Голубые Глаза.

"Почему-то моя жизнь казалась мне бездарной. Кто-то отговаривал меня, говоря, что работать сиделкой — значит помогать людям. "Всё свое тепло ты отдаешь подопечным, это же великолепно!". Неважная отговорка. Мне двадцать семь, а я уже настолько привыкла к жизни, что кажется вот-вот — и выходить на пенсию..." Девушка подняла голову от своих записей, услышав шорох постели рядом. Дряхлый старик, укутанный в одеяла, протягивал ей руку, указывая на стакан. Она молча улыбнулась и пошла в кухню налить воды. Мерный шум потока из крана, занавески на окне, тарелка апельсинов... От всего этого веяло... Скукой? Унылостью? Слишком обыденно, слишком просто. Нет, она вовсе не ждала, что эти апельсины сейчас начнут бегать по кухне, ни в коем образе, но... Ей хотелось чего-то нового. Впрочем, бросая взгляд на цитрусы, лицо её озарялось улыбкой, что светилась в игривых голубых глазах. Она работала сиделкой в богатой семье. Типичный случай — детишки слишком заняты бизнесом, чтобы приглядывать за престарелыми больными предками. Она ненавидела таких личностей, но платили ей с избытком, а на жизнь нужно было как-то зарабатывать. Старик был совсем плохой, и фактически они лишь ждали, когда он медленно уйдет. Девушка читала ему газеты, поила и кормила, рассказывала, какая погода сегодня снаружи — и так медленно но верно проходил день. Пока он спал, она писала в свой карманный дневничок. Неважно что, о чем, просто у неё была такая привычка с самого детства. Дом находился на окраине, и на единственной ближайшей остановке ей нужно было ждать транспорта какое-то время после окончания рабочего дня. Посреди голого шоссе стояла скамейка — вот вся остановка. Ни указателей, ни табличек с расписанием, ничего. Зайдя в магазин неподалеку и купив минимум, необходимый для приготовления простенького ужина, она отправлялась туда ожидать замызганного старого автобуса. Однажды она увидела там маленького парнишку лет шестнадцати. Невысокий ростом, в потрепанном пальтишке, из-под которого выглядывали невнятного цвета джинсы, заправленные с стертые сапоги, и стареньком полосатом шарфе, несколько раз обмотанном вокруг тонкой шеи. Он сидел на скамейке, глядя в небо. Лицо его, несмотря на грязные пятна на щеках, было отражением чистоты и честности. Она села рядом, ничего не говоря. Ветер уносил минуты, как тот пластиковый пакет, что волочился по асфальту при его дуновении. Повинуясь какому-то внезапному желанию, она достала из сумки два апельсина и протянула их мальчишке, ничего не говоря. Он бросил на неё взгляд, взял один фрукт рукой в перчатке с отрезанными пальцами, и улыбнулся: — А второй вы лучше отдайте мне завтра. Она удивилась: — С чего ты взял, что завтра я буду здесь, и тем более с апельсинами? — Вы постоянно приходите. И постоянно с апельсинами. Ваша сумка пахнет ими. Он смотрел на неё внимательно, словно пытался разглядеть каждую её черту, но в то же время вглядывался как-то вдаль. Глаза его были настолько светлыми, что казались почти белыми, почти прозрачными. Она ахнула: — Бог мой, да ты же слепой! И тут же покраснела, коря себя за бестактность. От этого она никак не могла избавиться. Однако его это ничуть не смутило: — Да, моя мать родила меня таким. Я не мог бы сказать ей за это спасибо, даже если была бы возможность, но я и не жалуюсь. В ней проснулось любопытство: — И ты... не ощущаешь себя... эм... не таким? Ущербным? Он ошарашенно промолвил: — А что со мной не так?... Она поняла, уловила тот смысл, что он вложил в этот вопрос. Он был таким же участником этой жизни, как и она, таким же человеком, живым существом. — У тебя пуговицы не так застегнуты, вот в чем дело. Она улыбнулась, увидев, как он покраснел и принялся поправлять пальто, неловко хватаясь за пуговицы и глядя при этом на пустую дорогу. — Дай помогу. Она встала и опустилась перед ним на колени, как перед маленьким сынишкой, помогая ему застегнуться. Он покраснел ещё сильнее. Круглые пуговички ровно сидели на своих местах. Она встала и довольно сообщила: — Так-то лучше. Они оба рассмеялись. Вскоре пришел автобус и они распрощались. На следующий день всё было так же. Та же пустынная окраинная дорога, та же облезлая скамейка, и слепой мальчик на ней. Вокруг него на деревянном настиле скамеечки стояло несколько бумажных журавликов разных размеров. Она тихо подошла, взяла один в руки и села. Бумага была аккуратно сложена, впечатление лишь портили следы пальцев на сгибах, слегка пахнущие апельсином. — Это ты сделал? — Да. — Как? — Один человек давно научил меня. Она поставила фигурку рядом и вынула из кармана апельсин. — Держи. Я обещала. — Спасибо. Я знал. Слегка прикоснувшись к её ладони, он снова забрал фрукт. Его пальцы были теплые. Просиживая там минуты, она в конце концов рассказала ему всё о себе, кто она, кем работает, сколько ей лет, всё. Дослушав рассказ и разламывая напополам апельсин, он сказал: — Вы добрая. У вас голубые глаза. Она непонимающе взглянула на него: — Я не говорила тебе о цвете моих глаз... — Нет. У всех добрых людей голубые глаза. Чем добрее человек — тем ярче и голубее его глаза. Она хотела сказать ему, что внешность столь обманчива, хотела предостеречь его, но он опередил её: — У злых людей глаза злые, темные и холодные. Этого не скрыть. Он молча доел цитрус, облизнул липкие пальцы и достал из кармана квадратную бумажку. Она завороженно следила за ловкими движениями его рук, сгибающих и складывающих податливый квадратик, пока из его ладоней снова не вышел журавлик. — Откуда у тебя бумага? Он улыбнулся: — Мне её дает один голубоглазый мужчина, как вы даете мне апельсины. — Даа... Возможно, и вправду все люди с голубыми глазами добрые... Каждый раз она приходила туда, и они снова разговаривали. Он сидел там с ней и ждал, пока она уедет. Она в ответ долго махала исчезающей фигурке в стекле автобуса. На этот раз она пришла раньше. Он всё равно был там. Она присела рядышком и вздохнула. Пар облачком вырвался из её рта. Холодало. — Он умер. — Тот старик? — Да. Я позвонила его родственникам, дождалась врача и ушла. Мне больше нечего там делать. Он ничего не ответил, засунув руки в карманы пальто. Она попинывала ногой лежащую рядом на земле жестяную банку из-под какой-то газировки. Увидев, что тот старик умер, она не испытала ничего, никаких чувств или ощущений. Человек был — человека нет. Мальчик тихо тронул её за локоть, выводя из раздумий. — Я решил. Она сморгнула и посмотрела на него: — Что? — Я уеду. — Но куда? В голосе её сквозила такая растерянность, как у маленького ребенка, которому сказали, что мама больше не вернется. — Искать других людей с голубыми глазами. — Но... — Я просто хочу узнать. Узнать мир, узнать людей, узнать себя! Он встал широко раскинув руки: — Мир огромен, в нем сотни людей! Опустив руки в карманы, он тихо спросил: — Скажите, какого цвета мои глаза? Она подняла на него взгляд, всмотрелась в его бесцветные глаза и тихо ответила: — Голубые. Настолько голубые и яркие, что летнее небо не сравнится с ними. Он заулыбался, тепло и открыто, и обнял её. Подъехал автобус. На этот раз уезжала не она. Он аккуратно наступил на ступеньки транспорта и оглянулся. Было в его лице что-то невыносимо печальное и в то же время ликующее. Пыль из-под колес. Взмах рукой. Она осталась одна на этой пустой остановке посреди пустой дороги, где на пустой скамейке лежал бумажный журавлик. Положив его в карман, она теплее укуталась в шарф и прошептала: — Что ж. И мне пора в путь. И зашагала вдаль по холодному асфальту старого шоссе.