Иллюзия

      Он, падший Страж, некогда угрюмый и занудный, полный скукоты, внезапно оборачивается в гордого орла, парящего над океаном, опускаясь на землю и становясь — нет, не человеком! — существом. Крылья медленно прорезаются; погода портится, начинает лить град, громыхает гроза. Он взирает на невидящих его людей, закатывает глаза. Дьявол во плоти — называют его Стражи. Те, кем ложью он был до недавнего времени.              А её обагренное кровью лицо в разводах.       

***

                    Серафиму трясло. Соленая вода стекала с волос, падая на лоб и скатываясь ниже, замирая на секунду, а потом возобновляя свое путешествие и разбиваясь с кончика носа, словно с обрыва. Капли падают на губы, скапливаются на подбородке…              Машина. Она была так близка. Серафима видела горящие фары, слышала всплеск луж от колес техники, чувствовала заслоняющее её тело. Тело, летящее вперед.              Угловатое лицо, зеленые глаза, словно летняя трава, окунутая в болото и высушенная на солнце, таком неумолимом и беспощадном. Абсурдное, но не для Алена сравнение. Черные брови, расплывчато-мягкие, такие сладостные губы. Очки с золотыми дужками, что переходят в серовато-изумрудную оправу. Угрюмое, лишенное радости лицо и вымученная улыбка. Книги в руках. Метка на лице. Такая незаметная для глаза, но значимая для судьбы. Для Серафимы.              Он умник. Помнится, как он отвечал учителям, взирал на солнце, всматривался в пожелтевшие от старости страницы книг. Как он заправлял прядь — выпавшую из прически, синеватую, вперемешку с желтоватой юккой — своей девушки. И надо же, Арина была очаровательной. Такой ласковой, улыбчивой, смеющейся.              Пухлые щечки, широкие глаза, постоянные тонкие стрелки дополняли профиль Арины. Лучистый смех, вплетенный в волосы канекалон цвета медного купороса; бархатный топ, короткие шорты и стильные туфли на высоком, но толстом каблуке. Веснушки — пигментные пятна на коже цвета рябины. А её ямочки на щеках… Так смешно подрагивавшие, когда он веселил её. Сверкающие от радости глаза, от удивления поднятые вверх угольные брови, когда он целовал её… А Серафима помнила всё — все моменты. И она жаждала украсть её.              А сейчас Ален, так любимый Ариной, лежит перед Серафимой. В крови.              — Я обещал ей, — хриплый полушепот, закрытые веки. Секунда — и она не понимает, что случилось. Время останавливается, а весь мир окрашивается в серый. Такой холодный, неживой. А он расправляет выросшие за широченной спиной крылья и усмехается. Поднимается и, крадясь, подходит ближе, берет Серафиму за руку. Наклоняется, отодвигает волосы и шепчет: — Я обещал ей, — холодно. Так бесчувственно, вдыхая жизнь и выдыхая смерть, обдувая ледяным дыханием. Стараясь вложить в свои слова всю боль и пытаясь ранить.              Ален внезапно взлетает вверх. Так быстро, что после взмаха мощных крыльев остается клуб густой пыли; Серафима прокашливается и, проглатывая острое любопытство, взлетает за ним. Её поддерживают его руки — мускулистые и сильные. Перед глазами страшная картина: он вспоминает себя, Стража, и широко улыбается — обжигая ядом и болью. Спина, кажется, горит. Крылья держат всё его тело и уже не прорезаются, но новые кости трутся друг о друга, и Ален сдавленно мычит, удерживая сумасшедшую ухмылку на губах.              «Я обещал ей». Слова обливают череп изнутри кислотой. А крылья сами по себе несут его к Стражам. Здесь осталось много его напарников, приятелей, друзей. Взмах только одного крыла — и попутный ледяной ветер наверху сносит какой-то храм, и злость наполняет всего его, глаза мечутся из стороны в сторону, руки неимоверно дрожат, а дыхание ускоряется. Ален не слышит ничего вокруг, кроме собственного сердцебиения, что отбивает бешеный ритм в виски.              Первый Страж направляется прямо к нему. С луком и стрелой в руках. Это был его первый напарник. Бывший напарник. Ален только усмехается, подлетая сверхбыстро — даже парень напротив этого не заметил.              …И его, бедного Стража, собственная стрела пронзает грудь, а чужая рука хватает за горло и душит, царапает ногтями, переламывает кадык, сжимает гланды. Проглотить слюну не удается, и Страж искажает лицо. Боязнь умереть не успевает его настичь, — потому что кислород не поступает в мозг, и он уже умер.              Ален выдыхает, расслабляет руку и направляет взгляд вправо — испуганный паренек со светлыми волосами смотрит на него в ответ. Жажда крови — единственное чувство, что было в Дьяволе, когда всё вокруг рушилось от его руки, а остальные Стражи в болезненном страхе падали бездыханными телами с переломанными конечностями. Он сходит с ума. Он испытывает ненависть ко всему вокруг. И это — обратная сторона медали, верно? Вот что происходит, когда теряешь любовь?              За спиной ощущается чей-то взгляд, тяжелый, однозначно испуганный. Ален оборачивается, и Серафима затаивает дыхание. Пустой взгляд — такой же, как и это место, в котором жили Ангелы и Стражи — теперь способен выразить лишь ярость. Она пятится назад, сжимая ладони и едва раскрывая рот. Она хочет что-то сказать, но боится — Ален слишком силен и озлоблен, чтобы выслушать её.              — Скажи правду! Это… это ты сделала?! — громкий, но глухой рык вонзается иглой в Серафиму. — Это ты захотела обесчестить мою, мою Арину?!              Серафима беззвучно выдыхает. Её горло першит, и она не в силах оправдаться, не в силах солгать. Да и Ален не поверил бы… Он просто смотрит на неё, и на его губах расплывается сумасшедшая улыбка.              — Нет, ты даже не можешь на неё посмотреть. Ты взглянешь — покраснеешь, будешь оправдываться, будто сделала что-то преступное. Хотя да, в своем роде, это и есть преступление. — Он хмыкает. — Я знаю, ты всегда хотела её получить. Заключить её в свои объятия, притянуть к себе властным поцелуем, проскользить розоватым языком по её ровным зубам, укусить её губу, заставить отдаться себе.              Тихий смешок перерастает в злорадный и беспощадный смех. Ален закидывает голову назад, своим кипящим взглядом прожигая небо. Его крылья теперь являются поистине ужасающими, когда капли чужой крови стекают с чёрных перьев прямо ему на ноги, а вокруг валяются обломки зданий и обмякшие трупы знакомых Серафиме Стражей.              — Но это моя Арина. Моя собственность, моя вещь.              Ален только хватает её за крылья. А Серафима и не сопротивляется. Только кричит и плачет, стонет и захлебывается слезами, когда её крылья ломаются поочередно. Перья беспощадно мнутся сжимаются пополам, отрываются. Она может только сжимать пальцы на ногах, но никак не сопротивляться. Даже когда её волосы на голове — длинные, густые, безупречно-блондинистые — находятся в крепком кулаке и прядь за прядью срываются. Ален молчит. Ему явно доставляет это удовольствие. И не в мести дело. Какая может быть месть, когда перед Серафимой стоит Дьявол? Ему попросту нравится это. Попросту нравится издеваться. Она опускает руки и расслабляет ноги. Крыльев нет — они, изуродованные, валяются рядом с ней. Из спины крупной бордовой струей стекает кровь, а она молчит. И глаза её уже не передают страх, и тело больше не содрогается, когда Ален в последний раз хватает её за голову и вглядывается в её лицо. Мертва.              А он не шевелится. Дышит спокойно. И до сих пор улыбается.              И после этого пройдет ещё сотни лет, чтобы Ален, будучи новым человеком, стал Стражем, попав Наверх. Ему потребуется ещё очень много времени, чтобы повторить это по-новой.              — Это была месть не за Арину, а за тебя, — глухо отозвался голос Алена, вглядевавшегося в лицо мертвой девушки.                    А запах крови Стражей приносит ему чувственное удовольствие.