двое под солнцем.

— петербург! юноша оборачивается на звонкий голос. москва бежит к нему, так и норовясь завязнуть в цветочных стеблях полевых ромашек и упасть посреди огромного зелёного поля. питер срывается с места, быстро летя навстречу, и блондин всё-таки спотыкается, падая в изящные тонкие руки. смех заполняет всё пространство, пока двое обнимаются, катаясь в густой траве. младший жмётся ближе к тёплому телу, чувствуя, как москва вдыхает родной запах с его шеи и зарывается носом в мягкие тёмные волосы. питер его отпускать совсем не хочет, сцепляет ладони в замок и слышит, как чужое сердце бьётся часто-часто, вторя его собственному ритму счастья. блондин приподнимается на локтях, заглядывая в сероватого оттенка глаза, и петербург ощущает тепло на собственных губах. запустить ладонь в волосы, притянуть ближе, не давая возможностей к отступлению, и целовать долго, сладко, глупо улыбаясь от распирающих грудную клетку эмоций — необходимость, и юноша не смеет себе в этом отказывать. — я с тобой, петербург, — шепчет старший, не открывая глаз, пытаясь унять внутренний порыв придушить своей любовью. — я рядом, москва, — вторит ему брюнет, и сдерживаться не может, душит всем, что ощущает даже на кончиках пальцев, и питер счастлив, счастлив, счастлив... они сидят под могучим дубом, говоря шёпотом абсолютно бессмысленные глупости. младшему на чужих коленях уютно, тепло, и очень-очень спокойно. чужая ладонь перебирает пряди шоколадных волос, давит на кожу головы, забирая одним лишь касанием все невзгоды, что когда-либо могли тронуть его родного, и это так правильно и хорошо, что улыбка намертво приклеивается к тонким нежным губам. серые глаза смотрят с влюблённой нежностью, видя такой же отклик в чужих зрачках. лето в самом разгаре, лёгкий ветер пробирается под тонкие рубашки, дополняя атмосферу до отметки «идеально», и навивает приятную сонливость на уже туманящийся разум. веки тяжелеют, радужка глаз поддëргивается сонной пеленой. пушистые облака медленно плывут по насыщенно-синему небу, а редкие солнечные лучи играют бликами в светлых волосах москвы. питер шепчет что-то вроде «и почему ты такой красивый, если культурная столица я», и проваливается в сон под тихий смех старшего и чувственное «люблю тебя», последним воспоминанием зацепившееся за подсознание. санкт-петербург просыпается в почти пустой комнате, на избитым временем и войной матрасе. некогда изящные, но сейчас слишком тонкие, иссушенные голодом запястья дрожат от холода. осунувшееся лицо с уродливо впалыми глазницами смотрит в стену ещё долго. перед глазами застыл вид светлых пшеничных прядей, в которых по неосторожности запуталось солнце. на языке прозрачной сладостью осело чужое «люблю», которое питер проглатывает, стараясь хоть немного заглушить боль в пустом уже который день желудке. блокада идёт уже добротную бесконечность, но юноша не сдаётся. он ждёт и верит, что всë скоро закончится. он ждёт москву, ждёт его теплые руки, способные спасти от всего. он обещал, что дождëтся того дня, когда они вновь побегут по цветочному полю к огромному дубу и будут сидеть под ним, часами говоря ни о чём. питер верит и надеется, и знает точно только одно. москву он дождëтся. потому что москва тоже обещал. а москва свои обещания держит.