вчера. Будто эта рана никогда не заживёт. В смехе Венти звенят колокольчики, и налетевший порыв ветра треплет Кэйю по волосам, как старого друга. — Давай сделаем привал. Когда его тонкие пальцы сжимаются на запястье, дрянные мысли сдувает все до одной. И дураку ясно, что это будет за привал. Приласкать красивого мальчишку Кэйа не дурак, но в этот раз куда больше ласки достаётся ему самому. В тени старого дерева Венти дарит ему много больше, чем он ждал, — улыбки и поцелуи, сладкий шёпот и нежные словечки на выдохах. В его стонах рождается поэма — и Кэйа поклясться готов, пока они лежат на мягкой листве между корней, тяжело дыша, всё ещё сжимая друг друга в объятиях, вокруг звенят струны лиры. Но та, что у Венти в чехле, молчит. Кэйа решает до времени не задумываться. За это ему тоже не платят. Венти щедр на ласку — даже дикой мяте, растущей вдоль дороги, достаются прикосновения его быстрых пальцев. Целый мир отражается в его огромных, широко распахнутых глазах; каждого встречного он приветствует тепло, как приятеля, с которым жизнь некогда разлучила и свела вновь. Обычно Кэйа охотник поболтать, но чем дольше они идут бок о бок, тем спокойнее молчится. Так было когда-то только с одним — и Кэйа не надеялся, что ещё хоть раз с кем-нибудь будет. Память, горькая, как взвесь в старом вине, оседает с каждым шагом, остаётся в следах на пыльной дороге, — а Кэйа слушает, как Венти напевает себе под нос, хмурясь и перебирая слова, и чувствует, как трещит лёд. Лёд раскалывается до сердца, когда Венти входит в реку, держа туфли и чулки на вытянутой руке. Брод затопило, воды по пояс, и Кэйа помог бы, но куда приятнее смотреть, как короткие зелёные штаны темнеют от влаги и бесстыже липнут к поджарому заду. — Идём, Кэйа! — окликает Венти; его улыбка затмевает солнце, яркие, как море в полдень, развившиеся косы раздувает ветер, и Кэйа шагает за ним, забыв про ледяной мост. В сапоги заливается вода, но важнее другое — Венти льнёт к нему всем телом, закидывает руки на плечи и подставляет губы для поцелуя. Его дыхание пахнет яблоками и чистой водой, и ни одно вино не пьянило Кэйю сильнее, чем тихий стон, тающий на языке сладостью любовной баллады. Венти забирается ему на руки, нахально сверкая глазами: только попробуй выпустить, — и дальше Кэйа несёт его, осторожно ступая по скользким камням, и покрывает его лицо поцелуями. Там, в груди, под слоем расколовшегося, подтаявшего льда, болит нестерпимо, но Кэйа давно научился этим наслаждаться. Намокли только штаны, но Венти, едва оказавшись на берегу, вслед за ними стаскивает корсет и рубаху. — Что? — спрашивает он с лукавой улыбкой, даже не думая прикрыться. — Сразу видно, что ты из Мондштадта, — качает головой Кэйа и притягивает его к себе. Здесь, в Ли Юэ, хвастаться принято не наготой, но богатством и сложностью наряда; как же Кэйе все годы изгнания не хватало вкуса свободы. Венти закидывает голову и на первый же поцелуй в шею отвечает нетерпеливым стоном. Опустившись на колени в просушенную солнцем траву, Кэйа целует и вылизывает его живот, спускается к бёдрам, обводит губами отвердевший член. Если бы знать, что эта дорога никогда не закончится. На языке становится горько, но мысль, что граница Ли Юэ всё ближе, горчит много сильнее. Развешанная на ветвях старой яблони одежда давно просушилась, отяжелевшее за день солнце лениво сползает в золотые и пурпурные облака, а Кэйа всё ещё шага не сделал в сторону Мондштадта, но сердце так колотится, будто бежал от самой Гавани. Венти утыкается ему в шею, потягивается, расслабленный до последнего мускула, и довольно стонет — Кэйа всё ещё в нём и не намерен ничего менять. Они молчат, пока сквозь листву не проглядывают первые звёзды. Дыхание Венти выравнивается, но он не спит — смотрит блестящими глазами в сгущающуюся тьму, словно занятый невероятно важными философскими вопросами. Рисуя пальцами узоры на его узкой спине, Кэйа наслаждается всяким отсутствием мыслей. Имени бы своего не вспомнил — да и к чему ему такое имя. Дальше тоже идут молча — тишину летней ночи нарушает только стрёкот цикад и шорох песка под ногами, — и Венти крепко сжимает его руку в своей. Хозяйка «Ваншу» осыпает их извинениями — гостиница переполнена, но Венти, кажется, не меньше Кэйи рад возможности снова ночевать под открытым небом, вдалеке от чужих глаз. Сидя на бамбуковой скамье под навесом у подъёмника, он беззаботно болтает ногами, пока прикладывается к вину. Впервые за все дни пути Кэйа задумывается, кто он такой, — и неохотно прогоняет эту мысль. Всё ещё не его дело, и ему всё ещё платят не за лишние вопросы. Вода у Тростниковых островов прозрачней, чем в Сидровом озере, и ягоды здесь слаще мондштадтских, но, глядя на статую семи Архонтов, Кэйа думает, что так и не смог стать своим. Пусть он родился и не в Мондштадте, но там, под сенью крыльев Барбатоса, он смог найти дом. Он вздрагивает, когда Венти выскакивает на него словно из ниоткуда и затыкает ему за ухо цветок шелковицы. — Какой ты подарил бы мне в ответ? — возбуждённо шепчет он, будто этот вопрос самый главный. — Скажи, не думай долго! Кэйа медлит всего мгновение. — Сесилию. — Мои любимые! — Венти сияет так, будто не исчезнет, едва они войдут в город, когда-то давший Кэйе приют. — Я так давно их не видел. Сквозь его улыбку проступает грусть; Кэйа надеется, что его собственная не читается так явно. Сесилий в Ли Юэ не найти, но глазурная лилия у Венти в петлице сверкает как драгоценная брошь, и он сияет каждый раз, как опускает глаза к глянцевым лепесткам. Лёд в груди ощущается так, будто каждый отколотый кусок впивается в сердце и режет его на части, но Кэйа переживёт это, как пережил всё, случившееся прежде. Так он себе говорит — если он лжёт всем вокруг, почему бы не солгать и себе самому. У Каменных врат они ненадолго задерживаются — набираются сил перед дорогой. — Дальше может быть что угодно, — говорит Кэйа, — держись ближе. — Как скажешь. — Венти с широкой улыбкой двигается к нему, прижимается бедром к бедру, кладёт голову на плечо, и Кэйа обнимает его. Старина Чжоу, убирая со столиков, хитро подмигивает, и Кэйа отвечает тем же. Со стороны они и впрямь похожи на любовников. Так даже лучше, — ещё бы самому помнить, где правда, а где обман. Кэйа прижимается щекой к тёплой макушке и позволяет себе ещё на одно мгновение забыть, что всё это ненадолго. Правда в том, что на отрезке пути за скрипучим деревянным переходом может ждать что и кто угодно, но, будоражащая прежде, сейчас эта мысль доставляет Кэйе слишком много беспокойства. Всё, чем он рискует, когда берётся за такие дела, — напрасно потраченное время и потерянная плата. Нет ничего постыдного в том, чтобы бросить клиента и удрать: каждому известно, что у наёмников нет чести. Но под взглядом Венти Кэйа снова чувствует себя рыцарем — и знает, что никакая опасность не вынудит его бежать. За ночь им встречаются только слаймы и парочка перепуганных хиличурлов. Последних Кэйа даже не пытается догнать — в темноте сходить с дороги себе дороже. Венти, как и обещал, держится рядом, то и дело касается то плеча, то пальцев, словно ободряя, и, заразившись его безмятежностью, Кэйа совершает непростительную ошибку: забывает, что, несмотря на сказочное везение, это всё ещё опасное путешествие, а не романтическая прогулка. Расплата приходит на рассвете, когда Венти, сняв туфли и чулки, шагает по щиколотку в прохладной воде, и светлая печаль на его тонком, нездешнем лице что-то переворачивает у Кэйи внутри — или, может, возвращает на своё место. Сесилий здесь не найти — и, сняв с груди Венти увядшую лилию, Кэйа срывает светяшку. «Пусть этот цветок осветит твой путь, как ты осветил мой», — рвётся с языка, и Венти смотрит в глаза так нежно, будто чего-то такого и ждёт, — но сгустившуюся тишину раскалывает оглушительный рёв, и земля вздрагивает под ногами. — Прячься, — приказывает Кэйа и толкает Венти за спину, к близким скалам, где полно укрытий. Отсюда уже недалеко до Мондштадта, есть шансы добраться и без провожатого, а Кэйа… Здесь, на земле, ставшей ему родной, он снова рыцарь, а не наёмник, и не кодекс — сердце велит ему сражаться до конца. Низко пригибая огромную голову, из неприметной пещеры выступает лавачурл, шарит взглядом по пляжу, и Кэйа окликает его, пятясь в воду. Льдинки на кончиках пальцев дрожат наготове — в воде есть небольшой шанс заморозить врага и пробить толстый панцирь, не мечом, так стихией. Небольшой, но его, может быть, хватит. Вода снова льётся в сапоги, и, впиваясь в лавачурла взглядом, Кэйа вспоминает поцелуй среди разлившейся реки и развившиеся лазурные косы. — Эй! — снова окликает Кэйа. — Я здесь. Он швыряет несколько льдинок; они рикошетят, даже не царапнув панцирь, а лавачурл, вместо того, чтобы пойти к нему, прыгает. Запоздало метнувшись в сторону, Кэйа холодно констатирует — удар от прыжка, скорее всего, оглушит его или убьёт. Хоть бы Венти хватило времени спрятаться. Удара не случается. Кэйа закидывает голову, и рука с мечом опускается сама собой. Высоко над ним лавачурл бьётся в безмолвной хватке исполинского глаза бури — и на миг Кэйю переполняет неуместное сострадание. Всё кончается быстро — с небес падает лишь пара иссушенных, до белизны вылизанных ветром костей. Бледный, с украшенным цветами луком в руке, Венти стоит на мокром песке, и покорный, ласковый смерч раздувает крылья его изумрудного плаща. — Я испугался, — говорит Венти, будто извиняясь, — за тебя. Боги издревле ходят по земле среди людей — и одному из них Кэйа с благодарностью затыкает за ухо уцелевший бутон светяшки. Там, где был некогда счастлив, трава кажется зеленее, а небо — чище и выше, и Кэйа сам украдкой касается растущих вдоль дороги цветков мяты, пока Венти перетягивает струны на своей лире. — Я должен произвести впечатление, — улыбаясь, приговаривает он, — люди снова полюбят мои песни. Кэйа только качает головой. — Жаль, что я не услышу. — Не останешься на праздник? — Дела не ждут. Венти улыбается, глядя на него, хитро-хитро. — Даже если я попрошу? У Кэйи не находится сил спорить. — Только если попросишь очень хорошо, — поддразнивает он. Венти уговаривает пылко. Его язык ни в песнях, ни в ласках не знает стыда — и Кэйа сдаётся почти без боя. — Я нанял тебя, чтобы дойти до Мондштадта, — шепчет Венти, сцеловывая светлые капли с его живота, — если сбежишь раньше, не получишь плату. Никакая плата, кроме его поцелуев, Кэйе не нужна, он бы вернул и залог; не в его духе, но есть что-то такое в маленьком барде, что возвращает Кэйе его прошлого, почти забытого, может, слишком наивного и сентиментального, — и всё же по тому себе Кэйа, признаться, скучал. — Не думаю, что тебе в самом деле нужны провожатые, — усмехается он, вместе с Венти заваливаясь на бок. Всхлипнув от удовольствия, Венти закидывает ногу ему на бедро, позволяя себя ласкать. — Ничто не ранит сильнее одиночества, — шепчет он, вжимаясь членом Кэйе в ладонь, — тебе ли не знать, рыцарь. Кэйа знает — и никому другому узнать это на своей шкуре не пожелал бы. Но что было, того не вернуть, — и он снова топит старую боль в поцелуях со сладким привкусом летнего ветра. Ещё одну ночь они проводят у Спрингвейла, на тюках свежего сена, небрежно накрытых плащами. Пристроив руку с лирой у Кэйи на груди, Венти задумчиво перебирает струны. Мелодия, льющаяся из-под его пальцев, такая грустная, что щемит сердце, и Кэйа позволяет себе всего один вопрос. — Если я умру на чужой земле, заберёшь домой мою душу? Венти приподнимается, касается губами его скулы под краем повязки. — Я бы предпочёл забрать твоё сердце, — озорно шепчет он и опрокидывается на спину, отложив лиру. Кэйа перекатывается на него, ласкает губами нежную шею и маленькие мочки ушей, вылизывает местечко между острых ключиц, сладко сжимает зубами отвердевшие соски. Вскрикивая от удовольствия, Венти стискивает его бёдрами, тянет за волосы, подставляясь под каждое прикосновение, и Кэйа, такой же голодный до любви, тонет в нём и больше не чувствует намёрзшего в груди уродливого, безжалостного льда. Когда они входят в Мондштадт, украшенный цветами и лентами в честь праздника ветряных цветов, узкие туфли Венти блестят от вечерней росы, а в петлице белеет сесилия. — Посмотри только! Сколько счастливых лиц! — Смеясь, Венти раскидывает руки и начинает кружиться. — Сколько любви и веселья! Всё, как я хотел! Несколько девушек отзываются на его звонкий оклик, цепляют его за руки, осыпают комплиментами — и Кэйа почти готов сделать шаг назад и раствориться в толпе, но его тоже утягивают в спонтанный танец, целуют в щёки, угощают вином — и он ненадолго откладывает путь назад. Его всё ещё никто не ждёт в Ли Юэ. Вечерний воздух сладко пахнет вином, цветами и поджаренным мясом; болтая ногами, Венти уплетает за обе щеки очередное угощение — его, барда, у каждого прилавка встречают с распростёртыми объятиями, целуют в щёки, одаривают за шутки и песни. Достаётся всего этого и Кэйе — в праздничные дни весь город будто навеселе. Здесь так хорошо, что не хочется уходить, но чем дольше длится расставание, тем больнее. — Пожалуй, мой заказ можно считать выполненным, — тихо говорит Кэйа и порывается встать, но Венти удерживает его и заставляет сесть обратно. Город не спит, отовсюду несутся песни и смех, но здесь, на лавочке в окружении пышных кустов, под кроной старого дерева, кажется, будто они одни. — Ещё нет, рыцарь. — Венти улыбается, продолжая жевать, и запивает мясо вином из одуванчиков. — Мой заказчик будет с минуты на минуту, тогда и пойдёшь. Кэйа кивает и давит всколыхнувшуюся внутри ревность. Тот, кто должен прийти и забрать у него Венти, а с ним и всё, что случилось по пути в Мондштадт, заранее ему не нравится. Кэйа даже взгляда на него не поднимает, когда он, этот таинственный человек, ступает в густую тень дерева и замирает там. Поднявшись, Венти отряхивает с плаща крошки и берёт свою лиру. — Я слышал, что ты загадывал на ветер, сдувая пух с одуванчиков, — тихо говорит он, и в его голосе нет ни полюбившегося Кэйе озорства, ни привычной шутливости. Бледный лазурный поток поднимается вокруг него, призрачные светлые крылья проступают всего на мгновение — но этого достаточно, чтобы у Кэйи по спине проступил ледяной пот. — Знаю, как ты целовал каждую пушинку, прося его вернуться домой. Он здесь. Ослеплённый сиянием, Кэйа силится рассмотреть, кто пришёл за ним, но раньше узнаёт голос. — Кэйа?.. — Вот твоя плата. — Венти оглядывается на Кэйю через плечо, и в его улыбке столько любви, что не получается чувствовать себя обманутым. — Он искал тебя, рыцарь. Не отказывай ему в разговоре. Тёплый ветер, уносящий Венти ввысь, гладит по щекам, нежно раздувает волосы, — а сразу за тем Кэйа оказывается в объятиях, таких крепких и горячих, что невозможно дышать. — Прости меня, — шепчет Дилюк, цепляясь за него так, будто ни один человек в мире не нужен ему сильнее, — останься, прошу, останься хотя бы на один вечер. Кэйа кивает; он говорит себе, что согласится только на вечер, но сердце зовёт остаться навсегда, и, может быть, Кэйа уступит. — Готов? — спрашивает Дилюк. Его отросшие кудри забраны в высокий хвост, ласковая улыбка жарче летнего солнца, и Кэйа мгновение любуется им, а потом первым прыгает с утёса. Тугие крылья планера раскидываются за спиной, бросают вверх, и Кэйа подставляет лицо ветру. Их с Дилюком тени бесшумно скользят по земле, и скоро рядом появляется третья, а с ней — мелодичный звон ветряных колокольчиков и нежный, едва различимый аромат сесилий. — Признайся, ты скучал! — кричит Венти, и Дилюк откликается привычным: — Нет! Оба смеются этой маленькой лжи, а Кэйа складывает планер, чтобы на мгновение ощутить, как это — быть свободным от всего. Ветер подхватывает его раньше, чем он успеет открыть планер, кружит и ласкает, и Кэйа, раскинув руки, парит между небом и землёй. Он падал столько раз, но теперь, он знает, он больше не упадёт.15-22.06.2021