III. Кошмары

1791 Александр смотрел на тихо колышущийся тюль белых занавесок, сквозь которые в комнату проникал лунный свет. Дверь балкона была приоткрыта и можно было слышать, как снаружи, в саду, поют сверчки. Все говорят, что ночью надо спать, но на самом деле ночью всё только оживает. Ночью каждый становится самим собой. Он любил ночь и больше всего любил её просто слушать. Просто лежать в постели с открытыми глазами и уноситься в мир фантазий, которые плавно перетекали в сон. За дверью тихий голос. Он его узнал и тут же сник… Хотелось понадеяться, что всё обойдётся и то, что видел утром Его Сиятельство, никак не отразиться… Вспомнив о своём «проступке», он вновь занервничал и когда дверь комнаты тихонько, после стука отворилась, резко лёг, накрывшись одеялом. Была надежда, что если он прикинется, что спит, то... — Ваше Высочество... Он лежал, крепко закрыв глаза, прислушиваясь к шагам и еле слышному скрипу кровати. На плечо легла рука и мягко потрясла. — Саша, вы ведь не спите. Полно притворяться. Александр вздохнул и нехотя открыл глаза, зевая, как спросонок. — Я спал уже.. — Ещё не очень поздно. У меня есть к вам разговор. Давайте поговорим с вами, как друзья. Мужчина положил руку на одеяло и улыбнулся. У Александра немного отлегло от сердца. Он кивнул и сел, потерев глаза. Его Сиятельство говорил очень тихо, как взрослые говорят с детьми тогда, когда хотят им сообщить секрет. Саша был не прочь любых секретов, если только речь не шла о том, чтобы рассказывать свои. Проблема была в том, что по-настоящему важных и интересных секретов у него было мало. Иной раз он даже их придумывал... — Мне с вами надобно давно поговорить на одну тему. Но прежде я хочу удостовериться, что Его Высочество мне доверяет в полной мере... чтобы быть откровенным. И говорить без всяких там стеснений. Александр кивнул. Сердце снова ёкнуло... Он не ошибся, значит. Его Сиятельство, впрочем, не выглядел так, как если бы собирался его судить. И сам он себя не чувствовал в полной мере виноватым. Однако он готов был повиниться, в надежде, что никакого наказания не последует. — Вы стали вполне уже взрослым человеком. А всё же я замечаю, что порой таитесь... как дитя. Есть вещи, о которых нужно говорить и не стесняться. В них нет ничего постыдного. Вы ведь понимаете, о чём я говорю... Александр опустил глаза и с досадой почувствовал, что так краснеет, что его лицо уже выдало его сполна. Он не понимал пока, к чему весь этот разговор. — Саша... — мужчина взял кончиком пальца его за подбородок и приподнял. — Я о том, конечно, чем занимались вы сегодня утром. И чем, как мне теперь известно, вы заниматься стали весьма часто... Он хотел сказать, что он ничем таким не занимался, но вдруг подумал, что эта ложь уронит его в глазах Его Сиятельства и что если он не виноват, то и не в чем ему виниться. — И что же? — он храбро глянул в его глаза, которые смотрели с доброй лаской. Нет, наказывать его не будут. — Вы становитесь мужчиной, это естественный процесс. Вы понимаете, что с вами происходит? — не дожидаясь ответа, он чуть откинул одеяло и ближе пересел к нему. Потом коснулся волос, спадающих на плечи. — Я становлюсь мужчиной... — Александр чуть улыбнулся. — Ваша бабушка, императрица, крайне щепетильно относится к теме вашего просвещения в половых вопросах. Она, вы знаете, оторвала бы голову мне за этот разговор... Александр невольно улыбнулся. Представить бабушку, отрывающей голову Его Сиятельству было совершенно невозможно. — А я вам признаюсь, что с ней я не согласен. Оберегая вашу чистоту и нравственность, она лишает вас естественной возможности познания себя. Что в общем-то с её стороны довольно странно... — он усмехнулся. Александр, который хоть самым краем уха, но слышал, что говорили порой о императрице и её «друзьях», не мог не найти эти слова забавными. — Она почему-то думает, что я такой ребёнок, который ничего не видит и не понимает. — Она вас очень любит. Но всё же между нами, — он понизил голос, — она не права. Какой же вы ребёнок. — Ваше Сиятельство, вы ей хотите рассказать... о том, что видели? Не надо... — И в мыслях не было. Она вас тут же женит... — он засмеялся. Александр скривил лицо. — Нет уж! Я не хочу жениться. Она ведь выберет мне сама жену. А я так не хочу. Я знаю, что отец сам ездил смотреть на матушку, когда женился. Я тоже сам поеду и сам выберу. — Прекрасно. Это очень мудро. Но всё же поговорить об этом с вами надо. Давайте же договоримся так... весь этот разговор и прочее будет между нами. Я вам расскажу, а вы со мной поделитесь... но только давайте уж по правде. Без сочинений. Александра такой вариант более чем устраивал. Он с облегчением выдохнул, когда уверился, что выдавать его никто не собирается. Его Сиятельство начал спрашивать его, что он об «этом самом знает», и Александр отвечал, что кое-что он знает и даже видел на картинках и кое-где ещё, но где конкретно он сказать не может, потому что это не его секрет. — Вы так разволновались... — тихо произнёс мужчина. — Мы обратили внимание, как вы волнуетесь теперь в присутствии девушек. Это хорошо. Это очень естественно... — он взял его за руку, перевернул ладонью к себе и стал поглаживать. — Кто-то из них делал вам... приятно? Этот вопрос смутил. Александр невольно вырвал руку и тихо ответил, что нет, никто. Он имел представления о женском теле, но ему вдруг показалось, что даже говоря о нём, он делает сейчас что-то постыдное. Ему стало не по себе. — Вы снова покраснели. Давайте так. Я больше спрашивать ни о чём не буду. Я просто расскажу... Вы лягте, лягте... Он уложил его в подушки и погасил свечу.

***

— Мне кажется, что Саша стал какой-то скрытный. Ты не заметила? — Великий князь Павел Петрович наблюдал за сыном, который стоя с засученными по колено панталонами в Гатчинском пруду, бросал хлебные крошки в компании маленьких уточек, привившихся в ветвях плакучей ивы. Словно почувствовав, что речь идёт о нем, юноша поднял голову и, увидев смотрящих на него родителей, улыбнулся. Мария Федоровна помахала рукой Александру и с некоторой тревожностью обратилась к мужу. — Да? Я не замечала этого! Павел ещё некоторое время пристально смотрел на сына, как будто бы проверял сам себя и пытаясь разобраться, что в самом деле изменилось. — Я заметил, что в эти полгода он стал задумчивее, как будто его что-то тяготит. — Так это может быть... влюбленность? — Она улыбнулась. — Ему тринадцать лет. Ты мне рассказывал, мой друг, как в первый раз сам влюбился в эти годы... Павел задумчиво слушал болтовню жены и не улыбнулся этому милому намёку и её последовавшим за этим словам, что ему, возможно, стоит с сыном поговорить об этом. — Прекрасный повод вам сблизиться теперь! С кем ещё молодому человеку поговорить на эту тему? — У него в окружении достаточный штат нанятых императрицей людей... Большая часть которых ему не нравилась, но по замечанию его матери, ему не нравился никто лишь по той одной причине, что этого человека для воспитания Саши выбирала она сама. — Но ты его отец! Это совсем другое. Вспомни и себя, ведь кто-то просвещал тебя в этих вопросах! С кем-то ты делился! — Никто не просвещал специально, потому что никто ничего не скрывал тогда. — Он тяжело вздохнул. — Со мной тогда был граф Орлов, а он рассказам предпочитал показывать.. Павел невольно вспомнил своего гувернёра Семёна Порошина и графа Панина и их подшучиваниями над его влюблённостью в маленькую Веру Чогоклову, с которой он объяснялся на балу в любви и рисовал на замёрзшем от инея стекле сердечки. С другой вот стороны, тогда он в себе не замыкался, напротив, первая влюблённость в нём пробуждала желания поделиться, хоть по секрету страшному, чувствами со всеми... В этот же момент разбушевавшийся Константин толкнул брата, подняв фонтан брызг, и стая уток, вспуганная шумом, взлетела с криком. Александр упал в воду, и как показалось Павлу, поднялся без всякого энтузиазма, никак не попытавшись отплатить брату за хулиганство. Вместо этого он мокрый пошёл к берегу, вызвав у отца странное чувство щемящей жалости, сочувствия и раздражения. «Он как девчонка нежный... никогда сдачи не даст. Ещё недавно он был весёлый, шалил, как полагает возрасту и был всем увлечён. А теперь вдруг с чего-то стал задумчив и большую часть времени проводит один... А впрочем, может и влюблён.» До него сквозь эти мысли донёсся голос жены: — Ах, надо всё же ему подстричь волосы! Каждый раз когда я говорю об этом maman, она всё отвечает, что ему так очень мило... За ужином Великий князь, обычно как-то «обходивший сына», был необычно разговорчив, обращался с вопросами, пытался даже с ним шутить. Но Александр в обществе отца и так державший себя особо сдержанно и напряжённо, в этот раз его вниманием был совсем смущён, и чем более Павел старался разговорить его, тем сильнее тот замыкался и смущался. — Нет, с ним определённо что-то не так! Либо что-то случилось и он это скрывает, либо... я совершенно точно говорю, что он не таков, как раньше! — Прошу тебя, не мучай подозрительностью сына! — воскликнула Мария Фёдоровна, предвкушая тут возможный очередной конфликт Павла с его матерью. — Он совершенно не при чём! Великий князь наконец решился и некоторое время, выбирая место, где с сыном лучше заговорить, пошёл к нему, когда Александр был у себя в комнате, готовясь спать. Едва он вошёл, как на лице юноши появилось изумление — отец не заходил к нему вот так вот, перед сном уже вот уж лет пять, с тех пор, как он приезжал к родителям. Для Павла сам разговор со старшим сыном был делом трудным, не потому что ему нечего было сказать или он не желал и не интересовался его жизнью, но прежде всего потому, что постоянно опасался здесь попасть «впросак». Он проще с ним себя держал, когда тот был ребёнком, но каждый раз, когда он подходил к нему, лицо у Александра менялось, словно на солнце ясном мелькала тень. «Он меня не любит и боится. Но что тут сделать, если он не растёт со мной... ведь я ему как будто бы чужой...» Он злился на Екатерину и винил её во всём, что ему не нравилось в Александре. Чем больше та нахваливала Сашу, тем более он искал к чему придраться, но дело было не в недовольстве им. Александр взрослел, теперь он это явно видел, он становился молодым человеком, которого все любили, а он понятия не имел, как общаться с ним. Он признавался себе, что толком даже его не знает, потому что Александр на всё ему твердил ответ, как будто бы заученный урок. Александр был уже в ночной рубашке и собирался лечь в постель. При виде отца он порывался встать, но Павел сделал жест рукой, призывая его оставаться и подошёл к столу. На столе стоял глобус и он, от необходимости занять хоть чему-то руки, начал крутить пальцем шар. — Алексаша, я заметил, что ты расстроен. Ты ничего не хочешь... рассказать? Александр глянул на него с недоумением, но по тому, как нервно дёрнулось его плечо, было заметно, что вопрос его больше встревожил и напугал, чем удивил. — Нет. Я не расстроен. Всё в порядке. Великий князь присел на кровать и посмотрел в его ещё по-детски нежное лицо. У Константина, которому почти исполнилось двенадцать, эта детскость уже начала проходить, а лицо Саши всё ещё сохраняло ту наивную безмятежность, которая приводила в умиление всех, кто его встречал. Но Павлу это не нравилось. В этой отрешённости ему виделась угроза — не себе, конечно, а ему. При таком порочном дворе, который был у его матери, он непрестанно думал, что дети его не могут быть защищены. — Ну, что же... если у тебя какой секрет есть, то ты можешь его хранить, но ведь я, может, мог бы чем-то тебе тут помочь... — в каком-то смущении произнёс он, не представляя в общем, как с сыном говорить о вещах таких интимных, как любовь. Он хотел бы пошутить на эту тему, но Александр к его шуткам относился с настороженностью, до конца никогда не уверенный, насколько может он и в какой момент над ними смеяться. Павел протянул руку и коснулся рукой белокурых мягких волос, сам удивившись своей ласке. Он вновь думал о нём, как о ребёнке. — Скажи мне по секрету... ты не влюблён в кого? — он улыбнулся. — Нет, я не влюблён, отец... — Саша опустил глаза, как будто б был виноватым в этом и мог его разочаровать. — Да? Ну, что же, ладно... Но если вдруг решишь мне рассказать, то я умею хранить личные секреты... — он встал, отчего-то вновь себя смутившись, и направился к двери. — Спокойной ночи, Саша. — Спокойной ночи. На полпути Великий князь вдруг повернулся и, поддавшись неясному порыв, воротился к постели сына, чтобы на лбу его запечатлеть скромный поцелуй, совсем как в детстве. Из всех его детей Александра ему было приласкать отчего-то тяжелее всего, хоть он и любил его. Саша глянул на него, кажется этим тронутый, потому что в голубых глазах его возникло то волнение, которое возникает у ребёнка, когда он вот-вот желает в чём-то сознаться. Но это было лишь на миг. Павел потрепал его по волосам и вышел.