Лягушка на корабле

Только покинув воды, в которых хоть мало-мальски растекалось влияние Падшего Королевства, а вернее одной его конкретной части, коварно унесённой летучими мышами, Вария из законопослушного судна с потайными отсеками под контрабанду превратилась в настоящий пиратский корабль, на пути которому не желали вставать даже некоторые острова, внаглую улепетывая куда подальше. Капитан Занзас, некогда десятый и самопровозглашённый наследник морской компании Вонгола, впоследствии отстранённый за подозрительные связи с не менее подозрительными людьми, дьяволами и прочими обитателями Подземноморья, почти не выходил на палубу, страдая, по его словам, морской болезнью, которую глушило только виски, а в особо запущенных случаях и грибное вино, что редко доезжало до порта, где его планировали сбыть. Старпом Скуало орал по этому поводу настолько громко, что на корабль обращали своё внимание не только все суда вокруг да морские монстры, но даже боги, и никто не рисковал приблизиться к ним и на пушечный выстрел. Хотя бы потому, что не отличавшаяся терпением и дружелюбием команда Варии палила по всем первой. Где-то на палубе, не занятый никакой работой, прохлаждался Бельфегор. Он любил наблюдать за морскими чудищами, обожал ввязываться в бои, мог умело руководить нерадивой командой в атаках, но больше всего ценил комфорт, покой и откровенное безделье, которым посвящал большую часть времени. Принц-потрошитель, как его называли те, с кем он умудрился в этих водах пересечься не с летальным исходом для последних, был таким же безумным членом команды Варии, как и все остальные. Занзас валил от скуки суда, Скуало лез на рожон в каждом порту, выискивая себе достойного соперника, их корабельный врач Луссурия питал уж слишком явный интерес к останкам и обожал голодовки, в результате которых уменьшалось число матросов… А Бельфегор виртуозно умел убивать тех, кого не так-то просто убить. Сложно быть смертью в мире, где все так или иначе почти бессмертны, но у него получалось. Иногда. Только воспоминание о родном брате неуютно ворочалось в груди, и с годами уверенность в том, что этот сукин сын спасся и приручил себе диких летучих мышей, чтобы выследить потом близнеца и прибить, только крепла. Скуало сказал, что у принца просто поехала крыша от долгого нахождения в море. Бельфегор не спорил, считая это дело по меньшей мере слишком энергозатратным, а в глубине души, в чём он никогда не признается, — воистину глупым. По долгу своей не совсем легальной деятельности они часто останавливались в пиратских портах, живущих поножовщиной, грабежами, контрабандой и крайне любопытными слухами. Часть наживы честно сдавалась Вонголе, а от их лица — адмиралтейству, но другая часть находила приют в потайных отсеках трюма и позднее — на дальних и не очень островах. Красный мёд, души и даже солнечный свет… Они возили всё, что существовало в этом мире и на его поверхности, хоть и не любили выбираться наверх. А также возили всех, но некоторых — не очень долго. Вария гарантировала, что любой, ступивший на их борт, доберётся до своего места назначения. Только не давала гарантий насчёт целости и сохранности. В одном из южных портов им встретился полуживой мальчишка в маске лягушки, какие носили в Личине. Обитатели порта любезно приплатили, чтобы команда отправила мальчонку туда, куда он скажет, лишь бы подальше отсюда. И сколько бы Скуало не орал на ухо Занзасу, что это крайне подозрительное предложение даже по их меркам, капитан махнул рукой. Так мальчик в маске лягушки оказался на борту. — Ты, наверно, хочешь вернуться в Личину? — ворковал Луссурия, осматривающий бледного (странный вывод при маске и мраке), исхудавшего парня, явно побывавшего если не в кораблекрушении, то сильном шторме, что для этих мест было крайне нехарактерно — так раззадорить Шторм не удалось даже команде Варии. — Никто не хочет возвращаться в Личину, уважаемая мужчина-Павлин, — мерзко протянул мальчик, заставив всех слышавших поёжиться. И дело было не в том, что маска искажала его голос, нет. Луссурия обиженно сжал губы и кулак, но сдержался. Впрочем, об этом не раз пожалела вся команда. Фран, как представился молодой выходец Личины, был в худших традициях носителей маски лягушки невыносим. Он не только осыпал всех вопросами, но и неуместными, а оттого ставящими в тупик остротами, странными наблюдениями, полубезумными восклицаниями в глубокой тьме и тотальным неумением формулировать цели своего пребывания на корабле. Всё, что он сказал — что хочет попасть к учителю, и что тот давно Личину покинул, если вообще когда-то там был. Как заметил Занзас, на острове не только не обрадуются Франу, но и всей Варии туда путь заказан, если они посмеют скинуть им этот бесценный и явно запрещённый законом мироздания груз. — Давайте его в Железной Республике высадим, там ни единого закона, запрещающего сбыт мерзких лягушек, они вообще все законы отменили, — засмеялся Бельфегор. Его Фран донимал с особым упорством, чувствуя если не родственную душу, то самого близкого по возрасту человека. Симпатию, как и всё остальное, мальчишка выражал крайне неумело и странно, и порой Бельфегор хотел то скинуть за борт его, то скинуться туда самостоятельно. Обычно Фран звал его Падшим, и этому статусу добавлял иронии тот факт, что Королевство действительно пало. Очень-очень низко, прямо в Подземноморье. — Врай, заодно топлива накупим! — хлопнул единственной рукой по штурвалу старпом. Всё бы ничего, да только в то время они находились в северо-восточной оконечности Подземноморья, то есть нереально далеко от места назначения. К моменту входа обратно в южные края план был благополучно позабыт. Конечно, попытка утопить Франа была предпринята несколько раз. На него зарились мурены, за ним с энтузиазмом плыла изувеченная акула, но… они разворачивались и уплывали обратно. Море тоже отказывалось его забирать и превращать в утопца, и в итоге Вария вылавливала своего нерадивого пассажира обратно, ведомая не то диким любопытством к природе такой отталкивающей силы, не то уважением к морским богам, которым презентовать этот дар было по меньшей мере самоубийственно. Мокрый, продрогший и всеми брошенный, Фран обсыхал на палубе, ненадолго замолкая. Он никогда не снимал маску, не переставал всем язвить, но и никогда не выражал недовольства таким с собой обращением. Жаловался, конечно, иногда ныл, но в целом реагировал флегматично или не реагировал вовсе. Бельфегора это особенно раздражало. Всё, что могло сбежать с корабля, сделало это на ближайших нескольких высадках в портах. Обычно команда придирчиво изучала обстановку на берегу не сходя с судна, не желая наживать себе врагов больше, чем того требовали морские приличия, но с этой лягушкой на корабле матросы кидались в воду ещё на подходах к порту. Увы, в отличие от Франа некоторые вполне себе превращались в утопцев. Работа недостающей части экипажа была торжественно вверена обладателю маски лягушки, но… Тот явно брал пример с Бельфегора и пальцем о палец не ударял, продолжая задавать наиглупейшие вопросы и говорить возмутительнейшие гадости. Когда Фран заставил сойти с корабля даже полифемских големов, которых Вария катала в трюме не первый месяц, капитан и его офицеры всерьёз задумались, что именно они подобрали и куда это можно деть. Луссурия, потирая ладошки, предложил отвезти мальчишку к Часовне Огней, потому что там не будут вести с обедом светских бесед; Бельфегор предложил скинуть его на Палмерстоне в самое жерло, где у него есть определённые связи, что сохранят это в тайне после чашечки чая с мёдом; Скуало настаивал, что можно позабыть лягушку в Северных Далях, где они с местными сведут друг друга с ума вопросами наперегонки. Занзас же, хлебнув ещё грибного вина, задумчиво почесал подбородок и предложил оставить этот груз в Вендербайте на попечение забытого там как ночной кошмар Леви-а-Тана, но потом честно признался, что опасается наплыва мертвецов, которые немедленно устремятся из гробо-колоний куда бинты глядят. Терпеливо слушающий предложения одного другого краше и гаже, Фран лишь заметил, что всегда хотел побывать в Империи Рук. Корабль едва уцелел после этого заявления, потому что никто, вообще никто не смел напоминать Занзасу об этом месте, где обезьяний найдёныш украл у него одежду, протащил через весь остров и заставил вернуться к команде лишь с руками на стратегически важном месте. А потом, когда портовый отчёт был сдан, и адмиралтейство направило туда своего советника вопреки своим же запретам на ведение с островом дел, выяснилось, что эта ловкая шмакодявка, случайно выброшенная там на берег бог весть когда — истинный наследник Вонголы, который теперь ходил под эгидой адмиралтейства, экстренно эволюционировав из наполовину обезьяны при помощи если не труда, то наставленного на него репетиторского мушкета. Словом, очень уж Занзас это место не любил, и оно являлось ему в кошмарах куда чаще гигантского глаза. То, что Фран после упоминания о нём уцелел, как и остальная команда, оказалось настоящим чудом. Моряки начали молиться за его душу, если та, конечно, была. Бельфегор скрипнул зубами, сохраняя на лице хищный оскал, но мысленно похлопал везению этого мальчишки. Для ходячей неудачи он был на удивление жив и обласкан Фортуной. В порту Кавендиш, что на кошачьем острове, с корабля сошёл только Бельфегор в сопровождении пары матросов в качестве грубой рабочей силы. Остальная часть команды под страхом окончательной смерти пыталась скрыть всяческое присутствие Франа, потому как разругаться с обителями этого места и помешать сделкам Бельфегора — это всё равно что отрезать самому себе рабочую руку. Не то чтобы Скуало не пробовал этого делать… Долгое пребывание в Подземноморье и не такое творило с рассудками бравых капитанов и их офицеров, но только близкие знали, что руку-то их старпом потерял отнюдь не в море и даже не в приступе безумия. Не в шахматы проиграл и то ладно — игроком он был неважным. В отличие от Занзаса, своей отличительной историей старпом гордился, хоть и приукрашивал её перед всеми матросами и Франом. Собственно последний сидел, развесив своё лягушачье отсутствие ушей, и восхищался волшебной палочкой их не менее волшебной феи, оравшей от этого не своим голосом и сотрясавшей свод. Занзас смеялся — это была ещё одна причина, почему лягушка оставалась на корабле и сохраняла относительную целостность тщедушного тельца: бесить своего старпома капитан обожал не меньше, чем алкогольные напитки, а развлечений на корабле недоставало. Коматозная норка, притащенная принцем, никаких фортелей не выдавала, с королевской грацией прикидываясь дохлой; голодная киса Бестер больше любил жрать людей в портах, чем ласку капитана, а их бывший талисман Маммон, которого по ошибке приняли за грибуна, незаметно высадился где-то да и зажил себе припеваючи, ловко обчистив напоследок трюм. Красного мёда было много, действительно много. О его свойствах ходили разной степени правдивости слухи, но большинство из них было верно: делался он из воспоминаний, мозги промывал знатно, зависимость вызывал сильнейшую, а словившие от него приход не всегда возвращались обратно, порой заканчивая жизнь в психушке. Как истинный псих и первоклассный дилер, к своему товару принц-потрошитель не притрагивался, но порой смеха ради добавлял пару капелек кому-нибудь в провиант, а потом они всей командой смотрели на разомлевшего безумца. Конечно же Бельфегор предложил ложку Франу — мальчишка почти ничего не знал об этой странной субстанции, зато как и все дети любил сладенькое, а потому не задумываясь согласился. О, если бы он только подумал… Впрочем, ничего интересного не случилось — команда сутки с энтузиазмом терпела его обычные речи, ожидая чего-то удивительного, но единственное, чем обладатель маски лягушки всех удивил, так это отсутствием выраженной реакции. Бельфегор остался недоволен переводом контрабандного товара. В Подземноморье не существовало ночи как таковой, потому что Машина Рассвета на роль Солнца годилась слабо, а фальшивые звёзды сияли вне зависимости от фальшивого времени суток. Тем не менее какая-то условная ночь на корабле Варии существовала исключительно благодаря наличию часов, и в неё на палубе становилось тихо. Настолько тихо, что принц смог расслышать приглушённые, но надрывные всхлипы их бесценного балласта. Обхватив колени руками и сжавшись в комок, Фран плакал, бессвязно шепча что-то про Камень, Соль, Шторм и их проклятья. Поначалу Бельфегор хотел было не то мимо пройти в свою каюту, не то поглумиться, но что-то ёкнуло у него там, где не должно быть сердца, и принц снизошёл до жалкой лягушки, никогда не снимавшей маску. Первым делом он её и стянул, явив на милость тьмы заплаканное лицо, оказавшееся куда красивее и чуть старше ожидаемого. Широко распахнутые в безумии глаза сияли как фальшивые звёзды, и слёзы на щеках помимо влажной дорожки оставляли соляной налёт. Сколько же он проплакал незаметно от любопытных, но скорее ненавидевших его глаз? — И что там с Богами? — тихо, серьёзно спросил Бельфегор. Он не был суеверным, но глупо отрицать существование этих богов — почти так же глупо, как отрицать существование моря, по которому они движутся. — Они прокляли меня, они найдут и убьют меня, по-настоящему убьют, если я не вспомню… Я не вспомню… Теперь Фран разрыдался по-настоящему, и вот-вот чуткие уши команды это услышат. Посмотреть на ревущую лягушку, несомненно, сбегутся все. Почему-то Бельфегору не хотелось делить это зрелище с ними. Или, может, делить это знание… Оказывается, единственное, чего страшится их попутчик, которого не пугают сила капитана и вопли старпома — морские боги, которыми он, видимо, действительно проклят. — Я хочу к учителю… — Фран бросился в единственные доступные ему объятья, предоставлять которые Бельфегор не собирался вовсе, но его королевское высочество никто и не спросил. Было даже как-то противно: плакала лягушка вовсе не о нём, но жалась-то к его полосатой кофте, крепко вцепившись руками и пачкая солью больше, словно её-то и не хватало там, где сам воздух — соль. Вот когда принц почти отодрал от себя неразумное создание с намерением напоследок пнуть, Фран резко вскинул голову, чётко и отчаянно прошептав: — Бел, пожалуйста. Конечно же он не был «пожалуйста» и быть им не собирался. И всё-таки прижал бедолагу к себе, чувствуя, что эти горячие слёзы в том числе последствия той злосчастной ложки красного мёда. Нет, Бельфегор не ощущал себя виноватым. Его пугало, что он чувствовал что-то другое, и это не было безумием, настигавшим моряков в кромешной тьме. Не в силах смотреть и так чётко слышать, принц вернул маску лягушки на место, что мигом лишило Франа всякой человечности и сделало привычным, тихим и флегматичным. Просто теперь Бельфегор знал, что там, за этим нелепым пережитком Личины, льёт слёзы проклятый кем-то ребёнок без воспоминаний. — Никогда её не снимай, — это приказ, хоть он и не капитан. Наверно, это единственный раз, когда Фран кого-то послушался. Летучих мышей Бельфегор откровенно недолюбливал, а в настигающем безумии ещё и побаивался. Впрочем, любой, кто смел обратить на это внимание, оказывался проткнут стилетом, метко брошенным сначала в цель, а потом — в несчастную злобную мышь. Если людям в Подземноморье нож не был опасен до попытки расчленения оным, то мыши падали замертво. Оружие, конечно, было жалко, но зато наставало спокойствие. Мыши совсем не похожи на птиц. Фран, однако, вздрагивал не поэтому, и даже не потому, что ножи периодически прилетали в него самого за совсем уж неуместные остроты, а потому, что Соль смотрела на них, особенно если мыши были белыми. Богов он боялся больше, чем Бельфегор в приступах безумия боялся летучих мышей, и всякий раз тихо и незаметно для окружающих плакал от ужаса. Если Соль проклянёт и принца, то… Фран не помнил, что будет, и от этого пугался сильнее. В Подземноморье у всех были страхи. Занзас, кажется, боялся льдов, в юности испытав на себе немилость какого-то зимнего порта, запечатленную на коже острыми как ледник шрамами; Скуало был до чёртиков суеверным и особенно страшился полной темноты, в которой не виден даже блеск его верного меча; Луссурия боялся старости, дряхлости и гробо-колоний, надеясь погибнуть раз и навсегда, а не понемногу и не насовсем. Никто над этим не смеялся, относясь с определённой толикой такта, продиктованной нежеланием оказаться мёртвым окончательно раньше срока, и только потом — извращённой привязанностью к тем, с кем живёшь бок о бок на корабле, что перестал подниматься к свету. Вария так давно бороздила эти тёмные воды, что её офицеры постепенно теряли способность безопасно находиться на поверхности. У некоторых даже запертый в шкатулки свет вызывал отвращение, хотя должен бы — восторг. Впрочем, последние вещицы нравились Франу, хоть ему и было запрещено копаться в отсеке с контрабандой. К счастью мёд тот больше не трогал — мало ли, что ещё полезет из его головы в таком состоянии. Если его унесло с одной ложки, которая всех прочих вводит в состояние скорее распутной расслабленности, то с пары он очнётся в Параболе. Или не очнётся вовсе. Это пугало Бельфегора вне приступов безумия, когда фокус ужаса смещался с летучих мышей на что-то более важное. Иногда они с Франом разговаривали — наедине тот ненадолго снимал свою маску. В свете одного из маяков удалось разглядеть татуировки под глазами, пожиравшие внимание. Щёки были сухими, но солёные дорожки не исчезали с них никогда, стекая по стрелкам вниз, как по направляющим. Своих глаз Бельфегор так и не показал, да и не был он единственным в море, кто старался скрыть взгляд — тот же Луссурия не расставался с тёмными очками, вопреки здравому смыслу делавшими мир для него светлей. В общем, у каждого были свои секретики, и никто без спросу не лез тайное облачать в явь, даже Фран. Как выяснилось, обладатель маски лягушки не помнил ни своего учителя, ни всегда ли он сам являлся жителем Личины, ни что-либо ещё путное. Как оказался в том южном порту — тоже, и вполне вероятно, на то была божественная немилость. Кого он прогневал — загадка, чем — тайна, что с этим делать — мрак. Само по себе отсутствие воспоминаний Франа ни капельки не тяготило, лишь изредка он жаловался на голос, зовущий его во сне, но многие моряки могли похвастаться тем же и даже перещеголять его в разнообразии нашёптывающих странные вещи реальных и не очень сущностей. Всех иногда звали голоса, всем иногда в самую душу смотрел ужасающий глаз. Вот его Фран не боялся, а богов — да, очень. Впрочем, в Палмерстоне выяснилось, что дьяволов Фран тоже очень боится. Он отказался сходить на берег и заперся в каюте Бельфегора под смех всей команды и гневные окрики принца, что его королевские покои — не болото для каких-то там трусливых лягушек. Может быть, оно даже к лучшему, как отметил про себя Бельфегор, о чём естественно никому не сказал. Королевский статус принцу определённо был присущ, что подчёркивала диадема в копне непослушных волос, да только со званием Падшего Фран не угадал — Ад всегда был здесь, и летучие мыши его не похищали. Переворот, конечно, здорово подорвал устои, и Бельфегор тоже был в том виноват, самолично напав на собственную семью и бежав потом с остатками знати в Палмерстон, но ни о чём не жалел. Правда глаза всё-таки прятал — без них удавалось сойти за человека. Странного, ненормального, психованного, но человека. Дьяволом он был бы куда более классическим. Зато в Палмерстоне у него была куча знакомых, которых можно порасспрашивать о морских проклятьях и том, что ещё творит с мозгами красный мёд. Если у кого-то, конечно, мозги ещё остались. Хоть и говорили, что можно прожить без души, но крайне трудно — без мозга, Бельфегор наблюдал совершенно другую картину. Так как Бельфегор был не только принцем, дьяволом, талантливым убийцей и безумным путешественником, но ещё и гением, ничего нового он от своих коллег про стилю жизни не узнал. Только одна знатная особа с такой же непроницаемой чёлкой сказала, что голос, который был с Франом в голове не всегда, потенциально мог исходить из трёх мест: со свода, где обитают философы и прочие крайне ненадёжные личности, из Ирема, где всё течёт через одно место, а оно — через другое, либо из Параболы. Впрочем, глянув с берега на корабль Варии, Пантера также добавила, что голос может быть банальным звоном в ушах от воплей старпома, и не то чтобы она сильно заблуждалась. Где искать чужие воспоминания, если не в красном меду — вопрос сложный, но и на него случаются ответы. Например, можно обшарить Нунций, что вбирал в себя многие обрывки слов и их адресатов, или попытаться прикоснуться душой к Морозной Крепости, что и сама являлась печальным воспоминанием. Последняя была и ближе к богам, и лежала по курсу корабля Варии, потому как спустя не первый год хождений в море они предпочитали проверенные маршруты, перестраивать которые приходилось лишь в том случае, если грозный Занзас опять спугнул какой-то остров, и тот попытался сбежать. Но куда они все денутся из Подземноморья, запертые в нём, как в банке? Фран с интересом вертел головой и с не меньшим энтузиазмом обнимал себя руками, потому что не просто так морозное звали морозным. Цвет, который можно было тут различить, очень напоминал непомерно длинные волосы Скуало, словно он путешествовал сюда на линьку. Впрочем… Нет, тут было гораздо красивей, чем на чужой расчёске. Причудливо смешанные соль и лёд, что при обычных условиях сосуществовали бы с трудом, местами напоминали ажурную паутину, красота которой явно превосходила творения пауков. Да и после встречи с последними едва ли полюбуешься хоть чем-то, потому что обычные пауки забирали слёзы, а эти — сразу глаз. К счастью тут их не водилось, да и маска Франа защищала глаза, лицо, честь и душу. Только память не уберегла. В морозных коридорах, когда слышишь свои шаги и дыхание, кажется, что продираешься через собственный мозг — пустой, холодный, извилистый и… Ужас нарастал довольно стремительно, уверенность в себе таяла в отличие от вечных льдов, воспоминаний не прибавлялось, хоть и копошилось что-то глубоко внутри, отзываясь звоном на это место. Долго обладатель маски лягушки не выдержал и побежал обратно, влетев лицом Бельфегору в грудь. Как же стало тепло… Фран понадеялся, что жидкость под носом — оттаявшие сопли, а не хлынувшая от столкновения кровь. — Глаза вымерзли что ли? — недовольно выплюнул принц, потерев ушибленное место. Впрочем, оглянувшись и убедившись, что вся команда сидит на корабле поближе к теплу и яростно греет руки, Бельфегор притянул мальчишку ближе, ведь тот совсем продрог, а у дьяволов, как известно, очень тёплое тело, если не сказать, что горячее. — Это же вам ничего за чёлкой не видно, а не мне… — Фран ойкнул, получив подзатыльник, впечатавший его обратно в монаршую грудь аккурат в хитросплетение рёбер. — Вспомнил что-нибудь, лягушка? — Да, что холод не люблю. Но, наверно, были и менее экзотические способы вернуть мне это бесполезное воспоминание, — прижавшись теснее, Фран запустил руки принцу под кофту, от чего тот весь сжался, подобрался и даже встал на цыпочки в попытке уйти от неприятного контакта. — У тебя руки ледяные! — прошипел Бельфегор, всё ещё стараясь вывернуться из захвата. Охочий до тепла обладатель маски лягушки держался молодцом и брыкающуюся жертву не выпускал, мешая дотянуться до холодного оружия — оно же холодное, а принц вон как не хочет контактировать с подобным. — Это от сердца, — пускай голос и был исковеркан тянущимися гласными и явным искажением маски, улыбка сквозь него чувствовалась. Бельфегор улыбнулся в ответ, но попытки высвободиться не бросил. В последнее время пиратские корабли почти не встречались — большую часть Вария попросту потопила раньше, а на другой плавали свои же. В общем-то все в море были в определённом смысле «свои», и чужими становились лишь тогда, когда команда откровенно скучала, вот как сейчас. Мелкий кораблик пошёл ко дну даже быстрее, чем убиваемые Бельфегором летучие мыши — хватило одного предупредительного выстрела. Тяжело вздохнув, Скуало признал, что с таким же успехом мог просто на врагов наорать, и это сэкономило бы заряд. Подобранное с остатков корабля топливо не интересовало никого: своим забит трюм, пить его неинтересно, продавать невыгодно, но оставлять дрейфовать в море — расточительно. Вот был бы с ними Маммон… Он бы и корабль со дна поднял только чтобы оный обчистить основательно. В Море Лилий, что кишело всякими морскими тварями, Бельфегор то и дело грозился вывесить Франа за борт, чтобы тот поздоровался со своими родичами, сидящими на кувшинках. Мудрость, скрытая в глубине опасных вод, тускло сияла на горизонте в отблесках фонаря. Говорят, в этой тюрьме содержатся самые разные преступники и удивительнейшие загадки, но Вария предпочитала огибать этот порт стороной. Им и своей мудрости для жизни хватало, а в этом море они промышляли охотой на морских тварей. Фран же, навострив все свои чувства, неотрывно смотрел в сторону тюрьмы. Гениальный принц понимал, что их попутчик вновь слышит голос, и тот, вероятно, зовёт его именно оттуда, но вскоре Мудрость осталась позади. Фран ничего не сказал и завернуть туда не просился. Путь Варии на этот раз лежал в Ирем, жители которого неистово любили кофе и существовали максимально близко к снам. Уж не было ли это связано? Впрочем, там всегда было, на что посмотреть, что продать, что купить, с кем поговорить, кого проигнорировать… После стольких лет в море это совсем не кажется удивительным. Только Фран ведёт себя встревоженно и особенно много говорит в попытках заглушить голос в своей голове. Бельфегору он сообщает доверительно, что точно слышит учителя, и скорее всего он вещает ему из Ирема. Если так, то именно там Фран сойдёт с корабля и потеряется на городских улицах. Он сообщает это настолько спокойно и буднично, что Бельфегору хочется его ударить так, чтобы маска, которую он сам просил не снимать, разлетелась вдребезги. Остальная команда, вероятно, мечтает о том же самом, только причины у них другие. Едва ступив на твёрдую землю, Фран замечает девушку с повязкой на глазу и невозможной причёской тропического фрукта. И хоть она определённо не является учителем, голос его идёт из её уст, и можно сразу вычислить нездешних, потому что те шокированно оборачиваются, в то время как привычные ко всему иремцы делают вид, что всё так, как должно быть. Прощание выходит скомканным. Занзас хлопает мальчишку по плечу так, что тот сгибается пополам, и тогда по другому плечу его хлопает Скуало, сгибая окончательно. Луссурия посылает контрабандный воздушный поцелуй, с недавних пор распробовавший запрещённые почти везде романы. Команда ликует, хоть и молится порой за душу Франа, когда их безумие того требует. Бельфегор стоит в стороне, скрестив на груди руки, и не видно, куда он смотрит. Фран не чувствует его взгляд, и ему становится как-то… Обладателям маски лягушки определённо не подобает вести себя подобным образом, но именно это и делает их собой — на прощание Фран бросается принцу на шею и тихо, но горячо шепчет в ухо: — Заберите меня через год. Бельфегор скидывает мальчишку молча и демонстративно уходит, и все реагируют на это с пониманием. Год в Иреме, год в море и год по ощущениям — абсолютно разные меры времени. Да и оставлять в портах подобные связи… Спасибо, что медальон не всучил. Впрочем, принц ещё не смотрел в своей каюте, где оный обнаружится под подушкой, но вместо фотографии там — соль и клок зелёных волос. Убедившись, что больше никто из команды Варии его не видит, Фран снимает свою маску. Ненадолго видна его спокойная улыбка — он знает, что его заберут, и это займёт меньше года. Значит, ему нужно многое успеть к моменту, когда корабль вновь окажется в этом далёком порту. Первое время без Франа скучно даже тем, кто его терпеть не мог. Нет, особенно тем, кто его терпеть не мог — на кого им злиться теперь? И пускай жизнь в портах отвлекает от этого ощущения, долгими путешествиями между ними меланхолия накатывает волнами, которых в Подземноморье толком нет. Ветер не приносит вестей, почти позабытых ощущений, обрывков слов… Потому что ветра тоже нет. Да и не разносит он, к счастью, все те гадости, что Фран раздавал направо и налево. Интересно, как он там? Вспомнит что-нибудь, или забудет их всех, как забыл, быть может, другую команду? Бельфегор старался об этом не думать. А ещё не спускался в трюм, потому что голос из головы звал пристраститься к красному мёду. Голос Скуало кричал, заглушая все мысли, что принцу нельзя — он и так поехавший. «Поплывший» — невозмутимо поправил старпома Бельфегор и скрылся в своей каюте. — Мы не плаваем, а ходим! — буркнул Скуало, чтивший морские традиции, чуждые выходцам Ада. И чего Бельфегор оттуда вылез, мёдом ему тут что ли намазано? Ах да… Намазано. Парабола-лён благополучно сбыли по заказу Вонголы, который птичка на хвостике принесла. То есть летучая мышь во мраке пропищала — кто-то из Вонголы натренировал их передавать сообщения, но учитывая факт, что прерывались они на гимн адмиралтейства, коммуникация была функцией побочной, а не первичной. Похожая мышь уже в порту пригласила их на очень важный приём. Занзас ненавидел подобные мероприятия всей душой, но телом считал, что пропускать приёмы, конечно, нельзя. Вовремя принять на грудь да побольше — ну что может быть важнее? Правильно, ничего. Обезьяний найдёныш, именовавшийся теперь не иначе как десятым капитаном Вонголы, тоже набрал себе к тому времени команду. У него оказался пепельноволосый и крикливый артиллерист, упорно называвшийся старпомом, какой-то безмятежный и преданный всему на свете (в темноте-то!) инженер, ни черта не смысливший в работе корабля, экстремально непрофессиональный судовой врач с нездоровым энтузиазмом, в качестве бесполезного балласта плаксивый телёнок с чертами человека, не обременённого годами и интеллектом, какой-то уже пропавший хитрец с разными глазами и такими же взглядами на жизнь, и неназванный член экипажа, который вообще не пришёл и путешествовать предпочитал отдельно. К последнему Вария прониклась наибольшим уважением, прекрасно понимая, как не хочется находиться на одном корабле с таким капитаном… То, что они сами не лучше, никто им сказать так и не решился. У Десятого вообще речь пропадала при виде Занзаса — очень уж тот напоминал о временах, проведённых в Империи Рук. И это было взаимно, а оттого все сидели как на пороховой бочке. Ну или на забытой кем-то россыпи булавок, за что потом извинилась Хару, для которой и предназначался парабола-лён. А время всё шло… Как и Вария шла по морю, потому что плавать Скуало авторитетно всем запретил. Сменяли друг друга порты, иногда менялись матросы — они хоть и почти бессмертные, но не вечные. Захаживали даже в Вендербайт в гости к Леви-а-Тану, у которого аж бинты вымокли от радости, когда тот капитана увидел. В каком именно месте промок Леви потом предлагалось угадать всем и каждому, и Луссурия при этом кокетливо хихикал, придвигаясь ближе. Своего бывшего офицера из гробо-колонии Вария вновь приняла на борт в качестве кока, потому что с кулинарными талантами врача матросов не напасёшься: готовил он очень вкусно, но имел страсть… Ещё одна проблема была в том, что Луссурия помимо аппетита по отношению к мертвецам приобрёл оный до плотских утех, и то, что не становилось его обедом, могло стать любовником, ну или наоборот. Занзас настоятельно просил не смешивать одно с другим, объясняя, что если бы он любил стейки не только своим языком, то… Фу, гадость какая. Скуало отвесил всем по подзатыльнику и велел не портить никому аппетит своими любовными подвигами по отношению к еде. И вообще, никто тут белый соус не любит. И нечего на него так смотреть! Атмосфера всеобщего веселья царила недолго, и вскоре команда вновь вернулась к привычной рутине. Бельфегор прохлаждался на палубе, задумчиво крутя в руках медальон. Может, выбросить его в самые глубины, да и не вспоминать больше о том, у кого своей памяти размером с эту безделушку? Как там Фран поживает, что у него за учитель, не оказался ли мальчишка продан другой сумасшедшей команде, потому что довёл весь Ирем? Бельфегор не хотел признаваться себе в причинах подобных мыслей, хоть и был гением, а значит знал, что уже знает о том, что он знает о том, что он знает… Принц считал звенья этой цепочки как беспокойными ночами летучих мышей, и тревожно уснул, покрепче сжав в ладони раскалившийся медальон. Ещё немного — запахнет из него палёными волосами. Вария прибывает в Ирем спустя девять месяцев, и Бельфегор шутит невпопад что-то про беременность и роды. Есть в этом доля правды — опять их прислала Вонгола за парабола-льном, потому что жена десятого на сносях и хочет вязать и шить странные вещи… Но какая именно жена — не уточнялось, так как для дела важным не было. К тому же сообщение не влезло в летучую мышь, которой иначе пришлось бы забыть гимн адмиралтейства. Занзас даже зубами скрипнул, после чего скомандовал мышь немедленно прибить, что Бельфегор с охотой выполнил, но всё равно корабль уже сменил курс и пошёл на Ирем. Оставалось скопить всего-ничего деньжат, а Вонгола обещала добить остаток суммы. Бельфегор с Занзасом не так давно посещали посольство Ада, где соблазнились новыми технологиями… Впрочем, это было сюрпризом. Бельфегор правда старался сделать вид, что совершенно не переживает, и что он всегда обожал барабанить пальцами по стилету так, что несчастный начал выдавать ужасное подобие музыки. Даже матросы, никогда Франа не видевшие, были наслышаны о нём, и один только Леви-а-Тан не понимал, кого и зачем кинется искать принц. Ему, впрочем, простительно — первое время команда считала его говорящим кальмаром, пока не выяснила, что он человек, просто лицом и туловищем не вышел. Но даже этот факт не смог отговорить Луссурию от попыток флирта, что вызывало ужас у самого Занзаса. Зато увлечение Бельфегора на этом фоне меркло до социально-приемлемых огней слегка голубого оттенка. В порту Ирема кипела жизнь, но даже в её бурном потоке, что гораздо сильнее жалкого подобия морских волн в здешних водах, Бельфегор различил странную компанию. Мужчина и женщина с одинаковыми причёсками тропических фруктов, какая-то дикая помесь человека, тигра и, кажется, выходца из Империи Рук, даже с виду неприлично дорогая любовница для богатеньких искателей продажной любви, белый как мел мужчина, лицо которого с расстояния похоже на холст (или это чужое лицо на нём нарисовано?), и… На бочке с непонятным содержимым сидел Фран, на которого вся компания кричала. Разве что девушка-фрукт осталась в нейтралитете, но мужчина-фрукт ругался за них обоих. Чем дольше вглядывался принц, тем моложе казались эти люди, и возраст их замер где-то на уровне команды десятого капитана Вонголы. Безусловно Фран был самым младшим, хоть и подрос с последней встречи. Улыбнувшись Бельфегору, он просто слез с бочки, взял свою маску и пошёл прочь, игнорируя всех и вся. — Я просил её не снимать, — зашипел вместо приветствия Бельфегор. С его горячей кожей и этими странными звуками он был похож на раскалённую сковородку, повстречавшую каплю воды. — А я просил забрать меня через год. Как замечательно, что мы совершенно друг друга не слушаем, — протянул Фран. Он стал ещё спокойнее, ещё сильнее тянул гласные, а как бесил одним своим видом, о боги морские… Бельфегор расплылся в улыбке. Медальон выкинуть он так и не решился. — Ну как, вспомнил что-нибудь, лягушка? Или, может, от тебя наконец-то появится прок на корабле? — для верности мальчишка был схвачен за руку. Крепко, грубо… С романтичным переплетением пальцев, которому ни капли не воспротивился. — Я вам за чашечкой чего-то крепкого расскажу, падшее высочество, а то вдруг не по вашей душевной организации мои секреты, — Фран натянул обратно маску, потому как они приближались к порту. Он не очень хотел, чтобы кто-то видел его лицо и слышал настоящий голос, потому как это ощущалось… Довольно интимным моментом. — Алкоголь тебе нельзя, — безапелляционно заявил Бельфегор. — То есть вот для этого, — Фран потряс их сцепленными вместе руками, — я достаточно вырос, а для выпивки — нет? — Весь алкоголь на корабле принадлежит Занзасу, — раздражённо пояснил Бельфегор. — Ты уже и это забыл? Едва начавшийся остроумно-колкий ответ был прерван вышеупомянутым капитаном, которого торжественно выносили из портового бара матросы под командованием Леви-а-Тана, готовясь грузить на корабль. Трюм забит, готовы отплывать, и только Занзас не уложен на своё законное место. — Эй, мусор, ты чему-нибудь путному научился? — решил осведомиться гроза одного моря и бесчисленного количества бутылок. — Никак нет, капитан, — отрапортовал Фран, приставив руку к голове, словно стреляет в висок. Занзас пьяно расхохотался и показал палец вверх, очевидно означавший, что их бесценный груз снова может взойти на борт. Команда поприветствовала решение страдальческим стоном — с первого взгляда было очевидно, что мальчишка невыносим. Даже Занзаса выносить было легче, что наглядно демонстрировала процессия, грузившая его на Варию. — Спасибо, — тихо сказал Фран, поднимаясь с Бельфегором. Они шли последними — только их и ждали помимо окончания всего горячительного в местной разливайке. — Спасибо в трюм не положишь, — фыркнул принц. — А меня — можно, — крепче сжав чужие пальцы, заверил Фран. Бельфегор кожей чувствовал, как под маской мальчишки губы искривились в лукавой, но едва заметной улыбке. Учитель со своей бандой проводили их минувшую головную боль только взглядом. Конечно, Фран раздражал всех и каждого… И потому к нему так привязывались люди. Пускай обладатель маски лягушки отвечал исключительно в язвительном ключе, на самом деле он привязывался в ответ. Никто не знал, как отчаянно он считал дни в Иреме, где едва получается это делать, в ожидании своего принца без белого коня, но с кораблём, полным психопатов. Всем Фран отвечал, что учился дипломатии, и это вызывало сильнейшие опасения в целесообразности подобного курса для человека, которого во избежание войн категорически нельзя подпускать даже к мёртвым. Хотя если войну нужно развязать, то… Впрочем, Занзас объявил, что ему наплевать, что там Фран делал и делал ли, но теперь он — часть офицерского состава и должен… Задачу придумать занятие капитан скинул конечно же старпому, и тот благополучно замолчал аж до Печали Гайдера, погрузившись в тяжёлые думы, чем занять эту язву на теле их команды так, чтобы не стало хуже. Медиком Скуало был таким же плохим, как игроком в шахматы, а идеи Луссурии находили отклик разве что в портах, где скупали запрещённую литературу. В свою очередь Вария поделилась планами на будущее — они собирались пасть даже ниже, чем уже были, и погрузиться на самое-самое дно, обзаведясь новой, толком не обкатанной как технологией субмариной. Моря бояться — в море не тонуть, как глубокомысленно изрёк Леви-а-Тан за готовкой скудного, но сытного обеда. Если повезёт, то когда-нибудь они вернутся в Сердолик и устроятся там, как раньше — с шиком, контрабандой и местными хищниками. Одно время вся команда обитала в самом южном оплоте Падшего Королевства, пока не вскрылись подозрительные связи Занзаса, что являлся местной властью. Вария поспешно отбыла в море во избежание новой войны с Девятым, и вновь базировалась в Падшем Королевстве, позабыв о восковых ветрах, синих вестниках и ощущении свободы на суше. Весь офицерский состав втайне мечтал вернуться к той жизни хоть на пару лет. Быть может, им это удастся после путешествий по глубинам. А может там, на дне, они найдут новое идеальное место, которое будет им по душе. Единственное полезное, чему Фран оказался обучен — скрытность. Скуало, правда, делал всё, чтобы их обнаружили кто угодно и где угодно, но иногда стармоп молчал, и тогда команда могла заметить, что окружение на них не реагирует, слово корабль скрыт за густым туманом. До того, как на борт вернулся Фран, такого не наблюдалось. А вот Бельфегору была открыта вся правда. И про то, что в недалёком детстве Фран свалился в Подземноморье сверху, скорее всего попутно приложившись обо что-то и потеряв память. И про то, что в Личину его отвёз бежавший из Падшего Города Мукуро, выловив мальчишку в море и скинув где попало, потому что за ним самим гналось адмиралтейство. Память к Франу так и не вернулась, но теперь он знал всё, что нужно для успешного существования, а также множество политических тайн и интриг, которыми готов охотно делиться за нескромное вознаграждение, из которого ни копеечки учителю не достанется, потому что фруктам деньги не нужны — им нужна анархия. Интересней всего, конечно, дела обстояли со страхом перед богами. Найти источник или вид проклятья никому в Иреме не удалось, но может оно и к лучшему. На суше Фран значительно успокоился, отмыл от слёз щёки, и даже следы соляных борозд зажили, не оставив под собой уродливых шрамов. Конечно, Соли, Камня и Шторма обладатель маски лягушки всё ещё боялся, но лишь немного сильнее, чем того требовал здравый смысл. Может, то было лишь его детское воображение, может, боги решили в него сыграть, а может он действительно был проклят… Но разве теперь это важно? — И ты действительно просто перестал бояться их? — спросил Бельфегор. — Конечно нет. Я просто заглянул своему страху в глаза, — на удивление бесхитростно ответил Фран, убирая с лица Бельфегора чёлку. Глаза принца были налиты огнём, кровью и ужасающим свечением ада. — А больше всего в этом море я боюсь вас. Потому что…