06:15 a.m.: Obsession

I wanted to forget I'm trying to forget Don't leave me here again I'm with you forever, the end (c) Breaking Benjamin - Without you

Ухён зевает и лениво опускает окурок в пепельницу, вертит им по стеклянной поверхности и бросает; брезгливо взмахивает рукой и плотнее закутывается в плед. На улице чертовски холодно, промозглый ветер пробирает до костей; тем не менее Ухён стабильно вот уже сколько времени ходит курить на балкон, а все потому, что Сонгю не любит запах никотина. Сонгю вообще не любит, когда его парень курит, но отучить его от этой вредной привычки ему так и не удалось. Ухён снова зевает, неловко прикрывая рот рукой, и сонно смотрит на разгорающийся восход. Сонгю уснул практически сразу же после их очередной бурной ночи, а вот младшему не спится, и он уже битый час торчит на холоде с пачкой сигарет, методично выкуривая одну за другой. Ухён знает, что это - ужасно вредно, что он своим образом жизни и пристрастиями губит себе весь организм к чертям, но ничего не может поделать. Есть вещи, которые даже он не может в себе изменить. Да и хочет ли он менять? Он еще некоторое время неловко топчется на балконе, босыми ступнями по ледяной плитке, и наконец решает, что он уже достаточно проветрился. Парень тихо вздыхает, безрадостно глядя на слабое облачко пара, вырывающееся изо рта, и тенью проскальзывает за приоткрытую дверь балкона обратно в квартиру. Он не может сказать, что небольшая «двушка» Сонгю ему не нравится; нравится, тут довольно уютно и как-то по-домашнему тепло, сюда хочется возвращаться снова и снова. Хотя Ухён совсем не уверен, что он хочет сюда возвращаться только из-за самой квартиры и ее обустройства; он знает, что делает ее такой уютной и приятной, греющей душу, а точнее, кто - Ким Сонгю. Он одним своим существованием умудряется делать вещи вокруг себя какими-то живыми и естественными. Ухён не может не умиляться, глядя, с каким усердием старший порой убирается в квартире, как он смешно фырчит, когда смотрит телевизор, откуда вещает очередной политик, чья болтовня кажется ему сущей ерундой; как он забавно щурится, когда подозревает его, Ухёна, в каких-то провинностях; и, наконец, как он с силой прикусывает губы, сдерживая стоны, когда Ухён в пьяном виде возвращается домой и начинает откровенно к нему приставать. Ухёну нравится в нем все, и это его пугает. Сонгю для него кажется порой слишком идеальным и оттого недосягаемым, несмотря на то, что встречаются они уже больше года. А еще Ухёну кажется, что он с каждым днем, просыпаясь в кровати и обнаруживая под боком мирно посапывающего старшего, становится все больше от него зависим. Это как одержимость. Ты думаешь лишь об одном человеке, он занимает все твои мысли. Ты не можешь от него отказаться, потому что он жизненно тебе необходим... Но Нам Ухён не имеет права быть кем-то одержимым. Он слишком высок для такого рода вещей. Ухён не раз предлагал Сонгю переехать к нему, в большую и просторную пятикомнатную квартиру в недавно построенной многоэтажке; Сонгю с завидным упрямством каждый раз отказывал, мотивируя тем, что ему и у себя неплохо, а большое и пустое пространство будет на него сильно давить. Ухён дарил ему дорогие подарки, старался тратиться как можно больше... а в итоге получал укоризненные взгляды и фразу «Ухён-а, не надо делать глупостей, лучше купи на эти деньги что-нибудь полезное или потрать на благотворительность». А потом неизменно обнаруживал очередную коробочку с дорогим французским парфюмом или эксклюзивный диск с записью частного концерта любимого музыкального исполнителя старшего, незаметно подложенные ему в сумку или в автомобиль. И эта черта характера старшего Ухёна буквально выводила из себя: Сонгю просто не позволял ему на него тратиться. Все предыдущие пассии Нама охотно принимали его подарки, даря вместо этого ему свои тела (потому что душ, как таковых, у них не было - по крайней мере, Ухён в этом сильно сомневался) в полное и безоговорочное пользование взамен. А Сонгю просто его любил. Верил, улыбался, когда видел его, радовался всяким житейским мелочам или просто времени, проведенному с ним. И Ухена это напрягало; он понимал, что по чистой случайности обрел нечто большее, нечто, что не стоило всех его предыдущих романов, вместе взятых, и до дрожи в руках боялся это нечто потерять. Привязывался все больше и... становился зависим. Физически не мог сосуществовать без человека по имени Ким Сонгю. Может, поэтому Сонгю был единственным человеком, с кем Ухён встречался больше месяца. Кто сказал, что ветреные, грубые, порой чересчур нахальные, общающиеся лишь с помощью сарказма и оскорблений люди не умеют любить? Любить умеют все. И Нам Ухён тоже любил; извращенно, ревностно, собственнически, безапеляционно присваивая своего парня себе целиком, но любил. Единственный минус в сложившейся ситуации был в том, что Ухёна с детства приучили: никому нельзя доверять. Ни к кому нельзя привязываться. Никому нельзя обнажать душу и свою истинную сущность. Никому нельзя показывать свои слабые места. Ким Сонгю стал исключением из всех этих правил. Ухён тихо кашляет и прикрывает за собой балконную дверь, практически бесшумно пересекает гостиную, задевая размашистым пледом какую-то мелкую статуэтку на журнальном столике, но в последний момент успевает ее поймать и поставить на место. Скидывает с плеч плед и, бросив его прямо на полу, идет в спальню. Он точно знает, что Сонгю утром не обрадуется, когда увидит плед, и непременно выскажет свое недовольство младшему, но Ухёну плевать. Он просто устал и хочет выспаться. Он аккуратно прикрывает за собой дверь и с печальной усмешкой смотрит на кровать в нескольких шагах от себя: на одной из мягких пуховых подушек мирно спит рыжеволосый парень, смешно морща нос. Ухёну кажется, что ему, наверно, снится что-то забавное, и он невольно улыбается сам себе. Поспешно одергивает себя, когда понимает причину улыбки, и, нацепив на лицо самое суровое выражение, на которое только способен, идет к кровати. Ложится и тут же укрывается одеялом, отворачиваясь от спящего Сонгю. Ухён закрывает глаза и вздыхает, а через секунду чувствует, как теплые руки забираются под одеяло и уверенно приобнимают его; парень не уверен, что старший и правда проснулся, скорее, это на уровне рефлекса - обнимать Ухёна, как только он возвращается в кровать. Потому что в последнее время он проводит в ней все меньше и меньше времени, задерживаясь на работе допоздна и срываясь на нее же рано утром. Ухён с закрытыми глазами нашаривает под одеялом руку старшего и переплетает свои пальцы с его; только после этого он успокаивается и наконец-то позволяет организму отдохнуть за счет неспокойного сна. В какой-то момент Ухён решает, что так просто не может продолжаться. Что его зависимость от комфорта с Кимом нужно уничтожать. Он с поразительной регулярностью начинает пропадать по ночам, каждый раз объясняя это Сонгю тем, что его срочно вызвали в офис по случаю какого-то форс-мажора. И Сонгю верит, он обеспокоенно кивает и даже проверяет, взял ли с собой Ухён ключи и документы, прежде чем запереть за ним дверь. Вот только Ухён едет отнюдь не на работу. В багажнике у него всегда припасен пакет с вещами, в которые можно переодеться, чтобы поехать в очередной клуб; после недели таких поездок он наконец-то останавливает свой выбор на конкретном клубе и уже больше не мечется по половине ночи, выискивая, куда бы податься, чтобы подцепить очередную девочку (или даже мальчика, которыми Ухён сначала брезговал, но потом все же логично рассудил, что разницы между девочками и мальчиками конкретно для него - никакой) и податься в гостиницу, где провести не первую и маловероятно, что последнюю бурную ночь. Единственное, что Ухён запрещает своим однодневным пассиям - оставлять на нем хоть какие-то следы. Потому что, как бы там ни было, под утро он всегда возвращается обратно к Сонгю, который встречает его облегченной улыбкой и чашкой свежесваренного кофе. Ухён про себя каждый раз подмечает, что Сонгю очень бледный, что у него круги под глазами и что он сильно похудел в последнее время, но эгоистично убеждает себя, что в этих изменениях с Кимом нет его вины. Пассий становится все больше и больше, среди многочисленных визиток и кредитных карточек в кошельке гордо красуется карточка клиента V.I.P клуба “XXX”, а зависимость не проходит. Каждое утро, когда Ухён возвращается к Сонгю, он чувствует острые уколы вины, но старательно запихивает их подальше и с ходу начинает сочинять подробности очередного «форс-мажора», из-за которого он вынужден был уехать в ночь. И кажется, что этот круговорот будет продолжаться вечно: Сонгю все так же слепо, даже не подозревая ничего плохого, будет верить своему парню, а Ухён - пользоваться его безоговорочным доверием, как последняя скотина. Но в один прекрасный момент все попросту рушится. Потому что однажды ночью Ухён встречает в клубе Ли Сонёля. Секс без обязательств, да еще и оплаченный - в этом нет ничего нового для Ухёна, но явно есть новое для Сонёля; Ухён про себя подмечает, как беспокойно бегает его взгляд, когда он только заходит в вип-комнату, как он нервно облизывает губы, когда пытается принять верное решение. Как он, матерясь, спешно одевается после секса и буквально вылетает из той чертовой каморки, на ходу что-то кидая про ключи. Ухён, в принципе, уже имел «счастье» быть застигнутым за недвусмысленным времяпрепровождением с кем-то; чаще всего это были как раз пары этих «кого-то». И, кажется, этот случай ничем не отличается от многих предыдущих - их с Сонелем обнаруживает темноволосый парень, которого Сонель, оказывается, любит и без которого жить не может. Ухён в ответ мог бы лишь засмеяться и, небрежно бросив внушительную пачку денег прямо на стол, уйти, но... Но есть две причины, почему его губы дрожат, лицо становится белее снега, а остекленевший взгляд упирается в глухую стену перед собой. Во-первых, Сонёль отказывается от денег. Такое на памяти Ухёна впервые - чтобы кто-то действительно пытался вернуть свою пару после того, как изменил, и об этом узнали, а не решил просто забыть. Видимо, тот темноволосый парень для Сонёля действительно значит слишком много. Но тогда вопрос - зачем он ему изменил? Впрочем, у каждого свои заморочки, и Ухён не считает нужным зацикливаться на чужих, разумно считая, что у него и своих хватает. Во-вторых, их с Сонёлем видел Сонгю. Его. Измену. Видел. Его. Парень. Этот факт как-то удивительно ровно укладывается у Ухёна в голове; наверное, рано или поздно это должно было случиться. Не могло же это продолжаться вечно, не мог же он вечно изменять, а потом с искусственной улыбкой на лице что-то рассказывать явно обрадованному его появлением Киму? Но этот разочарованный взгляд... и убийственно спокойный тон, который бьет по ушам и молнией пронзает все тело, кажется, задевая что-то жизненно важное в области груди. - Значит, вот какая у тебя «работа». И все. Никаких криков, скандалов, ссор. Никаких топаний ногами, размахиваний руками и воплей: «Ненавижу тебя, Нам Ухён!». Ничего этого, просто ничего. Просто... разочарование. Голое и адски холодное. Приносящее больше боли, чем любая сцена ревности. Разочарование. Окончательное и бесповоротное. Ухён понимает, что его сказочке «Хён, мне из офиса позвонили, сказали, нужно срочно приехать» больше никто не поверит. Потому что верить некому. Лишь спустя около часа после того, как он остается в одиночестве, Ухён наконец-то поднимается с дивана; не глядя, отыскивает собственную одежду и неторопливо натягивает ее на себя. Смотрит лишь на деньги, на зеленые дорогущие бумажки, рассыпанные по полу; смотрит и, наконец, наклонившись, собирает их. Оставить их Сонёлю - это унизить его. Причем унизить так сильно, как Ухён в принципе пока еще не способен. Как только Ухён покидает комнату, где до сих пор остались доказательства их совместно проведенной ночи в виде белых, въевшихся в обивку дивана, пятен, он, не раздумывая, звонит в соседскую дверь. Ему открывает какая-то пожилая леди, и Ухён, извинившись за такой ранний звонок, вручает ей Сонёлевы ключи, представляясь его другом, с просьбой отдать владельцу. Другом... Да, другом. Который, кажется, одним своим минутным желанием сломал ему жизнь. Когда он выходит на улицу и садится в машину, то некоторое время еще просто сидит, не решаясь завести мотор; он впервые не знает, что ему делать. Не имеет ни малейшего представления. Его зависимость... Кажется, он навсегда потерял с ней связь. Потому что Ухён точно знает: единственная вещь, которую Сонгю не в состоянии простить - это предательство. А измена вполне равняется предательству, не так ли? Ухён надевает солнечные очки, завалявшиеся в бардачке, и поворачивает ключ в замке зажигания; устраивает руки на руле и нажимает на газ. На ближайший час планы у него есть. Он сдает все имеющиеся у него наличные деньги в благотворительный фонд. Ухён чувствует их слишком грязными, чтобы просто касаться. В любой другой ситуации, даже если бы ему бросили деньги в лицо, он бы либо оставил их на месте, либо, посмеявшись, просто забрал, как и было приказано, и не чувствовал бы по этому поводу ни капли уколов совести; но не сейчас - сейчас эти деньги действительно очернены. Потому что то, за что они были заплачены, перевернуло его собственную жизнь с ног на голову. Ухён садится в машину и впервые за долгое время едет в свою пустую пятикомнатную квартиру. Где холодно и неуютно, и которая кажется ему чужой... Но придется привыкать, ведь, похоже, в его жизни больше нет его личной «зависимости». ~ Ухён медленно бредет по аллее, бездумно глядя себе под ноги, и пинает камешек. Разговор с Сонёлем на него, как ни странно, довольно сильно действует: и сейчас все эти две недели, которые он старательно держался на расстоянии от Сонгю - всё это кажется таким глупым и детским. И этот факт задевает его гордость. Ему бы хотелось, чтобы они с Кимом вот так вот просто, как Сонёль с Мёнсу, помирились; хотелось бы, чтобы все было как раньше, когда он возвращался туда, где его действительно ждут. Ведь, если подумать, во всем мире он был не нужен никому, кроме самого себя и Сонгю. Но Сонгю не простит. Что бы Ухён ни сделал - не простит. Не в его привычках прощать человека, кто подкрадывается сзади с ножом, а потом эффектно и особо извращенно вонзает его в спину, разрывая светлую кожу и ломая кости. Ухёну кажется, что он думает уже совсем не о ноже, ведь какой нож сможет сломать позвоночник? А еще ему кажется, что он слишком много размышляет о какой-то ереси, которая забивает голову, вместо того чтобы сосредоточиться на чем-то более важном. «Дело, конечно, твое, но не будь дураком, ладно?» - финальный вопрос Сонёля буквально сияет золотыми буквами у него перед глазами; Ухён морщится, а воображение услужливо ему подсовывает картинку: некто сидит за столом и выводит на чистом листе бумаги эту фразу, и пальцы, держащие ручку, такие знакомые... Парень громко матерится и только потом понимает, что он на аллее не один: с ближайшей скамеечки на него, распахнув от шока глаза, осуждающе смотрит какая-то пожилая дамочка, а рядом с ней с маньячной улыбкой, будто только что узнала новое слово, стоит и тоже изумленно на него смотрит девочка лет шести. Ухён щурится и отворачивается: он не собирается извиняться - не в его привычках. В конце концов, за эти две недели он еще ни разу не выходил из привычного образа «плохого парня», не будет выходить и сейчас. Но... Но, что ни говори, он отвык от этого образа. Отвык, потому что в последний раз играл его, не считая многочисленных ночей в клубах, только до встречи с Сонгю. Ким Сонгю - его персональная зависимость; его жизненно необходимый глоток воздуха, его соломинка для утопающего; утопающего во мраке грязи, пошлости и бесстыдства. Ухён знает, что ему не протянут руку помощи; единственный человек, который мог его спасти, отказался от него. И, по сути, правильно сделал. Но счастливо-смущенное лицо Сонёля все еще не выходит у него из головы, и Ухён решает, что тоже может попробовать. Конечно, это будет ему дорогого стоить, и он явно не обойдется малой кровью, но... но разве оно того не стоит? Сонгю возвращается домой с работы поздно; на улице уже темно, и только фонарь у подъезда тускло освещает небольшой участок дороги до двери. Прохладный ветер острыми иголочками покалывает кожу, вызывая волны мурашек, и Сонгю ежится, коря себя за то, что забыл утром дома куртку. Все же в конце октября передвигаться в одной футболке - достаточно самонадеянно. Он машинально поднимает голову и смотрит в собственные окна: свет не горит. За последние две недели выработалась привычка проверять, есть ли кто-то дома, каждый раз, когда он приближался к родному подъезду. И если сначала душу пусть слабо, но все же грела надежда, то с каждым новым поздним вечером она угасала, оставляя место пустому и глухому разочарованию. Чего греха таить, он все же надеялся, что Ухён скажет ему хоть что-то, а не молча исчезнет с горизонта, даже не потрудившись заехать за своими вещами, выкинуть которые, к слову, у Сонгю не поднималась рука. Но Ухён, видимо, решил вычеркнуть его из своей жизни так же просто, как изменял ему все те безумные холодные ночи. Сонгю ему бы никогда не признался, но, просыпаясь посреди ночи непонятно от чего и не нащупывая рукой рядом с собой чужого спящего тела, он нервничал. Он пугался, вскакивал на ноги и в полусонном бреду метался по квартире, пока до него не доходило, что он сам провожал Ухёна «на работу» несколько часов назад; только после этого и еще чашки горячего чая с лимоном и мятой он наконец-то немного успокаивался и шел обратно в кровать, впрочем, засыпая далеко не сразу. Он ужасно волновался за Ухёна, в то время как Ухён поступил с ним как последняя свинья. Хотя свинье, наверно, обидно, что ее сравнивают с таким... с таким, как Ухён. Сонгю вздыхает и нашаривает в кармане ключи; вытаскивает их с тихим звяканьем брелка, который ему купил Ухен во время одного из их свиданий. Вокруг Сонгю кругом - памятные вещи, связанные с младшим; и как бы ему ни хотелось, вычеркнуть его так же легко, как вычеркнул его Ухен, так же быстро и не особо аккуратно - не получается. Снова дует слабый, но все же холодный ветерок, и парень, потирая ладони друг о друга, распахивает дверь подъезда и медленно бредет вверх по ступеням. Ему нет смысла торопиться домой - зачем? Его там никто не ждет. И не будет ждать, потому что искать кого-то нового у Сонгю нет ни времени, ни сил, ни особого желания. Он был бы не прочь купить себе кота или щенка, но кто будет ухаживать за животным, если он целыми днями пропадает на работе, стараясь забыться? Как иногда кажется Сонгю, у него даже рыбки в аквариуме умудрились бы помереть. Ключ тихо шелестит в замке, и дверь с негромким щелчком приоткрывается. Сонгю в последний раз выдыхает, оглядывается на полутемный подъезд и, внезапно громко чихая, заходит в свою квартиру. Он еще не замечает: что-то не так. Но это «что-то» стремительно доходит до его сознания, когда он видит на тумбочке у входа еще один экземпляр ключей. С брелком в виде какой-то рыбки темно-синего цвета, любимого цвета Ухёна. «Он таким образом вернул мне ключи?» - проносится в голове вопрос, который заставляет Сонгю заметно сникнуть, а потом и разозлиться. Надо же, он был о своем бывшем парне куда лучшего мнения. Но прийти в его отсутствие и оставить ключи на тумбочке, даже без записки? Это было выше понимания Сонгю. Парень в полной темноте, ориентируясь по привычке наощупь, стягивает кроссовки и кидает их ориентировочно в сторону обувной полки; прислоняется спиной к стене и медленно сползает вниз, закрывая глаза. Происходящее кажется слишком ирреальным, слишком неправильным, но вместе с этим и естественным, и это вгоняет в тоску. Беспроглядную тоску, от которой хочется выть волком, но еще больше хочется уткнуться в чье-то плечо и почувствовать, как тебя крепко обнимают. Может, он стал слишком меланхоличным? Сонгю закусывает нижнюю губу и несколько раз несильно бьется затылком об стену позади себя. И внезапно где-то со стороны кухни слышится шорох. Сонгю резко распахивает глаза и усиленно прислушивается: может, показалось... Но новый неясный слабый шум разом отметает все сомнения, и парень, изначально решивший, что в квартиру попросту забрались грабители, уверенно поднимается на ноги и, прихватив с собой на всякий случай тяжелую хрустальную вазу, стоящую непонятно зачем все на той же тумбочке у входа, практически беззвучно движется в сторону шума. За окном темно, а свет в кухне не горит; разглядеть, что впереди тебя всего лишь на метр - уже проблемно. Сонгю нашаривает рукой выключатель, одновременно готовясь обрушить внезапному гостю тяжелую вазу на голову, и нажимает кнопку; кухню озаряет яркий свет недавно купленной люстры. Парень охает от неожиданности, и через секунду слышится грохот - это упала на пол хрустальная ваза. Не сказать, что Ухён ожидал теплого приема, когда шел сюда; но вот избиение и последующего нахождение в реанимации в его планы явно не входили. А Сонгю, судя по безумному блеску в глазах, собирался обрушить вазу, схваченную в коридоре, прямо ему на голову. Впрочем, ваза благополучно обрушилась не на голову, а на пол, и Ухен, дернувшийся было от внезапно зажегшегося света, вздрогнул от громкого шума, которым сопровождалось приземление вазы и ее последующее укачивание куда-то в коридор. Повисает тишина, во время которой Ухён круглыми глазами смотрит на Сонгю, а Сонгю - на Ухёна. - Привет. - Младшему стоит огромных трудов простое «привет», когда он видит лицо своего бывшего парня. И бесполезно было убеждать себя, что зависимость прошла, что он сможет и дальше жить спокойно, совершенно не вспоминая о нем - одного взгляда чуть сощуренных узких глаз уже достаточно, чтобы сердце у Ухёна сделало кульбит и забилось чуть ли не в два раза быстрей. - Привет, - равнодушно соглашается Сонгю и наконец отрывается от дверного косяка, к которому буквально прилип за пару секунд до этого. Ухён нервно сглатывает и, с трудом выдавливая из себя неловкую улыбку, интересуется: - Давно не виделись? Его раздражает вся эта неестественность и абсурдность их разговора; но кто знал, что начинать сначала - так сложно. Ухён все же признает, что хочет, очень хочет начать сначала. - Давно, - подтверждает старший и, складывая руки на груди, все же задает коронный вопрос: - Что ты тут делаешь? Помнится, это моя квартира, и я не давал тебе приглашения сюда прийти. Ухён опускает взгляд в пол и, стараясь сделать голос максимально ровным и даже с капелькой небрежности, заявляет: - Просто... Подумал, нам надо поговорить. - Он резко вскидывает голову вверх и одаряет Сонгю пронзительным взглядом темных глаз, которые как-то странно блестят; старший списывает это на неровный свет от люстры, а не на фанатичный блеск, который у Нама проявлялся тогда, когда он не получал желаемого. - Спустя две недели? - усмехается Сонгю и проходит вперед, мимо провожающего его внимательным взглядом Ухёна; аккуратно сдвигает кактус, подаренный все тем же Ухёном (а все потому, что Сонгю долго и упорно отказывал ему в интимной близости, и парень, обидевшись, вручил ему кактус со словами «Он очень похож на тебя, такой же колючий»), и садится на освободившееся место на подоконнике. Поджимает губы и задумчиво почесывает подбородок, глядя на собственное отражение на темном стекле. Ухён вздыхает и обреченно кивает. - Я знаю, я должен был прийти раньше. Но я не смог. - О, вот, значит, как, - Сонгю понимающе кивает, переводя взгляд с собственного отражения на отражение младшего; ему сейчас почему-то очень нравится вид подавленного и, кажется, страдающего (если такое слово вообще применимо к человеку без совести и честности) Ухёна. - Как я мог забыть. Ты ведь у нас такой занятой, все время на работе... Скольких поменять успел, пока работал-то? - последний, риторический, по сути, вопрос сопровождается жесткой усмешкой и презрительным хмыканьем. Ухён вскидывает голову, чуть ли не возмущенно глядя старшему в затылок; впрочем, возмущение почти сразу угасает, потому что он понимает - заслужил. Заслужил такое отношение... А чего он, собственно, ожидал? Что его примут с распростертыми объятиями и когда-то привычной чашкой горячего кофе? Сказка кончилась, Нам Ухён. И ты разрушил ее собственными руками. - У меня никого не было после Сонёля, - честно отвечает он спокойным голосом, хотя его волнение все же выдают дрожащие пальцы; он сцепляет их между собой и крепко зажимает между колен, чтобы Сонгю не видел. Но ведь Сонгю - глобальное исключение из всех его правил, и потому он замечает все махинации с руками младшего; впрочем, как-либо комментировать он это отказывается, вместо этого откидываясь спиной на стену и устало отворачиваясь от окна, лицом к Ухёну. - Ты даже выяснил его имя? - с пренебрежительной усмешкой спрашивает он и, не предоставляя возможности ответить, тут же продолжает: - То есть, ты не просто мне изменял не пойми с кем, ты еще и имена запоминал, чтобы при удобном случае использовать знакомство? А телефонные номера не брал, чтоб потом, когда мы расстанемся, быстро променять меня на какую-нибудь очередную шлюшку? - Хён, - предупреждающим тоном начинает Ухён, но его грубо обрывают всего лишь простым поднятием ладони и негласным приказом замолчать; и парень повинуется, послушно прикусывает губы и смотрит, не отрываясь, на человека на подоконнике. Сонгю запускает руку в карман джинс и извлекает оттуда... пачку сигарет. Определенно, за эти две недели поменялось слишком многое, чтобы этого не заметить. - Ты куришь? - не выдерживает и изумленно вопрошает Ухён, на что получает строгий взгляд и красноречивое чирканье пальцем поперек шеи. Младший поджимает губы и сердито вздыхает. Ладно, он, ему по аксиоме можно гробить свое здоровье, но Сонгю? От него ожидалось в последнюю очередь. - Раньше я искренне не понимал, что ты находишь в сигаретах, - отстраненно подмечает Ким, чиркая зажигалкой и делая первую затяжку, - зато сейчас... Сейчас, кажется, понял. - Он чуть приоткрывает губы и выдыхает сизый дым, задумчиво глядя на настенные часы: половина первого ночи. Интересно, Ухён сам догадается, что пора уходить, или придется его насильно спроваживать? Нам поднимается со своего стула и, вздохнув, все же решается высказать все, что планировал сказать еще тогда, когда только решил прийти сюда; он засовывает руки в карманы толстовки, чтобы не видеть их дрожи, и прочищает горло, прежде чем начать. - Хён, послушай, я... - Сонгю переводит на него укоризненный взгляд, в котором, видимо, содержится очередной приказ заткнуться, но Ухён внаглую его игнорирует и продолжает: - Я не вижу смысла лгать, тем более, ты сам все видел. Сонгю равнодушно кивает и затягивается во второй раз. Ухёну до ужаса хочется подойти к нему и вырвать треклятую сигарету, выбросить ее в окно и надавать старшему пощечин, чтобы он наконец-то проснулся и осознал, что творит; но вместо этого он лишь продолжает говорить ровным, слишком безэмоциональным для раскаивающегося человека, как кажется Сонгю, голосом: - Наши отношения очень странные, не находишь? Я знаю, что отчасти виноват я... - Ким бросает на него взгляд, полный скепсиса, и Ухён сдается: - Ладно, в этом целиком виноват я. Но... ты ведь все еще любишь меня? Непозволительная наглость и слишком грязный прием - даже для Ухёна. Сонгю усмехается, и со смешком с его губ срывается серый полупрозрачный дымок, который кружится перед его носом и наконец утягивается в приоткрытую форточку. - Люблю ли? - задумчиво переспрашивает он и тут же, не раздумывая, отвечает: - Не люблю. Вот просто не люблю. Я не могу любить человека, который предал мое доверие, ведь кому, как ни тебе, ни знать, Нам Ухён, - парень наставляет на него сигарету тлеющим концом вперед и до убийственного серьезным тоном негромко сообщает: - Второго шанса я никому и никогда не даю. Внутри у Ухёна что-то обрывается после этих слов. Судорожно бьется о грудную клетку, пронзая ее болью, словно ломаются одновременно все ребра, и бухает куда-то вниз, медленно затихая. Парень сглатывает и выдавливает из себя привычную дерзкую ухмылку, которая сейчас напоминает скорее жалкую попытку улыбнуться. - Не любишь, значит? - Сонгю медленно кивает, снова переводя взгляд в окно, и вновь подносит сигарету к губам. - Тогда почему... Почему ты давишься никотином, хотя всегда презирал его? Старший замирает, так и не донеся сигарету до рта; мучительно медленно думает, затем пожимает плечами и сокращает оставшиеся миллиметры до свернутого в бумажную трубочку наркотика. Ухён бесится, что Сонгю игнорирует его вопросы; вспышка злости буквально заволакивает разум, и парень, не отдавая себе отчета, бросается вперед, к подоконнику. Вырывает сигарету прямо из рук опешившего Кима. Поток мата обычно сдержанного и вежливого Сонгю тонет в яростном рыке, издаваемом Ухёном; он с силой вжимает недокуренную сигарету в стеклянную пепельницу, обнаруживающуюся неподалеку, и мнет пальцами, чтобы уж наверняка пропал соблазн ей снова воспользоваться. - Давай сюда пачку, - требовательно заявляет он, злобно глядя на старшего, на что получает лишь оскал. - Пошел ты, - не стесняясь, отвечает Сонгю, но для перестраховки все же прячет пачку с сигаретами в карман поглубже. Ухён недобро щурится; он отбрасывает пепельницу в сторону, и та скользит по гладкой поверхности подоконника, пока не врезается в отставленный ранее Сонгю горшочек с кактусом. - Я знаю, что виноват, - с нажимом цедит Ухён, - и что ты имеешь полное право меня ненавидеть. Но гробить свое здоровье я тебе не позволю. Сейчас в нем четко прослеживается волевая от природы натура и та власть, которой он обладает, легко заставляя всего парой слов подчиняться себе; Сонгю закусывает щеку с внутренней стороны, чтобы не сорваться и не дать ему за это хорошенько в челюсть. Он все же не хочет применять насилия, потому что любит, все еще любит, черт возьми. Но ни за что не признается. Уж лучше он всю оставшуюся жизнь будет мучиться, чем предоставит Нам Ухёну второй шанс... Ухён словно читает его мысли (а может, они просто очень отчетливо отражаются на лице?); он медленно отступает назад, плотно сжимая челюсти, до боли и легких полупрозрачных искорок перед глазами. - Я вернусь, - предупреждает он, и Сонгю кажется, что это звучит скорее как угроза. Впрочем, дальнейшего приказа «не менять замок на двери» не следует, а это значит, что пока что сталкер и маньяк в одном лице в Ухёне не просыпается. Младший еще несколько бесконечно долгих секунд смотрит на своего бывшего парня, а затем, ни слова не говоря, резко разворачивается и выходит с кухни. Через несколько мгновений слышится громкий хлопок входной двери. И только сейчас Сонгю может себе позволить облегченно выдохнуть и потянуться за пачкой сигарет; хотя желание курить напрочь пропадает, он упорно поджигает одну и даже делает несколько рваных затяжек, прежде чем закашляться и затушить сигарету об подтащенную к себе пепельницу. Ухён прав - такой способ расслабления явно не для него, и хотя он помогает казаться дерзким (изумленный взгляд Нама - живое тому подтверждение), больше никакой пользы он не приносит. Сонгю спрыгивает с подоконника и, чертыхаясь себе под нос, идет в спальню, попутно швыряя полупустую пачку с сигаретами куда-то в сторону стола. Ухён действительно возвращается. Правда, сначала возникает большой букет цветов прямо на пороге Кимовой квартиры; Сонгю демонстративно закатывает глаза и без зазрения совести отправляет букет в мусоропровод. Он привык держать слово, а это значит, что второго шанса Ухён не получит ни за что и никогда. За букетом следуют еще парочка, пока до Ухёна, видимо, наконец не доходит, что выкупленные цветочные магазины - не лучшее решение проблемы. Серенады под балконом Ухён пропускает из чисто личных соображений - конечно, если бы у него не было выбора, возможно, он бы рассмотрел такой вариант, но пока у него под рукой целый список под названием «Убеди Ким Сонгю тебя простить», он упорно откладывает романтику такого уровня в дальние ящики. Следующим шагом становится выжидание старшего каждое утро возле его дома с предложением подкинуть до работы и аналогично - каждый вечер возле офиса, где Сонгю работал, с предложением довезти до дома. Сонгю упорно отказывается и с независимым видом гордо шествует к автобусной остановке, старательно делая вид, что не замечает темно-синей спортивной машины, неотрывно следующей прямо за ним. Только когда Ухён убеждается, что объект его преследования благополучно уселся в автобус, он едет в собственный офис. За предложениями подвезти и букетами следуют вполне логичные просьбы о свиданиях. Ни одну из них Сонгю не принимает - ни выведенную аккуратным почерком Ухёна с местом и временем записку, подкинутую в конверте на работе, ни просьбу во время телефонного звонка, ни даже без всякой цензуры и стеснения тщательно вырисованное на асфальте под его окнами послание. Он упорно отвергает все, одно за другим. Потом наступает временное затишье, и Сонгю кажется, что Ухён выдохся; он даже немного расстраивается по этому поводу - все же подсознательно он надеялся, что младшего хватит и на что-нибудь поинтереснее. Но в один прекрасный день Сонгю получает конверт, где обнаруживаются два авиабилета прямиком до столицы Франции и короткая записка, которая гласит, что они с Ухёном в ближайшее же время отправятся в Париж на постоянное место жительства. Сонгю чертыхается, мгновенно вспоминая, где законом разрешены однополые браки, краснеет, с ходу понимая намек, и рвет оба билета, а заодно и записку. Он знает, что эти траты для младшего - ничто, и потому позволяет себе, запихнув совесть подальше, спокойно выбросить клочки уже никому не нужной бумаги в мусорку. Ему все чаще приходится напоминать себе, что Ухён ему изменил, и не единожды. Потому что каждый раз, когда он видит темно-синий автомобиль под собственными окнами, в нем начинает тихонько пищать отдаленное желание наконец просто согласиться. И смириться. Но голос разума настойчиво возвращает парня с небес на землю, и Сонгю, недовольно фыркая себе под нос, опять начинает отсчитывать мелочь на проезд. И кто знает, может, это сопротивление продолжалось бы вечно, если бы не... Если бы по всем законам логики и в целом жизни - ничто не может существовать вечно. Финальной точкой становится корпоратив. Чертов корпоратив, который Сонгю мысленно проклинает вот уже в который раз, натянуто улыбаясь всем своим коллегам и тщательно маскируя крайнее раздражение, но все же соглашается выпить «еще одну рюмочку»: рюмочка, разумеется, растягивается далеко не в рюмочку, а в целую бутылочку, а то и не одну, и причем так - на каждого. Потому ничего удивительного, что когда веселье медленно, но верно начинает сходить на «нет», Сонгю уже мало что соображает и плохо стоит на ногах. Как он будет добираться до дома, он совершенно не представляет; слишком поздно, автобусы уже не ходят, а на такси у него явно не хватит денег - накануне утром он слишком задумался о надоедливом темно-синем цвете, отчетливым пятном выделяющимся среди в основном светлых машин возле его подъезда, и забыл взять с собой дополнительную кредитку. То же самое темно-синее пятно, под покровом ночи кажущееся черным, обнаруживается практически прямо у входа в кафе, где проводился корпоратив; Сонгю неверяще хлопает ресницами, рассматривая спортивную машину через окно, но все же идентифицирует ее как Ухёнову. И, кажется, алкоголь ударяет ему в голову, потому что впервые за долгое время он не испытывает явного нежелания поспорить и поступить по-своему. К тому же, у него все равно нет выбора. Если он один раз воспользуется предложением младшего, это ведь не значит, что он его обязательно простит, верно? Сонгю слегка пошатывающейся походкой выходит из кафе, предварительно попрощавшись со всеми более-менее трезвыми коллегами, и с шумом втягивает носом воздух; мозг, кажется, даже немного трезвеет, потому что картинка перед глазами перестает раздваиваться и приобретает почти четкие очертания. Парень мотает головой, но чуть не теряет равновесие и решает оставить попытки проверки собственного уровня опьянения на потом; вместо этого он решительным (все же слегка запинающимся, но в целом - очень решительным) шагом направляется к темно-синей машине. Он думает, что Ухён, наверно, уже должен был его заметить; но странно, почему тогда никакой реакции, даже хотя бы секундного мигания фарами? Когда Сонгю приближается к машине, он понимает, в чем причина; эта причина заставляет его невольно хихикнуть, но он тут же берет себя в руки и, нахмурив брови и максимально сдвигая их на переносице, чтобы казаться строгим, с силой стучит кулаком по лобовому стеклу. Ухён испуганно дергается и резко открывает глаза; непонимающе моргает и переводит взгляд на источник шума, который нетерпеливо мнется со стороны переднего пассажирского сиденья. Ухён изумленно смотрит на старшего, одновременно вслепую нашаривая кнопку открытия переднего правого окна; когда тонированное стекло опускается, Сонгю не терпящим возражений тоном оповещает: - Это вовсе не потому, что я тебя простил! Мне до дома добраться не на чем. Ухён машинально кивает, словно все еще пребывая в трансе, и старший, вполне удовлетворенный его реакцией, распахивает дверь и занимает свободное место рядом с водителем. Ухёну приходится тащить его до самой квартиры, потому что лестница становится попросту непосильным подвигом для человека, который спотыкается на ровном месте. Всю дорогу до квартиры Ухён подозрительно молчит и даже не жалуется на, наоборот, решившего высказаться старшего; львиная доля того, что говорит Сонгю - бессвязный лепет, но периодически с его губ слетают фразы в духе «Нам Ухён - скотина», «отпусти меня», «я сам дойду» и «осторожнее, мне больно». Последнюю фразу Сонгю произносит тогда, когда ударяется ногой об ступеньку, а Ухён не успевает этого заметить и проконтролировать. - Ты никогда столько не пил, - наконец выдыхает младший, прислоняя Кима к двери собственной квартиры. Ухён тяжело дышит, ведь это довольно непростая задача - поднять взрослого парня практически целиком на себе аж на четвертый этаж. В доме, где нет лифта. Сонгю что-то бормочет себе под нос в ответ, что-то, что даже толком не понимает сам. - Давай ключи, я свои тебе еще тогда оставил, - Ухён протягивает ему ладонь и нетерпеливо взмахивает ею, призывая к повышению скорости. Сонгю похлопывает по карманам и наконец слышит знакомый звон: он предусмотрительно спрятал ключи во внутренний карман куртки. Ухён терпеливо ждет, пока он расстегнет молнию и попытается достать ключи, но в конце концов, когда это нехитрое действие чересчур затягивается, потому что Сонгю никак не может открыть внутренний карман, психует и подрывается к нему. - Дай я. - Парень довольно грубо обхватывает старшего за запястье и убирает его руку; ловко просовывает пару пальцев в узкий кармашек и, подцепив ключи, вытягивает их из куртки. Сонгю все это время не сводит с него подозрительного взгляда. - Домогаться не буду, - скептичным тоном сообщает Ухён и картинно закатывает глаза, когда слышит едва различимый облегченный вздох. - Я, конечно, сволочь, но не до такой степени. Сонгю неопределенно ведет головой и тычет пальцем в ключи. Младший привычным жестом вставляет их в замочную скважину и поворачивает; характерный щелчок, оповещающий о том, что замок открыт. Ухен чуть отступает назад и многозначительно приподнимает брови. - Сам дойдешь или дотащить? Сонгю хмурится и, наставительно приподнимая указательный палец, бормочет нечто бессвязное; затем все же с трудом восстанавливает равновесие, отлипает от стены и, пошатываясь, заходит в собственную квартиру. Ухён, поразмыслив с секунду, идет за ним. Первое, что бросается в глаза, - пыль. Складывается ощущение, что в квартире уже довольно давно не проводили генеральную уборку. Ухён недоуменно оглядывается, не понимая причину таких кардинальных изменений, ведь Сонгю мог стерпеть многое, но не такой откровенный бардак во всей квартире, который наблюдается у него сейчас. Второе, что замечает младший, когда идет на кухню за стаканом воды и лезет в холодильник, чтобы достать пару кусочков льда, - в холодильнике практически нет еды. Этот факт кажется очень странным, особенно учитывая, что Сонгю никогда не отличался плохим аппетитом; Ухён сразу же решает, как только уложит старшего в кровать, совершить набег на ближайший продуктовый, потому что голодный «бывший-и-почти-что-настоящий-парень» ему совершенно точно не нужен. Однако когда он заходит в спальню, то обнаруживает, что Сонгю уже успел благополучно уснуть, даже не переодевшись. Ухён вздыхает и, поставив стакан с холодной водой и льдом на прикроватную тумбочку, некоторое время просто стоит над кроватью, задумчиво разглядывая лицо старшего; потом что-то решает для себя и, цапнув найденный в шкафу на одной из полок свой любимый плед, идет на балкон. Ему почему-то не хочется спать. Ему просто хочется банального человеческого тепла и уюта, который он получал, когда все еще было «хорошо». И хотя он понимает, что сам виноват, и теперь отбывает заслуженное наказание, на душе скребется целая орда кошек, раздирая острыми коготками все внутренние органы; парень по привычке тянется за пачкой сигарет, надежно запрятанной в нагрудном кармане, но останавливается на полпути и, тяжело вздохнув, опускает руку. Ему, против обыкновения, совершенно не хочется курить. Сонгю просыпается с дикой головной болью: вот они, все прелести последствий корпоратива и большого количества алкоголя - похмелье. Парень с трудом садится в кровати и, морщась от дискомфорта, обводит сонным взглядом комнату; замечает стакан с водой на тумбочке и тянется к нему с нездоровым блеском в глазах. Обхватывает обеими ладонями и жадно пьет, осушая буквально за секунды; в этот момент в дверях спальни раздается деловитое покашливание. Сонгю вздрагивает и переводит взгляд на дверь, от удивления чуть не роняя стакан на пол: а он и забыл, кто его вчера довез до дома. - Завтракать будешь? - устало интересуется Ухён, опираясь на дверной косяк; Сонгю подмечает, что он одет по-домашнему, в свои собственные вещи, а на груди у него болтается перекрученный фартук. Под глазами младшего отчетливо виднеются темные круги, которые он даже в кои-то веки не потрудился скрыть тональным кремом, из чего следует вывод - у Ухёна нынче пофигистичное настроение. И ему глубоко наплевать на всех и вся вокруг себя. Сонгю решает, что разборки на тему «какого черта ты забыл у меня в квартире утром» можно отложить на попозже; вместо этого он кое-как, матерясь сквозь зубы на самого себя и на свою силу воли, которая вчера была благополучно сломлена особо убедительными коллегами, подносящими все новые и новые рюмочки, поднимается с кровати и тут же хватается за голову. Ухён молча вытаскивает из кармана спортивных штанов что-то, подозрительно напоминающее упаковку от таблеток, и кидает ему в руки. - Выпей, должно помочь, - ровным голосом сообщает он и, развернувшись, исчезает в коридоре. Сонгю всегда удивлялся его характеру. Сегодня он может тебе нашептывать бесконечные и чаще всего невыполнимые обещания на ухо, завтра - презрительно ухмыляться и говорить, что вчера ничего не было, а послезавтра - просто забыть про твое существование. Сонгю все время поражался, как столько «личностей» могут умещаться в одном человеке; хотя за все время, что они встречались, Ухён чаще всего проявлял три основных - «милый», «разозленный» и... «похерист». Последний его образ пугал больше всего, потому что, во-первых, невозможно было предугадать его появление, и, во-вторых, он, как правило, не нес за собой ничего хорошего. Хорошего для Сонгю. Парень смотрит на упаковку таблеток, которую крепко сжимает в руке, а затем на пустой стакан; вздыхает и нехотя направляется за Ухёном. На кухне обнаруживается вполне себе сносный завтрак - все же когда-то младший довольно неплохо готовил. Пока не спихнул эту обязанность целиком и полностью на Сонгю, а сам стал удивительно уставать из-за ночных «чрезвычайных ситуаций». Ухён спокойно сидит на табуретке, закинув ногу на ногу, и равнодушно смотрит на вошедшего в кухню парня. Сонгю чуть хмурится и, подумав, протягивает ему пустой стакан; Ухён кивает и протягивает ему взамен графин с холодной водой. Глоток, глоток, таблетка... глоток. Вода обжигает пересохшее горло, перед глазами мелькают непонятные искры, а Ухен не сводит с него пристального взгляда. Негромкий стук - стакан оставлен на столе. - Дверь знаешь где, - тихо бормочет Сонгю, не глядя на парня перед собой, и, отворачиваясь, медленно бредет обратно в сторону спальни. Он не понимает, в чем причина, но равнодушие младшего... фактически причиняет ощутимую боль. Моральная боль куда хуже физической... Почему Сонгю все время вынужден ее испытывать, почему каждый раз - и все из-за одного человека?! Наверно, лучше было бы, если бы в его жизни никогда не появлялся парень по имени Нам Ухён. Он проходит в спальню и даже не трудится закрыть за собой дверь; он знает, что Ухён за ним не пойдет. Он знает, что младший сейчас, бросив фартук где-нибудь на столе прямо в кухне, просто уйдет из квартиры. И от этого нестерпимо, адски больно. Сквозь неплотно задернутые шторы, против обыкновения, не пробиваются солнечные лучи; слышится лишь негромкий шорох и стук по стеклу - на улице дождь. Даже погода сегодня против них. В Сеуле передавали ясную погоду и жару... Так где она, эта чертова погода? Сонгю вздыхает и закрывает глаза; ему не хочется ничего. В кои-то веки ему не хочется абсолютно ничего, потому что в душе - пустота, а сердце медленно, но верно покрывается слабой корочкой льда. И этот лед, кажется, сможет растопить только один человек - вот только этот человек уже наверняка зашнуровывает кроссовки и тянет руку, чтобы открыть входную дверь и выйти в полутемный подъезд. [OST: Hurts - Illuminated] Дождь - удивительное явление; он может поднять настроение, а может, наоборот, понизить лишь одним своим появлением; но самое лучшее, что он может сделать - это скрывать лишние звуки. За громким стуком холодных капель по оконному стеклу не слышно вкрадчивых шагов за спиной. Сонгю охает от неожиданности, когда внезапно его чуть не сносят с ног; чужие руки крепко обвивают талию и смыкаются вокруг нее в прочное кольцо, а горячее сбитое дыхание обжигает нежную кожу за ухом. Сонгю сглатывает, но не открывает глаз; ведь ему все это снится, так? Ухён уже должен был уйти. Да и если это и правда он, он бы что-нибудь сказал, верно? Ким чувствует, как теплые, мягкие, до боли знакомые губы нежно прикусывают мочку уха, а горячий язык обводит темную сережку-гвоздик; по телу волнами пробегаются мурашки, и это совсем не из-за того, что холодно. Все еще не открывая глаз, он откидывает голову назад, подставляя шею под новые тягучие поцелуи; кожа на шее - девственно белая, Сонгю уже забыл, когда на ней в последний раз красовались яркие красные отметины. И именно сейчас эти отметины появляются снова, одна за другой, расцветая следом за каждым поцелуем, оставляемым чужими, но в то же время родными губами. Кольцо из рук на талии чуть распадается, и прохладные пальцы уверенно цепляются за так и не снятую со вчерашнего вечера рубашку. Ее однозначно придется выбросить, потому что еще секунда - и чье-то терпение лопнет, и одна за другой начнут падать на пол круглые плоские пуговицы. Сонгю понимает, что он боится открыть глаза. Боится увидеть, что все, что он чувствует, - это лишь его фантазии; боится, что, стоит ему обернуться - и окажется, что в комнате он один. Но разве фантазии бывают такими реальными? Может, он сходит с ума? - Какого черта, - едва слышно шепчет он, чуть поворачивая голову и потираясь носом об чужую щеку. - Какого черта... Ухён лишь слабо усмехается, обхватывая губами четко выделяющийся кадык старшего; обводит его языком и проводит влажную дорожку коротких поцелуев до подбородка. Он тоже закрывает глаза, но не потому, что боится; ему уже давно не нужно зрение, чтобы находить все самые чувствительные точки на теле Кима. Он скользит ладонями вверх, буквально разрывая такую лишнюю сейчас рубашку старшего, и, внезапно умеряя свой пыл, нарочито медленно стягивает ее, откидывая куда-то на пол. Сонгю резко вдыхает, когда чувствует прохладную ладонь на груди, в области сердца. - Сильно бьется, - тихо бормочет Ухён, и Сонгю понимает, что нет смысла спорить. Его сердце бьется так сильно каждый раз, когда младший оказывается рядом с ним, когда он касается его, как сейчас, когда он целует его, как сейчас. Бьется, как сумасшедшее, на полном серьезе грозя переломать ребра и просто вырваться, потому что такая скорость - запредельна. Такая нежность - запредельна тоже. Ухён зарывается носом ему в волосы и ласково целует в висок; и Сонгю кажется, что уж теперь-то он просто обязан проснуться, потому что таких ощущений он еще не испытывал никогда. Такую дозу эндорфина, даже вместе с Ухёном, он еще не получал. Может, потому что сейчас он держится за настоящий момент, не заглядывая даже в ближайшее будущее; может, поэтому ему легче, ведь он не боится снова испытать разочарование. Ухён очень осторожно касается его плеч и несильно цепляется пальцами, и Сонгю послушно разворачивается; он по-прежнему не смотрит, он лишь поддается, позволяя брать над собой власть, позволяя доминировать над своим телом и разумом. Он не хочет... Хочет. Он отчетливо понимает, что хочет, когда чувствует приятный контраст прохладной ладони на своей пояснице с собственной разгоряченной кожей. Этот контраст возбуждает и одновременно успокаивает; Сонгю слабо улыбается и наконец-то подается вперед, запуская ладонь в чужие темные волосы и перебирая мягкие пряди, притягивая к себе ближе, еще ближе, настолько, насколько это вообще возможно. Ухён усмехается и с преувеличенной осторожностью целует его, крепко прижимая к себе; близость любимого - он наконец-то действительно это понимает - человека буквально опьяняет, ударяет в голову, провоцируя на множество глупостей, но он сдерживает себя, раз за разом касаясь чужих, но одновременно и таких родных губ. Он не позволяет углублять поцелуи, потому что хочет сделать все медленно и постепенно, растягивая каждый момент. Ведь после всего Сонгю, скорее всего, благополучно и с чистой совестью выставит его за дверь. И он, в сущности, будет абсолютно прав. Однако Ухён не учитывает одного: нельзя прислушиваться только к себе и идти на поводу у собственных желаний. Сонгю не выдерживает этой тягучей нежности, которая ему так непривычна; он уже настолько отвык от такого Ухёна, что все происходящее кажется ему слишком ирреальным и даже немного пугающим. Ведь эту сторону младшего он, получается, еще не знает... А ему казалось, что он успел достаточно его изучить. Ким перехватывает инициативу и целует партнера чересчур, как кажется Ухену, яростно и импульсивно, нагло вторгаясь языком в чужой рот; но Ухён совершенно не против такого напора, наоборот, ему даже нравится. Он с покорностью позволяет одержать над собой временную победу и слепо подчиняется, тихо постанывая прямо сквозь рваные и грубые поцелуи. Возможно, дело в том, что у него давно никого не было, а может, в том, что он просто очень сильно хочет быть рядом с Сонгю. Слишком сильно, непозволительно сильно. Ведь это снова проявляется зависимость? Ухён чувствует, как проворные цепкие пальцы старшего уже забрались ему под футболку и тянут ее вверх; он послушно поднимает руки и на пару бесконечно долгих секунд отрывается от старшего, позволяя избавить себя от лишнего элемента одежды. И тут же притягивает его к себе снова, с трудом подавляя в себе желание просто наброситься и истерзать распухшие от долгих поцелуев губы; до крови, до боли, до криков, чтобы доказать, что Ким Сонгю принадлежит только ему и никому больше. Это ненормально; это действительно зависимость, но Ухён ничего не может с собой поделать. Она ударяет в голову, затуманивает разум, оставляя после себя всего две цели - вернуть и не отпускать. Никогда. Ни за что - никогда. В какой именно момент за порванной рубашкой и потрепанной растянутой футболкой следуют брюки и спортивные штаны? Ухён не замечает, он вообще ничего и никого вокруг не замечает, кроме человека, закусывающего покрасневшие губы и старательно сдерживающего рвущиеся наружу постанывания. Что удается плохо - Ухён прикладывает все усилия, чтобы добиться своего; он целует снова и снова, вызывая волны мурашек и беспокойные метания по простыни, постепенно опускаясь все ниже и ниже. Когда он кладет ладонь на отчетливо выступающую сквозь обтягивающие боксеры возбужденную плоть, Сонгю с силой зажмуривается и, не удержавшись, все же стонет в голос; тут же закрывает себе рот рукой, но уже через секунду чувствует, как пальцы Ухёна уверенно обхватывают его за запястье и припечатывают руку обратно к матрацу. - Я хочу слышать тебя, - хриплым шепотом говорит Ухён и, подцепляя край боксеров старшего, вынуждает его приподняться, чтобы стащить боксеры целиком. Сонгю до боли в пальцах, до побелевших костяшек сжимает в кулаках простынь, когда младший с игривой усмешкой (которую он, впрочем, все равно не видит) наклоняется и слизывает выступившую на головке капельку смазки. Когда он проводит языком по всей длине, Сонгю лишь хрипло вздыхает; однако парень перестает сдерживать себя окончательно и стонет в голос, когда чувствует теплые губы, смыкающиеся вокруг возбужденной плоти. Да, Нам Ухён сегодня явно превосходит сам себя. Дождь за окном только усиливается, и где-то вдалеке уже слышны раскаты грома. Приближается гроза, но Сонгю уже не чувствует связанной с ней пустоты и накатывающей депрессии. Он вообще ничего не чувствует, кроме жара чужого рта и прохладных пальцев у себя на бедрах, оставляющих слабые красноватые следы. Как же хорошо, что он все же не решился выбросить баночку со смазкой, удобно припрятанную в прикроватной тумбочке. Когда Ухён вводит первый палец, Сонгю морщится от дискомфорта; он хмурится, крепко зажмуривая глаза, и рвано дышит, пытаясь привыкнуть к ощущениям. Ухён наклоняется и оставляет у него на губах легких извиняющийся поцелуй. Ему не хочется причинять боль снова, но... Но без этого ведь никак? - Потерпи, - сиплым голосом бормочет он старшему на ухо, когда вводит второй палец, и Сонгю согласно кивает, все еще не открывая глаз; он сжимает губы так, что они белеют, и чуть выгибается в спине, неосознанно пытаясь отодвинуться. Он слишком отвык от подобных ощущений, и телу нелегко смириться с тем, что его, кажется, снова собираются поиметь. Ухён честно не хочет торопиться, но нетерпеливое «Давай уже!», брошенное довольно сердитым тоном, и последующий тихий вскрик, когда он нащупывает простату, делают выбор за него. Он медленно, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не плюнуть и, забыв про партнера, просто воспользоваться предложенным, как он обычно делал в те долгие безумные ночи измен, входит и замирает, предоставляя возможность привыкнуть; и лишь когда получает неуверенный кивок, начинает неторопливо двигаться. Ухён закусывает губы, смахивая капли пота со лба, и откровенно любуется картиной перед собой: ему кажется, что рыжие волосы старшего как нельзя подходяще сочетаются с белоснежной подушкой. Он подается вперед и касается одними кончиками пальцев такого родного и привычного лица. Эти моменты... они ведь больше не повторятся? Наверняка это последний раз, когда ему позволено быть рядом с любимым человеком. С его личным наркотиком, с его зависимостью, избавиться от которой, увы, невозможно. Ухён никогда не признается Сонгю, что он зависим от него; ведь старший наверняка засмеется ему в лицо и скажет, что это глупо - присваивать себе людей, делать вид, что ты не можешь существовать без конкретного человека, и, самое главное - верить в это. Но Ухён действительно зависим, и так уж получилось, что он ничего не может с этим поделать. Сонгю цепляется за его спину, впивается в нее ногтями, до боли, оставляя узкие красные отметины; Ухён отстраненно думает, что завтра ему разглядывать свою спину в зеркало явно не стоит, потому что он прекрасно знает, насколько красиво старший может его «разукрасить». Дождь барабанит по оконному стеклу со всей силы, впутываясь неловкими серыми нитями в пошлые звуки шлепков и сбитого дыхания, которые разносятся по комнате. Сонгю кажется, что все, что сейчас с ним происходит - идеально, потому что это одновременно и поражает, и заводит, и интригует. И, черт возьми, ему нравится такая адская смесь. Он чувствует приближение скорой разрядки и, выгибаясь в спине, прижимается всем телом к младшему; на выдохе машинально срывающимся шепотом тянет: - Ухён-а... Ухён ускоряется, чувствуя, что долго не выдержит; он все же позволяет себе чуть нагловатую ухмылку - такую, которая была ему привычна, которая отражала его сущность. В последний раз. Сонгю срывается первым и, громко выстанывая нечто нечленораздельное, кончает, пачкая теплой спермой себе и Ухёну живот. Младший, делая пару последних глубоких толчков, срывается вслед за ним и обессиленно перекатывается набок, уваливаясь рядом с партнером. Но он все же находит в себе последние силы приподняться на локтях и, пользуясь тем, что Сонгю явно находится в нирване и не успеет его остановить, напоследок аккуратно целует его в уголок губ. Теперь тишину в квартире нарушает только шумное неровное дыхание и барабанная дробь дождя. Ухён с трудом принимает сидячее положение; сил нет совершенно, он словно выжатый лимон, но парень упрямо заставляет себя сделать рывок и попытаться подняться. Он чувствует, что запястье перехватывают чужие тонкие пальцы. - И после этого... - голос Сонгю слегка охрип от стонов и звучит непривычно, очень непривычно. Ухён сглатывает, внимательно прислушиваясь, - и после этого... ты вот так уйдешь? - Ты меня ненавидишь? - бесцветным голосом спрашивает младший в пустоту и с грустной усмешкой добавляет: - Ты никогда меня не простишь, так ведь? Повисает пауза, во время которой Ухён уже мысленно разрушает все свои иллюзии и пытается морально подготовить себя к принятию суровой реальности. - Я ведь говорил, что не даю второго шанса... - наконец тихо выдает Сонгю, и с этими его словами у Ухёна что-то падает внутри, падает, разбиваясь на сотни тысяч мелких осколков, которые собрать воедино, кажется, уже не получится. - Но ведь ты всегда во всем являешься исключением, - добавляет старший практически шепотом и наконец-то, впервые за долгое время, открывает глаза. Чуть поворачивает голову в сторону. И встречается с круглыми от изумления глазами Нам Ухёна. Он все еще держит его за запястье. Значит, это все же был не сон, как Сонгю боялся. Ухён смотрит на него еще несколько секунд, а затем... неуверенно улыбается. И Сонгю с точно такой же неуверенностью слабо улыбается ему в ответ. В Сеуле передавали ясную погоду и жару, но внезапный ливень и гроза испортили к черту все прогнозы синоптиков. Но для кого-то такая погода является лучшим средством для успокоения нервов и обретения, наконец, полноценной внутренней гармонии. И все теперь просто обязано быть хорошо. Let us make a thousands mistakes Cause we will never learn. (с)