~/~
16 июля 2021 г. в 16:38
Я взял за правило: едва захожу в комнату — ещё до того, как успеваю обернуться и увидеть огромные жёлтые глаза — повторяю про себя фразу «Он знает, что делает». Иногда, глядя на него, было сложно в это поверить, ведь что бы ни случилось, как бы я ни был зол, как бы ни поиздевался над ним, он встречал меня всегда одинаково — приподнимался с кровати, а то и вовсе вставал на ноги, подходил первым, обнимал и смотрел пронзительно, нежно, искренне. Разве нормальный станет чувствовать, а тем более выражать такие эмоции в его-то положении? А он не только чувствовал, но и передавал их мне, заставляя меня привязываться к нему, в присутствии которого мне было так хорошо. Из-за этого иногда мне казалось, что проявить к нему нежность и заботу мой долг. Мантра же позволяла напомнить себе, что А-Яо не сошёл с ума, всё понимает и не ждёт ни ласки, ни заботы, ни снисхождения, ни пощады.
А-Яо подпрыгнул на кровати, на носочках подбежал меня встречать и продолжил ждать в центре комнаты, так и не встав на всю стопу. Он, кажется, не заметил, что делает. Я не улыбнулся, потому что знал, как больно, когда стопы разбиты розгами до мяса, но это определённо выглядело потешно. Как и множество других его искренних реакций.
Из случайных разговоров я понял, что А-Яо как правило считают слабым. В том или ином понимании: слаб телом, перед предложениями переспать, в сравнении с другими генералами — я переслушал множество вариаций. Из-за этого я предполагал, что его сила открывалась тем, кто хорошо с ним знаком. Однако, в моём случае случилось наоборот: сперва я вообще не видел в нём слабости. Как можно считать слабым человека настолько умного, умелого, решительного и жестокого? Понимание его хрупкости и ранимости пришло ко мне постепенно, когда я чувствовал, как он дрожит от усталости в моих руках или отчаянно хватается за меня тонкими ручками, несмотря на мою жестокость, потому что ему негде больше искать хотя бы шанса на ласку. Как он плачет от обычных душевных переживаний или как по-ребячески улыбается, складывает ладошки перед собой или прикладывает их к щекам. Как обнимает себя руками, если холодно, и как ложится поперёк кровати, если жарко. То, как он всё время старается схватиться за меня: уговорить остаться на ночь, потом подобраться поближе и наконец поймать руку, чтобы засыпать с ней в обнимку. Если обращать внимание на всё это, А-Яо действительно может показаться глупому человеку слабым.
Я решаю не класть руку на спину, чтобы не доставлять лишней боли, поэтому в ответ на объятие сжимаю в ладони мягкую ягодицу. А-Яо издаёт звук похожий на мурчание кота и смотрит на меня одним глазом. Я чувствую, как во мне поднимается обжигающее желание затрахать его до потери сознания.
— Я так вас ждал, — воркует, осторожно примеряясь к моему поясу — позволю или нет. Я усмехаюсь. Может и ждал, но это не помешало ему снова сбежать из комнаты и тереться на кухне. А-Яо не станет делать что-то опасное без причины, голод для него не в счёт, значит он не просто клянчит еду, а значит надо отрезать ему возможность заниматься на кухне тем, чем он там занимается. Это что-то вредное для меня.
Кладу руку на шею, одним движением снимаю с него одежду. Он вздрагивает и жмётся к моей ладони. Его кожа мягкая и тонкая, движения плавные и мягкие, а конечности тонкие и плавные. Маленькие ладони подобрались к моему паху.
Переворачиваю его на спину и за долю мгновения — прежде чем А-Яо обхватил меня руками — успеваю увидеть, что у него дрожат губы, а слёзы наполнили глаза и готовы скатиться по щекам. Ему больно до слёз. Это была не лучшая мысль, но телу становится горячо и приятно, так что я ещё сильнее вжимаю его в кровать и ещё глубже ебу его задницу. Раздвинутые ноги слабо трепещут и после короткой агонии встают на носочки и опираются коленями на моё тело. А-Яо стонет — так тихо и надрывно, что можно подумать, будто он постоянно издаёт эти звуки не по собственному желанию. Но примерно сейчас слуги придут менять ему воду.
— Замолчи, — приказываю, и он замолкает, хотя смотрит немного обиженно. Я в большей степени хочу чувствовать власть над ним, а не волнуюсь о том, что его услышат. Я удовлетворён мыслью, что весь дворец успел послушать скрип кровати и его крики. Я трахаю шлюху-предателя, готовую как угодно расстелиться под меня ради спасения своей шкуры. Так думают все, и когда я думаю так сам, я отключаюсь и получаю удовольствие. Но А-Яо, наверное, выбрал бы быть потише хотя бы когда прямо за стенкой бабы меняют воду. Раз так, я решаю тешить своё желание приказывать и видеть послушание именно сейчас.
Изливаюсь, содрогаясь от удовольствия.
Я отпускаю А-Яо и только тогда понимаю, в какую неестественную позу я его заломал. Выкрутил руку, прижал поясницу. Голова внизу, плечо наверху, спина внизу, задница наверху, ноги прижаты моими коленями. Простыни под ним мокрые от слёз и пота. Бёдра красные от шлепков. Он приподнимается, спотыкается из-за подкосившихся коленей, но встаёт с кровати и берётся налить воды. Каким-то чудом она не разливается, хотя я вижу, как пиала ходит ходуном в его трясущихся пальцах.
— Дай, — я протягиваю руку и он, жадно сглотнув, отдаёт мне наполненную пиалу. Тянется ко второй, но я делаю два глотка и ловлю его за плечо.
— Всё, забирай.
Он берёт пиалу двумя руками и пьёт так жадно, что у меня от одного взгляда на него пересыхает в горле. Я прикоснулся к шее и позвал его обратно на кровать.
А-Яо очевидно устал до потери сознания, но когда он ложится рядом, смотрит внимательно, готовый поймать в моих глазах приказ продолжать. У него хорошая интуиция.
Я сжимаю руки на тонкой шее. То, как А-Яо агонизирует, можно считать уникальным талантом. Он закатывает глаза, начинает пускать слюни и хрипеть, а в его теле загорается отчаяние последней вспышки. Он вырывается так сильно, что пару раз у него был шанс действительно спихнуть меня. Но, кажется, он абсолютно не понимает, как мощно сопротивляется в секунды, когда сознание начинает его покидать. Сперва он дерётся, потом у него кончаются силы, его движения превращаются в судорожные, а ещё через несколько секунд он успокаивается, но в его взгляде, начинающем стекленеть, я вижу, что он ещё может думать. И он думает, что я его не убью. А я в эти секунды забываю о том, что он прав, — я представляю, что бы было, пожелай я оставить руки на его шее всего ненамного дольше обычного. Тогда озорные огоньки в глазах А-Яо угаснут навсегда. Он умрёт, даже не поняв, как это произошло, до последней секунды веря, что я его отпущу. А подо мной останется его тело. Ещё тёплое, но уже лишённое жизни.
Я не хочу, чтобы А-Яо перестал существовать. Но я хочу увидеть, как он умирает. К сожалению, одно не может произойти без другого.
Я разжимаю руки, и А-Яо кашляет и хватается за мои плечи так, будто я его спас. «Я почти убил тебя», — думаю я и обнимаю его. Животом чувствую, как между наших тел разливается его семя. Яо едва слышно пыхтит и постанывает. Я обнимаю его сильнее.
Он смотрит на мои губы. Не напрямую, но это самый понятный и откровенный знак желания целоваться. Я не позволяю ему — просто так — потакаю чувству, что если мы поцелуемся по его желанию, я проиграю ему в какую-то игру. Я быстро перебираю варианты от «закрыть ему рот рукой» до «прогнать с кровати» и понимаю, что на самом деле хочу почувствовать его губы на себе.
Приказываю поласкать себя и переворачиваю нас, чтобы он оказался сверху.
Его ноги дрожат и плохо его держат. Он горячий и довольный, потому что это я подарил ему удовольствие.
Мои руки сжимают его талию. У него мягкая смуглая кожа. Чуть ниже моих пальцев выступают косточки таза, а выше сквозь кожу просвечивают рёбра. Хоть он и силён, не лишён мускулов, его тело выглядит истощённым. Я не хочу видеть такое тело. И, пожалуй, я не хочу, чтобы конкретно этот человек голодал. Раньше я не собирался делать этого, но теперь решил, что хочу подарить ему сытость.
А-Яо прогнулся передо мной задницей вверх и принялся вылизывать мой живот. Я сперва убрал руки с его талии и погладил его по спине, но потом увидел, чем он занялся, и надавил ему на голову, заставляя его спуститься ниже.
Сейчас я хотел от него просто ласк ртом, но на самом деле, мне понравилось его ненавязчивое и покорное намерение очистить моё тело. Он ведёт себя не просто как шлюха, он ведёт себя как самая умелая и развратная, послушная и игривая шлюха. Он лучший в постели. И он бы не был таким для других. Он такой для меня.
А-Яо всегда быстро засыпает. Обнимает мою руку, его дыхание углубляется, и через пару минут он уже мирно сопит. Я глажу его по волосам, и он робко улыбается во сне. Я смотрю на него и вижу, что он спокоен и относительно счастлив. Его эмоции не примитивные, но очень логичные и понятные. Он радуется приятному и боится боли, хотя и готов её терпеть. Он не одобряет моих действий, но любит меня так сильно, как, наверное, не любят меня даже мои дети и жена. Я думаю, что моя любовь к нему тоже слабее, чем его ко мне, но мне хочется верить, что это не так. Конечно, я готов убить его, но меньше, чем всех остальных. И не в этом измеряется глубина моих чувств.
Я не позволяю себе показывать, как сильно я его люблю. Он мой пленник, почти раб, если я сделаю для него заметные исключения, я подорву уважение к своему статусу и слову в глазах подчинённых и упущу контроль за ним, потому что он совсем перестанет меня бояться. А мне необходимо, чтобы он меня побаивался, потому что он и сам не пойдёт на поводу у чувств и всадит мне нож в спину как только представится возможность. Я закрываю глаза, представляя, как он роняет клинок и со слезами на глазах говорит мне, что так меня любит, что не может убить. В глубине души я мечтаю увидеть нечто подобное, но я понимаю, что мы не станем щадить друг друга. Моя занесённая для шлепка рука менят направление и нежно гладит его по пояснице. Хорошо, что А-Яо тоже всё понимает. Если бы мне пришлось выбирать между соблюдением церемоний и уважения внутри армии, особенно между победителем и пленником, и ночами с ним, я бы в любом случае выбрал первое. Но на самом деле ночи с ним это лучшее, что сейчас у меня есть. Даже лучше хруста тел под ногами, слёз захваченных женщин и выжженых пустырей на месте вражеских поселений.
Мне интересно, получал ли А-Яо когда-нибудь такие эмоции. Я бы хотел разделить с ним радость побед.
Его жестокость или злоба — это одни из самых ярких примеров простого человеческого нутра, что я видел. Иногда он готов на жестокость, потому что от этого зависит его выживание, за которое он будет держаться зубами и когтями. Иногда он способен на искреннюю ненависть вплоть до желания убить самым изощрённым способом. Мне сложно уловить, в чём именно заключается разница нашего с ним желания убивать. Я только вижу, что сам либо не замечаю, когда давлю чью-то жизнь, либо выпускаю пар, забавляясь с чужой болью, в то время как у него получается быть очень ярким и эмоциональным в моменты жестокости. По всей видимости, по меркам других я являюсь бездушным монстром, не имеющим понятия о том, что такое человечность, но если бы мне вдруг понадобилось описать её, я бы молча указал на А-Яо.
Я долго смотрю на него, касаюсь точки на его спине, парализуя его, чтобы не давать ему шанса напасть, если он проснётся первым. Его рука продолжает лежать на моей. Я укладываю его поудобнее, чтобы у него ничего не затекло, закрываю глаза и медленно засыпаю.