***
У Разумовского пелена перед глазами, какой невъебенно красивый у него всё-таки… друг… Олег сдаёт нормативы по подтягиваниям, и его мышцы перекатываются под кожей. У Разумовского сердце стучит где-то в горле. У Разумовского гормоны херачат так, что приходиться сидеть ногу на ногу. Хочется касаться сильных рук и широких плечей, хочется, чтобы Олег сжал до хруста в рёбрах. Он знает, отлично знает, что им будет за что-то, он также замечательно понимает, что Олег скорее всего натуральный натурал и будет первым, кто въебёт Серёже. Но касаться слишком хочется, и он касается, обнимает, проводит пальцами, но отпускает, а отпускать не хочется. От этого хочется***
Олег пытается выбить из себя***
Олег помнит, как ему были симпатичны девочки, но симпатичны это не то, что он чуствует (но не должен чувствовать) к Разумовскому. Он ебаное произведение искусств, на которое нельзя дышать, но так хочется покусать, а потом зализывать укусы. Олег сидит в темноте спальни на коленях у кровати Разумовского, хочется ударить что-то (или кого-то), хочется сбежать. Но его посадили на цепь на долгие-долгие годы, навсегда, а он ту цепь тянет. Разговоры становятся редкими и это убивает больше, чем постоянные разговоры. Ему нужен его Серый, не важно в какой роли, не важно какой ценой.***
Серёже физически больно, его трясёт нервы летят к чертям больше, чем обычно. Это выше его сил, выше порядков и закона. Пидор — так его часто называли пацаны, за хрупкость, субтильность, длинные волосы и хорошие оценки. Страшно, что это правда, страшно, что у этих ушлёпков есть реальный повод считать, что «Разумовского ебёт Волков», потому что ему бы хотелось, чтобы так и было, страшно, когда тебе семнадцать, влюбляться в того, в кого нельзя. Он рисует Олега, пока тот на тренировках, в мельчайших подробнастях, каждый мускул, каждую родинку. Разные позы, ракурсы, обнажёнка… Он заканчивается как личность, ему нужен Олег, весь Олег, по всякому, но ставки слишком высоки Олег — друг лучше, чем Олег — его убийца.***
Серёжины рисунки летят через весь класс. — Что это тут у нас? — издевательски протягивает Влад, открывая тетрадь с рисунками. Серёжа порывается отобрать свои рисунки, но руки сзади держат его слишком крепко. В класс входит Олег, на лице отражается ярость. Кулак почти на автомате вписывается в челюсть этому уёбку. — Отпусти его, — рычит он. Хочется порвать каждого, кто навредит, даже просто попытается, Серёже. — А то что? Олег красноречиво смотрит на Влада, отплёвывающегося от крови. Серёжу отпускает и он срочно выхватывает свою тетрадь, не дай бог хоть кто-то что-то скажет о его рисунках, не дай бог кто-то что-то скажет Олегу. Влад ржёт, вытирает сломанный нос краем рукава. — А ты и правда пидор, Разумовский! Олег смотрит на него убийственным взглядом. Его бояться, не хотят связываться, да и впринцепе не особо хочется разборок. Серёжа вылетает из класса, сердце стучит, как ошалелое. Олег выходит вслед за ним, обнимает. И теперь сердце Разумовского не стучит вовсе. От Олега веет спокойствием, заботой. — Спасибо, — тихо шепчет Серёжа, обнимая Олега крепче, вдыхая его запах, самый лучший запах. — Покажешь мне свои рисунки, — Олег гладит его по голове. Серёжа краснеет и слабо качает головой — нееет, он никогда не покажет эти картинки, только если они станут реальностью, и краснеет ещё сильнее. Слава богу Олег не видит его пылающие щёки.***
Олег заканчивается как человек, когда Серёжа в одних трусах валяется на берегу притока Невы, а мокрые рыжие волосы разбросаны во все стороны. Они сбежали из детского дома ровно до отбоя, их навряд ли хватятся кому они нужны (друг другу). Начало лета и дикий пляж. И Серёжа такой ахуительно красивый… У Олега больше нет никаких сил, он чёртов пидор, он влюблён в своего лучшего друга. Болезненное осознание. Он роняет голову и… плачет… Слёзы текут горячими полосами по щекам. — Олеж? — Серёжа смотрит испуганно, хватает его за плечи, заставляет смотреть себе в глаза. Дорожки от слёз расчерчивают щёки Олега, и Серёжа касается ладонью щеки Олега, стирая слезинки. Олег льнёт к рукам Серёжи, чуть вздрагивая от первоначальных прикосновения, как собака, доверчиво подсавляющая розовое пузо под ласки впервые. Серёжа смотрит во все глаза, Серёжа тянется губами, целуя солёные щёки, легко почти не касаясь, но так трепетно… И ресницы у него дрожат. Олег прерывесто дышит, чувствет запах мыла и тины от Серёжиных волос, он тает и берёт Серёжу за руки, нежно, как фарфоровую чашку, стараясь не сжимать. — Прости, — тихо извиняется Разумовский, отстранившись, краснеет, крутит головой и пытается не смотреть в глаза Волкова. Олег бережно, коротким точным движением берёт лицо Серёжи в руки, заставляя теперь его смотреть себе в глаза, приближается, так что видно теперь только глаза… Синющие, пленительные глаза, пылающее стыдом и страхом. — У тебя вода в глазах отражается, — выпаливает Олег на одном дыхании. Целует, не дышит, едва касается верхней губы, почти невесомо. Серёже рвёт крышу он отвечает на поцелуй ярче, запуская пальцы в смоляные волосы, сжимая губами губы Олега. Крепко, сильно, так что коленки трясутся. Олег сжимает рёбра Серёжи, прижимая к себе. Серёжа перехватывает его покрепче за шею, слегка потягивая за волосы. Олег считает это всё неправильным, но таким невъебическим, что это лишь детали. Может всё это и «распущеность и гадость», но такая ахуенная и пленительная, что хочется ещё. Может это и своего рода наркотик, но тогда это слишком сладкая эйфория.***
От первого поцелуя до первого раза проходит месяца два. Желание Олега кусать и сжимать до хруста костей не исчезает, а только накатывает новыми волнами, он полюбил прижимать Серёжу в пустых коридорах и подворотнях к стенам, вжимаясь при этом как можно сильнее. А ещё полюбил, когда Серый «седлал» его. До дела дошло, когда их на летней отработке отправили мыть подсобку. Было жарко в маленьком помещении и Олег стянул майку, оголив твёрдый пресс. Серёжа сначала закрыл дверь на замок, затем провёл по торсу Олега ладонью, потом языком… А потом Олег сам не заметил, как посадил его на узкий комод. Руки Серёжи быстро залезли ему в трусы и сжали член, отчего Олег зашипел и сильнее сжал бёдра Разумовского. Серёжа стянул с него штаны, трусы, тусклые отблески света светились в глазах Разумовского, и Олегу казалось, что это огни его личного ада. Волков кусался, а Серёжа царапался. Олег зашипел, когда Серёжа провёл короткими ногтями вдоль члена и подушечками пальцев по головке. — Олежа, — протянул Серёжа. — прикоснись ко мне… Олег коснулся ширинки на джинсах Серёжи, прижал. Разумовский застонал, тихо, почти не слышно, но Олег слышал, расстегнул, проскользнул рукой в трусы Серёжи. Глаза Разумовского закатились, а голова запрокинулась. Серёжа сжал зубы и превёл взгляд точно на Олега. Бесстыднее него некуда подумал Олег, когда Серёжа облизнул свою ладонь и крепко обхватил член Олега. Он настыро поцеловал Серёжу в шею, тихий стон на ухо. — Нравится? — также тихо спросил Серёжа. Олег заскрипел зубами и резко провёл по члену Разумовского ладонью, тот судорожно втянул воздух. Перед глазами всё поплыло, нет никаких сил и желания сдерживаться, всё вокруг слилось в пятна рыжих волос, красноватых укусов на шее и задравшейся футболки… А ещё запах мыла хозяйственного, которое мокло в ведре и скорее всего им за это вставили бы пизды (спойлер: так и случилось), но это потом. Сейчас Серёжа тянул его за волосы со всей силы, привлекая к себе, прикусил им обоим языки, щёки, губы и дрожал, всхлипывал, мило жмурился, не менее мило краснел и сжимал плечи Олега. Сейчас сам Олег едва был мог устоять на ногах, весё его тело напряглось как струна, он покрылся красными пятнами от ключицы (и Серёжа это видит), у него сводило всё сладкой судорогой внутри, он сам дрожал, не меньше серёженого. Сейчас им обоим было хорошо до предела и теперь пределы должны быть расширены. Пределы будут расширены, и они оба ещё даже не подозревают насколько, не подозревают кем они станут друг для друга, не подозревают через что пройдут. Но пока им семнадцать и их отчитывают за размокшее мыло и несделанную работу.