III. Кошмары

1792 Прикосновение рук матери всегда заставляло Александра испытывать смутный трепет. Он сохранил в памяти первый, незабвенный образ детства, который так его потряс. Царское село... Ему лет шесть и он впервые посетил настоящий бал. В огромном зале полно гостей, но взгляд его устремлён на двух людей подле трона императрицы. Он не узнал тогда родителей за пышностью их одежды и всеобщем блеске и с изумлением смотрел на красивую молодую женщину, с лицом будто бы сошедшим с портрета Богоматери Марии. Он помнил совершенно, как она стояла, безмятежно-отрешённая, похожая на изваяние больше, чем на живого человека, в роскошном серебристом платье с такими фижмами, каких он никогда не видел. Свет свечей отражался в драгоценностях, которыми были увиты её белоснежные руки, шея и даже сложная причёска вся искрилась, и он стоял, ослеплённый этим образом, в котором было что-то неземное и не верил, эта незнакомка — его мать. Она была прекрасна и недоступна для него тогда. И он одновременно страстно жаждал её любви и боялся сделать лишнее движение в её присутствии. Великая княгиня всегда была с детьми неизменно доброй, ласковой и терпеливой, но так как Александр с детства видеть её мог лишь непродолжительное время, от того образ её продолжал оставаться для него чем-то далеким и нереальным. Но даже в те недолгие часы, что мать проводила с ним, в воспоминаниях Александра она была спокойной, безупречно собранной, сдержанной, себе не позволяя не то что слова лишнего, но даже звука. Она никогда не повышала на них голос, громко не смеялась, не ругалась, но в её присутствии казалось совершенно невозможно им шалить. В детстве Александр часами готов был просто смотреть на мать. Он обожал все эти тысячи мелочей вокруг неё — заколки, бусинки, носовые платочки, банты и шёлковые ленты, запах её духов, пудровый и сладкий, стук каблуков и то, какими нежными и успокаивающе прохладными были её руки. Удивительно, как она была при этом от него невероятна далека, словно он всегда смотрел и впрямь лишь на ожившую картину. Чем старше же Александр становился, тем больше ему казалось, что здесь есть некая загадка, игра, что мать быть может не такая, и что-то в ней требует постоянно сдерживать саму себя. Они сидели в её комнате вдвоём. Завтра утром он должен был возвращаться в Царское село. Александр сидел на её постели и смотрел в окно, чувствуя любимое такое прикосновение пальцев, перебиравших его волосы. Великая княгиня, когда он приезжал, любила причёсывать его и делала это всегда необычайно бережно, в отличие от слуг. Он обожал эти минуты редкой близости, когда мать ухаживала за ним и можно было просто слышать её голос, чувствовать прикосновения и запах духов, даже не видя в тот момент её лица. — Ты грустный, Саша... Скажи мне, тебя обидел кто-то? Ты, может быть, плохо чувствуешь себя? В присутствии отца она всегда с ним говорила исключительно по-русски, но наедине мешала два языка, и это казалось ему чем-то особо личным, существующим меж ними. Вот и теперь, слыша её голос, спокойный и приятный, ему вдруг захотелось ей рассказать. Но он не знал, с чего начать и как… И в горле слёзы встали комом. Внезапно Великая княгиня перестала его расчёсывать, убрала прядь волос и он услышал её недоуменный голос: — А это что? — Где? — не понял Саша, подумав, что она что-то увидела в его волосах. Мать молчала некоторое время, а потом вновь заговорила с ним как обычно, своим ровным голосом. — Я надеюсь, мы скоро вновь увидимся, мой милый. Как хорошо, что вы стали чаще приезжать... Если императрица разрешит, то мы хотим просить её отпраздновать твой день рождения здесь. — Я бы хотел совсем остаться... Если можно... — эти слова слетели сами у него с губ, он и не понял как. Великая княгиня развернула его к себе и произнесла с волнением, которого раньше он не видел. — Саша, что ты сейчас сказал? Ты хочешь остаться здесь? У нас? Он кивнул. Высказанная мысль вдруг обрела реальность и не показалась невероятной. С ней пришла надежда. — Mama, можно мне остаться? — повторил он. — Конечно, можно… Я… Ты пока ничего не говори… Я сама поговорю с отцом. Она отправила его к себе, сказав, что прямо сейчас пойдёт поговорить об этом с Великим князем. Отец вошёл к нему за час до ужина. Он выглядел сильно обеспокоенным и как будто бы не верил новостям. — Это правда? Ты хочешь остаться жить у нас? Саша кивнул. — Если вы не против… — Против? Как мы можем быть против! — воскликнул Павел. — Мы будем очень счастливы, если ты и твой брат будете с нами больше времени. Но почему вдруг? С чего? Разве тебе плохо жить у бабушки? Александр опасался этого вопроса, в котором уловил как будто бы намёк. — Нет. Просто... я хочу жить здесь. Внезапно Павел подошёл к нему и, откинув волосы, чуть развернул голову ему и внимательно посмотрел куда-то сзади шеи. Он ничего больше не спросил и направился к двери, как кажется ещё сильнее чем-то расстроенный. — Завтра поедем вместе к государыне. И ты ей скажешь, что мне сказал. Едва он ушёл, Александр бросился к зеркалу и попытался рассмотреть, что там у него шее. Он не увидел сначала ничего вообще, так как падающий свет затемнял изображение. Пришлось взять маленькое зеркальце и отойти к окну. С трудом вывернув шею и оттянув воротник, он увидел на коже тёмно-красное пятно.

***

Утром за завтраком Великий князь и Великая княгиня были задумчивы, рассеянны и как-то неестественно себя вели, будто от него старались что-то скрыть. Он видел, что его слова вызвали волнение, но не видел радости в глазах родителей, скорее напряжение и страх. Он начал жалеть о том, что сделал. Садясь в карету вместе с отцом, чтобы ехать в Царское село, он с виноватым видом посмотрел на поцеловавшую его на прощание мать. — Всё будет хорошо, не беспокойся... — произнесла она, непонятно обращаясь к нему или к мужу. Всю дорогу Павел молчал, хотя по тому, как он поглядывал за него, как нервно пальцы его руки постукивали по сиденью и как то и дело он отводил от сына взгляд, было заметно что, он сдерживается, чтобы не задать сыну какой-то мучивший его вопрос, но не решается и от того не знает куда деть себя. Когда карета въехала на территорию парка, он вдруг схватил его за руку и, наклонившись, тихо сказал: — Если есть что-то, что мне надо знать, скажи теперь. Александр ответил, что ему нечего сказать, кроме того, что он уже сказал и сердце его при этом заколотилось от страха, когда в окно кареты он увидел фигуру направлявшегося к ним Его Сиятельства. — А вот и вы, Ваше Высочество! Мы уж заждались… — весёлый голос оборвался, когда, открыв дверцу кареты, мужчина увидел сидевшего там с Александром Павла. Великий князь не скрывал своей неприязни к Его Сиятельству, и тот никак не мог быть рад его приезду. — Давай же, Алексаша, вылезай... — бросил Павел, подталкивая сына из кареты. — Ваше Высочество! Какая неожиданность… что вы решили почтить нас своим присутствием... Надеюсь, не случилось ничего? На лице Его Сиятельства возникла очень фальшивая и глупая, как и его вопрос, улыбка. — Благодарю за беспокойство, но это вас не касается никак…-и вдруг, словно о чем-то подумав, добавил с каким-то злорадством: - А впрочем, нет. Это может коснуться вашей службы. Он явно не мог сдержать тут своего злорадства от возможности уволить неугодного ему воспитателя сына при первой же возможности. А в случае, если Александр и впрямь переедет жить к нему, тут уж ОН будет всё решать... Его Сиятельство внимательно посмотрел на Александра и тот отвёл глаза.

***

— Так это правда? Ты переехать решил к родителям?! — Костя ворвался в его комнату как вихрь и сразу же с порога накинулся на брата. Ещё больной, с просевшим от ангины голосом, в завязанном кое-как халате, Константин пытался на него кричать, но вместо этого хрипел. Его лицо красное то ли от возмущения, то ли от температуры вызвало у Александра чувство вины. Он попытался объяснить, что ничего он не решал, но брат не слушал. — И мне ничего не сказал! Меня решил тут кинуть? Я, может, тоже хочу поехать в Гатчину! Предатель! Толкнув брата на кровать, он выбежал из комнаты. И почти сразу же в комнату зашёл Его Сиятельство, при виде которого у Александра всё похолодело. — Велели вас позвать. Идите к императрице, — сухо произнёс мужчина. Они шли теперь вдвоём по коридору, и Его Сиятельство тихо говорил, что он крайне удивлён и разочарован его поступком. Что он считал, что Его Высочество умеет держать слово и что его поступок не приведёт ни к чему хорошему. — Теперь императрица и ваш отец серьёзно повздорили, и вы тому причиной. Что вы рассказали? Они остановились перед входом в покои государыни, и Александр едва не плакал, но даже от злости больше. Он оттолкнул руку, которую тот положил на плечо ему, и произнёс, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. — Я ничего о Вас не говорил. Но если вы ещё раз… до меня дотронетесь, я всё расскажу. Его Сиятельство холодно улыбнулся. Он убрал руку, демонстративно пряча обе за спиной. — Вы можете сказать. Но имейте в виду, что придётся тогда уж говорить ВСЮ правду. И о вас… — он наклонился к нему и не обращая внимания, что Александр демонстративно отвернул лицо, произнёс, цедя сквозь зубы, — вы что же думаете, что хорошо себя вели? Я всегда вам желал и делал только одно добро. И помочь старался... Впрочем, говорите, что сочтёте нужным. Двери открылись, и Александр зашёл в комнату. Всё было как в тумане. Императрица сидела за маленьким рабочим секретером, в капоте и домашних туфлях. Отец стоял неподалёку, у окна, повернувшись спиной. Когда Александр вошёл, он обернулся. О чём бы не был разговор между ними несколько минут назад, он не мог привести к хорошему исходу. Это было видно по их лицам. Александр почувствовал себя словно преступник, которого привели на суд. — Alex, это правда, что мне сейчас передал твой отец? Ты больше не желаешь жить со мной и хочешь уехать в Гатчину? Она сказала это таким недоумённым тоном, что на лице Великого князя возникло то выражение возмущённого страдания, которое как бы говорило: «Вы как обычно преподносите меня совсем не так!» Это было неважно. Саша глянул на отца, который теперь на него смотрел как будто бы с надеждой. — Нет, я имел в виду, что я хотел бы… наверное… проводить там больше времени… Я не имел в виду... переезжать совсем... — пробормотал он. — Ах, вот, что ты имел в виду! Ну, как же я не понял! - Павел, уже не сдерживаясь, вышел из комнаты и, пройдя мимо него, послал сыну взгляд так явно говоривший: «Ты предатель!» У Александра на глаза мгновенно навернулись слёзы. Он уже не желал слушать обращённые к нему ласковые слова императрицы, которая была обрадована и довольна, что всё завершилось так легко и быстро. Она велела позвать Лагарпа и стала ему при Александре возмущаться, говоря о Павле, что не хватает только этих «его сцен» и прежде, чем упрекать её в вопросах воспитания и морали, пусть Его Высочество разберётся с тем, что в западных газетах пишут о его семейной жизни. — Поставил себя на смех и Марию Федоровну этим фарсом с Нелидовой... прекрасный пример он подаёт своим детям сам! В чужом глазу крупицу разглядит, в своём бревна не видит! Лагарп слушал это с некоторым смущением, поглядывая на Александра. Он видел, что делалось с его лицом, и явно желал бы прекратить этот поток критики отца, который совсем не к месту слышать сыну. Когда Александр наконец-то был «свободен», то через несколько минут наставник нагнал его, и они вместе зашли к нему в покои. Там и он попросил Александра показать шею. — Ваше Высочество, откуда у вас засос на шее? — он спросил это немного устало и даже не удивился, получив ответ «не знаю». — Так вы хотели переехать или нет? — Я хочу, чтобы меня оставили в покое! — он бросился на кровать и наконец-то разрыдался. — Я ничего такого не сказал! Я больше ничего не хочу говорить... и с вами не хочу. Уйдите! — Мы этот разговор продолжим позже. Александр не ответил и долго ещё лежал, кусая подушку, и думал, какую сделал глупость. Ведь это совершенно невозможно и теперь по его вине с ним не разговаривает и брат его и отец обижен. И Лагарп и тот уж точно осуждает. Его Сиятельство был прав — он стал причиной ссоры между отцом и императрицей. И чтобы он ещё кому-то что-то рассказал? А если бы даже рассказал всё и до конца… Разве ему бы поверили? Он ясно и в ужасе представил, что подумали бы о нём родители, если бы они узнали, и императрица бы разочаровалась. Его бы, может быть, не наказали, но потом… последствия бы и были страшны.

***

Когда Лагарп повторно вошёл к императрице, та была уже вполне спокойна, и кажется обдумывала что-то, потому что тут же поинтересовалась у него: — Ну что же, вы посмотрели? Это то? — Похоже на засос, уже почти не видно, но он сказал, что не знает, откуда тот у него. Но это естественно. О таком и не расскажут. Екатерина задумчиво прошлась по комнате, в волнении сцепляя руки и сказала: — Я на слова Павла Петровича внимания не обращаю уже давно. Но есть момент, который меня встревожил. Он мне точь-в-точь почти что повторил то наблюдение о Саше, которое вы сделали неделей раньше. Что он стал грустный, тихий и как будто скрывает что-то. Вот с этим надо разобраться. — Ваше Величество, возможно, Александру будет хорошо и впрямь некоторое время провести с родителями. — Ну, вот уж нет! Если он грустный здесь, я воображаю во что он превратиться в обществе отца и его гарема. Бедняжка от страха и постоянного его давления с ума сойдёт. Нет-нет, ни в коем случае. В этот же момент за дверями послышался шум и голос камергера: «Константин Павлович, туда нельзя!», перебил хриплый от простуды низкий крик: «А мне немедля туда надо!» Дверь распахнулась, и в кабинет влетел князь Константин. Увидев там Лагарпа, он несколько смутился, но тем не менее выпалил: — Ваше Величество! Я тоже хочу поехать жить в Гатчину к родителям, как Саша!