***
Снова образ печали Бездушный тот лик... У. Шекспир «Гамлет».
***
Бэзил Холлуорд смотрел на портрет, написанный его же рукой, и не мог поверить своим глазам: жестокий блеск в глазах, волосы с седыми прядями, которые когда-то блестели и удивляли своей здоровой густотой, губы, изогнутые в гримасе, а руки, руки все в крови, как и некоторые алые брызги были на одежде, норовившие расплыться по ткани пиджака. Но что-то осталось от того старого, любимого Дориана: мягкие скулы, изгиб шеи, изящные пальцы рук и идеально выглаженный костюм. Но Бэзил, если когда-то и боготворил портрет, Идеала на нем изображенного, то сейчас, видя перед собой полотно, испытывал отвращение, смешенное с отчаянием и сожалением. Но где-то там, глубоко в сердце, в уголке, которое когда-то занимал собой Дориан, осталось трепетное тепло. Ведь Холлуорд никогда не забывал Дориана Грея, как он, к сожалению, забыл о нем. Не забыл не от того, что не получалось написать новые картины, что получалась безэмоционально покрашенное полотно, в которое он ничего не вкладывал, нет. Он не забыл старого друга, поддавшегося под напор лорда Генри, он помнил их дружбу первые недели, помнил каждый разговор. Он помнил и до сих пор испытывал все те чудесные чувства при одном упоминании Дориана Грея. Он никогда не верил слухам после, когда они — точнее, Дориан, — забыли друг друга. Но сейчас, когда его друг открыл ему свою большую тайну, подтвердил все сплетни, Бэзил и не знал, отчего больше его сердце разрывалось: от неприязни и тошноты или от желания обнять Дориана, окутать своей любовью и помочь избежать этого ужаса, смотрящего на них с портрета. Да, когда-то Дориан вдохновлял Бэзила, картины получались превосходными, он снова стал обсуждаемой новостью и его снова хвалили за талант, но это все… Это все не то, что он хотел. Повстречав своего Идеала, того, кто стал чуть ли не Богом, он питался эмоциями и чувствами. Он готов был признаваться о своей любви и неспокойном сердце Дориану Грею каждый день, каждый час и каждую минуту! Никогда его так не окрыляло, никогда он не чувствовал себе так восхитительно. Но все разрушилось, когда в их жизнь вошел лорд Генри Уоттон, став Дориану чем-то большем так непозволительно быстро. Слова мефистофеля повлияли на красивого юношу, изменив того, изменив его взгляды и идеи. Бэзил чувствовал такую печаль и — о, грех! — ревность! Слушать Гарри, проповедника нового гедонизма и противоречивого мышления, было невозможно, а самое страшное — все это слышал и Дориан Грей. Именно тогда их дружба окончательно начала рушиться. И даже редкие встречи на чай не делали больше Бэзила окрыленным. А потом дружба и вовсе прекратилась. Дориан потерялся в мире наслаждения — в мире лорда Генри. И шли года… Бэзил не мог найти себе места. Слухи, странное поведение других, и все терзания собственных мыслей. И он так скучал! Так жаждал встречи, чтобы насладиться красотой и точно опровергнуть все непристойности, что ходят в обществе. Чтобы хоть в последний раз взглянуть на дорогого друга, грустно, конечно, потому что нет больше того друга. И вот, он здесь. Сидит на стуле, а перед ним — портрет. Рядом — дорогой друг, но всё совсем не такое… Интересно, как быстро всё могло перемениться! И голова кругом, и верить не хотелось; признавать настоящую сущность, признавать, возможно, и свои ошибки, что дал Генри владеть им, когда мог этого предотвратить, ведь знал, что все так и будет. — Давай помолимся вместе! Молитва твоей гордыни была услышана. Не останется без ответа и молитва раскаяния! — лихорадочно пытаясь вспомнить молитвы, Бэзил не сводил распахнутых глаз с портрета. Страх завладел им, как и горе. — Слишком поздно, Бэзил, — прошептал Дориан, смотря на друга чистыми глазами с пеленой от слез. Холлуорд перевел свой взор на друга: не изменился! Конечно, не изменился, на что он надеялся? Что все это — шутка? Не может быть. Зато изменился когда-то идеальный портрет. — Господи, Боже мой… Перед ним аристократ с утонченными чертами, которому он поклонялся. Все также дьявольски красив, вечно молодой, но что творилось с душой? А вся душа там, на картине. Все прекрасно видно. Дориан Грей моргнул, по щекам покатились слезы, оставляя горячие дорожки. Выглядя робким, отчаянным, Дориан пошатываясь, сделал шаг к другу, а после упал на колени и подполз к Бэзилу, который сначала дернулся от неожиданности, а потом — замер. Изящные пальцы, которые часто порхали над клавишами пианино, создавая мелодии, схватили щиколотки, он хватался за его ноги, и все трясся, но не от холода. И Дориан глухо шептал, положив голову на колени Бэзила: — Что я натворил, мой дорогой Бэзил? Что же я сделал? Моя душа порочна… Я как слепец искал наслаждения, понуро следовал за Гарри. Лучше бы я послушал тебя тогда, в нашу первую встречу с Генри! Остался бы с тобой!.. С тобой, мой милый Бэзил! Он плакал ему в колени, хватался за ноги трясущимися руками. Бэзил грустно смотрел на друга, Любовь, Идеала, и сердце его отчаянно стучало в ушах. Как бы отвратительна не была его душа, что-то в ней чистое еще осталось — место для надежды, может, и для слегка детской наивности. И Холлуорд позволял за себя хвататься, выплакивать все, что накопилось за их разлуку. Только противоречивые чувства не дают собраться с мыслями. Нужна была ясная голова. Как же?.. Как же помочь? Положив руку на голову Дориана, он начал аккуратно перебирать мягкие пряди волос, тканью брюк впитывая горючие слезы. Да, этого ему не хватало все эти годы. Он скучал по нему, как никогда не скучал ни по кому другому. И хоть его душа продана дьяволу, он все еще оставался тем юношей, вскружившим ему голову и давшим ему веру в себя. Любовь, ведь говорят, бывает ядовитой. И любовь к Дориану была кисла, как еще не созревший плод, но ароматна, как ядовитый цветок. И слезы его — как безмолвный договор, признак доверия. — Все будет хорошо, Дориан. Мы все исправим, главное, чтобы ты сам этого хотел. — Хочу! Конечно я хочу! — вскричал Дориан, поднимая голову и показывая свои заплаканные глаза. — Помоги мне, Бэзил, помоги очистить мою душу. Помоги… помоги сбежать от жестких оков Генри. Конечно, он готов был помочь. И хоть когда-то Бэзила высмеяли за его чувства к юноше, то сейчас он видел все то же в глазах Дориана. Знакомый блеск в глазах, который он сам видел в зеркале, приоткрытые губы, которые хотели рассказать все, что они испытывали. И немая мольба. Дориан Грей отдался его рукам. — Конечно я помогу, — проговорил он, гладя нежную щеку Дориана, а тот с отчаянием ловил ласки. — Кто, если не я? — произнес Бэзил, когда закрывал плотной тканью омерзительный портрет. Закрывал, подальше от глаз. Так, чтобы больше не терзали остатки хрупкой души. — Мы все исправим, — сказал он, когда обняв Дориана за талию, поддерживая его, чтобы тот не пошатывался на слабый ногах, повел его подальше от запыленной комнаты. Он довел его до спальни и, отварив дверь, повел к постели. Дориан тихо всхлипывал, хватался и не хотел отпускать Бэзила, но тот попросил, перед тем как уложить и оставить невесомый поцелуй на лбу с тревожными складками: — Доверься мне. Услышав хриплое из под одеяла «Не уходи», он остался. Теперь они не разминутся. Теперь — никогда. Они вместе уехали в Париж на следующий же день, наскоро собрав все нужные вещи. Там начнется их новая жизнь. Они будет молиться за душу Дориана. Они будет исправляться вместе. А портрет останется таким же гнилым, но не станет хуже и не познает новых грехов.