Правила выживания

      Неприкрытое приглашение Гейзенберга на свою фабрику казалось чертовски огромной ошибкой. Сетью, расставленной специально для такой глупой рыбешки, как наивный отец, готовый сломя голову зачищать монстров ради спасения дочери. Но выбора у него не было, все дороги вели на эту чертову фабрику, и раз он осведомлен об очередном подвохе, в наличии которого сомнений нет, то он вооружен. Чего он не ожидал, так это предложения о сотрудничестве. И будь Итан менее вымотан постоянной борьбой за жизнь, когда функционирование организма поддерживает адреналин, он бы отреагировал спокойнее, возможно, даже подумал бы, предложил альтернативу или попробовал бы свести все к компромиссу, который устроил их обоих.       Но нет, он устал. Последний раз он спал больше суток назад, о нормальной еде речи быть не может, у него болит все тело, ноет от постоянных нападений, благодаря которым весь он — один сплошной синяк, а бледная кожа градиентом от красного к синему переходит: от размазанной крови — своей и чужой — до синеватых и фиолетовых гематом от падений и ударов. Страх, гнев, отчаяние — все в одно месиво смешалось, и только это помогало дальше двигаться, упрямо, шаг за шагом методично истребляя тварей, которые мечтают порвать его в клочья. И после всего этого Карл упоминает его дочь, ту, ради которой он этот Ад переживает, и это действует, как красная тряпка на быка. В ушах мерзко звенит, слушать в таком состоянии тяжело, потому что в голове ни единой правильной мысли, только бессильная злоба и ненависть. О каком благоразумии может идти речь? И всю скопившуюся злобу он выливает на Карла, игнорируя орущие инстинкты самосохранения, посылает и инженера, и его сотрудничество, потому что нахрен ему не сдалось разгребать чужие проблемы, которых у него самого по горло. И зависая над дырой с очередной опасностью, у Итана не возникает ни единого сомнения в своих действиях, он готов отстреливать новую тварь, но, видимо, Гейзенберг что-то видит в нем. Всматривается в лицо Уинтерса и зло скалится, прежде чем Итана настигает удар. Только не о пол дыры. К его огромному сожалению.       Очнуться после встречи затылка с тяжелой шестерней оказывается даже неприятнее, чем от того, что тебя волокут по земле на дрянное собрание чокнутых монстров. В глазах все плывет, голова раскалывается и думать становится еще сложнее. Но, оказывается, может быть хуже. Оказывается, что паршивость жизни Итана не линейная функция, а чертова экспонента: у него на шее цепь и руки скованы кандалами за спиной. А еще в паре метров от него сидит Гейзенберг, широко расставив ноги и крутя в пальцах зажженную сигару. — Мы с тобой договоримся, Итан Уинтерс, — слова звучат угрожающе тихо, и Итан считает, что имеет полное право послать нахер владельца этой заброшенной фабрики, но не успевает издать ни единого звука до того, как цепь сжимается вокруг шеи сильнее, надавливая на кадык и заставляя задыхаться. Гейзенберг встает со своего места, подходит к своему пленнику. Пальцы в кожаной перчатке зарываются в некогда светлые волосы и тянут назад, заставляя Итана смотреть на него снизу вверх, и это унизительно. Но лорд скалится, и Уинтерс замечает клыки, которых в прошлую их беседу у того точно не было. — Обязательно договоримся, — у Карла нет сомнений в своих словах, чего не сказать об Итане. Когда к нему возвращается способность нормально дышать, лорда в комнате уже нет. И думать об этом у Уинтерса нет ни желания, ни времени: за пару дней в этой глуши он уяснил несколько правил выживания. Во-первых, ему необходимы оружие и свобода. Без первого его грохнут на первом же повороте, а без второго он слишком уязвим и буквально в шаге от смерти. Ради второго можно пожертвовать практически чем угодно, поэтому вывихи или переломы лучше, чем смирение, особенно, когда у него каждая минута на счету.       Ломать себе большой палец чертовски больно, особенно, когда приходится делать это самостоятельно, но он мысленно благодарит Гейзенберга за то, что тот пощадил его запястья, поэтому старые кандалы, кое-где покрытые ржавчиной, не до крови и мяса впивались в кожу. Только поэтому его план сработал, а без Карла рядом цепь на шее скорее атмосферный атрибут, чем реальный сдерживающий фактор. Он скидывает ее с шеи, впивается зубами в испорченную ткань куртки на плече и вправляет кость — у него слишком много надежд на его удивительную регенерацию. Глушит очередной крик и в который раз мечтает проснуться в постели с Мией, с облегчением понимая, что все это — просто жестокий и реалистичный кошмар. Но, видимо, в прошлой жизни он чем-то сильно нагрешил, потому что никакого облегчения нет, а думать об этом дольше нескольких секунд, пока алое марево спадает с глаз, он не может.       Правило выживания номер два: нельзя останавливаться. Если ты стоишь на месте, тебя легко выследить, если тебя можно выследить, значит ты труп. Поэтому он мельком обводит небольшое помещение взглядом на предмет припасов или оружия — его сумку забрали, и вместо автомата и пистолета, у него остался припрятанный нож. Это и рядом не стоит с огнестрелом, но когда выбирать не приходится, лучше иметь при себе хоть что-то: с голыми руками тут драться бессмысленно. Хотя это странно. Странно, что Гейзенберг забрал у него стволы и рюкзак, но оставил нож за поясом джинс. Он ведь металлокинетик, он просто не мог не почувствовать, что у Итана есть нож. Хотелось бы верить, что лорд ликанов упустил такую мелочь, хотелось бы верить, что сейчас его не будет ожидать очередная увлекательная полоса с препятствиями, где один неверный шаг будет стоить ему жизни. Но наивность и веру в лучшее будущее неплохо стирают незаживающие раны, убитая жена и похищенный ребенок. Становится понятно, что ни на что надеяться не нужно, необходимо планировать и предполагать худшие варианты, потому что, скорее всего, исход будет именно таким.       Итан разрывается между желанием найти свои вещи — без огнестрела ни от ликанов, ни от матери Миранды он не отобьется — и сбежать как можно быстрее с проклятой фабрики: очевидно, все его пули абсолютно бесполезны против Гейзенберга, ему попросту нечем с ним сражаться. Между двух зол меньшей оказывается лорд: если тот так долго планировал бунт против матери Миранды, значит своими силами одолеть ее он не может, следовательно он слабее. Простая логика, в которой масса изъянов и дыр. Но у него нет времени на долгие дискуссии с собой, поэтому он выскальзывает из комнаты, которая оказывается даже не заперта, и прислушивается к любым шорохам и посторонним звукам. В груди колотится сердце, как ненормальное, он просит все мыслимые и немыслимые высшие силы, чтобы он ни с кем сейчас не пересекся, а еще он чувствует себя, как лабораторная крыса в лабиринте, потому что он не понимает, куда идти. Потому что чертовы проходы, словно живые, меняются. Ему кажется, что он ходит кругами, проходит те же пролеты и сквозные комнаты, но иногда он упирается в тупик и вынужден идти обратно, а иногда — сталкивается с проходами, которых раньше не было. Он понятия не имеет, сколько времени прошло, по ощущениям — вечность, замкнутое пространство давит на него, хотя он никогда не страдал клаустрофобией, и становится кристально ясно, что за ним наблюдают. — Твою мать, — Итан со злости пинает запертую дверь, которая, черт возьми, была открыта в прошлый раз: он помнит эти обшарпанные стены с пятнами краски, это просто не может быть другим идентичным помещением. Возвращаться обратно не хочется, уже очевидно, что он тут застрял, тем более, за все это время он не встретил ни одного механизированного трупа с каду, а с его удачей, если бы ему удалось самостоятельно сбежать от Гейзенберга, без оружия он бы уже отбивался от солдатов ножом.       Уинтерс упирается руками в железный стол, склоняется немного над ним и жмурится — голова от неприятных догадок болит только сильнее. — Блять, — тихо шепчет Итан себе под нос, отталкиваясь ладонями и осматриваясь в помещении. — Твоя взяла. Ты хотел о чем-то договориться? Давай договоримся, — громче говорит он куда-то в потолок. — Только у меня нет времени на эти чертовые игры! — Уинтерс зло пинает ближайший стул, отчего тот отлетает в стену и шум сильнее бьет в виски, из-за чего мелькает мимолетное желание и самому головой в стену, чтобы отключиться, чтобы избавиться от ответственности, которая легла на него неподъемным грузом. Его мутит от истощения, и он упирается спиной и затылком в стену, когда еще пару минут назад запертая дверь отворяется, и оттуда вальяжно заходит лорд ликанов, удерживая одной рукой молот на плече. У Итана затравленный взгляд, но сил на очередную агрессию нет, впрочем, может оно и к лучшему, раз в дипломатии он полный ноль.       Гейзенберг смеряет оценивающим взглядом своего пленника, и закуривает сигару, взмахивая рукой с молотом. Стальной стул становится около Уинтерса, но тот не спешит принимать немое приглашение. Впрочем, когда Карл недовольно скалится и делает шаг навстречу, тот все же садится, хоть и напряжен, как натянутая струна, готовый сорваться в любой момент. — Я согласен на любой план, если в нем не будет фигурировать моя дочь, — первым начинает Итан, сразу же выдвигая свое условие, хотя не сказать, что он был в том положении, когда можно было говорить о подобном. — Не пойдет. Без ритуала эта сучара слишком сильная, и даже если мы ее убьем, что будешь с колбами делать? Поставишь на полку и будешь любоваться на расчлененное тельце? Или отдашь их своим дружкам, снующим по деревне, в надежде на то, что они смогут что-то сделать с этим? — у Итана руки в кулаки сжимаются и вновь отголоски ярости пробуждаются, что вкупе с болью та еще смесь. Он хочет вскочить со стула, но Гейзенберг приближается слишком быстро, тяжелой рукой давит на его плечо, заставляя сидеть на месте, и пепел с его сигары оседает на его куртке. — Полегче, папаша. Твои гневные истерики не помогут, а ты у нас тут, вроде как, не хотел терять время, — в голосе лорда проскальзывают раздраженные ноты: у него тоже не было ни единого желания убивать время впустую за уговорами упертого придурка, который готов был надирать задницы всем без разбора. Карлу и своего бунта хватает за глаза, чтобы гробить ресурсы на перестрелки с тем, кто мог бы помочь ему с главной проблемой. — И что ты предлагаешь? Идти на ритуал, чтобы убить только воскресшего ребенка взрывами и выстрелами? — Итан вскидывает подбородок, пальцами относительно здоровой руки впиваясь в запястье лорда, который все еще давил на его плечо. Гейзенбергу такая дерзость нравилась, а еще за такой вызывающий взгляд и крепкую хватку хотелось впечатать Уинтерса лицом в стол или поставить на колени, чтобы сбить чрезмерную спесь. У Гейзенберга на губах ухмылка, не предвещающая ничего хорошего, он убирает руку с чужого плеча, чтобы в следующий миг сжать пальцы на шее, приподнимая Итана и впечатывая того в стену. — Продолжай в том же духе, и я оставлю тебя подыхать на цепи, пока я убиваю эту суку, — у Карла хриплый голос, он выдыхает дым от сигары прямо в чужое лицо, отчего глаза у Итана начинают слезиться, а после Карл впивается удлинившимися клыками прямиком в шею Уинтерса, совсем рядом с бьющейся жилкой. — Блять, ты что творишь? — хрипит Итан, пытаясь отбиться от неожиданной атаки. В глазах начинает темнеть от недостатка кислорода, легкие горят огнем, и он из последних сил тянет чужое запястье от себя, но все же проваливается в темноту с отголосками чужих слов в ушах. — Потом скажешь спасибо.

* * *

      На этот раз пробуждение Уинтерса приятнее, по крайней мере он ничем не скован, голова не болит и даже ноющая боль в руке не так ощутима, разве что место укуса на шее печет. Он проводит по нему рукой, но натыкается на бинты, а когда открывает глаза, понимает, что и некогда сломанный палец ему перевязали с ладонью и частично с указательным. Койка, на которой он лежит, явно знавала времена лучше, поскольку от любого случайного движения скрипела, обращая на себя внимание. Карл что-то изучал за столом, освещенным настольной лампой, но услышав шорох, обернулся, встречаясь с настороженными светлыми глазами. — Какого черта ты сделал? — Пометил тебя. Ликаны ориентируются по запаху, если на тебе будет мой запах, меньше вероятность, что они раздерут тебя в клочья, не тратить же мне время на спасение твоей задницы. Но для идеального результата мне стоило бы тебя трахнуть, как течную сучку, — Карл вальяжно откидывается на спинку стула, откровенно наслаждаясь всем спектром эмоций, отобразившемся на лице у Уинтерса. — У тебя хреновый юмор, — замечает Итан, прежде чем сесть на койке. Он напряженно сверлит взглядом Гейзенберга, ладонями проходясь по себе и с досадой отмечая, что нож у него все же забрали. Не то чтобы он был сейчас полезен, но с ним было спокойнее: и карманный антидепрессант — в такой дыре наличие оружия помогает лучше любых таблеток; и в обработке ран годится, достаточно раскалить на костре и можно прижигать глубокие царапины, останавливая кровь и обеззараживая раны. — Эти твари наполовину волки, гон и прочая херня — это про них. Сейчас ты просто мясо, добыча, которую надо поймать. Но сучек они не трогают, срабатывают их гребаные инстинкты, — у Гейзенберга, кажется, всего два настроения: импульсивный гнев и раздражающее веселье на пустом месте. Спорить с такими себе дороже, но тут на кону его задница, и хочется верить, что это очередной наеб, как и успокаивающие фразы на пути к фабрике в духе «это не ловушка». — Блять, ты с ума сошел? Я не буду с тобой трахаться, — Итан повышает голос. Он возмущен, что не удивительно. Словно Уинтерс на протяжении последних дней не отбивался от толп тварей, мечтающих убить его и сожрать. Они ведь не металлокинетики, выпущенная обойма или дробь в голову отбрасывает их на добрые пару метров, после чего они уже не встают. — Конечно будешь — у тебя в крови афродизиак. Не терять же время, пока ты тут ломаешься, как девственница, — у Гейзенберга до скрежета спокойный и даже скучающий тон, он затягивается очередной сигарой, словно ничего такого не сказал. А вот у Итана расширяются глаза и в голове не остается ничего, кроме нецензурной брани. — Да пошел ты нахер, я могу отстреливать ликанов так же, как делал это с момента попадания в вашу дыру. Патроны пригодились бы мне намного больше, чем твой член, мудак, — зло огрызается Уинтерс, вскакивая с импровизированной кровати, пока и впрямь не чувствует отголоски возбуждения. Самой здравой мыслью в такой абсурдной ситуации было закрыться где-нибудь на этой фабрике и просто подрочить, если не выйдет игнорировать. — Сколько спеси, — почти восторженно тянет Карл, лениво взмахивая рукой, из-за чего Итана укладывает обратно на постель пара металлических шестеренок. Удар был не особо сильным, но и его хватило, чтобы тихо застонать от стрельнувшей в ребра боли и от того, как собственный член предательски упирается в жесткий шов ширинки. — У этой суки в подчинении целый сброд тварей, если часть этого сброда набросится на тебя не сразу, будет время удавить мразь и не сдохнуть за компанию с ней. — Если ликанами управляет Миранда, не следует ли из этого, что после твоего предательства эти твари и на тебя набросятся? — впиваясь пальцами в шестерню, которая все еще давила ему на грудь, пусть не сильно, но ощутимо, уточнил Итан. К откровенному недовольству и злости прибавилось усиливающееся возбуждение, от которого хотелось выть и избавиться, как можно скорее. Только не здесь, не в этой прогнившей деревне и не с лордом, который может при особом желании позвоночник ему выдрать или прутьями к стене присобачить, как бабочку — булавками. — Итан, эти твари — животные. Они боятся силы и если друг другу в глотки вгрызутся два потенциальных вожака, они будут ждать окончания, как смиренные шавки, это инстинкты, — разведя руки в стороны, объяснил Гейзенберг, вставая со своего места и скидывая пальто на стул. Такой простой жест заставил поежиться Уинтерса, прилагая больше усилий, чтобы если не сдвинуть с места куски металлолома, то хотя бы выползти из-под них. — Да какого черта? — раскрасневшийся от напряжения, влияния химии и возмущения, взъерошенный и все еще сопротивляющийся: такой вид своего потенциального любовника вызывал азарт. — Расслабься, тебе понравится, — с ухмылкой посоветовал Карл, скидывая рубашку и майку на пол. Нетронутыми остались только военные жетоны. После чего под телом Гейзенберга койка прогнулась еще больше, заставляя Уинтерса нервничать. Когда чужая рука коснулась его бедра, он вздрогнул — из-за груды металла было сложно рассмотреть, что творит один из лордов. От такого незатейливого прикосновения по коже пробежались мурашки, отдавая в пах очередной порцией болезненного возбуждения.       Верить Гейзенбергу не хотелось, равно как и не хотелось, чтобы ему что-то нравилось во всем безумном происходящем, словно это могло стать какой-то точкой невозврата. А таких точек в жизни Уинтерса был явный перебор. Но чем ближе ладонь подбиралась к его паху, тем меньше желания было о чем-то думать или что-либо анализировать. Сокрушаться на этот счет он сможет позже, например, через пару часов или когда там действие химической дряни спадет, а сейчас можно и, видимо, нужно расслабиться. Противопоставить гнетущей силе Гейзенберга ему все равно было нечего, а секс будет явно меньшей травмой, чем отрубленная кисть руки или отгрызенные пальцы. — Что за ужасы ты себе представляешь, Уинтерс? — послышался смешок совсем рядом, когда чужие пальцы расстегнули ширинку, предварительно избавившись от ремня. Итан моргнул пару раз, осознав, что он, кажется, выпал из реальности на пару мгновений. И встретился со светлыми глазами лорда, в которых вовсю читалось веселье. Видимо, у него на лице было написано все, о чем он думал. — Да пошел... — Итан резко выдохнул, не договорив, когда грубые пальцы проникли под белье и сжали член у основания, мучительно медленно поднимаясь к головке и поглаживая ту большим пальцем, смазывая выступивший предэякулят. В голове стало неожиданно пусто, словно он и сам сейчас превратится в животное, действующее только на инстинктах. Он нетерпеливо толкнулся в чужую ладонь, игнорируя подступающий стыд, чем вызвал очередной смешок у Гейзенберга. Он продолжил ласкать возбужденный член пальцами в размеренном темпе, иногда спускаясь к мошонке, перекатывая ту в пальцах, и такие простые движения с умелой сменой скорости и давления достаточно быстро подвели Уинтерса к разрядке. Не без помощи афродизиака, конечно.       По крайней мере, ему хотелось в это верить.       Итана выгнуло, и было плевать на давление металла в грудь, значительно уменьшившегося после прекращения попыток сопротивления или побега. На пару мгновений стало легко и спокойно, но из искусственной неги вырвала успешная попытка Гейзенберга стянуть с него джинсы вместе с бельем, отправляя их на пол. Смазанные чем-то пальцы — из положения Итана было сложно разобрать, чем именно — скользнули к его входу, мягко толкаясь внутрь пока одним. Это заставило Уинтерса мгновенно напрячься и сдавленно промычать что-то нечленораздельное. Карл недовольно оскалился, склоняясь над партнером ниже и проходясь языком по чужим губам, после чего проник между ними, царапая их удлинившимися клыками. Щетина раздражала кожу вокруг, но почему-то от этого всего у Уинтерса по спине прошли мурашки, а металлический привкус крови на губах вызывал приступ очередного возбуждения. Когда палец внутри него достиг простаты, Итан простонал в поцелуй, взгляд стал отчасти пьяным, а на щеках проступил легкий румянец. Приняв к сведению реакцию партнера, Гейзенберг прошелся по заветной точке еще раз. И еще. Пока не ввел второй палец, растягивая совсем разомлевшего Уинтерса. А со временем и третий, чередуя планомерную подготовку с ласками налившегося кровью члена.       Когда пальцы относительно свободно двигались внутри, не вызывая у его неожиданного любовника боли, Гейзенберг вынул их, мысленно отправляя шестерни, давившие на грудь Уинтерса, в стену, частично отрезвляя того внезапным грохотом. Он потянул Итана за локоть на себя, меняя их положение и заставляя сесть к себе на колени. — Давай, будь хорошим мальчиком, Итан, — от хриплого голоса Карла с нотками рычания у него волоски на теле встали дыбом, а возбужденный член упирался аккурат в чужую, такую же твердую плоть. Грубые ладони сжали его бедра, заставляя соображать быстрее. Когда до Итана дошло, чего именно от него хотят, он неловко дернулся, округляя глаза и приоткрывая рот в попытках отдышаться. — Чертов мудак, — впиваясь ладонями в плечи лорда, прошипел Итан, — Ты это специально, — но дальнейшие споры прервал шлепок, заставляя Уинтерса заткнуться и рвано выдохнуть. Вести светские беседы и впрямь не хотелось, когда все тело ныло и упрямо просило разрядки. Обхватив член Гейзенберга и привстав, Итан уткнулся лбом в его плечо и плавно насадился сначала на головку, прошипев сдавленное «блять» и зажмурившись. До конца привыкнуть ему не позволили руки Карла, надавившие на его бедра и заставившие опуститься ниже. — П-подожди, — задыхаясь, попросил Уинтерс, прижимаясь сильнее к лорду. Сочившийся член упирался в живот Гейзенберга, вызывая мурашки, а распиравшая вход плоть заставляла часто дышать, пока нетерпеливые грубые руки насаживали его дальше. Пара мгновений на то, чтобы позволить Уинтерсу привыкнуть к заполненности, легкие поглаживания горячих ладоней вдоль позвоночника, а после грубые пальцы в волосах, заставившие Итана оторваться от плеча Карла и приоткрыть глаза, перенимая те голод и животную страсть, что отпечатались на лице у его недавнего врага. Когда Гейзенберг нетерпеливо толкнулся бедрами на пробу, срывая с губ Уинтерса рваные выдохи и тихие полустоны, он вновь впился в его губы, оттягивая клыками чувствительную кожу, зализывая мелкие открывшиеся из-за его клыков ранки и впиваясь сильнее пальцами в чужие бедра, полностью перенимая контроль. Конечно, он планировал позволить Итану выбрать для себя темп и глубину проникновения, чтобы тому было проще. Но черт, он выглядел слишком развратно для того, чтобы Карл отправил все свои благие побуждения и планы прямиком в преисподнюю.       Когда Гейзенберг немного изменил угол проникновения, попадая по простате, Уинтерса выгнуло, выбивая из его легких весь кислород. Он запрокинул голову, пальцами зарываясь в пропахшие машинным маслом волосы, сжимая их ослабевшими пальцами и немного оттягивая. Теперь он сам поддавался бедрами на каждый сильный толчок, желая продлить эту невыносимую агонию от удовольствия. Одной рукой скользнул между их телами, собираясь сжать в пальцах собственный член, но грубое рычание на ухо в духе: — Только посмей, — и завибрировавший металл в комнате заставили Итана отказаться от этой идеи, возвращая ладонь на плечо любовника.       Когда Итан был практически на пике, Гейзенберг крепко впился пальцами в его бедра, останавливая и удерживая на месте, отдаляя от желаемой разрядки. После чего вышел из него, развернул спиной к себе и вдавил за шею в кровать, впиваясь зубами в его плечо и вновь погружаясь внутрь. Его грубые пальцы бродили по влажному от пота телу, ласкали соски, покручивая их и несильно сжимая, легонько царапая ареолы и плавно спускаясь ниже. К напряженному животу, к тазобедренным косточкам, к упругим бедрам, которые было приятно сжимать ладонями, пока на бледной коже не останутся алые отпечатки, а после и к жаждущему прикосновений члену. Когда Карл стал надрачивать Итану в размеренном темпе, шедшем в разрез его толчкам, Уинтерс всхлипнул, часто дыша и впиваясь пальцами в постельное белье. Он был на грани, не готовый снова переживать жестокие остановки властного ублюдка. — Пожалуйста, — тихо просипел Уинтерс, удивляясь тому, насколько приглушенно звучал его собственный голос и до чего же ему на это плевать сейчас, когда он так близко к желаемому концу. От его голоса Карл, напротив, замедлился, прижимаясь жарким телом к его спине и легонько сжимая член Итана у основания. — Какой же ты мудак, — нетерпеливо подавшись бедрами навстречу, прошипел Уинтерс, упуская очередной оргазм, отчего глаза начали слезиться, а член — болезненно ныть. — Давай, Итан, больше дерзости, — саркастично прорычал Гейзенберг, оставляя шлепок на бедрах Уинтерса и сильнее сжимая в пальцах одной руки его член, а в другой — его шею, заставляя задыхаться и одновременно содрогаться от беснующегося во всем его теле возбуждения, подкрепленного химией. — Карл, — начал было Итан, но стоило с его губ сорваться его имени, как толчки усилились, а ласки на плоти возобновились, отчего все, что хотелось высказать владельцу фабрики, вылетело из головы, растворилось в сокрушающем удовольствии и вскоре накрывшем оргазме.       Когда Итан пришел в себя, по крайней мере, достаточно, чтобы перед глазами вновь замаячили тусклые лампы комнаты и вернулась способность соображать, он почувствовал, до чего влажно и липко между бедрами. А еще запах табака и прожигающий взгляд довольного лорда, сидевшего совсем рядом в одних штанах и делающего очередную затяжку. У кого-то явно зависимость.       И, кажется, не только от сигар.