Время не забывает

А за окном горели фонари, Он всё стучался в дом: «Отвори! Отвори!» Евгения Рыбакова, Алексей Горшенёв — «Акварели»

      Вопрос времени для неё всегда был особенно важным: ещё с третьего курса она поняла, что есть такие материи, которые просто невозможно контролировать. Даже волшебные артефакты вроде маховика не в состоянии удержать в узде драгоценные секунды. Она поняла это раньше других, но знание не спасло её от неизбежного.       Он был старше её на целых девятнадцать лет и в то же время — на каких-то двести двенадцать месяцев и девять дней. Но в этих цифрах не было ровным счётом никакого толку, когда он улыбался ей и говорил вслух то, что не раз приходило ей в голову. Их разделяли совсем не годы, а только лишь дистанция в ежедневных «вы», исчезавших за пределами чужих глаз. Стоило им остаться вдвоём, стена рушилась и она почти могла дотянуться до него. Если бы он ей позволил.       — Я люблю вас, — сорвалось с её уст, и от этих слов задрожал вокруг горячий воздух.       Сердце в её груди так отчаянно колотилось, барабанной дробью отдаваясь в висках. Секунды, короткие секунды длились невыносимо долго, пока тонкие морщины на его лбу змейкой исчезали и снова возвращались на прежнее место. Он молча смотрел куда-то вне её, беззвучно шевелились губы в попытках наконец обличить в слова внутреннее изумление.       — Я всегда относился к тебе с нежностью.       С его стороны это было очень милосердно. Он мог бы отравить её отказом, но вместо этого предложил сонную таблетку, мягко подтолкнув в затяжной мучительный сон.       Гермиона сложила оставшиеся документы в рабочую папку и застегнула молнию. Сегодня вечером придётся немного поработать на дому. Бухгалтерия всё никак не могла предоставить ей верные сметы за последний месяц, так что стоило повнимательнее изучить заключённые договоры самостоятельно. Уж ей-то не составит труда найти ошибку. Ещё со школы её хвалили за внимание к деталям, а теперь в Министерстве Кингсли доверял ей самые ответственные протоколы, прекрасно зная, что она всё сделает точно и в срок. Безупречный сотрудник. Безупречная героиня войны. Безупречная Гермиона.       Эта маска уже настолько плотно прилипла к её лицу, что она сама готова была в неё поверить. Литая непробиваемая броня уверенности, тонкий шарм и твёрдая позиция — такой мисс Грейнджер выходила из зелёного пламени каждое утро и уходила каждый вечер. Такой она сама себя сделала. Заставила быть. И если бы кто-то додумался всё-таки не обращать внимания на её ежедневный парадный костюм, то заметил тонкие ветви трещин, растянувшихся по всей её душе.       Заправив за ухо выбившуюся прядь — вот чёрт, опять резинка растянулась! — она внимательно осмотрелась по сторонам, чтобы ничего не забыть. Впереди был долгий уикенд и возвращаться в офис в эти дни ей совершенно не хотелось. Не то, чтобы у неё были какие-то грандиозные планы… Заскочить с Гарри и Джинни, поужинать с родителями, почитать новую книгу. Плюс-минус схема всё та же.       Дорога до дома сегодня показалась непривычно короткой: Гермиона слишком глубоко погрузилась в свои мысли, на автомате сворачивая в нужные переходы в метро и поджимая покрепче сумку. Расчёты, расчёты, расчёты. Если они потратили 512 тысяч галеонов на магические перевозки в апреле, что на 24 тысячи больше, чем в марте и феврале…       — Гермиона!       Звук знакомого голоса она уловила с опозданием в две четверти минуты. Показалось? У неё бывали слуховые галлюцинации, когда она о чём-то напряжённо думала.       — Гермиона, постой!       Нет, голос был настоящим. Он донёсся до неё с расстояния менее двадцати шагов и всё же из бесконечно далёкого прошлого, которое уже давно смешалось с полусном-полувымыслом.       Обернувшись, Гермиона увидела его — человека из глубины её памяти и томящегося сердца.       — Ремус… здравствуй! — она неловко облизала губы. — Что ты здесь делаешь?       Люпин выступил из круглого пятна фонаря, бросавшего на его лицо неровную тень. Он выглядел почти так же, как она его запомнила четыре года назад, когда они виделись последний раз. У неё даже сердце дрогнуло. Только лишь приблизившись к нему, Гермиона убедилась, что он никакое не видение: поседевшие виски, близорукие глаза, спрятанные теперь под острой рамой очков, и мальчишеская улыбка.       — Прости, что напугал, — Люпин смущённо наклонил голову. — Я так давно не видел тебя, что…       Остаток фразы повис в воздухе знаком вопроса без точки. Что что? Гермиона ощутила, как вспыхнули её щёки. Он был так рад её видеть? Был удивлён? Взволнован? А уж как она разволновалась, стоило ему оказаться по другую сторону улицы!       — Всё в порядке, я просто была вся в своих мыслях, — угловатая вежливость как-то сама собой напросилась, чтобы смазать неловкую паузу. — Ты… как? Сто лет ничего о тебе не слышала!       У неё не было никаких проблем с дежурными фразочками для пятиминутного разговора со старыми знакомыми на улице: все они бережно хранились в её мысленной картотеке, и она всегда быстро и ловко при случае выуживала нужную. Но теперь они все рассыпались на полу в одной бесформенной куче, так, что сколько бы Гермиона не искала верный тон, у неё ничего не получалось.       Новости о Люпине ей доставались с завидным постоянством даже вопреки её желанию. То Гарри начнёт рассказывать ей о том, как чудесно погостил в школе у Ремуса, то мистер Уизли за ужином обмолвится о совместных миссиях в Министерстве. Они теперь работали вместе, практически в одном отделе: после войны Люпин активно принимал участие в переговорах с маглами и стремился наладить сотрудничество. Он вернулся в школу, вернее то, что от неё осталось, стал надёжным плечом для профессора МакГонагалл во всех организационных вопросах. Вместе с мистером Уизли они старались сохранить тайну Хогвартса — защитные чары были серьёзно повреждены и несколько шотландцев, в основном — местные жители, заметили необычную активность среди былых развалин. Гермиона присутствовала на нескольких встречах: она не сомневалась в дипломатических способностях Люпина, но всё же с восхищением наблюдала за тем, с каким терпением и тактом он объяснял простым лесникам, что увиденное ими не представляет никакой опасности.       Спустя пару лет Хогвартс, полностью восстановленный, принимал студентов совсем как в былые времена. На этом торжественном открытии и случилась их последняя встреча — очень неловкая, спешная, а в конце — ещё и болезненная. Ей казалось, нужное время наконец пришло, что уж теперь никто не упрекнёт её в том, что она торопит события. Но она ошиблась и горько поплатилась за это.       — Ты… совсем ничего не помнишь? — спросила Гермиона, заламывая пальцы от неловкости.       — Нет, совершенно ничего! — Люпин ответил с большим воодушевлением. — И я даже рад этому: никаких травмирующих флешбеков, никаких кошмаров по ночам. Мою память словно заново сшили. Тонкс говорила, что пока я был без сознания, постоянно бредил. Боюсь представить, что я там мог наговорить!       Процесс оказался необратим.       Потом Гермиона старалась всячески избежать нахождения с Люпином в одной компании, уходила прежде, чем он появлялся, отказывалась от праздничных обедов в Норе, если знала, что там будет он. Да, она попросту сбегала от него без оглядки, истово надеясь, что если больше не увидит его, то всё пройдёт.       И вот его появление почти что на пороге её дома оборвало всякую её надежду. Может, рана и была заклеена, но теперь снова начала гноиться.       — У меня… у меня всё хорошо, — Люпин выхватывал слова из воздуха и губы его то и дело вздрагивали в улыбке. — В школе полно хлопот, как обычно, знаешь. На прошлой неделе два второкурсника подожгли женский туалет на втором этаже. Еле унесли ноги от плаксы Миртл!       — Подожгли? — Гермиона вскинула брови, невольно улыбнувшись в ответ. — Там же столько воды! Как они умудрились?!       — Ума не приложу.       Они оба засмеялись, но смех был лишь минутной отсрочкой. Неловкость нарастала: никто из них так и не мог подобрать слов.       — У вас весело — не то, что в Министерстве, — кивнула Гермиона, — я бы с таким удовольствием вернулась.       — Да, таких студентов, как ты, нам не хватает.       До неё наконец дошло, что именно в их встрече казалось ей странным, — тот взгляд, которым Люпин лихорадочно разглядывал её, мешавший ему произнести что-то внятное. Его глаза так живо осматривали её лицо, бегали вверх и вниз от бровей к подбородку, изучали скулы и губы, отчаянно избегали долгого прямого контакта. Он дышал как-то рвано, словно после стремительной спешки.       — Всё в порядке? — осторожно поинтересовалась Гермиона и невольно коснулась его руки. — Ты выглядишь каким-то суетным…       Он перехватил её руку в свои и крепко сжал.       — Гермиона, я… так давно не видел тебя, — Люпин выдохнул эту фразу снова и вдруг засмеялся. — Извини, всё это выглядит ненормально, и я как какой-то псих, появился из неоткуда.       — Я рада, что ты появился, — невольно вырвалось у неё.       — Я тоже.       Дыхание перехватило от нежной тревоги, передавшейся от его прикосновений. В голове тут же пронеслись десятки драгоценных воспоминаний, сложенных ею в дальний уголок памяти, как любимые бусы. Каждая новая жемчужина скользила по нитке, ударялась о предыдущую и её звон отдавался в сердце. Вот её первые впечатления о новом профессоре ЗОТИ — тот подозрительный тип из поезда оказался таким внимательным педагогом. С каждым новым уроком он заполучал всё больше симпатий от своих учеников и к концу года его любили практически все, кроме десятка слизеринских снобов, для которых он выглядел слишком бедно и потрёпано. Ей вспомнились их переглядки на уроках: как только Люпин заметил её рвение в учёбе, он стал будто бы подыгрывать ей. Верно ли я говорю? Как тебе ответ Симуса — он ничего не путает? Ловко у Невилла получилось, правда? И сотни, тысячи этих крохотных электронных разрядов, коротких эпизодов и маленьких кадров между ними. Несколько лет назад Гермиона запретила себе возвращаться к ним даже мысленно, но теперь, когда перед ней снова стоял он, она не могла ничего контролировать.       Однажды ночью, когда на кухне Гриммо, 12 не горело ни одной свечи и громче тиканья часов ничего не было, Гермиона едва не сошла с ума от счастья. Они остались в доме почти что одни: члены Ордена разлетелись куда-то по своим делам, Уизли в полном составе вернулись в Нору, и единственными гостями Блэков были лишь они с Гарри и Люпином. Её друг крепко спал, приняв на ночь снотворное, чтобы сбежать от вездесущих кошмаров. Ей, напротив, совершенно не спалось. Поддавшись странному порыву, Гермиона вышла из спальни в своей мягкой пижаме с драконами и пошла прямо по коридору. Интуиция, не иначе вывела её на кухню. Там пахло оставленной миссис Уизли выпечкой и немного сыростью — пару дней назад соседи-маглы устроили настоящий потоп. Звенящую в ушах тишину разбавляли крохотные лучи уличного фонаря — холодные пучки света на столе серебрились, как лунная дорожка. Глаза Гермионы привыкли к полумраку и им уже не требовалось света. Да и палочка осталась в комнате, так что подсветить, даже если бы и хотелось, ей было нечем.       На ощупь она отыскала свою любимую кружку — пузатую и, по правде сказать, немного уродливую. Найти графин с водой тоже не составило труда. Гермиона уже поднесла было кружку ко рту, когда почувствовала на себе взгляд из глубокой тени. По спине горошинами прокатилась мелкая дрожь. Сириус, бывало, рассказывал о каких-то буйных призраках своих дальних родственников…       Стоило ей обернуться, как все опасения словно рукой сняло.       — Прости, что напугал тебя.       Люпин пересёк дверной проём и позволил свету упасть на его напряжённые плечи. Он был одет в привычный мешковатый костюм, хотя вместо пиджака на нем висел затёртый бежевый кардиган. Видимо ложиться спать не входило в его планы. Или тоже не мог уснуть? Гермиона отметила расстёгнутый воротник его рубашки и отсутствие привычного галстука. В её голове так прочно укоренился его образ с тех лет, когда он преподавал в Хогвартсе, что каждая новая деталь неизменно обращала на себя её внимание.       — Я не знала, что ты не спишь, — она крепче стиснула в руках свою кружку.       Вместо ответа Люпин улыбнулся ей и подошёл к столу.       — Ночь многое усложняет, — сказал он. — А ты? Не можешь уснуть?       Гермиона покачала головой. Даже если у неё и были какие-то смутные позывы ко сну, то теперь они мгновенно улетучились. Люпин, кажется, заметил её замешательство и прервал неловкий момент: по щелчку его пальцев в комнате появился крохотный луч тёплого света аккурат над столом. Ей оставалось лишь молча наблюдать за тем, как он подошёл к шкафчикам и попытался высмотреть что-то на полутёмных полках.       — Я знаю хороший рецепт от бессонницы, — произнёс он и деликатно обнял её за плечи. — Горячий какао и занудный собеседник. Со вторым тебе повезло, а вот какао надо поискать…       — Ты совсем не нудный! — возмутилась Гермиона.       — Подожди, я ещё не начал.       На секунду отвлёкшись от поиска нужной банки, Люпин весело ей подмигнул и в душе у неё тут же разыгрался воодушевляющий шторм.       Они проболтали всю ночь, а после — следующую, и так было до того момента, пока дом снова не наполнился жильцами. Но даже тогда они умудрялись прятаться вдвоём от посторонних глаз: в библиотеке или сбегая на ночные прогулки. Происходящее Гермионе казалось настоящим сном — она будто перескочила сразу на несколько ступеней вперёд, сорвала куш, вытащила лотерейный билет у судьбы. Люпин сам тянулся к ней, когда она практически ничего не делала. Вечерами у неё дыхание перехватывало после короткого глухого стука, за которым появлялась мальчишеская улыбка и заговорщицкий шёпот.       — Я тебе ещё не надоела? — однажды шутливо спросила Гермиона.       На часах было уже три часа ночи, а они всё ещё сидели в сумрачном парке, где-то в Ист-энде и ели остывшие сандвичи.       — Это я тебе уже должен был надоесть, — усмехнулся Люпин. — Бессовестно краду время твоей юности в своих грязных корыстных целях.       — О чём ты?       С полуиспугом она заметила, как его лоб изрезала линия глубокой задумчивости.       — Ты и сама всё наверняка понимаешь, — он опустил голову и коснулся большим пальцем своих губ.       Конечно, Гермиона давно догадывалась, что стала для него нитью спасения от реальности, но ни капли не стыдилась этой роли. Ей это даже в определённом смысле льстило: она чувствовала ответственность за возложенную на неё спасительную миссию. Могло ли ей прийти в голову, что сам Люпин станет этого стыдится? Она была слишком юной, слишком идеалистичной, чтобы обратить на это внимание. Её благородные стремления впервые споткнулись о порог сопротивления самой «жертвы», что оказалось совершенно непредвиденным.       — Скоро я всё равно вернусь в Хогвартс, — спустя несколько томительных минут заговорила Гермиона.       Её взгляд с последней искрой надежды выискивал грусть в лице Люпина. Он ведь будет по ней скучать?       — Да, у меня тоже есть важные поручения от Дамблдора в сентябре, — отозвался тот. Может, ей послышалось, но его голос прозвучал разочарованно.       Тогда Гермиона вскочила со скамейки, машинально разгладила ткань своих джинсов и протянула Люпину руку. Движения вышли сухими, скованными, как будто она репетировала несколько раз перед зеркалом и собиралась обменяться рукопожатием с самим министром Магии.       Люпин непонимающе взглянул на неё.       — Обещай, что на этом всё не закончится, — сдавленным тоном от подкативших к горлу слез заявила Гермиона. — Наша дружба, наше общение… Даже если я ничего для тебя не значу…       Ей было плевать на то, что со стороны всё это выглядело, как плохо разыгранная сцена из Чехова, плевать, что слова прозвучали так жалко и наивно. Сейчас он снисходительно ей улыбнётся, пожмёт руку, разумеется, пообещает ей всего, чего она просит, а затем исчезнет. Так делают все люди, разве нет? Люди, лишённые юности и выбора, сломленные жизнью и стремящиеся выглядеть цельными хотя бы со стороны.       Однако вышло всё совершенно иначе. Люпин встал, невольно усилив иронию их соглашения — разница в росте нарочито подчёркивала разницу в возрасте. Он взял её руку в свою, накрыл сверху другой ладонью, крепко сжал.       — Как тебе только в голову это пришло? — улыбнулся он и передразнил её ребячий голосок, — «если я ничего для тебя не значу». Как ты можешь ничего не значить для меня, Гермиона? Я с трудом себе представляю, что буду делать, когда ты уедешь в школу.       Затем он поднёс её ладонь к своей груди, продолжая поглаживать тыльную сторону.       — Я не могу тебе обещать, что ничего не изменится, — Люпин заговорил серьёзнее. — Мы не знаем, что будет с нами завтра. Но то, что если у нас будет возможность встретиться — ты же приедешь на Рождество? — он дождался её утвердительного кивка. — Так вот, если эта возможность будет, то мы обязательно встретимся. Слышишь? И уж тем более я буду скучать по нашим ночным беседам, прогулкам…       Невесомо, почти что неощутимо, кончиками пальцев он убрал прядь волос с её лица, на обратном пути, словно ветер, коснувшись её щеки. И ей хотелось ему поверить, ведь только время, проведённое с ним, казалось настоящей жизнью, которая оставалась слишком далеко за спиной.       На улице было немноголюдно и лишь через два соседних дома её сосед мистер Диккинсон копошился с ключами у входной двери. Гермиона долго не знала, о чём говорить дальше: после стольких лет круг общих интересов всё ещё был широк, но выбрать нужную тему никак не получалось. Она была рада, когда инициативу проявил Люпин: стихийно он заговорил о Хогвартсе, о маглах, о том, как начал изучать их систему образования и предложил Минерве несколько нововведений.       — Мне кажется, излишне консервативный уклад Хогвартса уже нежизнеспособен, — заявил он с воодушевлением. — Магловские технологии ушли так далеко вперёд, что почти сравнялись с волшебством! Я вспомнил, как ты рассказывала о некоторых изобретениях, которыми твои родители пользуются в быту. Ведь насколько это могло бы упростить нашу жизнь!       Гермиона не могла смотреть на него без улыбки. Надо же, он помнил её рассказы о микроволновках и сотовых телефонах! Да, было ведь дело на пятом курсе, когда она всё никак не могла отступиться от своего манифеста за свободу домашних эльфов и предлагала хотя бы облегчить их труд с помощью магловской техники. Никто не воспринимал её слова всерьёз, Рон даже подтрунивал над ней. А Ремус? Он выразил ей молчаливую поддержку и тогда, по правде сказать, ей было этого достаточно.       — К тому же, более детальное изучение жизни маглов сделало бы проще адаптацию маглорождённых волшебников. Одной беседы директора с такими ребятами и их родителями явно недостаточно, чтобы погрузиться в волшебный мир, о котором твои сверстники знали с рождения, — Люпин взглянул на неё. — Я подумал о том, как ты с этим справлялась.       — Ну, у меня был целый год, чтобы подготовиться, — усмехнулась Гермиона. — Дамблдор отвёл меня в Косой переулок и посоветовал книги не из учебного списка. Правда, я прочитала их всего за пару месяцев.       Люпин шумно усмехнулся.       — Не все такие вундеркинды, как ты, милая, — произнёс он мягче. — Таких, как ты, вообще больше нет.       — Ой, да брось! — она смутилась и покачала головой, но, взглянув на него, тут же проглотила улыбку. Зачем он так на неё смотрел?       Гермиона будто бы снова использовала маховик времени и оказалась в теле себя четырнадцатилетней, стоящей в дверях кабинета ЗОТИ, готовой разрыдаться от неукротимой боли и чувства вины. Он увольнялся, уходил, и даже то, что она полгода держала язык за зубами, не спасло от разоблачения его тайны. Беспомощность вынудила её сказать больше, чем стоило. Вот и теперь она чувствовала, что в любой момент может сболтнуть лишнего под таинственной завороженностью этого взгляда.       — Я должен признаться, что не просто так сегодня оказался здесь, — шумно выдохнул Люпин и потупился. — Я не знал, во сколько ты заканчиваешь работать и прождал несколько часов.       — Ты ждал меня около моего дома?       Он виновато поджал губы, а затем снова посмотрел на неё.       — Я думал о тебе несколько дней, — его голос, кажется, немного дрожал, а может, ей уже мерещилось, как и его слова. — Только о тебе. Я наткнулся на твоё эссе с третьего курса, помнишь? О красных колпаках. Оно было самым длинным и самым подробным, в три раза больше, чем в учебнике, — Люпин восхищённо вскинул брови. — Я узнал твой почерк ещё до того, как прочитал подпись, а потом…       Расстояние между ними и так было небольшим, но его длинный шаг сократил его до невозможного. Ладонью он прикоснулся к её щеке так, что от тепла его пальцев Гермиона невольно вздрогнула.       — Всё это время я догадывался, что ты избегаешь меня, — Люпин заговорил быстро и сбивчиво. — И так, наверное, было лучше, правильнее — ты ведь умная девочка и всегда найдёшь мудрое решение. Я принял его, согласился утратить с тобой связь, отпустить тебя. Но сколько бы я ни обманывался, сколько бы ни убеждал себя, что так лучше… воспоминания о тебе, они сбили меня с ног и я ничего не смог с собой поделать. Мне казалось, если я тебя не увижу, то сойду с ума. Я так виноват перед тобой! Тогда на годовщине… Я должен был быть честен с тобой, но…       — Ремус, что ты говоришь? — воскликнула Гермиона.       Пока его руки гладили её лицо и в каждом прикосновении рай боролся с адом, она, судорожно дыша, выглядывала желтые искры в его глазах. Это ведь неправда? Всё дело в растущей Луне, да? Она силилась вспомнить, какой сегодня день лунного цикла, но всё было тщетно с того мига, как его губы накрыли её. Этот поцелуй. Тягучий и ласковый, отчаянно вспарывающий её грудь новой надеждой. Боже, даже в самых постыдных снах он не был так сладок!       — Нет-нет-нет! — она надавила ладонями на его плечи в отчаянии.       Поспешно Гермиона отстранилась и прижала ладонь к горящим губам.       Внутри её грудной клетки раздался оглушительный треск. Её сердце, сокрушающееся под рёбрами, умоляло вернуться, сделать небольшой шаг назад — вполне достаточный, чтобы снова оказаться рядом и всё исправить. Но столько всего уже было перечёркнуто! Бумага всё стерпит, а она…       У Гермионы нервы были поистине железными. Свои проблемы она делила лишь сама с собой: закрываясь в ванной, плескала себе в лицо холодную воду, рассеянным взглядом смотрела в зеркало и беззвучно уговаривала своё отражение взять себя в руки. Но иногда этого было недостаточно, привычный алгоритм не работал. Так было всего несколько раз и почти каждый из них случался из-за одного единственного человека. Ремус Люпин был причиной потери всяческого контроля над широким эмоциональным диапазоном. Она не знала обрадует он её или расстроит, но его появление всегда сопровождалось толпой мурашек по всему телу.       — Гермиона, я… — Люпин ловил губами воздух, выхватывая её имя. Его лицо вновь приняло виноватое выражение — верный признак того, что он готов отступить. Его сомнение пустило ещё один разлом в её секундной слабости.       — Нет, Ремус, прошу, — она схватилась за голову и сделала ещё несколько шагов назад. — Если ты пришёл снова разбить мне сердце, я больше этого не выдержу. Пожалуйста, не надо!       С отчаянием раненого зверя Гермиона рванула к дому. Эмоциональный всплеск затмил её разум: вопреки привычке пользоваться обычными ключами она чуть не снесла дверь с петель невербальной «Алохаморой». Если бы сейчас ей на пути попался боггарт, то сам бы испугался волны необузданного страха, вырывающегося из неё во все стороны. Да что с ней такое?! Гермиона стояла посреди прихожей в темноте, не сводя слезящихся глаз с пустой стены перед лестницей. Её колотила мелкая дрожь, а губы ещё горели от поцелуя. Зачем он здесь? Для чего он её нашёл? Почему ждал? Почему? Почему?! Почему… так долго?       Лишь грохот, исходящий от входной двери, заставил её обернуться. Шум стоял, кажется, на весь квартал — это Люпин с совершенно не свойственной ему настойчивостью обрушился с кулаками на вход в её дом, игнорируя звонок и громко выкрикивая её имя.       — Гермиона, отвори! — его голос по ту сторону двери сотрясал воздух. — Я прошу тебя! Всё не так! Не то! Нам нужно поговорить!       Звон в ушах от резко подскочившего давления сливался с непрекращающимся стуком. Столько лет она была бессильна перед судьбой, боролась с ней и пыталась завоевать право на счастье, а то всё равно каждый раз ускользало. Вечная болезненная ссадина от падения с последней ступени. И вот в одно мгновение всё перевернулось — ключи в её руках. Ей стоило лишь подойти к двери. Готова ли она к этому?       Гермиона обернулась.       Ночное небо разрывалось на части от бесконечного потока цветных вспышек самых разных заклинаний. Запах гари и неминуемой смерти пропитывал стены Хогвартса в эту страшную бесконечную ночь. Они с Гарри и Роном неслись к выходу из замка, чтобы найти Снейпа. По дороге ей чудом удалось избежать нескольких «Авад» и потоков пламени, их чуть было не раздавили великаны, да и патронус едва успевал справляться с голодными дементорами. И лишь приблизившись к виадуку, Гермиона внезапно свернула с пути, не слыша ни крика друзей, ни окружающего шума.       Всё, что было в тот момент перед ней — неравная схватка Долохова и Люпина, в которой уже угадывался жуткий исход. Ремус бился из последних сил, но уступал Пожирателю в ловкости и скорости движений: его оборона проседала, палочка беспомощно выпускала тусклые снопы искр, и противник стремительно оттеснял его к стене. С каждой минутой у него оставалось меньше шансов выйти победителем. И вдруг он их заметил. Взгляд Люпина торопливо скользнул от Гарри к Гермионе, после чего у него как будто прибавилось сил. Серию новых атак Долохова ему удалось отбить с недюжим мастерством, но рикошетное Секо, вылетевшее из-под руки Пожирателя, заставило его покачнуться. Короткое мгновение, меньше доли секунды. Люпин сделал было шаг назад, разведя руки. Что-то скрипнуло под его ботинком: не то маленьких камень, не то рыхлая почва. В равных условиях дуэли это ничего бы не значило, но разве могли быть честными поединки на войне? Долохов непременно воспользовался промедлением противника.       — Ремус!       Боевая магия никогда не была её специальностью, однако обездвижить Пожирателя не составило ей труда. В ярости Гермиона осыпала его заклятиями прежде, чем тот успел её заметить.       Она упала на колени перед Люпином, который прерывисто дышал на земле. Из-под его руки, прикрывавшей грудь, сочилась густая тёмная кровь. Она стекала по его пальцам, впитывалась в плотную ткань рубашки, будто ей было тесно в его теле. Увидев Гермиону, Люпин слабо улыбнулся. Его лицо — всё в пыли и ссадинах — казалось ей сейчас непривычно бледным. Каким бы заклятием его ни наградил Долохов, его последствия грозились стать критическими. Гермионе не так часто приходилось оказывать первую медицинскую помощь, хотя в теории она знала алгоритм действий на зубок. Поможет ли это?       Дрожащими руками она отвела в сторону его руку, чтобы внимательно осмотреть рану, и вздрогнула от ужаса.       — Эй, ничего страшного — просто порез, — ободряюще произнёс Люпин. — Иди! Ты сейчас нужна Гарри.       В действительности всё было совсем наоборот: огромный рубец был глубоким и кровоточил без остановки. Даже если внутренние органы не были серьёзно повреждены, с такой стремительной потерей крови Люпин мог не дотянуть до лазарета. Что ей оставалось делать? Гермиона до бела поджала губы.       — Нет, я нужна тебе, Ремус, — она зажала рану на его груди одной рукой, а другой стала искала в сумке склянки с кровоостанавливающим зельем. — У тебя вся грудь разворочена. Я должна что-то сделать, я…       Как назло, ей попадались какие угодно зелья, кроме нужных. Настойка растопырника, бодроперцовое зелье, костерост… В исступлении она совсем позабыла, что могла использовать простое «Акцио».       — Уходи, милая. Здесь опасно! Обо мне не беспокойся.       Люпин всё продолжал уговаривать её, несмотря на то, что боль наверняка была невыносимой и заставляла его нервно скалиться. Перепачканные кровью губы хранили тень улыбки — неестественной и пугающей.       — Я не оставлю тебя здесь! — отчаянно вскрикнула Гермиона. — Никогда, слышишь меня?! Ты выживешь, обязательно выживешь. Глотай бадьян!       Он сделал так, как она велела, и сжал её руку на своей груди. Но толку почти не было: все проведённые манипуляции не давали результата и только будоражили отчаяние Гермионы.       — Почему кровь не останавливается?! — она лихорадочно ощупывала его перепачканную рубашку. — Зелье сварено точно по рецепту. Вулнера Санинтур! Вулнера Санинтур!       Усилия казались напрасными. Регенерация клеток шла слишком медленно, а крови Люпин потерял достаточно для того, чтобы в скором времени потерять сознание. Однако пока он ещё мог с ней говорить, держался из последних сил, шансы на спасение оставались. Нужно было лишь, чтобы рана всё-таки начала затягиваться. Заклинание не было смертельным. Значит, он должен выжить, должен!       — Ремус, держись, пожалуйста! — бормотала Гермиона, уговаривая их обоих. — Не умирай, прошу тебя! Твой организм должен бороться. Ты должен жить!       Пожар пылающей вокруг них битвы остался где-то далеко и неощутимо. Она вдруг явственно ощутила хрупкость момента — осколок времени, обнаживший наконец всё то, что уже давно просилось наружу. Люпин смотрел на неё со свойственной только ему нежностью. В этом взгляде безошибочно читалось всё, на что она не смела раньше и надеяться.       — Как можно умереть, когда рядом такая красота, — его улыбка сделалась шире. — Не плачь, — прошептал он, нахмурившись, и тут же зажмурился от боли. — Всё будет в порядке. А если и нет…       Слабой рукой он поднёс её пальцы к своим губам.       — Другого шанса может не представиться, — Люпин устало прикрыл глаза, но через пару секунд ценой больших усилий снова открыл их. — Знаешь, если в моей жизни и был свет, то им была ты, Гермиона. Я говорю жуткие вещи и никогда бы не посмел сказать тебе это в глаза, но… Времени немного. Его совсем нет. Оно никогда не забывает. Ни больших подвигов. Ни великих жертв. Ни настоящей любви.       Ответить ему она не успела — он потерял сознание и не приходил в себя ещё несколько мучительных недель. Битва за Хогвартс завершилась на рассвете, но для Гермионы время её молчаливого подвига только началось. Каждый день она появлялась в Мунго. Целители уже знали её в лицо и некоторые даже нарочно избегали проходить мимо. Она атаковала расспросами каждого специалиста, принимавшего участие в восстановлении Люпина. Тяжелое состояние, в котором его доставили в больницу, многие сочли безнадёжным.       — В нём почти не осталось крови, — сказал ей доктор.       — Тогда возьмите мою, — незамедлительно предложила Гермиона.       — Вы сознаёте ответственность за это?       Он посмотрел на неё поверх своих круглых очков, как самый строгий экзаменатор и чем-то напомнил ей первую встречу с профессором МакГонагалл. Вопрос ценности магической крови до сих пор был предметом широкой полемики в научном сообществе, а в обычной жизни создавал невероятное количество бюрократических проблем: согласие на смешение, передача уникальных магических способностей или патогенных заболеваний, регистрация донорства и много прочей чепухи.       — Разумеется, — её ответ был твёрже гриффиндорского меча.       Бумаги Гермиона подписала, даже не читая их. Лишь пункт о чистоте крови вызвал у неё саркастическую усмешку. Люпин, безусловно, не из тех волшебников, что стали бы закатывать истерику о смешении разных «статусов». Насколько она помнила, он сам был полукровкой. Однако эти формальности и предрассудки…       Он пришёл в сознание в последних числах мая. Тогда Гермиона, воодушевлённая своей успешной спасительной операцией, уже предвкушала радость встречи, когда врачи снова нанесли ей удар под дых: посттравматическое стрессовое расстройство, как говорят маглы, выраженное в частичной амнезии и нерегулируемых приступах панической атаки.       — Провалы в памяти со временем могут восстановиться, — сообщил всё тот же доктор в круглых очках. — Но только естественным путём. Попытки ускорить этот процесс могут закончиться плачевно и вызвать более серьёзные симптомы ПТСР.       — Я не должна напоминать ему о войне? — изумилась Гермиона.       В свете того, что о битве за Хогвартс говорил сейчас весь магический мир, перспектива уберечь Люпина от напоминаний об этом событии звучала просто фантастически.       — Возможно, достаточно будет избегать воспоминаний о критических моментах, — доктор достал из кармана халата блокнот и что-то в нём пометил. — Как правило, пациент наиболее остро реагирует на событие, которое непосредственно повлекло за собой травму. Так что, старайтесь не говорить с ним о ранении, не используйте слова-триггеры. Дождитесь, пока он сам вспомнит. Или не вспомнит, что, в общем-то, в его ситуации — наилучший выход. Всему своё время.       Может быть, если бы она этого не услышала, её жизнь смогла бы наладиться. Диагноз был не таким уж неутешительным, и всё же отравил ей последующие годы ложной, совершенно бессмысленной надеждой. Как послушная ученица, Гермиона ждала. Ни словом, ни взглядом, она ни разу не намекнула Люпину, о чем они говорили, пока он с кровоточащей дырой в груди лежал у неё на руках. А он так ничего и не вспомнил. Вернее, решил не вспоминать.       По стеклам забарабанил дождь. Гермиона, выйдя из состояния паники, наконец обнаружила, что стук в дверь прекратился. Первичный шок сменился усталой горечью и беспокойством. Новый колокольчик зазвенел внутри. Он ушёл?       Еле слышно ступая, она подошла к двери и прижалась к ней ухом. — Ремус? — произнесла она негромко, всё же надеясь услышать ответ.       По ту сторону двери раздался шорох, как будто кто-то к ней прислонился.       — Гермиона, — его голос снова обрёл настойчивость. — Впусти меня. Мне нужно тебе всё объяснить.       Отпирать дверь было рискованно. Деревянная гарантия, разделявшая её жалкую привычную стабильность и скорбящую трещину сердца, легко поддавалась уговорам. Из глубины её пропасти с осторожностью пробивался белый упрямый цветок.       — Ты сказал, что был со мной не до конца честен, — Гермиона поджала губы и нерешительно коснулась ручки двери, но не спешила её открыть. — В чём?       На улице загудела соседская машина.       — Ты всё правильно поняла, — пристыжено ответил Люпин. — Я… тогда в Хогвартсе, когда ты спросила о том, что я помню.       — Ты соврал мне?       Послышалась еле уловимая усмешка.       — Если я скажу, что у меня не было выбора, ты мне поверишь?       Её захлестнуло волной справедливого гнева. Как он мог воспользоваться этой обтекаемой фразой? Дешёвое оправдание, достойное второсортных мыльных опер для домохозяек. Люпин не имел права на неё, он всегда был выше этого. Потому все условности остались позади: Гермиона распахнула дверь, чтобы обрушить своё негодование на него лицом к лицу.       — Выбор есть всегда, — выпалила она, но стоило ей увидеть его снова, как вся былая уверенность посыпалась к чёрту.       Он стоял перед ней, как виноватый ребенок, и в то же время решительно настроенный на искупление. Печать вины, хорошо отличимая от предыдущих — незаслуженных, затаилась в его голубых глаза, которые снились ей все эти годы.       — Да, и однажды я его уже сделал, — Люпин неопределённо кивнул, как будто речь шла о чём-то отвлечённом, а затем снова посмотрел на неё. — Оказалось, что я вообще-то трус. Лишь один раз мне хватило смелости, да и то от привкуса приближающейся смерти.       Он сделал еле заметный шаг вперёд. Гермиона зачарованно следила за его жестами.       — Я здесь, чтобы оправдать свою трусость, — продолжал он. — Я говорю, что у меня не было выбора, — я не вру. Воспоминания о битве долгое время причиняли мне боль, и я видел, что другим тоже. Мне говорили, что пока я был без сознания, ты была рядом. Интуитивно я знал почему. Но вспомнить не мог.       — Мне и не нужно было, чтобы ты вспоминал о том, как… — Гермиона прикусила язык. Имела ли она право говорить об этом даже теперь?       — Как ты спасла меня? — закончил за неё Люпин. — Да, я почти год этого не помнил. Я понимал, что кто-то помог мне, кто-то залечил мои раны. Я догадывался, что это была ты. Но ты молчала, говорила со мной как-то односложно, будто не хотела.       — Я боялась ранить тебя! — у неё загорелись щёки. — Врачи предупреждали, что ты должен всё вспомнить сам, иначе может быть хуже.       — Значит, мы неправильно поняли друг друга.       Вот-вот готовая разорваться откровенность забирала у Гермионы последние частички самообладания.       — Мне показалось, ты не хочешь мне о чём-то рассказывать, — Люпин задумчиво почесал бровь, хотя на самом деле это было не больше, чем попытка выиграть несколько секунд на раздумья. — И я спросил Тонкс. Она сказала, что ты очень переживаешь, консультируешься с врачами. Что ты стараешься оградить меня от чего-то, что могло меня огорчить.       Головоломка медленно восстанавливалась в исходный рисунок. Тонкс была хорошей девушкой и вряд ли из корыстных целей внесла толику неразберихи в эту и без того запутанную историю. Но узел завязался именно на этом месте. Одну медаль они рассматривали с разных сторон, так и не решаясь взглянуть на оборот.       — Ты подумал, что произошло что-то, о чём я сожалею? — Гермиона тяжело дышала от напряжения по всему телу. — Ты решил, что обидел меня?       — Очень долго я не знал, — согласился Люпин. — Но когда ты спросила… тогда я всё помнил.       — Почему?       Её вопрос беспомощным опавшим листом прошелестел в полуночной тишине.       — Потому что снова испугался, — наконец выдавил из себя Люпин. — Ты была так красива в тот вечер, так юна и так абсолютна… Я подумал, что смогу предложить тебе взамен — неряшливую бедную жизнь с сотней проблем, комплексов. Твои амбиции, твой живой ум, твои перспективы в конце концов! У тебя столько всего могло быть впереди, а мои смешные чувства утянули бы тебя на дно в самую бездну.       — Ох, Ремус!       Не стирая слёз с мокрого лица, Гермиона бросилась к нему на шею и начала истово целовать. Губы, щёки, виски, лоб — ей хотелось, чтобы каждая клетка его тела запомнила навсегда, что для неё нет большего счастья, чем быть рядом с ним, чувствовать его тепло, ощущать себя любимой им. Он ответил ей с тем же иступленным безумием. Подхватив её на руки, так, чтобы беспрепятственно целовать, Люпин шагнул в дом и почти машинально захлопнул ногой входную дверь. Этой ночью не случилось никакого чуда, никакого особого волшебства. Просто время, которое всегда помнит о самом главном, наконец наступило для них обоих.