Древняя Греция, война на Олимпе
Ночь окутывает чернильным, плотным коконом, и Артемида тянется до Луны каждой клеточкой своей сущности, взывая к свету, но всё тщетно. Она слишком слаба. Вдох даётся с трудом. По лбу ручьями струится пот, тело потряхивает. За спиной цветёт пожар, зарево достигает самого неба, а ей холодно. Ей так холодно. Значит ли это, что скоро её омоют воды Стикс? Она не знала. Олимп пал, её нимфы мертвы, её охотники мертвы, её лань мертва, ничего и никого не осталось. Будет ли вообще хоть что-то после того, как холод поглотит её? Артемида слышит шаги. Она чуть приподнимается и опирается спиной на валун, за которым прячется. Рукой нашаривает колчан и стрелы. Бок будто снова пронзают мечом, крик царапает горло, и сил натянуть тетиву нет. Она приказывает телу подчиниться, вскидывает лук. Руки липкие от крови и дрожат. Вряд ли выстрел причинит врагу хоть какой-то вред. — Я бы не убивал свой последний шанс выжить, — раздаётся в темноте, и Артемида опускает оружие. — Арес, — шёпотом выдыхает она. — Как ты… Она обрывает себя на полуслове. Вопросы пусты и ничего не дадут, зато со словами вытекают хлипкие остатки её жизни. Арес выходит на свет и падает на колени рядом. На его щеке глубокий порез, туника в саже, плечо обожжено. Ладонями он осторожно касается её лица, убирая мокрую чёлку со лба, скользит рукой по шее, плечам, ниже, и пальцы замирают над страшной раной в боку. Олимпийцы молча смотрят друг другу в глаза, его серые и её карие. «Ты умираешь» — звонко натянуто между ними, и нет нужды проговаривать это вслух. Он яростно смотрит в небо, на светило, бесстрастно наблюдающее с высоты. В волосах Ареса белая прядь, которой не было раньше, это проделки Луны, Луна каким-то образом указала ему путь и связала их… Боль туманит разум, и Артемида не может зацепиться ни за эту мысль, ни за последствия, которые грядут. Богиня вновь взывает к Луне — единственному доступному источнику силы. Но её опережает Арес. Он наклоняется к уху и делится своей силой, шепчет то, что предназначено умирающим воинам, то, что даёт последнюю ярость и последний огонь жизни. Артемида до боли сжимает ладонь бога, подавляя громкий крик. Тепло разливается по жилам. — Пойдём, — Арес поднимает ее на руки, трещит ткань туники, присохшей к земле из-за крови. Сколько охотница провела здесь? Сколько ещё крови способно вытолкнуть её тело? — Ты пришёл за мной, — бормочет она, не понимая до конца, почему. Бог войны, самый несносный, самый яростный из всех богов Олимпа, вдруг бежит с поля боя, чтобы… Что? Нести на руках её, умирающую и бесполезную? Какая бессмыслица. — Аида приказала отступать, — говорит он, и его лицо кривится от отвращения. «Отступать» — слово, чуждое самой сути Ареса, и всё же он здесь, с ней. — Я не хотел. Но тебя оставлять умирать не хотел тоже. «Почему? Почему ты? Почему всё так?», — тает на языке. Арес пожимает плечами, не иначе, услышав беззвучные вопросы. — Ты звала, и твоя Луна привела меня к тебе. Это всё, что я знаю. Артемида кивает и опускает голову на плечо бога войны. Её сознание скользит к пучине забытья. На поверхности она успевает подумать, что позволяет мужчине нести её на руках. Позволяет Аресу спасать её, не странно ли это? — Луна связала наши пути, — говорит она то, что колким беспокойством пронзает мысли. Затем тьма поглотила её.Средневековье, Англия
Артемиду искренне забавляет, во что превратилась её жизнь. Мойры плели слишком причудливое полотно, в его узоре нити войны, жизни и смерти, стежки то искривлялись, то выпрямлялись, то вовсе направлялись в непредсказуемую сторону. У неё больше нет лани, нет нимф. Зато есть верный пёс, который спит на крыльце: днём он охраняет стадо овец, а ночью покой своей хозяйки. Вместо нимф и охотниц в её свите крестьянки, и, должно быть, они страшно недоумевают, почему пшеница неизменно всходит каждый год, урожай овощей не съедают жуки, а роды легки. Под светом звёзд мужчины и женщины поют песни неизвестной богине и приносят дары к алтарям. Артемида только прячет улыбку, когда слышит пьяные россказни, как кто-то видел красивую девицу в тунике до колен, стреляющую из лука в лесу. Она вытаскивает ведро из колодца. После длинного дня, проведённого за работой в поле, хочется нагреть воды, залезть в бадью и хорошенько натереть себя щёткой, смывая грязь. Артемида ставит ведро на землю и вытирает мокрые ладони о подол платья. Она, прищурившись, замечает в темноте всадника, скачущего на лошади к её дому. Лунный свет вычерчивает ему дорогу. Она уже знает, кто это. Она дарит короткий хмурый взгляд Луне. Богиня берёт ведро и идёт к калитке, гравий шуршит под подошвой туфель, ветер треплет небрежно заплетённую косу, и сверчки стрекочут в траве. Из её дома слышится запах сдобы. Как знала, что быть гостям, испекла свежего хлеба. Арес останавливает коня и спешивается. Он выглядит так же, как в последнюю встречу: белая прядь виднеется в черноте волос, на нём серый камзол и дорожный плащ в тон. Он будто чуть набрал вес, возмужал, и это ему шло. Артемида вглядывается в его лицо, покрытое лёгкой щетиной, и с долей облечения отмечает «без новых шрамов». Она ставит ведро у ног, опирается ладонью на колышек забора и звонко говорит: — Тёмный всадник на тёмном коне — жди беды. Арес усмехается. Он стягивает перчатки с ладоней и затыкает за пояс. — Не жди. Беды и войны обходят твою деревню, думаешь, просто так? Артемида неопределённо качает головой, но тепло разливается к её сердцу. Беды не перешагивают порог по той же причине, почему женщины исправно собирают урожай и рожают здоровых детей. — Мягчаешь, Арес. Уже за людьми приглядываешь. Что дальше? Перестанешь затевать кровавые битвы? Он пожимает плечами. Задумчиво смотрит на неё, склонив голову набок. Предвидя, что он захочет её обнять, Артемида напрягается, готовая сделать шаг назад. Луна связала их судьбы, но это ещё ничего не значит. Нет ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем мужчины, которому она предназначена. Зевс исполнил это желание, и она не намерена от него отказываться. Арес читает её маневр и улыбается уголками рта. Он наклоняется, неотрывно глядя ей в глаза, слишком близко, она вдыхает запах дороги, его запах, почти впитывает его тепло. Она могла бы запустить пальцы в его тёмные волосы или коснуться его щеки. Она заводит руки за спину, будто боясь, что последует за своими странными мыслями. Арес не пытается до неё дотронуться. Он берёт ведро воды подле её ног. — Заведи коня в стойло, — мягко просит он, выпрямляясь. Артемида сардонически выгибает бровь. Он всё ещё слишком близко, но отчего-то она не чувствует себя неуютно. От кончиков пальцев до макушки пробегают мурашки. Артемида отправляет тысячу ругательств мойрам со своими полотнами и Луне со своими серебряными нитями судеб.Эпоха Ренессанса, Италия
Артемида, склонив голову, смотрит на статую Афродиты. Во дворе темно, и она, пожалуй, лучше может разглядеть кусты пионов, чем схожесть черт работы мастера с богиней. Она хмурится. Дионису и её брату Аполлону, наверное, следует поумерить свой пыл и перестать слагать легенды. Россказни передавались людьми из уст в уста, плывя и обрастая подробностями в реках вина, распутства и искусства. Художников, писателей и скульпторов крайне вдохновили истории Олимпийцев. Сплошные предательства, интриги, войны и похоть, что в них такого? Она не понимала. Воспоминания пугающе оживают в картинах и статуях, пробуждая горечь потерь и ошибок. Артемида ёжится от порыва ветра. Ночи в Риме приносят хотя бы немного прохлады в отличии от безжалостного дневного зноя. Дверь домика хлопает, и по шагам она слышит, что это Арес направляется к ней. Артемида машинально поправляет тунику на тонких бретелях и касается пальцами толстой косы. «Прекрати», — мысленно одёргивает она себя и опускает руки, сплетя пальцы в замок. В руках Ареса две кружки с вином. Одну бог протягивает ей. — Иногда мне кажется, что все наши прошлые жизни — далёкое эхо, — говорит Артемида. — Но сейчас это эхо слишком близко, чувствуешь? — Как вдруг вспоминать яркий сон, — Арес серьёзно на неё смотрит. Он понимает. Он всегда её понимает. Она пьёт из кружки. Красное вино, в нём смешалась терпкость и сладость, взаимоисключающие вкусы расцветают на языке. Точно так же, как взаимоисключающие чувства прорастают в Артемиде, если рядом Арес. Луна выглядывает из-за облаков, ветер разносит запах пионов и яблок. Арес молчит, и тишина стелится между ними мягким покрывалом. С ним хорошо говорить. Но так же хорошо без слов. — Жизнь среди людей меняет нас, — вдруг говорит он. — Недавно Афродита сказала, что устала от внимания и хочет тишины. Можешь себе такое представить? Артемида смотрит на него. Лунный свет строго очерчивает лицо, тёмные волосы и белую прядь. Он стоит как всегда выпрямив спину, глядя в глаза открыто и смело. — Жизнь среди людей изменила тебя, — говорит она. Она пытается вспомнить, когда Арес в последний раз вмешивался в войны, и не может. Она пытается вспомнить, когда он первым затевал драку, и с удивлением не находит свежих сцен в памяти. — Ты стал спокойнее. Больше не вспыхиваешь от ярости, как факел. — Я приспосабливаюсь. Ты тоже. Ты уже не так резка в выводах, как раньше. Артемида поднимает взгляд к небу и смотрит на Луну. Её свет обнажает в ней всё, что удаётся скрывать днём, все её мысли, желания и страхи. Как много в ней осталось от богини? Ей больше не нравятся молитвы, храмы и алтари в честь неё, ей не нравятся скульптуры девы со спящей ланью у ног. Как много в ней появляется человеческого с каждым новым перерождением? Как много в ней останется Артемиды в конечном итоге? Арес смотрит на неё и нежно проводит пальцами по косе, перекидывая волосы за спину. Артемида не отрывает взгляда от его серых глаз. Он касается щеки костяшками пальцев, проводит большим пальцем по губе. — Это все Луна, — произносит Артемида, и Арес озадачено хмурится. — Луна привела тебя ко мне. Это все не настоящее, простая случайность. — Ты действительно думаешь, что Луна случайно выбрала именно меня? — на губы Ареса ложится улыбка. — Не Посейдона, Диониса, Гефеста, да кого угодно. А меня. Ты не думала, что она выбрала мужчину, который хотел тебя найти? Который никогда и ничего не говорил тебе, потому что знал, как ты отреагируешь? Артемида молчала. Он говорил лишь то, что она сама множество раз мысленно прокручивала в голове, боясь, что именно это — правда, чувства Ареса — правда, такая же чистая как лунный свет. — Всё ещё нет мужчины, которому ты предназначена? — тихо спрашивает Арес. Ещё пять жизней назад Артемида знала ответ, но больше в нём не уверена. Её человеческая часть, крепшая с каждым новым витком рождения и смерти, шептала, просила, умоляла поддаться желаниям своего тела. Артемида отпивает из кружки и делает шаг вперёд. Она целует Ареса, и его губы такие же мягкие, как она тысячу раз представляла во снах.Первая мировая война, Франция
— Я не хочу помнить в следующий раз, — говорит Артемида. — Ты умрёшь на войне, и я не хочу помнить, как хоронила тебя. Снова. Арес прижимает её к себе покрепче. Они лежат на кровати, обнажённые, и Артемида прильнула щекой к его груди, слушая ровное биение его сердца. Спокойствие, умиротворение наполняет её до каждого нервного окончания, как всегда, когда он рядом. — Может, это ты умрёшь, — меланхолично отвечает он. — Будем честны, шансы выживания у медсестры на фронте гораздо выше, чем у офицера. Арес вздыхает. — Ты уже несколько столетий отмечаешь, что я стал уравновешеннее. Я буду осторожен. Он касается пальцами её подбородка, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза. — Ты тоже будешь осторожной. Пообещай мне. Артемида молча смотрит ему в глаза. В её голове рождаются и умирают сотни слов, обещаний, желаний, стремлений, которым она никогда не придаст форму. Она медленно начинает говорить, подбирая каждое слово. — Я помню каждую смерть и каждую жизнь. Я помню каждую войну, в которую все мы, олимпийцы, обязательно оказываемся втянуты. Я помню каждую твою смерть и вижу в кошмарах. И ещё я помню, как хороша та часть человеческой жизни, когда эти воспоминания спят. Арес ждёт. Он нежно убирает прядь волос за её ухо. — Я хочу, чтобы следующую жизнь мы прожили как люди. Не хочу, чтобы воспоминания пробуждались, вообще, никогда, — на едином выдохе произнесла она. Она множество раз думала о своей человечности, крепнущей с новым оборотом прялки мойр. Человечность побеждала в ней. Прежняя Артемида бы пристрелила её из лука только за то, как трусливо она хочет добиться мира внутри себя. — Мы заслужили немножко спокойной жизни, это ты хочешь сказать? — Именно это. — Серьёзное решение. Ты уверена? — Да. — Я не могу тебе пообещать, — Арес мягко водит кончиками пальцев по её руке. — Мы не контролируем то, как воспоминания пробуждаются. Но мы можем попробовать. — Если вспомню я, то я буду держать тебя подальше от божественных войн. Если ты, то тогда удерживай меня. — Договорились, — он целует её в губы. Человеческий стыд пробуждается в ней. Ей стыдно за своё решение и свои слова, за трусость, за то, что охотница бежит от войн и проблем. Стыд отступает в дальний угол её сердца и души, когда Арес снова целует её, на этот раз требовательнее, запускает пальцы в её волосы, переворачивает на спину. Она отдаётся на волю его рукам и губам. Артемида больше не посылает проклятья Луне и мойрам.Наши дни, Нью-Йорк
Вечеринка в самом разгаре, и Андреа уже изрядно перебрала виски и коллы. Впрочем, она ни о чём не жалеет. Или думает, что не жалеет, пока не проснулась утром с ощущением, будто ей в рот написала кошка. Но это же будет утром. До той поры ещё очень далеко, луна только-только заняла своё законное место в чернильном небе. Хизер падает на диван и протягивает Андреа ещё один красный стакан с коктейлем. — Когда у тебя треня? — спрашивает Хизер. — Во вторник. — А, сегодня только пятница, — Хизер беспечно машет рукой. — Тогда можно! Веселись. Она чмокает подругу в щёку и, пританцовывая, направляется к группке парней и девчонок, шумно играющих в алкогольный квиз. Андреа смотрит на них слегка затуманенным взглядом, но безошибочно выделяет в толпе блондинистую макушку Хизер. Андреа подумывает последовать за ней. Вряд ли мозг ещё способен быстро выдавать ответы даже про любимые кино и комиксы, но веселье выглядело слишком заманчивым. — Привет, — незнакомый парень присаживается рядом с ней и улыбается. Словно бы залипает на пару секунд на её лице, губах, глазах, и Андреа не может сдержать улыбки. — Привет, — отвечает она. Взгляд сразу же стремится к белой пряди среди тёмных волос, лишь потом сосредотачивается на серых глазах, на форме губ и носа. Она чуть не ляпает вслух, что парень огненно-красивый, но вовремя останавливается. — Крутая вечеринка, — говорит он. Андреа согласно кивает. — Я только на первом курсе. Это моя первая вечеринка тут, особо не с чем сравнить. Парень смотрит на неё с теплотой, теплота почти осязаемо ложится на её кожу, и ей не хочется разрывать зрительный контакт. Так странно. Либо она словила дежа-вю, либо она действительно слишком пьяная, неприлично пьяная, на самом дне пьяного пьянства. — Тогда будем знакомы, первокурсница. Меня зовут Эдриан. — Андреа, — она протягивает руку, и Эдриан сжимает её ладонь в ответ. В его прикосновении есть что-то восхитительно-правильное, знакомое, на что отзываются все пять чувств и мифическое шестое. Он отпускает её ладонь, но ощущение не затихает. Раскатистые волны нежности, истока которых она не понимает, бегут по её жилам. Андреа откуда-то точно знает: прикосновение далеко не последнее. И ещё знает, что Эдриан — это начало новой главы. Андреа вкладывает ладонь в руку Эдриана и ступает в будущее с чувством, что жизнь течёт в правильном направлении.