Камелия

      Чуя заходится в очередном приступе кашля. Плюёт кровью. На душе погано. На душе цветы. Гадкие, гадкие камелии, рвущиеся из груди. Рвущие всё нутро.       Раньше он их любил. Раньше он вообще много всякой херни любил. Это его и сгубило.       На первом месте в этом списке красовался темноволосый юноша высокого роста. Что иронично, любимое времяпрепровождение — страдать хернёй. А так же неуместно много ныть, постоянно жаловаться на жизнь и доводить всех вокруг до белого каления. А потом щёко-краснения. В редких случаях аж до посинения и помутнения. Зрения, рассудка… От одного только вида Дазая Чую уже выворачивало наизнанку.       И вот он весь такой неуместный. Не уместился в жизни, ищет выход. Не умещается в голове со своими глупыми выходками. Не умещается в сердце — слишком мало у тебя места, Чуя-кун, ты везде такой недоросль? Залез в мозг, в лёгкие, разросся там цветами камелии и глупой юношеской первой влюблённостью.       Накахара тушит сигарету, вдавливая окурок в землю. Накахару самого в эту землю вдавили, не давая даже шанса на то, чтобы выкарабкаться. Вроде как лопата под рукой, но копать получается почему-то только вглубь. Копать себе могилу, роясь в мыслях. К чёрту лопату. Хотя нет, не надо к чёрту. Чёрт её и притащил. И ещё гаденько так усмехнулся своей ядовитой улыбкой, затягивая галстук на шее потуже. Чтоб ты удушился этим галстуком и бинтами погаными своими, исчадие ада. Змей искуситель во плоти, только красного яблока для завершения картины не хватает. Кончились? Тогда поступило предложение: положить в пасть к рептилии сердце. Всё равно цвет похож, проглотит — не подавится, разницы не заметит. Ещё и добавки попросит, глазами позыркает и уползёт, тварь холодная. Удав в удавке из криво намотанных в спешке бинтов. Облегчил бы страдания, не впивался клыками в мозг, отравляя тем самым мысли.       Удавился бы.       Дазай не задыхается, эту ответственность на себя берёт рыжеволосый мальчишка. «Лучше б Осаму ответственность хоть за что-то брал», — думает он, глядя на всё своё человеческое, растоптанное ботинком. Прямо рядом с бычком дотлевающей сигареты.       Чуя тоже то горит, то угасает на глазах. Сестрица Кое заподозрила неладное, но пока молчит. Оно и к лучшему. Пусть лучше приедут пожарные. Не гражданским же в самое пекло лезть.       Приезжает только Дазай. На катафалке, мол: проходи, дорогой, лопата сам знаешь где. За сгоревшие внутренности и погибших от огня бабочек в животе — уж извини, не обессудь, не я ж виноват, что ты сглупить решил.       Чуя снова кашляет, выплёвывая лепесток. Осматривается по сторонам: вроде никого на горизонте. На горизонте только маячит сомнительная идея. «Умереть из-за суицидника». Причина смерти дурацкая донельзя. Кое рассказывала сказки, где погибали только злодеи. А те, кто любил, жили долго и счастливо. И тут только две развилки: либо Чуя — само зло во плоти. Либо «долго и счастливо» — это когда у тебя на завтрак рамен с кровавыми лепестками, а по ночам ты задыхаешься и корчишься от боли.       Сказки врут. Потому что хоть у Дазая нет коня, но он всё равно прекрасный. Хоть Чуя и не принцесса, но его тоже надо спасать: он в беде. Код красный, у нас дракон и принц в одном лице. Сожрёт заживо, сожжёт изнутри.       Чёрт с ним, с пожаром, тут самовозгорание, с таким уже не живут. Звоните сразу в похоронное бюро. Во досадно-то будет, а, Осаму? Даже не двойной суицид, жалость какая. А мог бы и за компанию. Накахара копался в себе так долго, что яму там вырыл огромную — на двоих с лихвой хватит.       На двоих не хватит, разве что, остального мира.       В наушниках Дазая идиотская песня, от которой Чуя неподдельно кривит губы. «Двойной суицид не совершить одному». Совершить, ещё как. Накахара бог разрушений, он за двоих справится. Он за двоих вырыл могилу, он за двоих в неё и ляжет. Сам себя разрушил.       Камелии вырываются из груди с двойной силой. В глазах тоже всё по парам. Даже зрение издевается, Чуя-то сам до сих пор одинок.       Любить Осаму — самое опрометчивое и неправильное решение в жизни. Любить Осаму — всё равно что любить саму смерть. Разницы никакой. Оба бледные, холодные, пугающие. Прекрасные. И это в обоих случаях неизбежность.       Кашель, кашель, кашель. Хотелось бы сказать, что Акутагава нервно курит в сторонке, но это не Рюноске уже пол пачки истратил на внутренние хотелки. Тот за здоровьем следит. Тот не желает смерти. Тот её как огня боится. А Чуе, видать, только всласть эти пытки с поджогами. Ещё бы бензином для пущего эффекта облился с ног до головы и дополнительно досок натаскал. Ну так, чтобы прям наверняка.       Дазай хрипло смеётся и Чуя чувствует, как кровь приливает к щекам. Он пытается «выбить» это из головы. Но он забывает простую истину: такое не выбьешь ничем. Такое только вырезать, вырвать из груди. Лишить доступа к огню.       Хирургические пути избавления от ханахаки — тема любопытная. Быть многострадальным героем из книжек не хочется — Чуя и без того нехило страдает от порчи и последствий. От драк постоянных, переделок, перестрелок. Но и лишать себя последнего, что осталось у него от понятия «человека» тоже не комильфо. Грёбаный Дазай, одни проблемы из-за тебя. Настоящая дилемма, получается.       «Страдать не хочется», — думает Чуя, находясь уже в процессе страданий. Глупо, глупо, дурацкие камелии.       И ведь специально же потащится к нему, чтобы отыграть роль несчастного мученика. Чтобы знал этот проклятый подлец, что это и его вина. Нельзя быть таким... Таким Дазаем. — Одолжи немного денег, мне нужно… Я отдам. Осаму оборачивается с ядовитой змеиной улыбкой своей. — На что же, Чуя-кун? Уж не на бутылочку ли каберне-совиньон? Что, в мафии нынче настолько плохо кормят? — На операцию. Чуя глухо кашляет, не снимая маску с лица и… Впервые видит Дазая таким озадаченным и обеспокоенным. — Сколько тебе нужно? — спокойным тоном спрашивает он. — Не хватает, — поправляет Чуя. - Всего пятьдесят тысяч йен. Не великие деньги, так что прошу тебя. В глазах Дазая отпечатывается боль и какая-то неведомая ранее эмоция. Он протягивает купюры Накахаре. — А что за?.. — Ханахаки, — грубо перебивает Накахара. — В кого же? — Дазай рассматривает его так, что рыжий ощущает себя под дулом заряженного пистолета. Выстрел. В самое сердце. — Не твоё дело, скумбрия. Мне просто надоело страдать и ждать смерти. Я же не ты, чтобы добровольно идти на самоубийство. — Просто интерес. Что же ты так взъелся на своего спонсора, Чуя? Рыжеволосый заходится в приступе кашля. Никто кроме Дазая не зовёт его по имени. Дазай кроме него по имени никого не зовёт. Близко, ранил, убил. Морской бой, один проигравший. Бой на смерть, не на жизнь, жизнью это не назовёшь. — И как оно будет? — Мне… Сначала просто вырежут все цветы из лёгких, а потом… Не знаю, честно говоря. Но после этого случится одно неизбежное: я перестану чувствовать вообще всё. — Сурово.       Они напиваются и Дазай тянет. — Чуя-кууун, так кому же мне разбить ебало за тебя? — Себе разбей, мудак. Я же не виноват, что любить тебя такая мука. — Я люблю тебя, Чуя, вот правда. Цветы не исчезают.

***

      На следующую неделю запланирована операция. Накахара прекращает чувствовать.       Дазай впервые начинает.