* * *
Столкнувшись с Урушибарой снова, Тамао не удивился, только тяжело вздохнул. Прошло всего два дня, но небесный демон успел отъесть от луны тонкую полоску справа. Демон в фантазии Тамао имел явные черты Урушибары Рё, зачем-то всплывшего из своих глубин на пути Тамао через полгода после выпускного, по идее поставившего точку во всех школьных разборках. Что ему нужно и почему именно от Тамао? Почему он не преследует Такию? Тамао еще раз вздохнул. Понятно, почему — потому что не Такия уложил его на жесткий школьный пол. Не про Такию ездил ему по ушам Наруми. Не Такия, наконец, пихал ему пальцы в рот. Тамао сам привлек внимание этого психа, и теперь предстояло решать проблему. Тамао посмотрел на чуть кривую луну, позавидовал ее отстраненности. — Какого хуя надо? — спросил он в лоб. — Я тебя пиздить не нанимался. Обращайся к Наруми. Урушибара дернул краешком рта. — Надоел. С тобой интереснее. — Мне — нет. Вали нахуй, ясно? — Он обошел Урушибару, но далеко уйти не успел — длиннопалая ладонь скользнула по спине, задержалась на ягодице, Урушибара в полшага обогнал его и опустился на колени посреди безлюдной, но достаточно освещенной улицы. — Хочешь, я тебе отсосу? — Глаза блестели в свете фонаря, как ограненное стекло. — Прямо здесь. На полную, тебе понравится. Трахни мой рот, как хочешь. Ты ведь хочешь? На этот раз ничего мнущегося и бьющегося у Тамао не было, так что он просто переложил телефон в задний карман и заехал Урушибаре коленом в челюсть. Попытался заехать — тот почти успел уклониться. Реакция у него была охуительная, это Тамао не мог не признать. Ответил Урушибара, не вставая, кулаком по почкам. Дальше пошло по накатанной — молчаливый стремительный пиздинг, всерьез, без всяких скидок. Тамао поймал себя на том, что избегает тесного контакта, разозлился на себя, сшиб Урушибару с ног в прыжке и навалился сверху, прижимая горло. — Не перестанешь — довыебываешься до больницы. Понял? Урушибара не отвечал. Всем длинным, жилистым телом вжимался в Тамао снизу, терся, толкался. Губы приоткрылись, ловя ускользающий воздух. Взгляд блуждал, проваливался сам в себя. Тамао отпрянул, убирая руки. Урушибара всхлипнул и потянулся к себе, накрыл член, лицо исказилось в попытке вернуть то, что было ему необходимо. Тамао сплюнул и почти бегом двинулся по улице. Хотелось оказаться отсюда как можно дальше, в светлой комнате, где пахнет лапшой, сигаретами и покоем, помыться и выкинуть из головы все: темный асфальт, бледное лицо, дрочащую ладонь, глаза, похожие на черные дыры в голове… Он не сразу понял, что у него стоит.* * *
— Ты в порядке? — спросил Токио утром несколькими днями позднее. — Урушибара неуправляем. Он может стать проблемой. — Отпижжу еще пару раз — отстанет. — Не то чтобы Тамао был в этом уверен, но не в полицию же идти. Главное, что выглядело все очень сомнительно, если углубляться в детали. А ограничиться простым «он напал, я отбивался» не выйдет. Обвинить в сталкерстве? В лучшем случае Урушибаре выдадут запрет приближаться. А Урушибара класть хотел на любые запреты. К тому же такие дела Тамао привык решать сам. Несколько дней прошли как обычно, а в четверг вечером дорогу снова преградила знакомая долговязая фигура. — Заебал, — сообщил Тамао больше самому себе, чем Урушибаре, без задержки переходя в нападение. Он давно никого не бил вот так — не думая, не сдерживая себя, ставя целью не победить, а избить до полусмерти в качестве крайней меры защиты. Боли не чувствовалось — пока, — зато отлично ощущалось каждое прикосновение к чужой плоти, последствия каждого удара. Чпок — кулак впечатывается в мягкие ткани щеки. Х-х-хак — тяжелый ботинок врезается в бок. Чуть слышный хруст — скорее всего, ребро. Тамао не был уверен, что не собственное. Кровь откуда-то со лба стекала в глаз, мешала. Тамао не мог выбрать полсекунды, чтобы ее стереть. Урушибара был достойным противником, но долго противостоять разозленному Тамао не мог даже он. Звуки ударов разносились по узкому проулку и гасли меж стен домов. Если бы не эти звуки и тяжелое дыхание, можно было подумать, что сражаются два призрака: один сотканный из лунного света, другой — из тьмы. Когда Урушибара прекратил попытки подняться, Тамао сплюнул на землю темную слюну, на прощанье ткнул лежащего ботинком в бок и, пошатываясь, двинулся в сторону более широкой и оживленной улицы. Остановившись у автомата с влажными салфетками, взял пачку и принялся приводить себя в порядок. Край глаза зацепил Урушибару: тот и не думал вставать с асфальта, лежал и быстро двигал рукой, расстегнув брюки. Лица Тамао отсюда разглядеть не мог, но будто воочию представлял безмятежное выражение и мечтательный взгляд. Это было глупо, непристойно, мерзко — даже не из-за самой дрочки, а из-за того, что это был Урушибара, с его навязчивыми желаниями и отсутствием всяких границ в их удовлетворении. «Куда делся Наруми?» — подумал Тамао. Бывший лидер Хосена единственный мог подчинять склонности своей «правой руки», удерживать его в рамках. Оставлять того наедине с миром было опасно — и отнюдь не для Урушибары. Тамао на секунду вдруг представил, каковы могли быть у Наруми методы подчинения. Лицо вспыхнуло: картинка с Урушибарой, которого заставляют отсасывать, намотав на кулак длинные волосы, выглядела слишком реалистично. Тамао не выдержал — спрятался в тени большого дерева, сунул руку за пояс, обхватил напряженный член… Потребовалось меньше полминуты, чтобы спустить. — Блядь, — прошипел он, держа испачканную руку на весу, а другой подтягивая штаны. На животе тоже местами ощущались влажные капли. — Как теперь домой-то идти? На мгновение мелькнула мысль вернуться и вытереть ладонь о светлый пиджак. Тамао сжал губы, наклонился и обтер пальцы о низ штанины. Дома бросит в стирку. Рука все равно ощущалась грязной, и на душе было тоже как-то нечисто. Схуяли у него встал? И чего он взялся дрочить посреди улицы? Блядь, ведь не школьник уже, чтобы заводиться после драки. Он еще раз потер руку о штаны и быстро зашагал по улице, больше не оглядываясь. Но вздохнуть нормально получилось, только завернув за угол. Ублюдок хуев. Надо что-то делать, так жить нельзя. Но не убивать же его в самом деле. Разве что в больницу отправить. Тамао был уверен, что заявление Урушибара не напишет. Ладно, стоит посмотреть, что будет дальше.* * *
— Я тебя поломаю, — честно предупредил Тамао при следующей встрече — снова вечером, в глубоких сумерках, освещенных двумя оставшимися третями луны, снова на малолюдной улице. Урушибара всякий раз ждал его в немного ином месте, а маршрут Тамао не менял из принципа. Бегать от проблем было не в его характере. — А может, обойдемся без прелюдий? — внезапно улыбнулся Урушибара, почти как человек. — Можно, — согласился Тамао. Время стало тягучим, густым. Он сбил Урушибару с ног, рухнул сверху, завел длинную руку за спину, дотянув кисть едва не до затылка, не уверенный, что даже этого будет достаточно. Урушибара напоминал змею — невозможно гибкий, невероятно ядовитый. Тамао не хотел отравиться. — Если не отстанешь от меня, руке пиздец, — сказал он, вздергивая кисть еще чуть выше. Урушибара застонал. Тамао подумал было, что ему больно, но тут тощие бедра под ним дернулись раз, другой. Урушибара сунул свободную руку под живот, накрыл член и теперь толкался в ладонь. Тамао почувствовал омерзение от того, что лежит на нем, прикасается к запястью, чувствует каждый толчок. А потом понял, что от того, как размеренно и рвано ходят под ним ягодицы Урушибары, у него начинает вставать. Это был пиздец. Надо было либо ломать руку, как обещал, либо вставать и уходить. Урушибара монотонно стонал в асфальт, всхлипывал, двигался все быстрее. Тамао вжался лбом в собственную ладонь, сжимавшую запястье Урушибары, закрыл глаза и толкнулся вставшим членом, вжимаясь между твердых ягодиц. И дальше двигал бедрами уже размашисто, не думая ни о целости руки Урушибары, ни о том, как тот чувствует себя, размазанный по шершавому асфальту. Он кончил, когда Урушибара под ним напрягся, задрожал, застонал особенно высоко, будто плакал. Это был самый отвратительный звук, который Тамао мог представить в подобной ситуации, но одновременно — самый естественный. Тамао подумал, что его сейчас стошнит. Урушибара приподнял голову и потерся виском о его висок. Тамао не помнил, как добрался до дома, где шел и куда делся Урушибара. Токио еще не было, и Тамао ощутил громадное, невыразимое облегчение. Он быстро сдернул с себя одежду, запихнул комом в стиралку и залез в душ. Горячие струи обняли тело, и Тамао почувствовал, что его начинает потряхивать. Как, для чего, зачем? Почему он сделал это? Почему это было так… «мерзко», подсказал мозг, и одновременно что-то говорило — «круто». Грязно, подумал Тамао, это было грязно, он делал то, что не хотел, с человеком, который был ему противен, и это было грязно. И охуенно. Он мог на самом деле сломать Урушибаре руку. Мог сунуть член ему в рот. Мог сделать это одновременно. И Урушибара не был бы против. Он хотел этого. А Тамао? Еще два часа назад он бы искренне сказал — нет, никогда. Сейчас уверенность пошатнулась. Зачем он это сделал? Токио не спросил, почему Тамао так молчалив. Он никогда не доебывался с тупыми вопросами. Перед сном Тамао протянул руку и коснулся его щеки. Токио сдержанно улыбнулся и заснул, прижимаясь к его ладони. Следом заснул и Тамао. Беспокойно и с опаской — он не сомневался в способности Урушибары наведаться в его сны. К счастью, ему ничего не снилось.* * *
Тамао ничего не планировал, не продумывал. В новую встречу все произошло само собой. Урушибара шагнул к нему, Тамао шагнул навстречу, схватил его за руку, крутанул, впечатывая лицом в стену, почти мечтая услышать хруст сломанного носа. Конечно, Урушибара успел отвернуть лицо, приложился к стене щекой — наверняка неприятно и садняще больно. То, что надо. Тамао вздернул его руку повыше, в темноте сунул большой палец свободной руки ему в рот. Урушибара обхватил его губами, обнял языком, сосал со слабым причмокиванием — дорвался. У Тамао свело скулы от какого-то глубинного отвращения — и в то же время не менее глубинное влечение заставило его прижаться к ягодицам Урушибары, потереться, толкнуться, остро пожалеть о разделяющей кожу одежде. Невыносимо хотелось проехаться голым по голому, почувствовать тепло, испарину, мелкое дрожание мышц. Но рук, чтобы стянуть все мешающее, не хватало, и он двигал бедрами, чувствуя неудовлетворенность, недостаточность происходящего. Единственное, что он мог, — трахать пальцем рот Урушибары, и Тамао трахал, стараясь просунуть как можно глубже, занять как можно больше места. Он кончил так сильно, что ноги подкосились. Пришлось схватиться за плечи Урушибары, уткнувшись мокрым лбом ему в загривок. — Сука, — бессильно сказал Тамао в светлую ткань пиджака. — Сука. Ладонь Урушибары легла на его бедро, погладила, будто успокаивала. Тамао захотел сломать ему не руку — шею. — Увидимся, — сказал Урушибара, вывернувшись из-под него и оставляя один на один со стеной и половинкой луны. Тамао не возразил — не любил врать. Не стал врать и вечером, когда Токио спросил, что происходит. — Мне кажется, я изменяю тебе. — Сказать это было страшно, но одновременно Тамао почувствовал облегчение и какую-то мгновенно разверзшуюся пустоту, как в небе в новолуние. — Кажется? — Токио сдвинул брови. — Я не могу понять, что происходит. — Но ты трахаешься с кем-то, кроме меня? — Тамао знал этот сухой, сдержанный тон, за которым, как за тонкой стенкой камня, бурлила раскаленная лава. Пожалуй, он хотел, даже рассчитывал, что этот огонь сейчас выплеснется на него, заставит сгореть дотла, выжжет память о темных улицах и светлых костюмах. Но Токио сдерживался. Держал лицо. Это он тоже умел. — Наверное. Я… Это какой-то странный секс. — Но это секс? — Да, — признал Тамао. Чем бы ни было то, что происходило между ним и Урушибарой, сексом это однозначно было. Лицо Токио исказилось. Тамао знал, что ему больно, потому что также больно было и самому Тамао. У них были не только дружба, закаты и несколько месяцев совместной жизни. У них было что-то большее, что Тамао ломал своим признанием. Что-то, что стоило бы ценить сильнее. — Уебывай, — сказал Токио. Его лицо побледнело, отчего глаза казались еще чернее. — Просто, блядь, уебывай. Тамао мог сказать, что не хочет уходить. Мог попросить о помощи — Токио не отказал бы. Мог объяснить все и просить, чтобы его простили. Мог предложить Токио хотя бы попробовать поиграть в такие игры — но при одной мысли об этом тошнота подступала к горлу. Последнее, что Тамао хотел бы увидеть, — Токио, ведущего себя, как Урушибара. Он вышел из комнаты и вынул из шкафа большую сумку для поездок. Не то чтобы у него накопилось много вещей.* * *
Урушибара безразлично посмотрел на его сумку, потом — в лицо. Тамао хмыкнул. Двое суток он кое-как ютился в подсобке на работе и сейчас собирался стать проблемой Урушибары. Все честно. — Ну показывай, где я теперь живу. Он мог снять собственное жилье — какую-нибудь квартирку величиной с носовой платок. Но даже не планировал задумываться над этим. Он хотел выебать Урушибару всеми способами и во всех вариантах. Хотел знать, на что он променял Токио. Хотел получить что-то взамен той дыры, что быстро разрослась в груди. И Урушибара сильно пожалеет, если не сможет предложить ничего стоящего. Если, конечно, тот способен о чем-то жалеть. Тамао был уверен в обратном. Ему стало холодно. Что он вообще делает? Почему, вместо того, чтобы слушать «The Street Beats» и трахаться с Токио до красных кругов перед глазами, он куда-то едет с Урушибарой? Нужно все изменить, он должен изменить все прямо сейчас. Он не сдвинулся с места, пока Урушибара не сказал «выходим». Дом стоял среди чахлой зелени — небольшой, ничем непримечательный дом с тонким серпом убывающей луны над крышей. Может, Урушибара его снимал, а может, получил по наследству. Тамао это мало волновало. Он двинул Урушибаре в челюсть, едва вошел. Но тот ждал и успел уклониться. Длинные волосы взметнулись волной. Глаза блестели в полутьме прихожей. — Добро пожаловать, Серидзава Тамао. Они дрались уже привычно, и Урушибара чуть-чуть поддавался — Тамао чувствовал и знал, что Урушибара это знает. Оба хотели немного сократить прелюдию. — Чего ты хочешь? — просипел Урушибара, отлетев к стене и согнувшись пополам. Тамао шагнул ближе, поднял его голову за волосы. — Возьми в рот. Урушибара облизал губы и будто стек вниз, опускаясь на колени. Расстегивая ширинку и высвобождая член Тамао, он не отводил взгляда. У Тамао шумело в ушах. Глаза Урушибары затягивали, как некоторые топологические пространства из учебников Токио. Что-то глухо кольнуло в груди и пропало, когда Урушибара полностью погрузил в рот полутвердый член. Руки он держал за спиной. Тамао сгреб в горсть его волосы, прижал голову ближе к себе, отодвинул. Урушибара был послушным, как игрушка. Член налился кровью, набрал полный объем. Тамао медленно вытащил его и так же медленно вдвинул обратно, до самых яиц. В уголках глаз Урушибары выступили слезы. Тамао улыбнулся. — Давай вот так дальше. Глядя, как давится и задыхается Урушибара, когда он спускает ему глубоко в глотку, Тамао испытывал только одно желание — тут же кончить снова. Никакая порнуха не могла сравниться с этим.* * *
Тамао подергал ремень. Прочный, мягкая кожа, неширокий, но и не слишком узкий. Идеально. За окном царило новолуние, уже не первое в их совместной жизни. Совместной? Жизни? Тамао не был уверен ни в том, ни в другом. Существование под одной крышей — так было вернее. Существование, замешанное только на одном ингредиенте. Хлопнула входная дверь. Тамао выпрямился, приготовился. — Тадаи…* — Ремень захлестнул шею, сдавил горло. Урушибара бился, пытался ударить, ослабить кожаную полоску на шее, но Тамао держал крепко. Когда Урушибара затих, он немного уменьшил давление, позволил безвольному телу сползти на пол. Урушибара тихо, но ровно дышал. Тамао сдернул с него брюки и трусы, провел пальцами между ягодиц. Смазка уже была там — немного, на грани, чтобы не получить серьезных повреждений. Тамао раздвинул его колени шире, раскатал по члену презерватив, лег сверху. — Эй, — позвал он, еще больше ослабляя ремень. Урушибара приоткрыл глаза — черные дыры в белом молоке космоса. — Нормально, — выдохнул он. — Дай мне полминуты… — Обойдешься. — Тамао пристроил головку к сжатой дырке. Урушибара не сказал «ландыш», а значит, его просьбу можно было не принимать всерьез. Не останавливаясь, он вогнал член внутрь тела. Шло туго, с усилием. Урушибаре нравилось именно так. Тамао нравилось представлять, что все это по-настоящему. Ни с кем другим он не хотел бы поступать похожим образом. Но с Урушибарой было можно. Даже, наверное, нужно. Трахать его быстро, с оттяжкой, закинув ноги на плечи и складывая длинное тело почти пополам. Смотреть, как часто и мелко дышат пересохшие губы. Затягивать ремень чуть сильнее с каждой секундой, пока Урушибара не начнет задыхаться. И точно угадывать, когда отпустить, чтобы воздух хлынул в узкое горло, а Урушибара сжался внутри, кончая, стискивая его член так, что Тамао тоже срывался и выплескивался. Красная полоса на шее Урушибары не сходила до утра, и порой Тамао хотелось положить поверх нее пальцы и сжать — чтобы чувствовать чужой частящий пульс, слышать чужую жизнь и представлять, что можешь ее оборвать. Даже ненастоящее, это ощущение будоражило, заводило и немного сводило с ума. Или не немного, Тамао уже был не очень уверен. — Что ты в этом находишь? — спросил он однажды. Урушибара задумался, проводя пальцем по губам. Они редко разговаривали — обычно просто занимались своими делами, будто плохо сошедшиеся соседи по квартире, достаточно вежливые, чтобы не создавать друг другу проблем. — Это трудно объяснить словами, — наконец сказал Урушибара, — проще показать. Ты мне доверяешь? — Нет, конечно. — Тогда подумай, насколько невыгодно тебя убивать. Зачем мне эти проблемы? — Достаточно того, что ты псих. Может, это твоя новая игра. — Серидзава, — его взгляд стал серьезным и почти нормальным, — я когда-нибудь нарушал свои обещания? Тамао знал, что такого не случалось. Урушибара был тем еще психом, но никто никогда на памяти Тамао не ловил его на вранье. — Да и что тебе уже терять, — усмехнулся тот, тут же переставая казаться нормальным. — Давай, попробуй. Тебе понравится. «Что я делаю?» — подумал Тамао, когда ремень обхватил его шею. Наверное, что-то отразилось во взгляде, потому что Урушибара мягко коснулся его щеки. — Это стоит того, чтобы попробовать. Не бойся. Тамао не мог не бояться. И не мог угадать, что будет, если он сейчас начнет сопротивляться. Урушибара отпустит его или, улыбнувшись, плотнее затянет ремень? Хосен, нужно сказать «Хосен», вспомнил он. Урушибара смотрел внимательно и немного насмешливо, будто ждал, когда он произнесет это слово. Может, поэтому Тамао так ничего и не сказал. Ремень стянулся плотнее, горло перехватило, воздуха стало меньше, чем хотелось бы. Тамао попытался вдохнуть глубже, про запас, но ничего не вышло. Рука Урушибары освободила его член из одежды и сжала. Палец погладил головку. Это было приятно. — Не паникуй, — сказал Урушибара. Его лицо казалось белее, чем было на самом деле, — как снег или лист бумаги, глаза — чернее, губы — ярче обычного. Тамао облизнул свои. В ушах начинало тихонько звенеть. — Не сопротивляйся, — напомнил знакомый голос. — Плыви. Будь течением. Река, вспомнил Тамао. Солнце на воде. Ветер. Прохладный, свежий ветер. Много воздуха. Красная пелена наплывала из глубины, захватывала зрение, слух. Ремень почти не чувствовался. Дыхание тоже почти не чувствовалось, но это перестало волновать Тамао. Он не хотел дышать — он хотел трахаться. Нахлынувшее возбуждение было сильным, ярким, почти болезненным. Отсоси мне, хотел сказать Тамао, но губы только шевельнулись, не издав ни звука. Урушибара как будто понял, но покачал головой и продолжил дрочить ему. Теперь каждое движение его руки отзывалось фейерверком где-то в затылке. Тамао запрокинул голову, выгнулся на полу — в постели они трахались крайне редко. Оргазм был мучительно долгим, пронзительным, пугающим, будто первый секс. Тамао открыл беззвучный рот — и тут же в легкие хлынул воздух, причиняя боль и возвращая жизнь. Тамао хватал его, как собака — свежий снег. В груди горело огнем, ресницы были мокрыми. — Я же говорил, — произнес Урушибара. Он сидел боком на краю кровати и щелкал сложенным вдвое ремнем. Волосы закрывали лицо. — Да, — согласился Тамао. — Ты был прав. Впечатляет. Он ни разу не предложил повторить это.* * *
— Я просил не брать мою чашку, — хмуро сказал Тамао. Белая высокая чашка для кофе была одной из немногих вещей, которые он принес с собой. На белом боку едва заметными штрихами прорисовывалась веточка ландыша. Чашку подарил Токио. Урушибара знал, что не должен ее трогать — поэтому иногда брал. Вот и сейчас на дне чашки осталась кофейная гуща. — Я просил? — повторил Тамао, толкая его в плечо. Урушибара вскинул руки. В правой был нож, которым он резал зелень. — Хорошо. Я неправ. Признаю. Этого было недостаточно. В Тамао поднялась злость. Рядом с Урушибарой такое происходило постоянно. Он снова толкнул его. — Извинись. Урушибара улыбнулся. Тамао бесила его улыбка. Он толкнул сильнее. На шее Урушибары вспухла красная полоса. — Упс, — сказал он. Взгляд был безмятежным, ясным. Тамао замер. Он не мог сказать, что Урушибара подставил нож под его ладонь специально — но не мог этого исключать. Голова Урушибары Рё была очень темным местом. Он медленно поднес нож к горловине футболки, нажал и повел вниз, разрезая ткань. Нож, похоже, был очень острым, но все равно цеплял и кожу. Белый трикотаж прочертило красным пунктиром, как при вскрытии. — Хочешь попробовать? — хрипло спросил Урушибара, разводя клочки ткани в стороны. Теплая рукоять удобно легла в руку. Тамао подумал, примериваясь, потом быстро и точно провел несколько штрихов по светлой коже между темными сосками. — Судзура-а-ан, — не глядя, безошибочно протянул Урушибара, прищурившись. — Ворон всегда ворон. Глупо. Он собрал пальцем капли крови с самого глубокого пореза, провел по губам. Казалось, ему не хватало именно этого — кровавой полосы вместо рта. Протянул палец к Тамао, прижал к губам. Тамао не хотел этого — и хотел. Попробовать, узнать на вкус, прикоснуться к темноте изнутри. Глупо и притягательно. Он обхватил палец губами, облизал, почти ничего не почувствовав. И убрал руку Урушибары, потянулся, прижался губами к его губам, сминая и облизывая. Кровь из порезов пропитывала домашнюю рубашку, язык собирал солоноватую влагу с губ Урушибары, и Тамао какой-то областью мозга думал, что это как инициация. Что теперь ему не уйти из этого дома. Теперь он его часть.* * *
Новолуния приходили и уходили. В августе это было шибари — и соблазн уйти, избив связанного Урушибару до полусмерти. В октябре — плетка и кляп и чистое безумие в ясных глазах Урушибары, совершенно не сочетавшееся с огромным дилдаком в его заднице. Даже Тамао беспокоился, не порвется ли тот до серьезных травм. Урушибаре, казалось, было похуй. В январе Тамао познакомился с сенсорной депривацией, не понял, в чем кайф, испытал на себе и зарекся когда-либо это повторять. В феврале был комплект охуенно дорогого белья, сплошь из полосок и прозрачной ткани, чулки и бесконечно высокие каблуки, и вот это Тамао хотел бы увидеть снова. Разложить Урушибару на кровати, выебать и кончить на эффектно подкрашенное лицо… Кажется, все мысли Тамао начинали сводиться к сексу. Весна опустилась на город незаметно, во всяком случае для Тамао. Мелкие розовые лепестки сакур кружились в воздухе, но Тамао не обращал на них внимания, пока не обнаружил один в длинных волосах Урушибары. — Весна пришла, — сказал он, недоуменно разглядывая лепесток. — Да, — согласился Урушибара. — Знаешь такую болезнь — ханахаки? Красивая выдумка. Особенно когда изо рта больного сыплются лепестки. Интересно, если в этот момент трахать его в рот… — Не надо, — перебил Тамао. — Трахать? — Говорить об этом. — Тамао огляделся. Светлые, минималистично обставленные и всегда тщательно прибранные комнаты выглядели грязными, будто по углам прорастала невидимая плесень, пронизывая и стены, и воздух, и свет, и Тамао. — Я не знаю, почему ты такой — сам по себе или с тобой когда-то что-то случилось. Я и знать этого не хочу, но… почему ты не с Наруми? — Надоел. — Ему ведь все это правда нравилось? — Нравилось. А тебе? — А меня все это заебало. — Только произнеся слово вслух, Тамао понял, что его действительно заебало. Он будто тонул в трясине. По собственной воле, из-за собственного любопытства — но он устал. Это не было его жизнью. Затянувшаяся экскурсия в мир разума Урушибары Рё. Он вышел, нашел сумку, сложил в нее одежду, мелочевку вроде зубной щетки, белую кружку. Бросил поверх недочитанную мангу. — Можешь доставать меня сколько хочешь. Я все равно не вернусь. — И не надо. — Урушибара сидел, с интересом уставившись в черный экран плазмы. — Ты мне тоже почти надоел. Иди. Тамао хотел сказать что-нибудь на прощанье, но ничего не придумал. Свежий вечерний воздух отрезвил его. Что дальше? Он ушел так внезапно, будто проснулся, и не успел обдумать, куда пойти. Тамао проверил баланс карты. На пару ночей в хостеле должно было хватить, а там конец недели и зарплата. Выкрутится, не в первый раз. Проблема была не в деньгах и не в крыше над головой, понял он, засыпая на тощем футоне за вполне разумную плату. Проблема была в человеке, к которому хотелось вернуться. Прошел почти год. Тамао сознавал, что его шансы невелики. Через три дня он стоял перед знакомой дверью, изучал шурупы в дверной ручке и начинал понимать, что такое страх. Это не когда на тебя прут толпой, а у тебя даже сраной арматурины под рукой нет. Это когда на тебя могут посмотреть как на говно, а ты даже возразить не сможешь, потому что так и есть. Страх — это когда ничего уже нельзя исправить. Тамао собрал в кулак все, что когда-то сделало из него лидера «Судзурана», и позвонил. Токио открыл почти сразу — серьезный, замкнутый. Тамао даже поздороваться не сумел, так и стоял, уставившись на него, не понимая, как смог провести столько времени вне дома. Он мог жить только здесь. Только здесь он был самим собой. — Токио… — Сухое горло с трудом пропускало звуки. Впрочем, Тамао не знал, что еще сказать. — Токио. В черных глазах плеснулось бешенство. Пальцы Токио сжимали ручку так, что костяшки побелели. Тамао подумал, что сейчас дверь захлопнется, расквасив ему нос. Хотя, возможно, сначала будет хук левой в челюсть. Токио одинаково хорошо бил с обеих рук, Тамао помнил. Все могло кончиться за пару минут. И все равно ему было хорошо здесь, как не было хорошо ни разу за прошедший год. Тамао всерьез рассматривал жизнь в качестве придверного коврика. Токио не бил, не матерился, не захлопывал дверь. Просто смотрел, и бешенство уходило из глаз, сменяясь чем-то, что Тамао не мог понять. Чем-то, от чего под ребрами болело без всякой драки. — Заходи, — сказал Токио через несколько бесконечных минут, освобождая проход. Теперь в его глазах плескалась только тяжелая усталость. Тамао, не веря своим ушам, быстро шагнул через порог. И не удержался, обхватил ладонями плечи отвернувшегося Токио, прижался лбом к напряженным лопаткам под белой рубашкой. — Полминуты, — попросил он. — Пожалуйста. Ему нужно было убедиться, что он дома.