и через тысячу лет, и через три месяца

- Я тебя очень сильно люблю. А большего слышать и не надо. Единой емкой фразы достаточно, чтобы и дражайший подарок речи потерять, и оцепенеть секундно, и тут же скукожиться от катасейм мурашек по телу. У Райнера щеки рдеют, улыбка дурацкая лезет сама по себе, он отводит взгляд и прячется за розовой ладонью - кожа лица на её фоне кажется ещё более яркой. Бертольд тихонько улыбается сам себе. Он признался. Рассказал самую громадную тайну самому лучшему другу - как великий груз с плеч сбросил. Не важно, что Райнер ответит, даже если ему не придётся по нраву - душа освободилась, а это главное, значит можно дышать во все лёгкие и выпить всё море. При любом раскладе любовь живёт внутри, живёт, как орган целый - не то что помогает, а даёт существовать и двигаться в радостное будущее. Даже если они расстанутся, даже если дороги их разойдутся по разным берегам, даже если так, то в следующей жизни они непременно будут рядышком, вместе, под крылышком мамы вороны, как сизые птенцы - любить весь мир и лелеять любое зернышко и блестяшку выброшенную. Бертольд готов к отказу. Он к нему, говоря по правде, готов даже больше, чем к мечте давней - поцелуе в щеку или робкому "и я тебя". Но деваться некуда - слово полетело воробьем прямо в игольное ушко. Тихонько и маленько. - Я за тебя сердце отдам. И голову, и ноги, хоть даже глазные яблоки, - У Райнера голос шевелится. Легонько скачет по волнам-вибрациям. Волнуется, - Только давай мы с тобой всегда вместе будем, да? Гувер сильно трясётся, как древнейший трактор душой тарахтит, а что делать совсем не знает. Внутри фонтаны, взрываются водонапорные башни, даже тошнить начинает - организм не знает, что делать с новым вскрытым органом. Из него льётся клюквенным киселем чувство, чувство сладкое, тягучее, стремительно бегущее к глазам. Хочется поплакать, но это будет ждать. - И через тысячу лет, - Бертольд робко сплетает длинные смуглые и широкие бледные пальцы, касание ощущается интимно и душевно, - И через три месяца. Влажная от росы осока, сверкающие на рассветном солнце листья тополей, щелестящая природа тихонько пела свою каждоутреннюю мелодию - милую мирозданию и вечную. И такой же вечной, как эта мелодия, была любовь человеческая. Раз поселилась, разрослась, то никуда уж и не денется. Преобразуется, спрячется, поплачет легонько, но вновь пробудится тогда, когда душа попросит. Не было и единого сомнения в том, что вселенная бесконечна. А раз так, то там и тут, тут и там, всегда и везде будет существовать этот трепет и покалывание подростковой нежной кожи щёк, это жжение губ, коротко-кроткая дрожь сцепленных ладоней. По усыпанному родинками лицу текли соленые капли - не слез, а пота. Волноваться не о чем, все схвачено, но трепет и нежность первого поцелуя - ценнейшее из богатств. Бертольд аккуратно прижимается губами к родному уголочку рта. В любой из реальностей бесчисленных параллельных вселённых, в любой закономерности и беспорядке, в песчинке звёздной пыли и мощи океана, везде и всегда, всегда и везде они будут друг для друга. Как бы ни сложилась судьба, куда бы ни повернул серпантин между гор. Если суждено с разбегу в овраг, если захлебнуться за руку держась, если быть съеденным заживо - так и надо, так и должно быть. - Буду музыкантом, а ты танцором, - Бертольд тихо жмется лбом к родному виску, шепчет трепетно и нежно, мягко сердцем, целуя неразборчиво в тонкие линии кожи, - Школу вместе закончим, познакомимся на ярмарке в средневековье. Меня повесят за любовь к тебе, а в следующей жизни ты за меня замуж выйдешь. Потом поцелуемся в баре и никогда больше не встретимся, но после этого с пелёнок и до перерождения вместе, рука об руку. А где-то родятся пчелами, синичками и китами. Котами, людьми, осьминогами. Бесчисленным множеством чувствующих и живых существ. Где-то судьба будет благосклонна, нежна и терпелива, подарит дочь или сына, поможет написать любовную песню или придумать колыбельную. Где-то она будет зла и печальна, убьёт, покалечит, разведет по сторонам. Но одно ясно точно: раз вселенная бесконечна, то встретятся они снова. И снова, и снова, и снова, да и, честно говоря, не расстанутся вовек. - Однажды умру, представь такую глупость. Меня застрелят, съедят, а я все равно буду жить. С тобой, в душе твоей, в нежных путях мироздания. Пока ты не придёшь ко мне, когда придёт время, - Гувер лежит макушкой на плече своей души, то и дело трется носом о нагую кожу, целует, ластится, нежится, - И мы не станем кем-то новым. Хорошо ведь, да? - Да, - Браун любовно улыбается, дарит поцелуй в ушную раковину, - А я всегда буду тебя любить. И через тысячу лет, и через три месяца.