Сны

      Как бы ни притворялся Драко перед Поттером, что ему наплевать, это было далеко не так.       Как только усталость последних недель и эйфория от чудесного, иначе и не скажешь, пробуждения Скорпиуса, схлынули, ему на ум стали приходить вопросы, ответы на которые Малфою были совсем не по душе.       Где Миа достала антидот?.. Как она вообще догадалась о том, что причиной состояния Скорпи было зелье, в то время когда даже именитые и опытные целители не были в этом уверены?.. Куда могла пропасть из мэнора, где практически не бывает гостей, старая потрепанная книжка, о которой она скорее всего знала - иначе и Блейзу неоткуда было узнать?.. Ответ напрашивался только один - мисс Спэрроу могла знать все о зелье и противоядии только в том случае, если это было делом её рук. Но хуже того - при её более чем скромных успехах в зельеварении едва ли Миа могла сварить и зелье, и антидот сама. Значит, ей кто-то помогал?.. И за всем этим стоит не просто злой умысел, но, возможно, заговор?..       Сначала Драко отмахивался от этих гнусных, ядовитых мыслей, напоминая себе снова и снова о том, как Миа заботилась о Скорпи, как оберегала его, как переживала о нем, начиная с самого первого дня. Однако разум как будто объявил войну сердцу, развязав яростное сражение, раз за разом отбивая все доводы и аргументы. Он вспоминал самые яркие, самые теплые моменты, которые должны были развеять все подозрения: вот они втроем в зоопарке, и Скорпи повис у них с Мией на руках; вот они у Фортескью, едят мороженое и смеются; вот его мальчик плачет в столовой, уткнувшись ей в плечо, а Миа ласково поглаживает его по дрожащей спинке после происшествия с метлой... И тут его ударило, словно Оглушающим: метла. По словам Поттера, его метлу могли зачаровать в полете. А рядом со Скорпиусом тогда никого не было, кроме него и... Мии.              Голова шла кругом, руки холодели, но мозг продолжал работать, снова и снова складывая вместе идеально ложившиеся одна к другой детали. Малфой хотел закричать, чтобы все это прекратилось, закончилось, чтобы голоса в голове наконец умолкли, он закрывал голову руками и затыкал уши, не желая слушать; но они были неумолимы. Вновь и вновь, шаг за шагом память услужливо воспроизводила недавние события, и, сколько он ни искал им другое объяснение - не находил.       Первым его порывом было пойти к мисс Спэрроу и потребовать ответов. Наверняка они у неё найдутся, наверняка она сможет все объяснить... но с каждой минутой эта надежда гасла, а на её месте разгоралось беспощадное пламя отчаяния и ненависти. Объяснения? Ну разумеется, они найдутся, и будут самыми убедительными: если ей хватило коварства придумать такой план, не пожалев ни Скорпиуса, ни его, значит, и оправдания давным-давно готовы и ждут своего часа. Чем его встретят? Праведным гневом? Оскорбленной невинностью? Бурной истерикой?.. Драко не желал ничего из этого. В глубине души он знал, что еще надеется, еще хочет поверить ей - а значит, убедить его будет совсем несложно. И если бы речь шла о чем-то другом, если бы она просто посягнула на его деньги, или статус... но сын!.. Сына он не предаст никогда. Гнев разгорался в нем, словно пожар, настойчиво требуя разобраться во всем сейчас же, не откладывая, не медля! Швырнуть правду ей в лицо и смотреть, как она станет растерянно оправдываться, пытаясь снова поймать его в сети лжи и обмана, а потом поступить с предательницей так же жестоко, как она обошлась с ним и Скорпиусом. Руки сжимали волшебную палочку, на кончике которой уже дрожали, готовые сорваться, самые страшные проклятия... но Драко смог остановиться. В последний момент сумел совладать с яростью, удержаться на краю пропасти, в которую его тащили боль и гнев, отбросить в сторону жажду мести и успокоиться, привести мысли в порядок.       Вместе со спокойствием пришла и новая, свежая, точно горный родник, мысль: просто расстаться с мисс Спэрроу безо всяких объяснений. Выплатить ей обещанную сумму, сослаться на изменившиеся обстоятельства и попросить немедленно исчезнуть. Не задавать никаких вопросов, не слушать лживых заверений, ничего не выяснять, не раскапывать, не ворошить. Она хотела денег? Что ж, она их получит; а при нем останется опыт - очередной горький опыт предательства, так беспощадно напомнивший Малфою о том, что доверять нельзя никому, как бы этого ни хотелось, как бы отчаянно он в этом ни нуждался. Просто закрыть эту страницу и позабыть, как о страшном сне.       Он ощутил безмерную усталость: все, что давалось другим легко, играючи, все, на что и он, казалось, когда-то имел права, обходило его стороной или оборачивалось наихудшим кошмаром. Он так устал бороться - с обстоятельствами, общественным мнением, семьей, самим собой. Разве он так уж много хотел?.. Он не желал ни денег, ни могущества, ни власти. Всего лишь немного тепла, маленький кусочек счастья для себя - а получил в итоге предательство и удар по самому дорогому, что у него еще оставалось. В ответ на робкие, несмелые притязания хоть на какой-то просвет в бесконечном беге по кругу, отдушину, судьба жестоко наказала его, едва не отобрав того, кто еще придавал его жалкой жизни смысл. Ему стало все равно - что будет с Мией, что станет с ним. Драко устал от нескончаемых терзаний, мыслей, себя самого с этими эмоциональными качелями, то возносившими его на вершины счастья, то топившими на дне отчаяния. Он не хотел больше ничего; не хотел хотеть, не желал больше чувствовать. Его безрадостная, но относительно спокойная прежняя жизнь вдруг показалась оазисом в пустыне. Пусть в ней не было легкости, радости, счастья - но не было и мук ревности, ужаса потери, боли предательства. Лучше уж ничего не чувствовать, довольствоваться тем, что есть, чем жить вот так, платя за каждую минуту душевного подъема бесконечными часами сверлящей, сводящей с ума, пронизывающей боли. За считанные часы эта боль убила в нем все - и мечты, и воспоминания, и надежды. Осталось только желание, чтобы все наконец закончилось. Как угодно, к черту справедливость, к черту правду, к черту все. Просто пусть наконец все кончится, он готов отдать любые деньги за это, лишь бы обрести наконец желанный покой. Но что-то внутри него все же восставало против такого решения; это что-то требовало, жаждало реванша, наказания, платы: за каждый вскрик Скорпиуса по ночам, когда ему нет-нет да и снились страшные сны, за каждый час собственного отчаяния, проведенный у постели беспробудно спящего сына, за каждую слезу, которой он не позволил скатиться по небритой щеке, спешно утерев рукавом измятой рубашки. Этот монстр внутри рос и рос, и в его жадной пасти одно за другим сгорали самые светлые воспоминания, самые глупые надежды и отчаянные мечты. И вскоре не осталось ничего, только холодное, тупое безразличие.       Решение обратиться к Поттеру само всплыло в сознании; оно было простым и логичным. Совершено преступление - его долг, как порядочного гражданина, обратиться за помощью в аврорат. Выяснять отношения?.. Мстить?.. Как пошло и глупо. Лорд Малфой не станет пачкать рук об какую-то профурсетку, которая посмела посягнуть на то, что было для него свято. Закон есть закон, и он строг и справедлив: в конце концов, это он успел ощутить на собственной шкуре.       Драко не собирался откровенничать со старым не-другом: в их прошлую встречу он и так наболтал слишком много. Но въедливый и дотошный гриффиндорец - и когда он только таким стал?.. - все равно вытащил из него все. Ну, почти все. Кое-что ему удалось оставить при себе. Ни к чему Поттеру было знать, насколько сокрушительным оказалось для него предательство Мии на самом деле. Его совершенно не касаются его обманутые ожидания и жгучая боль разочарования. Не поттеровское дело, чего ему стоили все кривые ухмылки и выплюнутые сквозь зубы высокомерные, оскорбительные эпитеты об их отношениях с Мией. Точнее, о его отношении - для мисс Спэрроу, очевидно, ничего подобного не существовало. Все было лишь притворство; она играла им, ловко манипулировала, позволяя воображать, будто решения принимает он, разыгрывала свою партию ювелирно, безупречно, а он, как последний дурак, с аппетитом заглатывал наживку все глубже и глубже. Она врала, постоянно врала - а он был доверчивым идиотом, не замечающим очевидного. Миа была лишь миражом, а он оказался настолько глуп, что даже ни разу в ней не усомнился. Принял как должное, само собой разумеющееся её интерес, её бескорыстие, её чувства - и к кому?! Безнадежно женатому, изломанному одинокому мужчине с темным прошлым и сложным характером?.. Он не мог дать ей ничего - так зачем же он ей?.. Любовь?.. Какая непростительная наивность с его стороны! И теперь, помимо разочарования, Малфоя сжигал стыд - за себя самого, за то, что он, взрослый человек, повелся на все нехитрые уловки и забылся настолько, что едва не потерял сына.       Ничего этого Гарри Поттеру знать было необязательно. Это было его наказание, его боль, его плата - и Драко не собирался ни с кем ею делиться.       Мерлин знает, о чем думала эта женщина, когда в качестве условия своего возвращения потребовала не видеть его – но сейчас это было тем, что спасало Драко каждый день. Разочарование и ненависть душили его с такой силой, что Малфой не мог ручаться за свои действия, если бы только увидел её рядом со своим сыном. Его трясло от одной мысли об этом, о том, что она находится со Скорпи и может в любую минуту снова попытаться причинить ему вред. И только постоянное присутствие домовика – он потребовал непрерывной слежки под чарами невидимости, и ожидание, что расследование Поттера принесет свои плоды, как-то усмиряли бесновавшихся внутри демонов и заставляли проявить терпение и ждать.       Однако все было бы просто, если бы он только ненавидел её. Как бы ни хотел Драко признаваться в этом даже самому себе, еще он скучал. Салазар, как же он скучал по ней!.. И дело было даже не в сексе – эта часть жизни давно перестала быть чем-то настолько важным. Но её пустующее место за столом постоянно притягивало к себе взгляд, точно подразумевая, что оно должно быть занято и все еще ожидало свою хозяйку. Читая газету, обдумывая прошедший день, разговаривая со Скорпи, он то и дело ловил себя на том, что поворачивался в ту сторону, где раньше сидела она, и уже открывал рот, чтобы что-то сказать, как вспоминал, что это место пусто. И пусто оно неспроста. После чего он вновь ожесточался и начинал ненавидеть её с новой силой – теперь еще и за свою собственную слабость. За то, что, несмотря на все, что она сделала, несмотря на всю горечь разочарования и боль предательства, какая-то часть его все еще стремилась к ней, тосковала по ней, хотела к ней.       Укладывая Скорпи спать по вечерам, Драко каждым сантиметром кожи чувствовал, что она совсем рядом – всего две двери, три стены. И если подойти совсем близко и коснуться ладонью деревянной поверхности двери, ведущей в её комнату, той самой двери, что он, не спрашивая и не стуча, распахивал каждый вечер еще совсем недавно, наверное, можно было бы ощутить её присутствие еще ярче, еще чуточку ближе. Каждый вечер, перед тем, как покинуть детское крыло и подняться к себе, он на мгновение замирал в дверях детской спальни – но неизменно закрывал дверь и поворачивал в сторону лестницы, туда, куда настойчиво приказывал двигаться мозг, а не глупое сердце. Иногда, уже лежа в своей огромной холодной постели под роскошным балдахином, Драко позволял себе задуматься – что бы она могла сказать в свое оправдание, если бы он решился высказать все ей в лицо?.. Какие нашла бы аргументы? Какие привела доказательства?       Но он гнал эти мысли прочь. Он не станет её слушать. Оправдываться она будет перед авроратом и Визенгамотом. Он, наивный дурак, поверил ей, доверил самое ценное, самое дорогое, что у него было – и получил нож в спину. Дважды! Он был настолько слеп, что позволил ей проделать это дважды, и даже не заметил, с какой стороны его настиг удар. И, боже мой, еще практически умолял её вернуться!.. Какой глупец!..       С каждым днем Малфой накручивал себя все больше и больше, дотошно напоминая себе о том, что она сделала с его сыном всякий раз, когда грудь сжимала глухая тоска при звуке её имени из уст Скорпи. При виде её пустого места за столом. Голого сада, в котором больше никто не гулял. Библиотеки, которая отныне не хранила никаких следов её присутствия. И даже неизменный аромат кофе, разливавшийся по всему первому этажу мэнора с самого утра, почему-то совершенно исчез, оставив вместо себя тревожную пустоту.       Драко ждал вестей от Поттера. Вздрагивал всем телом от малейшего треска в камине, которое оказывалось лишь отзвуком прогоревших поленьев. Ладони становились влажными, а пальцы дрожали, когда отвязывали письмо, доставленное совой – но все время не от того корреспондента. Прислушивался к каждому движению за дверями – но лишь ветер завывал среди голых стволов и каменных стен.       Малфой изо всех сил старался верить, что совсем скоро все закончится, и эта женщина покинет мэнор – и вот тогда он сможет наконец о ней позабыть.

***

      Гермиона жалела о своем решении вернуться каждый день, каждый час, каждую минуту, которые ей приходилось отныне проводить в этом доме.       Это была постоянная, непрерывная, медленная пытка. Каждый дюйм её комнат, каждый предмет мебели, каждая мелочь живо воскрешала воспоминания о тех вечерах, когда сюда приходил Драко. Завтраки и обеды в малой столовой подчеркивали её кричащее одиночество, которое становилось абсолютно невыносимым по вечерам. Она больше не садилась за общий стол с Малфоями и старалась не покидать детского крыла без особой необходимости, изредка тенью проскальзывая в библиотеку – только днем, когда была абсолютно уверена, что Драко нет дома. Парк с голыми черными ветвями деревьев на фоне низкого свинцового неба лишь усугублял тоску и отчаяние, и теперь она всячески старалась его избегать, несмотря на то, что Скорпи по-прежнему любил заниматься в беседке, которую она окружала согревающими чарами. Они больше не гуляли подолгу, ссылаясь на испортившуюся погоду и предпочитая играть в детской – и так было немного, но все-таки легче.       Довольно быстро все привыкли к новому распорядку мисс Спэрроу, и даже Скорпи перестал задавать неловкие, неудобные вопросы. Она спускалась к завтраку первой и успевала вернуться к себе задолго до того, как домовики начинали сервировку в столовой для хозяев, и безмолвной тенью уходила к себе, когда приходило время Скорпиусу спускаться к ужину. Малфой безупречно выполнял её требования: больше он не приходил в детскую и не предпринимал никаких попыток застать её в одиночестве. Он словно растворился в стенах собственного дома, но о его присутствии по-прежнему кричало все вокруг, и это было мучительно. Спускаться по лестнице, зная, что через два часа здесь же пройдет и он – в очередном безупречном костюме, с этими его невозможными галстуками, в зависимости от цвета которых его глаза меняли оттенок, с идеально уложенными белыми шелковыми волосами. Проходя здесь, Гермиона всегда касалась кончиками пальцев перил, словно запечатлевая это прикосновение как послание во времени для него. После завтрака она сидела у себя в комнате, то и дело поглядывая на часы и с безупречной точностью отмечала вехи: лестница. Столовая. Завтрак. Вспышка зеленого пламени – и он уходил, оставляя дом пустым, а весь оставшийся день – бесконечным и бессмысленным. Каждый день она жила ожиданием вечера, а когда он наконец наступал, становилось еще хуже. Гермиона не рисковала даже спускаться в столовую на ужин, чтобы не встретить его случайно на лестнице или в холле. Домовики не возражали против того, чтобы подавать еду ей в комнату, и там, в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием огня в камине, она с мазохистким удовольствием предавалась фантазиям. Устал ли он за день, отчего неразговорчив и хмур, или они со Скорпи о чем-то болтают?.. Понравилось ли ему вино, которое сегодня подали к ужину и которое она сама безжалостно вылила в раковину?.. Ел ли он десерт, и если ел – то как?.. Чем они предпочтут заняться сегодня: поиграть в настольную игру, побольше почитать, или будут просто сидеть в обнимку, о чем-то разговаривая?..       Ближе к ночи вновь включался таймер: Гермиона знала, что он совсем рядом, всего через две двери от неё. Две двери, три стены, сделай несколько шагов – и можно увидеть его хотя бы на пару минут, вдохнуть его запах, может, случайно прикоснуться... Нет. Она кусала губы, била себя по рукам, выла в подушку, но ни разу не позволила себе воспользоваться благовидным предлогом и навестить Скорпи перед сном. Ей нельзя. Нельзя видеть его, думать о нем, привыкать к нему. Совсем скоро Драко Малфой исчезнет из её жизни навсегда, и пора с этим смириться. И Гермиона пыталась – вот только пока не особо успешно. Лишь иногда она позволяла себе подойти к двери и коснуться её ладонью, становясь в эти минуты чуточку ближе к нему. Это было все, что она могла, и этого было чудовищно, ничтожно мало.       Даже Скорпиус, который по-прежнему оставался её единственной отрадой здесь, теперь вызывал двоякие чувства, одним своим видом напоминая ей и о малыше, который уже жил в ней, и о его отце. У её ребенка не будет огромной игровой размером с бальную залу, толпы домашних учителей и гувернантки. Скорее всего, его ждет детский сад и маггловская начальная школа, работающая мама и, скорее всего, никакого папы. Ему – или ей – не повезет так, как Скорпиусу, не Драко будет читать сказки перед сном, и не он подарит первую метлу и научит на ней летать. Но, по крайней мере, она постарается стать этому малышу самой лучшей мамой на свете – хотя сейчас её пугала до истерики сама мысль о том, что она станет для кого-то матерью.       Новостей от Гарри не было. Астория пребывала во Франции, и можно было успокоиться и жить дальше, чем Гермиона и пыталась заниматься. Она сама сняла все чары со своей личной квартиры, сделав это так, чтобы не узнал Гарри, и потратила целый выходной на упаковку вещей. После чего выставила её на продажу, доверив все дела риэлтору-магглу. Прощаться с этим местом было легко: за эти месяцы привычная и так трепетно выбранная когда-то квартира совсем перестала быть ей домом. Однако не стала ей домом и квартирка Мии Спэрроу в Косом переулке, и роскошные комнаты в Малфой-мэноре. У Гермионы больше не было дома, и тем проще было отпустить прошлое и заставить себя перелистнуть страницу.       Очень хотелось отвлечься еще хоть на что-то, но руки её были до поры до времени связаны: она не могла даже запросить перечень вакансий в Министерстве любой из стран, чтобы получить хотя бы какое-то представление о возможных перспективах. Известность и здесь сыграла с ней злую шутку, ведь не успеет сова вернуться в Англию, а новость о том, что британская героиня Второй магической войны ищет работу за границей, уже разнесется повсюду, и не пройдет и пары дней, как достигнет ушей Кингсли. Он, разумеется, вызовет Гарри, и у друга возникнет к ней миллион вопросов, на которые Гермиона пока была не готова отвечать. Однако это не мешало ей покупать волшебные и маггловские журналы, карты и путеводители, и долгими вечерами тщательно изучать их, выбирая город, в котором ей захотелось бы жить. Впервые перед ней в буквальном смысле был открыт весь мир, и, несмотря на обстоятельства, которые к этому привели, Гермиона была твердо намерена распорядиться этой возможностью как можно лучше. Деньги Малфоя существенно облегчали ситуацию, и девушка позволила себе мечтать на полную катушку. Ну, или хотя бы пытаться, обманывая саму себя красивыми фотографиями и привлекательными видами.       Эти мечты здорово отвлекали её от одиночества и тоски по Драко. Как бы ни старалась Гермиона, но последняя была её постоянной спутницей, мучительно выкручивая душу двадцать четыре часа в сутки – но особенно по ночам. Гламурные чары, скрывающие покрасневшие глаза и заплаканное лицо, стали такой же неотъемлемой частью её утра, как чистка зубов и лимонное зелье от тошноты, а вынужденный отказ от сигарет, алкоголя и даже кофе отнюдь не делал жизнь проще.       Но постепенно она смирилась. Боль стала не такой острой, а тоска – привычной, словно домашние тапочки. Нет, она не перестала думать о Малфое, но даже эти мысли стали обыденными, рутиннымм... нормальными. Гермиона училась жить без него, и понемножку, крохотными шажками, у неё получалось. День следовал за днем, они складывались в недели, и вот уже вместо дождя за окном стали срываться мелкие снежинки. Ноябрь был на исходе, и теперь каждое утро приближало к финалу – её работы в Малфой-мэноре, дружбы со Скорпиусом, эфемерной, но еще живой связи с Драко, жизни в Британии. Со дня на день должен был наступить декабрь, и с ним – начало обратного отсчета.       Это было обычное утро – сухие, покрасневшие от слез и недосыпа глаза, сжимающийся от любого резкого движения желудок и легкое головокружение. Все это было привычно и уже не пугало, как раньше. Сделав глоток спасительного зелья, Гермиона привела себя в порядок и вышла из комнаты, собираясь позавтракать. Рука привычно легла на перила лестницы, ласково оглаживая кончиками пальцев полированную поверхность, которой, впрочем, никогда не касались его пальцы: Драко всегда спускался ровно по середине лестницы, точно король. Но едва она опустила ногу на первую ступеньку, как подошва её туфли стремительно заскользила вниз, словно по ледяной горке, и Гермиона, не удержав равновесия и успев ухватиться за перила в последний момент, взлетела в воздух и рухнула спиной на ступени, ударившись затылком об острый мраморный угол. Свет перед глазами погас, и сознание провалилось в липкую темноту.