Ты будешь моей маленькой тайной

Дугуману долго не спалось. Все вокруг, словно пропитанное тяжелым беспокойством, раздражало и мешало сосредоточиться: будь то сон или государственные поручения, мысли, чаще все же нелепые и кошмарные, нагоняли лишь тоску. Он смахнул испарину с высокого лба, на котором, как борозды от колес, выступали глубокие морщины. Кажется, было душно. Лорд поднялся, чтобы приоткрыть окно, сокрытое от глаз тяжелой бархатной шторой, по цвету напоминавшей ему хорошо прожаренное мясо. Но и спасительная прохлада вдруг стала обузой: весенний ветерок, едва колыхнувший штору, вызвал у мужчины болезненный озноб и, к сожалению, не отогнал даже духоты, прежде царившей в кабинете. Точно в лихорадке, он, уже позабыв про боль в суставах, мучавшую его по ночам, спешно заходил по комнате – от окна к креслу и обратно, сотрясая воздух тяжелыми шагами. Половицы беспощадно скрипели, что еще больше раздражало лорда Эйтэри; он даже подумал о том, чтобы хорошенько выпороть слугу, позабывшего обеспечить его таким простым удобством, как тишина. Впрочем, движение не принесло и малейшего облегчения, как то бывало ранее. Он вновь устремил взгляд в окно. Над морским пейзажем, раскрывшим свои прекрасные и воинственные объятия под окнами Большого Оскала, едва затрепетал свет, окрасивший самые дальние воды в цвет крови. Уже через пару часов следовало бы покинуть родные земли, дабы предстать перед королевским судом к сроку, а сон все не шел. С силой рванув уродливые шторы, Дугуман в два шага, вместо прежних четырех, преодолел расстояние до кресла, в которое тут же рухнул, позабыв прежние правила приличия. Правила эти, как и все прочие, лорд свято чтил и соблюдал, как и полагалось дворянину. Даже единственную дочь, Унну, он вырастил в строгости и благочестии, как растили своих детей его деды и прадеды. Добрая выросла девочка. Добрая и сильная, как и положено наследнице рода Эйтэри. Дугуман в который раз поблагодарил богов за то, что ей, женщине, было дозволено быть полноправной и безоговорочной наследницей, что, отчасти, уравняло женщину к мужчине. Лишь потому Дугуман более желал дочери не удачного замужества, а больших сил к управлению столь обширными владениями. Ах, Унна, милая Унна! Она лишь через три месяца справит совершеннолетие. Совсем еще ребенок. От мыслей о дочери тревога в сердце старшего из Эйтэри немного приутихла, перейдя из бури, столь яро бившейся о края сознания, в легкий ветерок, холодом возвещавший что-то плохое. Решив все же передохнуть перед долгой дорогой, Дугуман вышел из кабинета в комнату, больше половины которой занимала огромная кровать с опущенным плотным пологом. Надо заметить, небольшой кабинет и столь же маленькую комнатку отделала друг от друга не тяжелая дверь, а лишь легкая эшкварская занавеска, вопреки любви лорда к тяжелым тканям, летучая и светлая. Эта деталь частенько завораживала уже давно не молодого Дугумана своим очарованием, но не более того, как может завораживать красивая вещь – пленяла взгляд, да и только. Голубая ткань была такой нежной, что, казалось, подобно воде может протекать меж пальцев, а потому звук или ветер, не встречая всякого препятствия, разгуливали из одной половины комнаты в другую. Если бы сейчас у лорда Эйтэри спросили, был ли кто-то в комнате, кроме него, он бы без колебаний ответил, что такого просто быть не может. И ошибся бы. Сбросив с плеч темно-синий бархатный плащ на пол, он раздвинул полог кровати и обомлел. Даже во тьме (свечи в спальне Дугуман не жег, опасаясь пожара) на белом шелке простыней угадывалось женское тело, изящное и хрупкое, точно фарфоровая статуэтка. Девушка, заслышав приближение лорда, подняла голову и изящно изогнула шею, наблюдая из-под опущенных ресниц за замешательством мужчины. Молчание затянулось: он, замерев, пытался подобрать слова, а она лишь с интересом и лукавством улыбалась, не желая начинать разговор. - Ишабел, - выдохнул мужчина, опустившись на край кровати. Изумление быстро сошло на нет, а позабытая было тревога вспыхнула в ту же секунду адским пламенем. Дальше говорил он раздраженно, точно не желая продолжать разговор более того, чем это нужно. Он любил Ишабел более всех иных своих разведчиков и шпионов, хотя и очень ценил ее таланты. Эшикварская змея была слишком высокомерна, порой забывая, скольким обязана своему нанимателю, и вела себя весьма высокомерно, обращаясь к лорду, как к равному себе. Но это было еще не самым раздражающим в ней: более всего Дугумана беспокоило ее происхождение. Эшиквар – край славный лишь своими тканями и хитрецами; край змей и убийц уже давно позабывших даже богов. Разве может женщина, забывшая всякую честь, быть верным союзником? Ранее Ишабел передавала собранные сведения через привратника, который, в свою очередь, доносил их до самого лорда. Теперь же она здесь, перед ним. Видно, случилось что-то, не требующее отлагательств, раз уж эта девка имела наглость заявиться в крепость. - Что тебе нужно здесь? – резко и уж совершенно неприветливо отозвался хозяин дома. Лицо его, прежде сохранявшее холоднокровье, вспыхнуло от ярости, а глаза, что говорится, пускали искры, грозившие вот-вот перерасти в настоящий огненный шторм. Ишабел же оставалась спокойной и с той же хитрой полуулыбкой отдала дань вежливости. - Приятно видеть вас, мой лорд, воочию, - тихо и с некоторым кокетством заверила девушка, все же приняв сидячее положение, оперев спину о высокую подушку. Голос ее, привычно тихий и сладкий, казалось, все более выводил из себя прежде сдержанного Дугумана. Он поднялся на ноги, не желая находится рядом с плутовкой. - Ближе к делу, Ишабел. Нет времени на праздную болтовню! Говори, что хотела и убирайся, – отрезал мужчина, но девушка, точно не слыша его слов, продолжала все так же степенно, медленно и далеко от дела: - Здесь холоднее, чем в Туманах, - заметила она, подкрепив свои слова жестом и поежившись. Говорила она непринужденно, искренне, точно озвучивала первое, что пришло ей в голову, но Дугуман был уверен, что всю эту речь, от первого до последнего слова, девушка продумала заранее с каким-то умыслом. Дугуману, как человеку, выше всех достоинств ценившему прямодушие, такое лукавое поведение не нравилось. - Ты ведь ехала в такую даль не для того, чтобы говорить о погоде? – огрызнулся он. Огниво щелкнуло дважды, прежде чем комната наполнилась тусклым светом сальной свечи. Свет скользнул по светлым волосам гостьи. Волосы ее, точно тончайшие золотые нити, блестели в этом свете и чаровали куда более распутного взора или же облаченной в черный шелк фигуры. Впервые за пару лет мужчина действительно восхитился ее красотой, даже протянул руку, чтобы дотронуться до этих прекрасных кудрей, но поборол себя. Ишабел звонко засмеялась, хотя прежде, казалось, не желала нарушать единение и тишину этого места, даже говорила тихо. Смех резко оборвался. Тот же спокойный и тихий голос, сдобренный ехидством, вопросил: - Полно-полно, неужели прежде вы не касались женщины? – Она склонила голову, убирая пальцами кудри от красивого, по-восточному вытянутого, лица, обнажая шею и худые плечи, столь удачно подчеркнутые одеждой. Она вновь улыбнулась, но ехидства поубавила, не иначе, как желая сгладить неприятное впечатление. Подумав, она отвела глаза и подвинулась еще ближе, склонившись к уху собеседника. Дугуман вздрогнул, но сдержался и остался неподвижным, как мраморная статуя. Даже лицо его не изменило выражения – смущенного и гневного от этого смущения. - Мой лорд, - шептала она так, что едва можно было расслышать слова. – Мой лорд, берегитесь. Карты Небесной Лилии говорят, что Леди Удача не на вашей стороне, а на стороне ваших врагов. Берегитесь, лорд, берегитесь, эта война опасное дело. Второго предательства ваша светлость не переживет, - она сунула мужчине небольшой свиток в толстой кожаной трубке и поднялась. – Было приятно поболтать, мой лорд, но мне пора. Меня ждут дела, которые не терпят отлагательств.