никакие ноты не выдержат

— Я, наверное, глупый всё-таки. Тихий полутон Казуторы болью отдаётся где-то в голове, может быть и во всех местах тела, в мыслях, где угодно, но только не в реальности. Баджи очень сильно хочется врезать ему, чтобы замолчал, вправить мозги, чтобы понял, что соваться в драки из-за одного желания — дебильно и совсем не круто. Однако, чего он всё-таки добивается? Баджи ведь тоже сегодня кулаки замарал только по хотению. Чужому. — Не говори правду так, будто это не правда, долбаеб, — Кейске откидывает голову, упираясь в стену и тяжело вздыхая, — Они ушли уже? — аккуратно приподнимается на здоровой ноге, потому что вторую отбили и заглядывает за бетон. Тишина и лишь звуки шелеста деревьев, — Эй, всё, пошли, — Баджи не оборачивается, молча поднимется и идёт из переулка, но не слышит шагов сзади. — Казутора, блять, долго валяться будешь? Тишина. Эти пять секунд, наверное, считаются перерывом от собственного низкого голоса и они неимоверно сильно давят на восприятие, ведь следующие слова Ханемии кажутся какими-то тонкими и надрывными, что совсем не похоже на его обычный тембр. — Мне херово. — Мне тебя по головке погладить и успокоить? Вставай давай, уже поздно, да и ночью на собрание надо. Дома обработаешь всё. У Баджи, кажется, сдают нервы. — Нет, мне херово. У Баджи, кажется, ломается рассудок. Он ненавидел, когда Казутора выглядел таким… жалким? Когда его глаза были красными и воспалёнными, по щекам текли невидимые полосы слез, а руки сильно дрожали. Когда он надрывно рыдал, стискивая свою одежду. Когда лежал возле него на кровати и громко всхлипывал, прикрывая рот рукавом. И когда сейчас он сидит возле мусорки, обхватив колени руками, молча смотрит на него, а в глазах пустота. Он спокоен внешне, но Кейске видит, что через несколько мгновений это равнодушие распадётся на мелкие осколки, об которые можно запросто порезаться. Блядство. — Из-за чего тебе херово? — Баджи не психолог, Баджи не врач и Баджи не друг-спасатель, который может сказать слова поддержки, успокоить и так далее, да и в принципе такая «поддержка» Ханемии не нужна. Он никогда на неё не реагировал и не будет реагировать должным способом. Даже спустя года в колонии, его психика также расшатана и убита. Баджи хотел бы помочь, но не знает как, и, если честно, от понимания того, что в этой ситуации он беспомощен, на душе больно скребут кошки. — Мне вчера кошмар приснился один, — Казутора сжимается сильнее, кладя подбородок на колени, — В котором ты умер, Баджи, — и поднимает глаза на него, уже влажные и красные. Блять, блять, блять, блять. — Ты ебанутый? Это просто сон, такого не случится, это все нереально. От того, насколько его друг верил в сновидения ему хотелось по доброму рассмеяться, потрепать по голове и наконец уйти из этого переулка хотя бы на другую улицу. — Мне страшно, — голос Казуторы опять тихий, почти беззвучный и эти безжизненные обрывки опять давят на Кейске со всей силы, — Я боюсь уходить от тебя, ведь ты умрешь и я никогда тебя больше не увижу. — Ты мою рожу теперь будешь каждый день видеть и тебе надоест, спорим? — он присаживается на корточки прямо напротив парня, смотря прямо в его глаза, — И завтра увидишь, и послезавтра, через неделю, через месяц, можешь хоть когда смотреть и видеть, что я не мертв, — в мыслях Баджи красной строкой проносится «просто обними его и всё, так он успокоится и вы быстрее пойдёте домой». Интересно, в какой части предложения приоритет? — хорошо, Казутора? Такие нежности не при его характере. Он такое никогда не скажет своим друзьям, родственникам, даже девушке, которая всё ещё у него не появилась, но смотря сейчас на побитое и пустое лицо Ханемии хочется найти в сети все утешительные слова, прилепить ему на лоб и приклеить себе на лицо зеркало. Но почему-то опять все прерывается тишиной. Баджи заглядывает ему в глаза и с горестью понимает, что Казутора плачет. Беззвучно, только со всхлипами и судорожным дыханием. Блять. Руки Кейске как-то сами находят чужую спину и прижимают такое худое тело к себе. Холодный нос утыкается в длинную шею Казуторы, заставляя того еле ощутимо вздрогнуть и громко выдохнуть. Это… объятья? Конечно, все любят обниматься, ведь это приятно и тепло. В этом нет ничего такого, но обнимать Ханемию странно. Странно, однако приятно втройне. Он слабо охватывает спину Баджи, немного приподнимается, одной рукой доходя до кончиков волос и аккуратно поглаживает, пытаясь скрыть учащенное дыхание. Хотя всё и так понятно. — Все, пойдём домой, — Кейске с неимоверным усилием отрывается от чужой шеи, — Холодно уже. Казутора все так и сидит с потерянным взглядом, пялится куда-то вниз. — Если я не увижу твоё лицо завтра, то ты будешь настоящим лгуном, Баджи.