Часть 1
9 июля 2021 г. в 19:34
От твоей блядской ухмылки пересыхает в горле. Скрещиваю ноги, сжимаю бёдра посильнее: будто это поможет. Будто есть какой-то способ унять голод, кроме… очевидного.
Но ты ведёшь себя так, словно это просто светская беседа, словно веришь, что мы просто друзья, словно я сама должна начать в это верить. И все эти глупости, о которых мы говорим, — ну как ты не поймёшь: не хочу разговаривать, никогда не приму, что мы типа просто дружим, потому что не бывает такого, чтобы «просто друзья» лезли друг другу в трусы при любом удобном случае. И при неудобном — тоже.
Хотя вот сейчас случай удобный, а ты сидишь и тупишь. И ведь всё равно что раздеваешь глазами, но играешь в какую-то свою игру, а я этих игр никогда не понимала. Как не понимала, чего ты вообще от меня хочешь, почему всё это продолжается. И спрашивать бессмысленно: ты снова скривишь губы в усмешке, прищуришься, слегка покачаешь головой, будто говоря: «Милая, не надо этих глупых вопросов». Я прочитаю это в твоих глазах, будто наяву услышу вместе с этим идиотским обращением. Брошу в ответ фирменный «я-тебе-не-милая» взгляд, и всё закрутится с новой силой.
В такие моменты я почти тебя ненавижу.
Почти.
Мне всегда не хватает этой последней капли, чтобы перейти свой Рубикон. Я бы давно упала в пропасть ненависти, если бы ты не держал меня так крепко на самом краю.
Ты произносишь моё имя так, как никто другой не умеет. Так, что чуть не давлюсь вином и смаргиваю чёрные точки перед глазами: жар ударяет в живот слишком резко, слишком знакомо.
— Как ты относишься к настольным играм? — спрашиваешь равнодушно, едва заметно вскидываешь брови. Напрягаюсь. Мы же здесь не для того, чтобы играть в какую-нибудь «Монополию»? Пожалуйста, надеюсь, что нет.
— Положительно, — отвечаю осторожно, пытаюсь понять, к чему этот вопрос.
— Тогда ложись на стол.
Несколько секунд пялюсь на тебя, роняю челюсть — буквально, врезаясь подбородком в край бокала, — и принимаюсь хохотать.
— Очень… смешно. Долго придумывал?
У тебя даже уголки губ не шевелятся, будто ты это сейчас серьёзно.
— Я сказал что-то непонятное?
— Да брось, ты же не…
Осекаюсь, когда ты встаëшь со своего места резко, будто стул объят пламенем. В твоих глазах — угроза, моя любимая угроза, от которой всё внутри к чёртовой матери переворачивается. Два шага — и ты разворачиваешь к себе мой стул с такой лёгкостью, как если бы я весила не больше дюжины фунтов.
А потом ты смотришь на меня вот так. Словно не существует никого другого. Не только в твоей или в моей жизни — вообще во Вселенной, потому что нет дела ни до кого. Весь мир ограничивается стенами арендованной на сутки квартиры. Сужается до твоих рук на подлокотниках моего стула. До твоего запаха. До дыхания. До цвета глаз.
Я растворяюсь, когда ты подвигаешься ещё ближе, вторгаясь в моё личное пространство так нагло и так правильно. Рука взлетает к лицу — обхватываешь пальцами подбородок, заставляешь смотреть прямо в твои невероятные глаза. Сколько раз я уже смотрела на тебя так? Сколько раз думала, что больше не позволю этого? Сколько раз — в точности, как в это мгновение, — все мои заслоны падали, впуская тебя? И теперь я делаю всё то же самое: резко выдыхаю, облизываю губы и передаю тебе контроль над собой.
Формально.
Ведь фактически ты и так всегда контролируешь меня.
Моё имя свистящим, хриплым шёпотом. Так, что низ живота сводит.
Свободной рукой смахиваешь со стола посуду — звон разбитого стекла отдаётся эхом в ушах, но это так неважно. Пальцы выпускают подбородок, оставляя смазанное послевкусие прикосновения. Ладони сжимаются на талии, приподнимают так резко, что рёбрам больно, и ты сажаешь меня на стол. Тянусь ближе, хочу поцеловать — ты отстраняешься в самый последний момент, и на твоём лице всё то же серьёзное выражение, словно я где-то накосячила.
Ты раздеваешь меня медленно, снимая одежду слой за слоем, а моя нагота не имеет никакого отношения к тому, что я сижу перед тобой голышом. Это… глубже. Сильнее. Ты видишь мою душу. Знаешь каждую струнку. И я… однажды действительно возненавижу тебя за это.
Протягиваю руки к твоей футболке, — мне никогда не хватало твоего терпения, — но ты цокаешь языком и качаешь головой, перехватывая запястья. Подталкиваешь так, чтобы я легла на стол. Не слишком удобно: локти неприятно упираются в столешницу, когда приподнимаюсь, чтобы видеть твоё лицо. То, как ты меня рассматриваешь. Каждый раз, будто в первый. В такие моменты я забываю, как мы обычно играем в дружбу. Ты ловишь мой взгляд и замираешь, прежде чем пойти на незначительную уступку — твоя футболка ложится на спинку стула, и, глядя на твоё полуобнажённое тело, не могу сдержаться и сажусь, тянусь к тебе.
Твоя ладонь ложится на плечо и припечатывает к столешнице.
— Тише, — глухим полустоном сквозь зубы.
Хватка слабеет, и моей шеи ты касаешься почти ласково, проводишь пальцами, а я знаю, что ты делаешь: примеряешься, где в этот раз оставишь свои следы. Те, из-за которых я дней десять буду носить блузку с высоким воротом или кутаться в шарф — и это в разгар лета. Мне всё равно. Тебе можно. Тебе всё можно.
Прикосновения — ниже. Вдоль ключицы. Проводишь ладонью над грудью, не притрагиваясь, но всё равно реагирую на жар твоей кожи в полудюйме от моей. Другой рукой ведёшь по бедру, пальцы скользят по моей влаге, и ты усмехаешься. Знаю, о чём думаешь: да, я так готова для тебя. И да, это только тебе. Ради тебя.
Снова приподнимаюсь на локтях, когда ты садишься на этот треклятый стул и резко тянешь к себе мои раскрытые бёдра. Твоё имя срывается всхлипом от первого прикосновения жадных губ, от пальцев, врывающихся в моё тело так привычно, раздвигающихся внутри, давящих на все нужные точки. Ты позволяешь выгибаться навстречу, тереться о твой язык, приближая разрядку, — но только до тех пор, пока я действительно не оказываюсь к ней слишком близка.
Тело ватное, непослушное; ты приподнимаешь меня, закидываешь себе на плечи обмякшие руки. Ударить бы за это самодовольное выражение лица, но не могу. Для этого пришлось бы перестать обнимать тебя.
— Скажи. — Ты требуешь; остатки моей гордости в самый неподходящий момент напоминают о себе, и я качаю головой. Ты раздвигаешь мои ноги ещë шире. Чувствую тебя рядом, совсем близко; головка члена упирается в меня, но попытка хотя бы незначительно шевельнуть бëдрами и ускорить наше соединение ничего не даëт, ты только отступаешь на полшага, сжимаешь пальцы на моëм горле. Несильно. Но я и без этого задыхалась. — Скажи.
Упрямо сжимаю губы, и ты впиваешься в них своими, раздвигаешь языком, — чувствую свой вкус таким жарким напоминанием о том, как ты издевался надо мной своим ртом, и я выстанываю то, что ты хочешь услышать. Сдавленно и неразличимо.
— Ещё, — командуешь ты, сжимая пальцы сильнее. Смаргиваю слëзы и подчиняюсь.
— Ты, — сиплый полушëпот из сдавленного горла. — Всегда… Только ты.
Я никогда не знаю, сколько правды в моих собственных словах.
— Какая ты у меня хорошая девочка.
Твоя улыбка жëсткая и даже жестокая, но всë равно не могу отвести взгляд от изгиба губ. И от того, как ты сжимаешь зубы, когда наконец-то входишь в меня. Твой стон заглушается моим, но я всë равно слышу. И этот звук такой же сладкий, как твой пульсирующий жар во мне. Такой же желанный. Моя маленькая победа.
Ты двигаешься, господи, как же ты двигаешься, — эти сбитые толчки сводят с ума. В голове хаос, каждая клетка тела объята пламенем, когда ты так глубоко, так жарко. Ты отпускаешь мою шею и тянешься ближе, целуешь, кусаешь губы. Руки скользят по моему покрытому испариной телу, ты обнимаешь так крепко, так тесно, будто для тебя это всë тоже что-то значит, и сейчас мне хочется верить. И эта вера добивает меня, словно только еë не хватало, чтобы выкрикнуть имя в твоë влажное плечо, чуть прикусить солëную кожу, оставить лунки от ногтей на спине.
— Как-блядь-ты-это-делаешь, — стонешь так, что едва различаю смысл слов. Ты всегда следуешь за мной сразу же, и сейчас — не исключение. Плечи вздрагивают под моими ладонями, твоë сердце колотится даже быстрее моего — или мне кажется, потому что бьются они ни черта ни в унисон.
И всë, всë, блядь, на свете ради этого несовершенного, но такого желанного момента, ради нескольких минут, пока ты будешь держать меня в своих руках и улыбаться без издëвки и злобы. Я даже не вижу эту улыбку. Только слышу в рваных выдохах на ухо, чувствую в прикосновении твоей щеки к моей. Несколько минут ты принадлежишь мне одной. Нет необходимости делить тебя с кем-то.
Потом ты отстранишься резко, будто тебе станет стыдно за эту близость, будто ты чувствуешь себя испачканным. Как я — буквально и фигурально. Но это потом. А сейчас у меня есть ещë несколько минут.
В такие моменты я почти тебя люблю.
Почти.
Твоя блядская ухмылка держит меня на краю.
но ты ведь знаешь, что никакого «почти» давно не существует.