1922
Я познакомился с Абигейл Ламберт, Эбби, как она предпочитала, чтобы её называли, в книжном магазине мистера Киркпатрика на Сорок третьей улице между Второй и Третьей авеню. Она пыталась найти очень специфическую книгу по живописи. Она очень чётко объяснила мне детали: – Эта книга не о живописи, а о самом искусстве живописи. – Я кивнул; я понял всё с первого раза, но я всегда ценю людей, которые любят быть максимально ясными в своём общении. Я легко нашёл для неё книгу, и она была впечатлена. Что касается меня, то в её простом платье и слегка великоватом пальто было что-то такое, что мне очень нравилось. У неё также была такая манера стоять (и до сих пор есть), которая казалась какой-то прозаичной: вот я, я стою здесь, это моё пространство, чего ты хочешь? Её присутствие всегда ощущалось как вызов. Возможно, это было как-то связано с тем, что она была талантливой, умной женщиной в то время, когда это было не в моде, но я не могу говорить об этом. Я никогда не судил о ней иначе, чем о том, кем она была. Поскольку я знал, что что-то в этой девушке мне нравилось, я начал с ней разговаривать. Она планировала изучать искусство, но ей нужно было собрать деньги на школу, поэтому она работала секретаршей в бухгалтерской фирме в центре города. – Забавно, что я веду бухгалтерию для мужчин, которые ведут бухгалтерию, – сказала она. – В коллективе нет ни одной другой женщины, кроме меня, но, конечно, я выполняю ту же самую работу. Глупое отношение. Я был согласен с ней, потому что это было действительно глупо. В этом не было никакого смысла. Если она может делать то же, что и они, и если она делает то же, что и они, то почему её нельзя нанять не секретаршей? Я никогда не понимал тех, кто не нанимает кого-то по поверхностным причинам. Талант и трудолюбие и так достаточно трудны. Если у женщин и людей, которые выглядят не так, как я, есть то, что нужно, то у них должна быть работа. Итак, мы поладили и начали проводить время вместе. Я знаю, что она была благодарна за дружбу. Она, может, и познакомила меня с искусством, но я познакомил её с таким количеством новых книг и идей, что всегда чувствовал себя её наставником. И до сих пор чувствую. Работа с книгами во многом удивляла меня уже с тех пор, как я начал работать в магазине. Я думал, что знаю всё о продаже, но понял, что время, проведённое в обувном магазине отца, научило меня только искусству продавать обувь, а не самому искусству продавать. Когда люди приходили в магазин моего отца, они знали, чего хотят, и знали, что будут покупать у него. Когда люди заходили в книжный магазин, иногда они вообще ничего не хотели покупать. Иногда они приходили, если хотели спастись от непогоды, иногда просто "полистать", другие хотели использовать это место как библиотеку, читать, но не покупать. Искусство продавать, убеждать кого-то в том, что он хочет чего-то, чего не знает, что хочет, было совершенно новым. Я научился ему довольно быстро. Конечно, я отлично разбирался в людях. Я мог читать людей так же, как книги в магазине. Я был отличным сватом, мог найти именно ту книгу, которая понравилась бы человеку. Несколько минут разговора - и я уже всё знал. Иногда я знал, что нужно, даже раньше покупателей. Людей довольно легко вычислять, поэтому легко вычислять и то, чего они хотят. Если вы продавец, то дайте это им. Если вы создатель, то научитесь понимать, когда не нужно давать что-то. Когда нужно сдерживаться. Это танец, где вы лидер, пьеса, где вы постановщик. Имеющий контроль. Над всем. И всеми. Другая часть, не менее важная, состояла в том, что я был прилично начитан во многих жанрах. Как только я получил работу, я нашёл время, чтобы прочитать как можно больше книг из тех, которые у нас были. Но за несколько лет до этого я научился понимать важность книг и поэтому обладал врождённой способностью определять, какие клиенты будут ценить ту или иную литературу. Например, в первую же неделю работы я быстро понял, что поговорка "Не суди о книге по обложке" - ложь. Даже когда я наблюдал, как клиенты смотрели на названия, снимали книги с полок, просматривали их, почти никогда не читая описания, я понял, что они смотрят на наружную часть, чтобы определить значение. Чтобы определить ценность. (Кстати, эта поговорка относится не только к книгам. Это хороший урок для всех в целом, но особенно для человека, заинтересованного в воссоздании иллюзии реальности. Все определяют ценность друг друга по первым впечатлениям. Я нахожу, что большинство людей склонны ошибаться в своих выводах.) Интересно, что я развил эту способность с помощью письменного слова. Конечно, это было неудивительно, бросьте мне вызов, и я обязательно приму его. Но я обнаружил, проведя так много времени с читателями, что все они начали любить книги в молодом возрасте. Со мной всё было совсем не так. Книги никогда не были для меня основным источником информации; скорее, им были истории моей матери из её памяти, когда она укладывала меня спать. У нас на полке лежал странный том, но на самом деле моим первым настоящим способом связи с внешним миром в детстве стал водевиль. В школе чтение было основной частью учебной программы, но я делал ровно столько, чтобы получать отличные оценки (количество усилий было сравнимо с теми, с какими мои друзья просто пытались сдать; я был одарённым ребёнком, и это означало, что мои усилия равнялись в десять раз больше по сравнению сих). У меня не было никакого реального интереса к чтению, и я действительно не понимал смысла в нём. До начала войны. Только в Войсках связи в 1917 году, когда моя философия начала формироваться глубоко внутри меня, я по-настоящему познакомился с книгами. Другие парни приносили книги из дома для развлечения, и с таким активным мозгом, но без доступа к моим обычным развлечениям, мне нужно было чем-то заниматься. Поэтому я брал книги у своих товарищей в обмен на разовую чистку обуви. Я обнаружил, что они мне очень нравятся, чтение было похоже на просмотр шоу в своём разуме! И вскоре книги, которые я мог брать, кончились. К счастью, поскольку база находилась рядом с университетским городком, мы имели доступ к библиотеке. Конечно, работая в лаборатории, я много читал о технических новшествах, о том, как провода передают сигналы, и о множестве других сложных концепций, которые заняли бы здесь слишком много времени (к счастью, я быстро учился). Но романы были для меня, ну, романами. Парни смеялись надо мной: – Читаешь роман, Дрю? – Я помню, как Экхарт смеялся сквозь кашицу гороха, кусочки вылетали у него изо рта и падали на обеденный стол в столовой. – А если и читаю? – ответил я. Я не читал роман, я читал приключение о Диком Западе под названием "Всадники пурпурного мудреца". – Только девушки любят фантастику, – добавил Дональдсон. – Ну, это не может быть правдой, – ответил я, делая глоток воды. – Что ты имеешь в виду? – Есть много авторов-мужчин, они должны получать удовольствие от своих книг. – Или они просто пытаются по-быстрому заработать. Я не мог отрицать эту теорию. Мне вспомнился Диккенс, чьи книги были такими длинными, что у меня не было ни малейшего желания их читать, пока университетский библиотекарь не сказал мне, что ему платили за каждое слово. Я нашёл это трудолюбивое отношение очень привлекательным. Поэтому я начал читать его. – Если так, то они умны и заслуживают моего уважения. И если они нравятся только девушкам, что ж, думаю, теперь мне есть о чём поговорить с девушками, – сказал я. Это заставило их замолчать. Экхарт закрыл набитый горохом рот и крепко задумался. На следующий день я одолжил ему экземпляр – "Больших надежд", просто чтобы он мог чем-нибудь заинтересовать дам. Романы меня завораживали. Я знал ещё до этого разговора с Дональдсоном и Экхартом, что якобы мужчины, которые были "настоящими мужиками", как кто-то, возможно, Арч, выразился бы,* читали о реальных предметах, невыдуманных. Они читали о реальном мире, истории, биографиях, о вещах, которые были "правдой". Но я никогда не понимал, как роман может быть менее правдивым только потому, что он выдуман. Честно говоря, я всегда буду утверждать, что в вымышленных историях столько же правды, сколько и в научной литературе. Всё зависит от того, какую правду вы ищете. Если вам нужна серия дат и имён королей и королев, то да, невыдуманные истории имеют свою привлекательность, но что, если это не та правда, которую вы ищете? Нет, правда, которую я искал, правда, к которой я всегда стремился, стоит за человеческой природой. Я пробовал читать эти плотные философские тексты. Я понимал их довольно хорошо, но меня не интересовало мнение других. Я хотел высказать своё собственное мнение. – "Я мыслю, следовательно, я существую", конечно, почему нет? – сказал я однажды Арчу. Мне было немного скучно в лаборатории, и я думал об одном из тех текстов, которые я считал невероятно глупыми. Арч со своей стороны склонился над телеграфным эхолотом, заменяя возвратную пружину. Его нос был так близко к устройству, что почти касался его. – Что? – спросил он, не поднимая глаз. – Этот парень по имени Декарт написал целую книгу, и в итоге всё просто сводится к "Я мыслю, следовательно, я существую". – Что это вообще значит? – Прочти книгу, – ответил я. Потом я рассмеялся, когда он наконец поднял глаза и одарил меня классическим раздражённым взглядом. – Это значит, что, поскольку я могу думать, я знаю, что существую. Арч уставился на меня, нахмурив брови. На лбу у него уже залегли глубокие морщины. Даже в столь юном возрасте этот мужчина был человеком, который рассматривал всё. – Но… я существую. – Да, ты существуешь. – Я имею в виду… Я знаю, что существую. – А если нет? – сказал я. Мне не особо хотелось учить его чему-то, но в конце концов я всегда становился всеобщим учителем. – Но я же существую, – повторил он, выглядя ещё более озадаченным. – Откуда ты знаешь, что ты существуешь? Арч каким-то образом умудрился нахмурить брови и одновременно широко открыть глаза. Я видел, что ему больно внутри. Я подавил смешок. Он поднял руку. – Это моя рука, я её вижу, другая рука не проходит сквозь неё, как будто это рука призрака или что-то типа того. – Он потратил время, чтобы ещё раз проверить это, и сложил руки вместе. – Я здесь. Я кивнул. – И ты видишь меня, и ты говоришь со мной, – добавил он. – Значит, я здесь. Я снова кивнул. – А я здесь? Арч в изумлении откинулся назад. – Я... да, конечно. Я ведь тебя вижу. – Может быть, меня здесь нет, может быть, твоей руки здесь нет, может быть, всё это создаёт твой разум. – Вот о каких глупых вещах в текстах великих философов я говорил. Мне это казалось скорее дешёвым фокусом, чем чем-то глубоким. Хотя, должен признать, во всём этом было что-то забавное. – Но я должен каким-то образом быть здесь. Я должен каким-то образом существовать. – Он определённо казался менее уверенным в себе. Бедный Арч, старина. – Почему? – Он выходил из себя, а мне было весело. – Потому что, по крайней мере, та часть меня, которая может задать вопрос, здесь я или нет, существует потому, что я задаю этот вопрос. – То есть… – я вывернул руку, подводя его к заключению. – Я... мыслю, следовательно, я существую? – медленно произнёс он. Я пожал плечами. – Да. Арч беззвучно рассмеялся и покачал головой. Он на мгновение вернулся к своей работе, потом снова посмотрел на меня. – Ты правда в это веришь? – Не знаю, мне всё равно, – ответил я. – Тогда для чего был весь этот разговор? – Для веселья. Арч тяжело вздохнул и спокойно вернулся к работе. Я не хотел расстраивать его*, но в этом-то и была суть. Меня не волновали "если", меня не волновали другие философы и их выводы. Каждый противостоит другому. Меня волновало только то, что я видел собственными глазами. То, что я видел с обычными людьми, взаимодействующими вместе. И то, что я видел, когда читал художественную литературу, что было полной библиотекой других, записывающих наблюдения людей. Личностей, с которыми я, возможно, никогда не встречался или с которыми мне ещё предстоит встретиться. Истории, возможно, и не были "реальными", но правда была в человечестве. Я хотел знать о людях всё, что только можно. И романы для этого лучше любого учебника. Авторы романов создавали персонажей, а затем помещали их в ситуации. Иногда они были в высшей степени фантастичны, как человек, которого вырастили обезьяны в джунглях в книгах о Тарзане. Иногда они были вполне реалистичны, как в книгах нашего старого друга Диккенса. Но независимо от сюжета, ситуации были обострены, позволяя этим персонажам, крайним версиям человечества, взаимодействовать и разыгрывать сценарий. Мне было интересно переживать эти сценарии через разумы людей, которые думали не так, как я. Это была правда, которую я искал. Единственный способ скопировать мир - это понять его, а единственный способ понять его - это понять людей. И романы давали мне одни из величайших уроков понимания людей, которые я до сих пор получал.***
Нэйт.А: Определённо не я.***
Нэйт.А: Я не помню такой разговор, и думаю, что, скорее всего, это произошло с одним из других парней в лаборатории.