А2

      Шаст выкуривает уже пятую сигарету подряд. Скоро его легкие можно будет использовать в качестве антирекламы табачной продукции. Если бы это только останавливало от пагубной привычки. Всегда ведь кажется, что кто-то другой с гниющими органами задыхается от пепла. А ты продолжаешь с упоением травиться и не хочешь даже думать, как однажды окажешься им же засыпанным.       Вот и Антону не хочется сейчас думать – лишь раствориться в дыму, забыть на время, кто он и зачем. Уничтожить воспоминания, которые жгли где-то под кожей ядом более горьким, нежели он вдыхает.       «Тош, не губи себя».       До беспамятства заботливый голос настолько въелся в разум, что озвучивает даже его, Антоновы мысли.       И теплые от внутреннего солнца аристократичные пальцы, мягко перехватывающие его собственные – с привычным цепким захватом держащие сигарету – фантомно скользят, натыкаясь на металл колец.       У Антона и руки всегда металлически холодные. Только один человек мог их согреть, выцеловывая каждую костяшку.       Антон делает до боли глубокую затяжку и рефлекторно кашляет. Черт бы тебя побрал, Арсений.       Это имя всегда где-то на кончике языка, которым Антон самозабвенно изучал тело и губы возлюбленного. Губы, что так сладко шептали признания в том самом чувстве, в котором тонул Шастун, ничего уже не соображая. Не соображал он и когда смотрел в голубизну глаз, похожих на хрусталики. Они всегда пронизывали насквозь и успокаивали в самые паршивые минуты жизни.       Где же сейчас твои чертовы рентгеновские хрусталики, когда мне так паршиво без тебя?       Антону хочется скулить, хочется кричать так сильно, до срыва голоса, до звона в ушах, до хруста в ребрах. Он ощущает себя атомом, не имеющим веса в масштабах Вселенной. Ведь «Антонова вселенная» покинула его, загубила все светлое в нем. Шастун отныне не светит, как лампочка, которую одним лишь присутствием зажигал Арсений. Жестокая ирония. И за нее Антон не простит никогда.       Встречать рассвет, когда город еще в сонной дремоте – то малое, за что он теперь держится после внезапного, рушащего мир за доли секунды, ухода Арсения. Однажды он просто проснулся в пустой квартире и не нашел своего Арса. А молчаливым объяснением стала записка на кухонном столе, на которой пестрило выведенное аккуратным каллиграфическим почерком одно только слово: «Прости».       В первые секунды Антон не может и не хочет верить. Он ищет свою Вселенную везде, где только может, всеми способами. Дабы услышать, что это глупая шутка, несмешной розыгрыш. И пусть вновь его кудрявую челку трепетно заправляют за ухо, улыбаются до скручивания внутренностей в тугой узел и уверяют на всю жизнь: «Я рядом». Но Арса нет ни в квартире, ни в жизни Антона. Он есть только в его голове и в чертовой записке. Шастун доводит себя до мазохизма, вглядываясь в шесть букв, которые словно клеймом выжжены в мозгу. Он даже закрытыми глазами смог бы повторить все штрихи и плавность линий. Тетрадный лист был так бережно оторван, что Антона тошнило физически. – Антоша, – Арсений чуть ли не вприпрыжку подходит к парню. Он весь трепещет от предвкушения реакции Шаста на подарок, который делал специально на заказ. – У меня для тебя сюрприз. Закрой глаза.       В зеленых глазах цвета скошенной травы тут же вспыхивают искры. А в уголках век появляются те самые морщинки, ради которых Арс готов был смешить и радовать Антона каждый день.       Парень подчиняется, и его щекочет легкое дыхание Арсения где-то в районе шеи, которую окольцовывают в прохладный металл. На контрасте с горячими пальцами у Антона по телу пробегают приятные мурашки. – Можешь открывать.       Шастун рассматривает подарок и меняется в лице. Он на выдохе произносит что-то нечленораздельное, но однозначно воодушевленное. Толстую серебряную цепь украшает замок с гравировкой «А2». – Я…это так, ох…– Антон прикрывает рот рукой, готовый заплакать от счастья. – Тебе нравится? – ласково спрашивает Арс, его сердце сжимается до микроскопических размеров, когда он видит по-детски беззащитную искреннюю радость. – Себе я сделал такую же печатку – цепи не люблю, ты знаешь. Но для тебя хотелось что-то особенно яркое и уникальное.       Шастун обнимает Попова, словно ангела-хранителя.       Все воспоминания и чувства Антона теперь заперты на серебряный замок с гравировкой. С проверки которого он начинал каждый новый день без Арсения.       Антон и сейчас, спустя шесть месяцев, не может и не хочет верить.       Его бросили, им попользовались и избавились, как от надоедливой игрушки. Его предали без возможности поговорить, без возможности увидеть пусть горькую, но правду в гребанных хрусталиках. Откупившись до скрежета зубов филигранным и самым лживым на свете прощанием.       Первую пару месяцев парень то и дело разговаривает с воображаемым Арсом, по миллионному варианту раскладывая сценарий их объяснений. Но что бы он ни делал, что бы ни говорил и как бы ни старался понять ход мыслей человека, который был его уверенностью в завтрашнем днем, он проигрывал. Просто потому что Арс молча закрыл дверь и ушел в никуда.       И Шастун не знает, где его искать. А теперь и не хочет. Жизнь в какой-то мере пошла своим чередом, Антон проживает каждый день как на репите, убивает свои легкие двумя пачками в день. Слушает любимые треки до отвращения, которые он мог бы проигрывать в голове и без наушников. Так же ходит на работу в микрокофейню недалеко от дома, и общается с коллегами, много гуляет по парку, и только дома вновь проваливается в ад.       Близкие друзья – Сережа с Димой знают, что у Шаста неприятности личного характера, но не лезут с душными расспросами. За что Антон им благодарен, ведь не находит ни единого ответа на свои собственные. Все видели в нем изменения. Однажды Оксана, менеджер кофейни и по совместительству очень приятный человек (с ней Шаст мог часами обсуждать какой-нибудь нашумевший блокбастер, даже если они оба считали его ошибкой кинематографа), сказала: – Антон, не важно, что произошло. Просто знай – в жизни всё приходящее и уходящее. Я очень хочу, чтобы у тебя все наладилось. Я скучаю по лучезарной Шастунской улыбке.       Шаст теперь не светит. Батарейка сгорела, а можно ли найти замену, не знал никто.

***

      Февраль в Москве выдался жутко сырым, дождливым и промозглым. Антон не вылезает из черной толстовки даже дома. Он пол дня рисует мрачные по содержанию и тяжелые по исполнению картинки – все его внутренние демоны просились наружу. Пусть так, он устал дышать тьмой.       Наушники разрывает "CC Catch" – Антон последнее время то и дело, что ностальгирует, как по собственной жизни, так и по эпохам, которые прошли без его участия. Толстовка чересчур пропахла дымом, но Шаст этого почти не замечает. Он раскидывается на кровати в позе звезды и закрывает глаза. Буквально сразу же ловит себя на мысли, что еще не провел ежедневный ритуал – не зачеркнул черным маркером очередной серый день. Антон мог забыть почистить зубы или побриться, но зачеркнуть дату на календаре – ни за что.       Только Шаст опускает ногу, чтобы перевести на нее вес и подняться, как раздается звонок в дверь.       Звонок. В дверь. Антон почти знает, что это галлюцинация. Наушники уже где-то в стороне, весь дом насторожился вместе с хозяином – звонки в эту дверь прекратились ровно полгода назад. Следующий, более настойчивый, звенит где-то в горле. Шастун судорожно сглатывает и бросает нервный взгляд на дисплей – 22:22.       Все, кому он мог быть нужным, позвонили бы на телефон, связались через мессенджеры. Кого (не)адекватного в такое время и погоду могла принести нелегкая. Шастун неспеша идет к двери, надеясь, что некто по ту сторону ошибся или передумал. Казалось, там тоже притаились. – Кто? – монотонно спрашивает парень. Нет ответа. В глазок тоже ничего не видно.       Шастун повторяет вопрос и уже решает вернуться в комнату, но ответом становится знакомый до липкой дрожи стук. Не может быть.       Если с озвучкой мыслей он еще смирился, то звуковые галлюцинации наяву – выше его сил. Рука от волнения и дрожи становится мокрой, Антон испытывает чувство «дежавю», не до конца понимая, то ли спит, то ли действительно открывает дверь. Ему.       Антон умирает и воскресает одновременно. Импульс проникает в голову и расползается электрическими разрядами по всему телу. Антон стоит на ватных ногах, теряя связь с реальностью. Первая мысль режет сознание – закрыть дверь. Захлопнуть, громко, со свистом, перед самым носом. Не пускать. Нет. Ни за что.       Но тело не слушается, оно отказывается подчиняться. А лицо, напротив, ходит ходуном от переизбытка эмоций. – Здравствуй, Антон.       Шастун уже не помнит, когда последний раз слышал этот голос не в своей голове. А от собственного имени он непроизвольно дергается, будто его ударили током, и наконец, осмысленным взглядом смотрит на незваного гостя. У последнего в этот момент что-то внутри разбивается с гулким грохотом.       В воздухе повисает несмелая просьба войти. Антон ловит ее одними губами и практически шепчет: – Иди к черту. – Антон, я... – Иди. К черту, – уже более окрепшим голосом повторяет парень, и глаза его темнеют.       Тишина. Резкая, до гула в ушах. Кажется, проходит целая вечность, пока оба пытаются вспомнить, как правильно дышать и строить предложения. – Нам нужно поговорить, – слабо отзывается Арсений, боясь вызвать еще больший гнев.       А Шастун боится, что происходящее вновь окажется сном, разбередившим кровоточащую рану. Боится и хочет одновременно. Больно будет в любом случае. Он лишь закрытыми глазами мотает головой, которая резко налилась свинцом, и инстинктивно пятится назад. Арса начинает напрягать поведение Антона, он без разрешения пересекает границу и тянет руки, чтобы предотвратить случайное падение. Но парень оказывается быстрее. – Нет, не смей меня трогать!       Арсений поднимает руки перед собой, но не спускает встревоженного взгляда с Антона. Он совершенно не понимает, как себя с ним вести. – Зачем ты пришел? Ты ведь исчез! Я же почти смирился!       Каждое слово метко выстреливает и попадает в цель – Попов никогда не видел парня таким. И осознание, что по его вине чуть ли не лихорадит его Антона, ножом скоблит сердце. – Давай спокойно поговорим, – наглая ложь, спокойствия здесь явно не предвидится. Об этом свидетельствует даже предательская дрожь в кончиках пальцев.       Шастун молча уходит в комнату. Он просто не выдерживает. Кто-нибудь, нажмите «стоп». Парень тяжело опускается на кровать, и закрывает лицо руками. Все еще слабо надеясь, что это всего лишь его воспаленная фантазия, и Арс не идет сейчас за ним, мечтая оказаться хотя бы предметом интерьера, но не человеком, из-за которого погас Антон.       Попов как можно тише вешает на спинку стула промокшую куртку и невесомо приземляется куда-то вглубь комнаты. Даже в подавленном состоянии, с влажной челкой и блестящим от испарины лбом, он не теряет своего очарования, и Шастун его за это еще больше ненавидит. Он не хочет смотреть, но даже боковым зрением прекрасно улавливает проницательный и покорно ожидающий взгляд из-под опущенных ресниц.       Где-то за окном шумит ветер. – Почему? Так много таилось в этом вопросе. Почему ты меня бросил, почему ждал так долго, чтобы вернуться, и вытрясаешь вновь всю душу? – Почему ты раньше не хотел со мной говорить? Ты просто растаял в пустоте, как будто тебя никогда не было! А теперь заявляешься, как ни в чем не бывало и хочешь поговорить. – Пожалуйста, послушай, – начинает Арсений, но тут же осекается, ведь перед ним вырастает двухметровое, еще более исхудавшее, с осунувшимся лицом и затравленными глазами, существо, которое он не знает.       Весь в черном, с неизменным количеством цепей, которые так же агрессивно зазвенели, (при взгляде на "ту самую", у Арса сердце уходит в пятки), Антон почти сразу подскакивает в ярости, чувствуя, как внутри безжалостно нарастает пламя. И если сейчас он ему не поддастся, оно сожрет его изнутри. – Знаешь, что я тебе скажу, Попов? Я каждый день каждого гребанного месяца ждал твоего возвращения. Чтобы понять в конце концов, в чем причина! Я тебя чем-то сильно обидел, оскорбил? Тебя раздражают мои привычки, может быть мой дурацкий смех или я не так хорош в постели? Может ты просто в какой-то момент понял, что нам не по пути и решил пойти своей дорогой, или черт возьми, у тебя появился кто-то другой или другая? После всего, что мы пережили, тебе хватает совести молча уйти, оборвать все связи, и оставить после себя поганую бумажку с фальшивым извинением!       Антон раскраснелся и почти пыхтит, но не может и не будет больше сдерживаться. – Меня тошнит от тебя, Попов, морально и физически. Я тебя выкурил с каждой сигаретой, перепил и выблевал с каждой лишней бутылкой, переслушал с каждым треком, перецеловал в каждом воспоминании и возненавидел в каждом дне. Я просто. Устал. От тебя.       Арсения будто окатили ледяной водой. На долю секунды он теряется в пространстве и во времени и совершенно не знает, что ответить. Что можно противопоставить оголенным, как провод чувствам настрадавшегося Антона, которые обострились до предела и готовы выжигать любого, кто дотронется?       Попов заслужил, он довел парня. И Шастун как никто другой имеет право злиться и ненавидеть. Но и мужчине было непросто все это время, ведь он сам в себе погряз. А виноватым в собственных проблемах назначил Антона.       Арсений сдавливает и трёт пальцами виски в попытке замедлить бешенную гонку собственных мыслей и ухватиться хотя бы за одну. Все это время Шастун не сводит с него выжидающего и требовательного взгляда, и от этого еще сложнее начать говорить.       Арсений испытывает назойливую потребность и невпопад отвечает: – Нужна сигарета.       Шаст зависает в искреннем удивлении – Арс никогда не курил и никогда не терял надежды отучить Антона. Он даже забывает, где оставил пачку и на автомате уходит на кухню. Возня, ругательства под нос – парень задерживается. А Арсений успевает окинуть комнату взглядом, отмечая отсутствие легкости и прозрачности воздуха – он теперь тяжелый и пронизан отчаянием. – Последняя, – заключает Антон, держа в руке пустую смятую пачку и не решаясь ее протянуть. Не из жадности – он вновь боится. Коснуться и сорваться.       Попов озадаченно переводит взгляд с Антона – на его покрытую цепями костлявую руку, которая мертвой хваткой вцепилась в пачку и рисковала испортить последнюю попытку услышать правду – и обратно. Столкнувшись с глазами цвета скошенной травы Арсений все внезапно понимает, ведь испытывает то же самое. Немой жест заменяет тысячу слов. А пауза затягивается. – Оставь себе, Тош, – вырывается из уст Арса, и он готов откусить себе язык.       Шастун давится воздухом, но берет себя в руки. – Кури чертову сигарету и рассказывай сейчас же.       Нерешительность тотчас испаряется и вот уже пачка угрожающе протянута мужчине. Он в свою очередь осторожно принимает ее, но его костяшка успевает задеть костяшку Антона. Хватает, чтобы вздрогнули оба. Антон судорожно шарит по карманам в поисках зажигалки и понимает, что она осталась на кухне. – У меня есть, – усмиряюще отвечает Попов, и они выходят на балкон.       Зябко. Антон по привычке накидывает капюшон и открывает окно. Он итак слишком обнажился перед Поповым. Довольно. Так даже легче будет слушать то, чего он дико боится и так же дико хочет. Хочет вдохнуть эту правду целиком, без примеси никотина.       Арсений со второго раза, но на удивление ловко поджигает сигарету и затягивается. Антон не сводит с него завороженного взгляда. Он скользит по грациозно вытянутой шее, поджатой верхней и чуть выпяченной нижней губе, которые выпускают струю дыма, тонущую в февральском наэлектризованном воздухе. Затем останавливается на аристократичных пальцах – на безымянном светится печатка с гравировкой «А2».       Антону становится жарко и неуютно в своей толстовке. Он тоже хочет курить. Все это слишком давит.       Арс наблюдает за полетом пепла и поворачивает голову к Шастуну, но говорит все равно куда-то в сторону. Он знает, что Антону нужны только факты, которые имеют место быть. Поэтому начинает с главного. – Не буду врать и скажу, как есть – мысли об отшельничестве мелькали у меня еще за месяц до. Но тогда я их испугался и всячески гнал. А когда взвесил все и решил уйти, в голове было только одно: я слишком много требую. Зона комфорта, которую мы выстроили, начала казаться мне тупиком. Я думал, что краду время у нас обоих, что однажды мне захочется большего, и я не имею права потребовать этого у тебя. Ведь ты итак давал мне слишком много: тепло, заботу, ощущение реальности и нужности в этом мире. Только вот сам себе я перестал быть нужным и значимым. Оторвать себя от тебя казалось мне единственным выходом. Чтобы каждый из нас оставался полноценной личностью, понимаешь, Антон? Я себя полноценным не чувствовал. И боялся, что тоже привязываю тебя к себе. Я заполнил себя тобою и забыл, кто я есть.       Антон слушает монолог Арса, а внутри все горит синим пламенем – ему кажется, что он никогда до конца не знал такого родного и такого чужого человека. – Ты мог сказать мне все это раньше, – хрипит Антон. – Я бы понял и дал тебе столько времени и свободы, сколько бы понадобилось. Но ты просто перечеркнул мое доверие, ты чертов эгоист, Арс. – Он кусает губы чуть ли не до крови и смотрит прямым взглядом на мужчину. – Неужели я заслуживаю правды только сейчас, когда уже выгорел до тла! Ты протащил меня через девять кругов ада и самобичевания в надежде, что всем станет легче?       Последние слова становятся криком души. У Арсения кровь стынет в жилах – он не забывал о нем ни на минуту. И легче ему точно не было. Но он никогда бы себе не простил, если бы не вернулся и потерял Антона навсегда.       Арс не может унять дерьмовую дрожь в пальцах. Глаза резко становятся сухими, сейчас заслезятся. Шаст замечает, и его сердце пропускает один удар. Он знал эту Арсову реакцию на сильное волнение и готов поклясться, что мужчина проклинает весь свет, лишь бы Антон этого не видел. – Я…мне, – он часто мигает и характерно сглатывает, – Непросто было смотреть тебе в глаза и признаться, что я эгоцентричный трус. А еще страшнее было вернуться, зная, какую боль я тебе причинил. Ведь у тебя своя жизнь, а я теперь…       Он обрывается на полуслове, но Антон будто заколдованный, заканчивает предложение: – Не имеешь к ней отношения.       Каждое слово Арса лезвием распарывает не успевшие затянуться шрамы на его сердце. Мужчина делает последнюю затяжку, тушит бычок от сигареты и закрывает окно. – Только потеряв тебя, я понял, как много ты для меня значишь. Знаю, тебе не нужны эти оправдания. Антон, – он резко поворачивается, в порыве эмоций схватив руку парня, все существо которого в этот момент леденеет.       В глазах обоих полыхает пожар, и это невозможно контролировать. – Я совершил подлость, прости меня. Если сможешь, – последнее чуть слышно.       Молчание отправляет Арсения в «нок-аут». Он не может отпустить руку Антона, держась за нее, как за спасительную нить. А Антон не может привести дыхание в норму. Единственное, о чем он сейчас грезит – заключить в объятия Арсения и больше не отпускать. Но разум также хочет быть услышанным: – Ты сильно обидел меня, Арс. Никому не пожелаю того, через что я прошел. Но я научился жить с этой болью. Без тебя.       У Попова неприятно щемит в груди. Связь их рук слабеет. Шастун выдерживает паузу и так же уверенно продолжает. – Однако я всегда хотел быть с тобой, я не прекращал наши отношения. Я сам к тебе привязался, потому что хотел этого. Но быть тебе обузой, держать взаперти – ни за что. Ты сам должен решить, чего хочешь. – Хочу вернуть тебя. Поэтому я здесь. Дай мне второй шанс, Антон.       Никто из них не отдает отчет, кто первым потянулся, чтобы сократить, наконец, расстояние и сбросить оковы. Их просто одновременно замкнуло.       Антон цепляется за свою Вселенную до одури, по потери воздуха и сознания, как если бы в мире никого и ничего больше не осталось. Он так долго его ждал, он так долго его хотел. Арсений хаотично мажет губами по лицу Антона, пытаясь поцеловать его всего, будто он сейчас упорхнет из его рук. Лоб, глаза, скулы, губы, подбородок. Он очерчивает поцелуями каждую до боли родную черточку лица. Антон запускает руки в коротко стриженный затылок и просто растворяется в объятиях, родном запахе с новой примесью табака. Оторваться друг от друга сложно, но на балконе не развернуться.       Оказавшись в горизонтальном положении, Антон в исступлении целует возлюбленного в шею, оставляя на нежной коже метки. А Арсений и не сопротивляется – лишь выгибается навстречу, не желая отпускать своего Тошу. Все вокруг пропитывается жаром и сладостной негой. Слишком много накопилось эмоций, которые рвутся наружу и находят выход в переплетенных пальцах, шумном сбивчивом дыхании, вкрадчивом шепоте, опаляющим кожу, сдавленных стонах, переходящих в глухое рычание, и крышесносных поцелуях, переносящих в другое измерение. Всего было так много и так мало.       Сегодняшний рассвет Антон встречает не один. Ночь напролет они не умолкают и делятся произошедшим. Им все так же хорошо вдвоем, но теперь они открылись друг другу с новых сторон, и между ними возникает что-то совсем новое и пока непонятное. То, к чему еще придется привыкнуть. – Хочу, чтобы ты знал, Антон. За прошедшее время у меня никого не было. Я тебе не изменял.       Шаст кивает, и на душе становится чуточку теплее. – Надо признать, без тебя на этой кровати было одиноко, – легко усмехается парень, и Арсений расцветает – Тоша начинает светить. – Я так люблю твою улыбку. «А я тебя» – вертится у Антона на языке, но он в ответ лишь сильнее светит.       Он так привык к одиночеству, что присутствие живого Арсения, которого он мог ощущать и вдыхать, казалось ему чем-то на грани фантастики. И на эту ирреальность Шаст готов купить пожизненный абонемент.       Непривычно также идти с Арсением за сигаретами и курить вдвоем на балконе. А еще непривычнее обнаружить на календаре нетронутые даты, которые теперь не нужно зачеркивать. Внезапно его осеняет. – Второго февраля, в 22:22.       Глаза цвета скошенной травы возбужденно смотрят в голубизну хрусталиков напротив. Рука с печаткой тянется к серебряному замку и любовно обводит гравировку «А2». – Надеюсь, черных дней в моей жизни теперь будет меньше, – комментирует Антон и ответно обводит такую же гравировку на кольце. – Обещаю.