Зов музыки

Крик Эрика, этот жуткий, переходящий в рыдание вопль снова и снова отражался от стен. Так звучало отчаяние смертельно раненого зверя. От нескончаемого эха у Кристины кровь стыла в жилах, и Рауль приобнял ее за плечи, уводя прочь от могильных подвалов, лабиринтов, ловушек. Наверх, к свету звезд, к живительному воздуху парижского вечера! — Скорее, Кристина. Все уже готово, нас ждут. Я успел возненавидеть это место, эту проклятую сцену. Мы уезжаем немедленно. В другой город, нет, в другую страну! Подол свадебного платья путался в ногах, тянул назад своей тяжестью, цеплялся кружевом. Несколько шагов, последние ступени — и ее жизнь пойдет обыденно, как у сотен, как у тысяч других девушек. Все будет кончено. Больше никакого страха, волнений, пугающего потустороннего магнетизма. И больше никакой Оперы. Жене виконта не пристало петь со сцены. Может быть, дома. Иногда. Или на званом вечере... То, что давало ей поддержку, то, что дало ей себя, Рауль легко, уверенной поступью оставлял позади. Она замедлила шаг. Последний шанс, чтобы отблагодарить Голос, ее Ангела музыки, так кропотливо, с любовью и безграничным терпением вылепившего из нее ту, чье имя теперь произносится с восторгом, чье пение способно вызвать слезы. Он позволил ей взять немыслимую для дочери деревенского скрипача высоту. Уйти, сбежать, оставив его вот так, не сказав ни словечка, казалось кощунством. Рауль упорно тянул ее вверх по лестнице, не замечая нарастающего сопротивления. Сейчас или никогда. — Подожди. Остановись, Рауль! — Нам следует торопиться, Кристина, пожалуйста! — Я хочу вернуться. Он оглянулся. На тонком лице отразилось недоумение, тревога, даже обида. Глядя с мольбой, Кристина сжала широкую ладонь. — Минуту, прошу! Нужно попрощаться с ним. Мне это необходимо. Он на секунду нахмурился, отвел взгляд. — Хорошо. Однако не мешкай! Несмотря на настоятельную просьбу Рауля поторопиться, она спускалась не спеша, сама не понимая почему желая производить как можно меньше шума. Снова туда, откуда лился мертвенно холодный свет. Ступень за ступенью. Каждый шаг — как во сне. Надломленый, покинутый, Эрик сидел на полу, сгорбившись у старой музыкальной шкатулки. Зажмурясь, прижимал к изуродованным губам полупрозрачную воздушную ткань фаты и едва заметно раскачивался, будто пытаясь унять внутреннюю боль. Игрушечная обезьянка сводила и разнимала миниатюрные оркестровые тарелки, механизм шкатулки перебирал ноты медленно — завод почти кончился, — и оттого незамысловатая мелодия звучала особенно печально. Кто теперь перед ней? Не знающее милосердия чудовище, мстительное и ненавидящее, или изглоданный одиночеством человек, чей гнев и безжалостность к людям порождены проявленным ими отвращением к самому его существованию? Она знала его иным. Кристина помнила каким предупредительным и внимательным может он быть, как сумел очаровать ее поначалу своими талантами, проницательным и живым умом, стремительной мыслью, пониманием и чуткостью. Ее Ангел. Наставник. Идол. Успев вообразить себе под маской прекрасное внешнее отражение внутреннего содержания, как жестоко она обманулась: не для пущей таинственности Призрак прятал за ней лицо. Но разве перестал он от этого быть человеком? Человеком, вспышки жестокости которого — лишь следствие неумения выразить свои чувства и полная перед ними беспомощность? Почему поразившие ее дарования померкли в тот роковой момент перед физическим уродством несчастного гения? Глупый испуг. Но он был подкреплен трагическими обстоятельствами и невозможностью рассказать всю правду, чтобы облегчить душу. Рауль, появившийся так своевременно, казался защитой от всех внутренних противоречий. Друг детства, напоминание о счастливом безопасном времени; надежный, практического склада ума, рядом с ним нельзя было всерьез думать о призраках и демонах. И она прильнула к нему, пусть он и называл ее веру в призрака фантазиями чересчур восприимчивой натуры. Рауль дал бы ей все невзирая на порицание общества, вызванное вопиющим мезальянсом, всю свою любовь, детей, обеспеченье, простую и понятную жизнь... Но отнял бы намного, намного больше. Для него ее страсть всего лишь милое хобби, ноты на пюпитре и чернила на бумаге, складывающиеся в слова. Он не понимает и никогда не поймет этой всепоглощающей тяги к музыке, не умеет, не может видеть мелодию во всем, как видит она. Как дано Эрику. Наверное он услышал шорох ее платья, а может, просто почувствовал присутствие — поднял голову, обернулся. Фата выскользнула из ослабевших пальцев, опала пенной волной. Эрик поднялся на ноги, сделал неувереный шаг навстречу. Изможденное лицо вспыхнуло отчаянной надеждой. Он заглядывал ей в глаза с видом приговоренного, безо всякой причины ожидающего помилования от своего жестокого палача. Ей следует забыть то время когда их голоса сплетались воедино, взмывая вверх, когда в экстазе они становились единым целым. Кристина коснулась подаренного кольца похолодевшими кончиками пальцев. Вернуть его, уйти и не вспоминать больше ни о чем! Но слова прощания никак не шли с языка. Чарующий Голос сейчас молчал, не путал мысли, не смущал и не манил, отчего же выговорить их стало почти невозможно? Зачем же она вернулась? Какое колдовское притяжение заставило ее снова спуститься в это подземное царство одиночества? — Кристина?.. Эрик боялся отвести от нее взгляд, в его глазах стояла мука. Неверный свет свечей играл с ее зрением, преломляя пугающие черты напротив, смягчал их, придавая обезображенному лицу растерянное и умоляющее выражение. Еще четверть часа назад она на коленях упрашивала вернуть ей свободу и пощадить Рауля, видела в его лице борьбу между Ангелом музыки и темным Демоном, а победил — Мужчина. Он отпустил ее с ненавистным соперником, отпустил, явив всю глубину своего к ней чувства, добровольно обрекая себя на агонию, и теперь Кристина поняла, что не должна была уходить. Не может уйти. Не хочет. Нет, перед ней не монстр, не призрак. Человек. И какую боль она причиняла ему, какой заставляла терзаться ревностью... Горячее сострадание и раскаяние, больше не сдерживаемые разумом, захлестнули Кристину, перехватили дыхание. Ее продолжительное молчание, должно быть, причиняло ему новые страдания. — Где виконт де Шаньи? — глухо спросил он и Кристина почувствовала, с каким трудом далось ему произнести имя Рауля. — Он... Сердце то выстукивало невероятное аллегро, то замирало, до боли сдавленное невидимой рукой, и беспомощно трепетало от пронзительной нежности. В ушах стоял звон и голоса, множество голосов — работники сцены, артисты, жандармы пытались прорваться к ним сквозь лабиринт. Их гневные окрики раздавались будто бы отовсюду сразу. Они окажутся здесь с минуты на минуту, они убьют его, забывшись в исступленной ярости, ведомые жаждой мести, и сожгут здесь все, лишь бы уничтожить Призрака. Кристина протянула ему руку. — Он не придет. Нам нужно спрятаться. Это потрясло его до глубины души. Эрик перевел взгляд с ее лица на ладонь и обратно. Быстро, неверяще. Задышал глубоко, свободно, как если бы с его груди только сейчас столкнули невозможную тяжесть, — и протянул руку в ответ. Брови его жалобно изломились, по лицу пробежала едва заметная судорога, выражение на нем снова стремительно менялось, расцветая безграничным хмельным счастьем. Очень осторожно он потянул ее к громоздкому креслу у стены, быстро провернул фигурку медного дракона на верхушке спинки и увлек Кристину за собой в образовавшийся проход. Спинка кресла встала на место совершенно бесшумно, а дракон вернулся в прежнее положение с тихим щелчком. Мрак мгновенно окутал ее, едва разгоняемый единственной свечой. В тесном коридоре двигаться рядом не представлялось возможным и Эрик шел первым, указывая направление в этом новом лабиринте. Хотя ее ладонь так и осталась лежать в его руке, он то и дело оглядывался, будто желая убедиться, что она следует за ним, и, смущаясь своего неверия, ловил ее взгляд, неловко улыбался краешком губ. Влажные стены в свете свечи лаково взблескивали от сырости, под туфлями чавкало. Кристина старалась не думать о Рауле, оставшемся на вершине лестнице, упорно гнала от себя образ его ожидающей фигуры. Точка невозврата пройдена. Она напишет ему письмо. Она все объяснит. Извинится, попросит понять. В некоторых местах лаз оказался настолько узким, что приходилось протискиваться боком, задевая спиной или грудью выступающие камни. Думал ли Эрик уходить этим путем после того как она покинула его, или собирался позволить толпе разорвать себя? От подобной мысли внутри похолодело и Кристина невольно сжала сильнее руку своего проводника. Тот сейчас же обернулся, спрашивая глазами, все ли с ней в порядке. Ей хотелось сказать ему что-нибудь ободряющее, ласковое, но она смогла лишь слабо кивнуть. И они двинулись дальше. Это совсем не было похоже на похищение через зеркало. В прошлый раз он вел ее другими коридорами, он был в маске, в парике, вел себя по-хозяйски, сознавая свою власть над ней, хватка на ее запястье была крепка, шаги уверены. Сейчас они двигались не торопясь. Эрик давал ей возможность осмотреться и освещал слабым светом свечи внезапно возникающие ступени или провалы, чтобы не дать ей упасть, а его пальцы, робко охватившие ладонь, слабо дрожали от волнения, вызванного ее неожиданной близостью. Оставив маску, он точно оставил свой прошлый образ, прошлого Эрика, сжигаемого злобой на судьбу за несправедливость, которой та его одарила и обнажил себя настоящего: устрашающего и прекрасного одновременно. — Что это за место? — шепотом спросила Кристина. — Подземные туннели старого монастыря. Они помогут сбить их со следа. Он снова остановился, помогая обойти большой осклизлый валун, торчащий прямо посреди узкой тропы, и, опираясь о его руку, она постаралась вложить в улыбку всю нежность, рожденную в ответ на его трогательную заботу. Словно ослепленный ею, Эрик на мгновение прикрыл глаза и отвел свечу в сторону, чтобы увечная сторона лица оказалась в тени. Пробормотал: — Мы почти на месте. Через какое-то время вязкая рыжая глина под ногами действительно сменилась темными плитами и сверху перестало, наконец, капать. Проход расширился, потом вывел их в небольшой холл, заполненный лесами, строительным мусором и старыми сломанными декорациями. Кристина поняла, что каким-то образом они сделали крюк, снова оказавшись под зданием оперы, только, похоже, с противоположной стороны. Преодолев хитросплетение комнат и длинных коридоров с свисающими лоскутами то ли старых обоев то ли потерявших цвет афиш, Эрик подвел ее к большой, встроенной в стену печи. Старинные изразцы растрескались и потускнели, кое-где и вовсе осыпались, а их рисунок под толстым слоем пыли было не разобрать. Печь, видимо, отапливала сразу несколько гримерных, лепестками ее окружающих, в те времена, когда актеры еще пользовались западным входом в оперу. На первый взгляд спрятаться в заброшенных помещениях было совершенно негде. Выпустив на секунду ее ладонь, Эрик нырнул рукой в приоткрытый черный зев топки, что-то повернул, дернул, и изразцовый бок печи дрогнул, вдавился внутрь. Из открывающегося прохода дохнуло свежестью и Кристина вдруг поняла каким затхлым воздухом дышала все это время. Она прикрыла веки, вбирая аромат ночи полной грудью. Робкое прикосновение заставило ее очнуться. Жестом пригласив следовать за ним, Эрик скользнул внутрь. Это поражало. Должно быть, изобретательность его ума действительно не знает границ, раз ему удалось раздвинуть простенок так, чтобы было незаметно человеческому глазу. Внутри же это была полноценная комната, небольшая, три на четыре шага. Несколько полок с книгами, узкая кровать напротив входа с накинутым сверху одеялом и множеством маленьких подушек — вот и все убранство. Эрик взял новую свечу, затеплил ее от принесенного с собой огарка. — Здесь безопасно. Пламя затрепетало на сквозняке, заставив тени плясать — часть печи изнутри сохранила свое строение и давала тягу через систему отдушин. Кристина поежилась. Заметив это, ее спутник задвинул заслонку, оставив лишь небольшую щель для притока воздуха. Сдернул одеяло с кровати, укутал ее, стараясь оставаться на расстоянии вытянутой руки, а после поспешил отступить в угол, прячась в густой тени. Он все еще не мог осознать, что его лицо больше не может напугать ее. Утомленная напряженным бегством, а еще больше событиями этого дня, Кристина присела на кровать. Пышный подол свадебного платья намок, напитался грунтовыми водами и отяжелел, кружево было забрызгано грязью, порвано, и где-то еще слышались разъяренные голоса преследователей, но, странно, Кристина испытывала полное умиротворение. Из тени тихо донеслось: — Тебе нужно отдохнуть. Не тревожься, им ни за что не найти нас. Утром мы, — он запнулся, произнеся непривычное слово, и ей стало тесно в груди от переполняющей нежности, — мы уйдем в более комфортное и уютное место. Завернувшись в одеяло, Кристина покорно опустилась на груду богато расшитых подушечек, украшенных кистями и декоративным шнуром. Сейчас, наверное, уже далеко за полночь. Готовый в любую секунду отступить и снова скрыться в мраке, Эрик украдкой сделал несколько шагов к ней. Будто долго оставаться даже на таком незначительном расстоянии было выше его сил. Она чувствовала это неумолимое притяжение, и ее тело и душа вторили силе его влечения. Очень осторожно, словно боясь спугнуть, Эрик присел рядом, прямо на пол, уперевшись в узкое ложе спиной. Возле ее руки оказалось плечо в тонкой ткани рубашки и черный шелк жилета. Опасливый поворот головы, кроткий взгляд. — Мы сможем жить как все, Кристина, гулять в парке, ходить по воскресеньям в церковь. Я придумал маску, которая сделает мое лицо не выделяющимся. Никто даже не обернется. Если, конечно, ты не пожелаешь остаться здесь... Откуда-то из-за стены послышались голоса, хруст мусора под чужими торопливыми ногами. Кто-то, двое или трое, прошли совсем близко. Напряженно вслушиваясь, Кристина приподнялась, безотчетно положила ладонь на прохладный шелк жилета. Эрик вздрогнул, как от удара. Шаги отдалялись, затихали, снова воцарилась торжественная тишина ночи. Только едва слышный шепот нарушал ее. — Кристина... Кристина... Он твердил ее имя подобно молитве, перехватил запястье, хотел припасть поцелуем. Не посмел. Прижался порывисто лбом, здоровой щекой, зажмурившись, дрожа. Кристине стало больно от переполняющих сердце чувств. Как беззащитно открыт он сейчас, как уязвим! Пальцы Эрика ослабли, позволив ее кисти выскользнуть из хватки, но она не спешила убрать руку. Коснулась тонких волос, бешено пульсирующей жилки на виске. Его вздох больше напоминал тяжкий стон. Когда-нибудь он перестанет поворачиваться к ней только неискалеченной стороной, когда-нибудь научится принимать ласку без страха увидеть неприязнь. Она придвинулась ближе, сворачиваясь клубком, почти прижавшись к его спине. — Ты нуждаешься в отдыхе, Кристина, — повторил он хрипло, — Позволь себе уснуть. Повинуясь его воле, она опустила руку, оставив ее обессиленно лежать на груди Эрика, под чудом не развязавшимся узлом бабочки, над колотящимся израненым сердцем. Ладонью он прижал ладонь к белоснежной рубашке, заставив полнее ощутить силу его биения, робко провел по коже большим пальцем. Кристина закрыла глаза, поглощенная охватившим ее волнением. И услышала Голос. Это была колыбельная. Тихая, едва уловимая мелодия, полная светлой печали, нежности и всепоглощающей, на грани одержимости, любви. Он выводил ее с таким глубоким чувственным упоением, что Кристина с трудом могла дышать. Похоже он сочинял ее тут же, проникнувшись мгновением, и она испугалась, потому что не на чем было записать ноты, и было жаль, нестерпимо жаль этой чарующей импровизации... Холод, жесткость ее ложа, промокшие насквозь чулки, все это перестало иметь значение, перестало существовать. Кончиками пальцев она ощущала трепетную вибрацию у его горла, и упивалась осознанием того, что ей позволено касаться звука. Колыбельная согревала ее, окутывала уютным успокаивающим теплом, качала на невидимых волнах глубокого грудного голоса, наполняла сладкой негой. Кристина не могла насытиться, не в силах была противиться этому зову. Мысли становились все более путанными, обрывистыми. Да, она останется с ним навсегда и не пожалеет, не усомнится. Красота заключена вовсе не в чертах лица и сложении тела. Внешнее — лишь хрупкое мгновение, тогда как музыка — вечна.