Я буду поддерживать огонь, а ты можешь поклоняться пеплу

— Глупый лун. — Венти запускает ладонь в черные волосы, пропуская темные пряди через пальцы. Разводит ноги чуть шире и слышит, бесконечно слышит, как хлюпает его промежность. В человеческом облике Моракс высокий, много выше Венти, и ничего не меняется за столетия — барный стул пришёлся весьма кстати, чтобы Властелину Камня было удобнее устраиваться лицом между чужих ног. Он лижет Венти самозабвенно и умело, так, как Венти еще помнит, как Барбатос помнит — ласкает языком снизу вверх широкими мазками, как если бы был кистью, и протискивается внутрь без усилий, оставляя по краям входа тяжелые капли слюны. Венти знает, что язык у Властелина Камня сейчас длинный, далеко не человеческий, острый на конце — и в мастерстве владения этим языком он мог бы тягаться с бардовской поэзией. — Соскучился по вкусу? — слова срываются с губ пьяным бормотанием, текут беспорядочно и просто — нет ни стыда, ни стеснения, пока его ласкают, в каком бы то ни было виде и образе, и нет никакого прошлого и будущего в вине настоящего. Моракс никогда не чурался выражения нежности и любви через подобные ласки. Давным-давно, когда они еще были достаточно близки, прежде чем пара резких слов сделала их чужаками больше, чем до войны. Человечный Барбатос и непреклонный, высокомерный Моракс — даже не две стороны одной монеты, а два копья, направленных в противоположные стороны, и они могли ранить друг друга в любом момент. Сбить с пути. В их союзе всегда было больше опасности и склок, чем любви. Моракс представлял собой ту самую силу, с которой не хотелось бороться, подчиняясь воли до конца — гибрид лун и цилиня все равно, что не самая удачная коктейльная мешанина в «Доле Ангелов», от которой вело в разные стороны. Лун — это гордое, жестокое по-своему создание, чурающееся мира с его простотой и переменчивостью в угоду жестким правилам и принципам. Дракон, охраняющий свои сокровища лучше времени, что течет сквозь разрушение и возрождение. Хороший пример той характеристики был Дракон Чи — настолько гордый и беспринципный, что в итоге поплатился собственным сердцем, запечатанным под горой вблизи деревни Цин Цэ. Это было, конечно же, не просто так. С той деревни, спрятанной в горном массиве, открывался чудный вид на башню Декарабиана, вход к которой со стороны земель Гео Архонта перекрывали смещенные земляные плиты и широкие реки. Дракон Чи любил зариться на чужое, каким бы драгоценным оно ни было, даже если оно принадлежало самому Мораксу. И не чтобы Барбатос был так уж беспомощен, чтобы самостоятельно преподать гордому созданию урок, но Моракс всегда был быстрее. Ревностный, как редкие дождливые бури. Но если с одной стороны Моракса был лун, то с другой стороны в нём был цилинь, что не мог пройти мимо плачущего камня, не вываяв того в могучего дракона, ставшего ему дорогим другом. Эту сторону Моракса было понять проще, чем ту, что встречала Барбатоса чаще. — Не так глубоко. — Венти стонет рвано, хрипло шепчет, ощущая легкую болезненность внутри, и его просьбу тут же выполняют, соскальзывая языком в теплой глубине. Когда ты архонт, божество с условностями лишь в элементе, но никак не физическими — в любовных практиках нет никаких ограничений. Венти предпочитал оставлять человеческие гениталии по женскому типу, потому что заниматься любовью с Мораксом было куда комфортнее так, чем терпеть его крупный член в ином отверстии. Лун, несмотря на жесткость, всегда уделял достаточно внимания, ублажал, давал немного больше, чем получал сам — и определенно испытывал своего рода аддикцию к терпким сокам, подтекающим с возбужденного цветка. Венти предполагал, что в этом он находил отражение собственной уязвимости, ведь что для гордого создания, какого Барбатос знал — стоять на коленях… Сейчас же, в новых условиях, в новом времени, на руинах покосившейся толи таверны, толи храма в окрестностях Ли Юэ — сложно было не ощутить перемену. Моракс был другим. Моракс стал другим — той самой половиной, к которой всегда тянуло больше: мечтательности, внимательности иного толка, к благоговению не подчиняющему и отражающему собственную потребность, а такому, что Венти ошалело цеплялся свободной рукой за край столешницы, поглаживая бога контрактов по черной шевелюре, что была такой же жесткой, как Барбатос помнил — драконья шерсть, но совсем другого цвета. Язык выскользнул, метнулся на налившийся кровью бугорок клитора, обвёл его кольцами, стискивая, посасывая — и Венти сдавленно застонал, задрожал всем телом, кончая от подобной стимуляции слишком быстро. Вино притупляет только эмоции и мысли, возвращая из прошлого в настоящее, но никак не отклик тела, соскучившегося по ласке. — Тебе нужно меньше пить, Барбатос. — поцелуй по внутренней стороне бедра с одной, с другой стороны, и Венти тихо смеётся, пропуская темные волосы Гео-архонта сквозь пальцы вновь и вновь. — Я не пил много, правда. Меня пьянит то, что ты…не зол на меня. — Венти вздрагивает, когда его нежную кожу чуть прикусывают. Чжун Ли поднимается на ноги, склоняется вперёд и оставляет на губах Венти короткий поцелуй с легким привкусом собственных соков. Заглядывает в глаза, спокойный, внимательный — и этот взгляд пронзает Венти насквозь. У того, кто и архонт и в своей сути всё еще на половину лун — совершенно нечеловеческие глаза. — Не злюсь. — Моракс говорит тихо, целует в щеку, ближе к шее, и эти поцелуи обжигают чувством вины, клокочущем в горле анемо-архонта. — Я скучал. Венти всхлипывает и сам не понимает, откуда у него эти слезы, что катятся вниз по щекам. Слишком частые споры в прошлом, не приведшие ни к чему славному; слишком большая разница в видении мира, который казался не более чем клочком крохотной земли, поделенным на неравные части; слишком частые занятия любовью на грани с истерикой, чтобы выпустить пар. Никто из них не был виноват. Непонимание все равно, что яд — копится столетиями, прежде чем разрывает изнутри до лоскутов. Моракс назвал Барбатоса слишком человечным, слишком оторванным от мира богов дураком. Барбатос назвал Моракса самым бесчеловечным и черствым созданием, какого только знал этот и тот свет. Всё просто — они были слишком разными и слишком гордыми. Венти улыбается, почти смеётся, пока чужие губы сцеловывают соленые капли с его щек, прослеживая путь до подбородка: — Итэр тебя уже, небось, заждался. Моракс тихо хмыкает, трётся носом о волосы Анемо-архонта, целует беспорядочно, куда попадёт, чем заставляет Венти жмуриться, подхихикивая. — Ему некуда торопиться. — Так уж ли некуда? А кто будет отпевать твою экзувию? — Кто-нибудь да будет. Венти ушам своим не верит, но Гео-Архонт просто сгребает его в свои объятия, утыкаясь носом в край плеча, ближе к изгибу шеи. — И как тебя теперь зовут? — Чжун Ли. Брови Барбатоса вскидываются, и он издаёт многозначное «О», прежде чем забормотать: — …кажется, где-то я это имя уже слышал. Моракс хмыкает с улыбкой — Венти может чувствовать её изгибом собственной шеи. От этой улыбки настоящее, все равно, что беззаботное прошлое — уже не кажется таким уж и мрачным.