Игорю нечего сказать

Смерть. В сущности понятие настолько же философское, насколько и обыденное. Повседневное. Скучное. Несправедливое. Жестокое. Мысли Игоря сумбурные, состоящие из надорванных предложений, он всегда так говорил. Ещё с самого малого детства, чем безмерно удивлял родителей и их друзей. Но папины сослуживцы всегда задорно улыбались этому, мол, настоящий мужчина растёт, меньше слов — больше дела, будет стоящим работником МВД. Мама на это всегда злилась, говорила, что «Игорёша вырастет и самостоятельно выберет себе не такую опасную профессию, да, Игорь?». Игорь хмурится и уходил, Игорь говорил «Не надо, ма». Игорь никогда не говорил, что это её «не такую опасную профессию» и «да, Игорь?» — ощущается много большим давлением, чем шутки отца. Игорь никогда не говорил «зачем ты вышла за отца, раз тебе так сильно не нравится эта профессия», Игорь не говорил «мне не нравятся лишние разговоры» и «мне просто нечего больше сказать». Но он всегда хотел сказать что-то подобное. А теперь и некому уже. Стандартный питерский дождь, вечер, отец и мама, едущие воскресным вечером с дачи дяди Феди и тёти Лены, встречка, пьяный лихач. Ничего сверхъестественного, ничего, что не могло бы случиться с любым другим. Но случилось с Игорем. Его в тот раз на дачу не взяли, у него контрольная по математике в понедельник, а какая уж на даче подготовка? Вот и не взяли. Он даже на неё пошёл. Решил, что вернулись поздно, решил, что отец уже на работе, решил, что мама ушла в магазин, чему был даже очень рад — отношения с ней, в отличие от отношений с отцом, у них никогда не ладились, а потому и разговоры выходили выматывающими, особенно при общей несловоохотливости Игоря. Контрольную, кстати, написал на четвёрку, хорошо подготовился, в отличие от того, что ждало его дальше. Игорь, он всегда как-то больше к спорту тянулся. В здоровом теле — здоровый дух и все дела. Отец им гордился, мать ворчала, что такой умный мальчик, как он, мог бы постараться и быть отличником. Игорь Гром это никак не комментировал — может, он и умный, но так, по-житейски. В любых реальных ситуациях что-то спрогнозировать — пожалуйста, думай-думай и все варианты можно разложить, а синусы эти, тьфу, кому они вообще нужны? Из школы его забирали органы опеки. С ними же он поехал домой, собрал необходимые вещи и отправился в приют. Молча. А что тут скажешь? «Это неправда»? — такой себе розыгрыш для подростка от взрослых людей. «Этого не может быть»? — а чего, собственно, не может быть? Аварий? Дождя в Санкт-Петербурге? Пьяных придурков за рулём? Встречной полосы? Ну бред же. «Этого не могло случиться со мной»? — а почему? Почему это или что-то подобное могло случиться с тысячами других сирот, а с ним не могло? «Я этого не заслужил. Они этого не заслужили»? — да, честный мент — это редкость, хотя Игорь и знал, как минимум двоих. Но это жизнь. Можно подумать, все остальные дети в детдомах заслужили это. Поэтому он молчал. Не показательно горестно и всем на зло, а тихо сам с собой. Отвечал, когда его спрашивали о чём-то, коротко, по делу, как всегда, но в остальном молчал. Что он, придурок что ли, глухим притворяться? У людей тоже работа, им не в кайф его расспрашивать, они таких каждый день видят, зачем усложнять? Дядя Федя, хотя теперь, когда самому Игорю уже пятнадцать, какой он ему «дядя Федя», скорее Фёдор Иванович. Встретил его в приюте, в кабинете директора. Они о чём-то разговаривали, но замолчали, когда ввели самого Грома. Тот старался смотреть в пол. Мог куда угодно конечно, но пялить расфокусированным пустым взглядом в людей, как-то не совсем прилично. Может у него и нет теперь родителей, но они были, ясно? Он воспитанный. Подросток нашёл в себе силы попросить поговорить со знакомым наедине. А уж там поднял более осмысленный, твёрдый и тяжёлый взгляд и сказал, что останется здесь. Как отрезал. Сказал, что после выпуска пойдёт в академию МВД, а после работать под его начальство, что будет потом каждые выходные, как раньше, лепить с ним пельмени на кухне и хвалить стряпню тёти Лены, сказал, что Прокопенко — единственная оставшаяся у него семья, но сейчас он останется здесь. Так надо. Взрослый пытался говорить что-то ещё, но каждый раз натыкался на взгляд подростка и утихал. Решил. Мужик. Совсем, как отец, теперь не переупрямишь. Не мальчик — мужик настоящий, и в росте его уже перегнал и в силе, поди, с этими его боксом-борьбой-самбо. Игорь остался. Просто посчитал, что так правильно. Чуйка. Не смог объяснить это как-то иначе даже для себя. Может, из местных, все бы хотели домой, так чем он лучше? Три года — не тринадцать, многим везёт меньше. Вот выйдет и наладится всё, а пока лучше средь таких же. Каково вообще было бы приехать в детдом и сразу же оттуда уехать в семью обратно? Или может через неделю, сколько там на эти документы делаются? Как бы он себя чувствовал? Что бы чувствовали остальные дети? И как бы он после этого спал по ночам? Игорь знал, что никак. Он в отца в этом — за несчастных, за справедливость. Если уж он перешёл порог, то он останется, нет пути назад. Смотрели на него со всех сторон, как гиены. А ему хоть бы что. Он вообще мастер игнорировать взгляды. Так проще, порой люди сверлят взглядом, чтобы ты почувствовал себя неловко и сказал что-то, оправдался. А Игорю всё ещё нечего сказать. У него дыра в груди и все взгляды проходят сквозь неё незамеченными. К нему не суётся никто из местных. И Игорю плевать почему. Он нарезает несколько кругов вокруг здания, каждое утро и в дождь тоже. Спортзала нет, так что он просто отжимается от пола. Пятьдесят раз. Три по пятьдесят. Пять по пятьдесят. С утра и вечером. Отжимания — вообще дело не хитрое, снаряды не нужны, тренажёры тоже, только пол и место. Ну и время тоже. Его переводят в другую школу, в ту что ближе, и та четвёрка по математике вообще перестаёт играть роль, она и так его не колыхала — оценки всегда для мамы, да для тёти Лены были. Спустя некоторое время он понимает, что, возможно, из-за этих его часовых пробежек в любую погоду, яростных отжиманий, общей хмурой неразговорчивости и очевидного разминания кулаков (груши, бокса — очевидно не хватало. И взять их негде, спортзала всё ещё нет) к нему и не цепляются. Тут звери шуганные, поди чуют опасность. А вот от тощего рыжего паренька, с относительно длинными, как для мальчика, волосами, они этой опасности не чувствовали. Особенно впятером на одного, хотя каждый того едва не в два раза шире, да и старше они. Игоря такая злость взяла. Справедливость ведь, черти бы её драли. Ну, он и влетел. Один на пятерых, вроде его ровесников. И вышел даже победителем. Борьба, упёртость и чистая ярость, что он сдерживал до этого момента, захлестнули и едва не утопили. Остановил всё тот же рыжик, встал перед ним, ручонками в тяжело вздымающуюся грудь упёрся. — Не надо. Хватит. Спокойнее, ну же. Успокаивал он его тоже, как дикого зверя, рукой по щеке провёл, больно, кожа там значит рассечена. В глаза смотрел. Потом Игоря увели, сначала к директору, но Игорю было плевать — приют — не школа, отсюда не выгонят, а поступил он верно. А потом в «карцер». Это грубо говоря, конечно, просто комната без окон, через сутки выпустят. Ужин не принесли, но завтрак был. Ясно, «урезанный рацион» значит. Хрен бы с ним. Кровати не было, но был туалет, а ещё пол, на котором можно отжиматься. Вот только бегать тут тесно. Обеда снова не было, а после его уже выпустили. Нормальный рванул бы в столовку, может повариху на остатки уломать. Игорь Гром рванул на улицу. Пробежка. И на улице первый снег, а Игорь, в общем-то, как был во вчерашней футболке, так в ней и остался, ладно хоть не в шортах. Ладно хоть в футболке вообще. Это для остальных «ладно», его не колыхало. У входа его встретили два подростка, вчерашний рыжик и брюнет с тяжёлым взглядом, тоже костяшки сбиты, поди за соседней стенкой сидел, защитничек, впрочем, какое ему дело? Впрочем, чем он сам-то лучше? Рыжий мнётся, теребит край футболки, та ему совсем не по размеру и сказать что-то хочет. Его друг только смотрит на Игоря, взгляд острый, недоверчивый. Эти двое напоминают собой какой-то грустный инь-ян, типо версия для поломанных. Парень закатил глаза и хотел уже пройти мимо малышни, но его схватили за руку, весьма жёстко, как для двенадцатилетки. Гром остановился, сначала на запястье недоверчиво посмотрел. Внезапно это оказался первый человеческий контакт, не считая вчерашней драки, за те три недели, что он тут обитает. И это ошеломляло. Сбивало с толку. Ему этого не хватало. Игорь вообще тактильный, просто у него никогда не было нужды в этом признаваться. Отец, мама, семья Прокопенко и другие сослуживцы отца, как и подруги матери, никогда не упускали возможности хотя бы немного потрепать его по голове, что в четыре, что в четырнадцать, так что «зависимость» он ощутил только сейчас. Подняв взгляд, он натолкнулся на точно такой же, почти «Игоревский» взгляд ребёнка. Ну и что теперь? Вырываться? Морду ему бить? А за что? За прикосновение, которое ещё и понравилось? Грому может и не хватает груши и драка вчерашняя в кайф была, но драка ради драки? До такого он пока не опустился. Так даже животные не делают. Так что он просто вернулся на шаг назад, снова закатив глаза. — Игорь Гром. Я бы пожал руку, но для этого нужно, чтобы для начала от неё отцепились. — Гром демонстративно потряс пленённой конечностью. — Олег Волков. — и действительно оскалился, по-волчьи. Руку не отпустил, просто хитро скользнул своей в его ладонь, встряхнул и сжал, сильно. Игорь не ребёнок. Ещё он силой в рукопожатии не мерялся, делать нечего? Ему. Не. Интересно. И потому вместо ответного сжатия, его ладонь даже чуть ослабила давление и в глаза оппоненту взглянул его пустой незаинтересованный взгляд. — Я С-Серёжа. Сергей Разумовский. Приятно познакомиться. Я спасибо хотел сказать. За вчерашнее. Я им не очень-то нравлюсь из-за телосложения и волос, и ещё чего-нибудь. И драться я не умею. А Олега уже увели, так что действительно спа… — Не стоит. Я просто сделал, как посчитал нужным. Таким просто повод нужен, а порой и его не надо, шакалы. Дело у них не в тебе, просто нашли мишень. У меня, в общем-то, тоже не в тебе, я тебя — вас — не знаю, просто так правильно. И Игорь просто ушёл. А что ещё? Дружить с ними усесться? У него и так друзей не было в «нормальном мире», а уж тут и подавно. В мире животных какое-то, биологию по ним можно изучать. Вот у Волка и Разума — симбиоз, они облегчают жизнь друг друга и вообще, по отдельности жить могут, но хреново будет. У придурков тех — хищничество, падальничество и конкуренция. А Игорь, видимо, просто долбоёб, иначе нафиг ему это сдалось? Но через три дня он снова в «карцере» из-за Разумовского. Вышел, кстати, и вошёл заново, даже на пробежку не успел, что дико злило, где носит Волкова? И снова ещё спустя двое суток, там три захода подряд, успел сходить на пробежку между вторым и третьим. Кормят через раз, но как-то пофиг, если честно. Со временем у них с Волком сложился негласный уговор — если один сидит, значит другой сторожит Разума. Сначала это было сутки через сутки. Потом время всё увеличилось, Грома, очевидно, боялись. Да и Волков со временем становился всё больше на него похож. От Разума отвалили. Конечно, кому нахрен надо докапываться до принцессы, которую сторожат аж два дракона? Вот и отвалили все. Но Грому позволили тусоваться рядом. Оставили. И Игорь не понимал зачем он им. На похоронах родителей он не был — никогда не любил кладбища. Постепенно он сросся с ребятами — разница в три года, не такая уж и разница. А сиротки взрослеют быстрее. Они казались ему чем-то необычайно ярким в этом сером месте, и волосы Серого тут совсем не причём. Серёга был мятежным, правильным, за мир во всём мире. Быстрым и нелепо-тревожным. Пацифист хренов. Олег, собственно, был волком — яростным, диким, готовым защищать своё. Но так же он был скалой — надёжной, спокойной, уравновешивающей шило в заднице Сергея. И Гром ощущал себя громом — громким, чужим, неуместным. Но его почему-то не гнали. Может, Серёже жалко, вроде как собаку пригрели и прикормили, не гнать же теперь. Может, Олег терпит, из-за Серёжи, к примеру, Олег вообще терпеливый, малоэмоциональный, сдержанный — ровно таким кажется и сам Игорь, пока его не доведёшь или не узнаешь получше. Вот уж где машина без стоп-крана. Его терпели, и Игорь не уходил, хотя и чувствовал себя пятым колесом. Запаска, это конечно хорошо, но и без неё машина едет. Игорь не замечал, что на фоне всей этой серости ярче всех выделялся он сам. Яростно дрался за Серёгу и тут же отступал, когда тот кидал на него взволнованный взгляд. Почти не ел — но бежал на пробежку. Молчал почти всё время. Мог спорить о чём-то, что его не устраивало, до вздувшейся на виске вены, но уступал перед спокойным уверенным напором Олега. Состоял из контрастов и, в отличие от Волкова и Разумовского, никогда не обращал внимание на окружение. На то, как яростно и голодно на него смотрят гиены. Действительно не замечал — не делал вид, не строил из себя что-то, но был собой. Был самодостаточным и в то же время тянулся к друзьям до боли. Человек контраст. Так и не вписавшийся в систему, но и не отторгаемый ей. Так и жили. В восемнадцать Игорь выпустился. Пацанам оставалось три года. Он продал старую квартиру родителей, купил себе обшарпанную сталинку на Васильевском. Поступил в академию МВД. Ходил к Прокопенко каждую субботу, а каждое воскресенье забирал Разумовского и Волкова под свою ответственность. Они просто гуляли в основном, где угодно, но без надзора. Сидели на крышах, ели шаву «которая ещё вчера мяукала», было… Спокойно. Домой он их не звал, куда уж там, там еды даже по праздникам не водится, нет двери в туалет, побелка с потолка сыпется. Зато стены толстые. И звукоизоляция хорошая. И грушу он повесил, самую большую какую нашёл. И окно там изумительно, если выражаться языком Сергея. Но он чувствовал, что уже одинок. И этими воскресеньями пытался как-то нагнать суеты. Чтобы они о нём помнили. Он же и так знал, что они и без него проживут. Жили, как-то до него, всегда вместе и после него точно также вместе будут. Просто он не хотел быть один… И они шли с ним. Игоря порой не отпускала мысль, что это связано с тем, что с ним их отпускают. Конечно, выпускник детского дома — не спился, не сторчался — милиционер будущий, красота. Но думать в этом ключе он себе позволял не часто. В основном по воскресеньям ночью — когда устал недостаточно для того чтобы его вырубало сразу. Первые шесть дней недели — сплошной запар с учёбой, учебка и теория, и ужин у Прокопенко в субботу, да.

***

Игорь впервые разозлился на Серёжу, когда тому было уже семнадцать, почти восемнадцать, им с Олегом оставалось пару месяцев до выпуска. Игорь зашивался на третьем курсе, но воскресенья стабильно проводил с ними, не смог «слезть с иглы». Он тогда впервые надел кепку отца, а Серёжа в присущей ему лёгкой шутливой манере, высмеял это дизайнерское решение. Подпрыгнул, стянул её с Грома, на себя напялил. Игорь руки в кулаки сжал, посмотрел на того зло, но рот оставил закрытым. А что сказать? «Отдай, это отца»? Нет, Разум, конечно, отдаст без вопросов, ещё и извинится пару сотен раз, но атмосфера будет испорчена, все будут расстроены, может и увидиться в следующий раз не захотят. В конце концов, с ним весело, только пока весело, в коммуникациях он не очень. Так что он просто смотрел. Серёжка бережливый к вещам, покривляется и отдаст. Ну и что что вещь дорога? А люди эти тебе не дороги? Ну и что, что память? Об этих двоих у тебя тоже скоро только память останется, так зачем приближать момент разлуки? И Серый действительно вернул кепку на место, даже поправил, так и не заметив его маленький внутренний конфликт. А вот Олег, похоже, заметил. И как всегда всё понял. Когда Игорь отошёл за шавермой, тот что-то прошептал на ухо другу. По возвращению Игорь застал рыжика грустным и как-то по-новому смотрящим на его кепи, но с извинениями тот не лез. А Олег только покачал головой, когда они столкнулись взглядами. Игорь позволил себе небольшую грустную усмешку, но вечер портить не стал. Гром не смог чётко уловить момент, когда его друзья стали встречаться. Но точно был уверен, что произошло это уже летом после выпуска — трахаться в детдоме — вот уж приключение. Это в общем-то было ожидаемым. И естественным. Но Игорю всё равно было грустно. Их поведение изменилось, они не скрывали. Но и прямо ему ничего не сказали. Если не это указатель на дверь, то что? Он не испытывал отвращения, он хотел к ним. А вот это уже точно извращение. Он не осуждал гомосексуализм, в конце концов он в ментовке уже всякого насмотрелся — много хуже, действительно хуже, чем однополые отношения. Проблема в том, что он хотел к ним. Третьим. И ненужным. Знаем, проходили. Вот только отношения — не дружба, тут не прокатит просто прибиться и быть полезным. Тут нужны реальные чувства, которых в студенте плещется за троих, вот только им их никак не перелить. И Игорь смолчал. Он не Олег и не мог в нормальном разговоре донести свою мысль предельно чётко. Он не Серёжа, он не мог сбивчиво объясняться и быть при этом достаточно очаровательным. Он без году мент с проблемами с коммуникацией и хмурой рожей. Его попытки выяснить «почему вы мне не сказали?» приведут только к некрасивой сцене. У Игоря всегда так, либо он молчит о чувствах, либо скапливаемое напряжение вырывается с жутким грохотом. Волков собирается в армию по контракту на три года, не в горячую точку — и ладно. А Разумовский плотно увлёкся программированием и желанием изменить если не весь мир, то интернет-пространство точно. Какие у них у всех говорящие фамилии, аж тошно, что он опять лишний. Но он не видится с ними две недели, работая на износ. Где придётся, кем придётся. Сутками. Это был Ад, благо хотя бы учёба кончилась уже. Но он сделал то, что хотел. Купил то, что хотел. Разумовскому — ноутбук с кучей нужных функций. Сам Игорь не разбирается — у него старая нокиа, чёрно-белая. Но ноутбук выбирал с консультантом «для программирования» специально. Олегу кулон — волчий клык с волчьей же башкой. Неравномерно конечно. Казалось бы. Но кулон — не из ларька с сувенирами, сделан на заказ. Цепь и металлические элементы — серебро. Второго такого нет. Ценники почти сравнялись, у Игоря были накопления, больше нет. Серёжа рад безмерно и виснет у него на шее, Гром только смеётся. Олег закатывает глаза, но подарок надевает. Про серебро и на заказ Игорь ничего не говорит, не за чем. И так, как прощальный подарок в отношениях, к чёрту. Про деньги тоже ничего не говорит, кому оно надо? Никому. Вот и всё. Действительно всё. На последнюю встречу — провожать Волкова, Гром не пришёл. Дальше новый учебный год. Первый для Разума. Тот загружен. Они не говорят больше. У Игоря последний. Он теперь мент. Он работает у Прокопенко. Он воет в диван дома от тоски и одиночества. И заматывает себя так, что выглядит скорее мёртвым, чем живым. Спит в кутузке, и раскрываемость у него выше всех — хотя он только стажёр пока. Все списывают это на энтузиазм новичка. Вот только Игорь — он Игорь. Игорь Константинович Гром. Постоянство, мать его. Через три года — он уже Майор. И весь отдел ставит на его увольнение. Всегда проигрывают. У Игоря его «думай-думай», он чуйку с детства покачал и Фёдору Ивановичу как родной, пусть тот и ругается на него постоянно. Волков вернулся на гражданку год назад — они не встречались. А Разумовский только что открыл свою соцсеть. «Vmeste», вашу мать. В двадцать два года. Теперь он самый молодой миллиардер Петербурга. И высотка у него стеклянная, пусть не в центре, в лахте, но тоже очень дорогой район. Башня для принцессы. И дракон вернулся. Волк, вообще-то, но одно другому не мешает. Действительно ведь добился своего, в двадцать два — миллиардер, его Серёжка, детдомовский. Хотя какой он теперь «его»? Четыре года не общались. И у Игоря, у единственного была возможность связаться, он не стал. Не хотел навязываться, боялся быть отверженным, не хотел занимать место Волкова, пока его не было, хотя по самому Волкову скучал не меньше, с Серёжей-то тот хоть списывался, Игорь не писал. Он хотел недавно связаться как-то, хоть мельком пересечься, чтобы получить уже «от ворот поворот», отстрадать и дальше двинуться. Майор Гром не знал откуда в нём это — должно быть повзрослел и вспомнил наконец, что мужик. Вот только у Сергея Разумовского своя социальная сеть в двадцать два, миллиарды, башня и Олег Волков. У Олега Волкова — три года службы, работа на Разумовского и сам Разумовский. А у Игоря Грома, в его двадцать пять, — всё та же кепи и нокиа чёрно-белая, и ремонт он в своей квартире так и не сделал, и питается до сих пор шавермой, и спит в кутузке, чаще чем дома, еды по прежнему в квартире не водится и материалов по расследованиям на стенах больше, чем обоев. Теперь и подойти стыдно. Но он всё равно приходит. В башню. Понимает, что Серёжа и не узнает об этом, скорее всего. Может Олег спустится, пару ласковых сказать — и то ладно. А может его и на порог не пустят, вот так, даже без Олежи. От этого аж кровь закипает в жилах — привычно, яростно, ударить хочется. Да только если бить тут кого, так себя только. Сам привязался, сам отвязался — на что тут вообще теперь надеяться? А Олег всё же спускается. Выходит из лифта, останавливается от него в шагах десяти и смотрит внимательно. Цепко. Привычно. А сам он — уже не такой привычный. Борода ухоженная, костюм стильный, водолазка чёрная, перстни на пальцах и кулон этот дурацкий на шее болтается. Ему идёт быть таким — холёным, сильным, возмужавшим. А Игорю аж выть хочется от мысли, что он, возможно, всегда в этом кулоне. Что помнит, хоть немного, иногда. По сравнению с его одеждой сейчас или перстнями этими, те деньги, что Игорь вбухал в кулон — ничего. Дешёвка. А носит. Кто бы знал, сколько так стояли, не шевелясь. Но Олег всё же пришёл в себя, первым, как и всегда и уверённо двинулся навстречу Грому. И врезал ему, как только подошёл. Раз, второй, третий. Инстинкты внутри вопили, но защищаться Игорь не стал. Заслужил. Да и как тут защищаться? В ответ двинуть только если, да он бы не смог. Не так. Не Олежу. Волков, конечно не Разумовский, — крепче, сильнее, привычнее, военный — да только Игорь бы всё едино не смог. Мужчина остановился, отошёл на два шага, привычно встряхнул ладонью. А Игорь, идиот, ладонь подставляет. Не к лицу, не остановить кровотечение, нет, ну что вы. На уровне груди ладонь ставит, чтоб кровью своей паркет, наверняка дорогущий, не пачкать. Конечно, отмывал бы его наверняка не сам Олег, да только всё равно, зачем лишние хлопоты людям доставлять? От него и так одни проблемы — Олеже, вон, кровь его ещё с колец смывать. — Ну, я пойду тогда. Спасибо. Что спустился. И вообще. — Игорь хрипит нещадно, хотя нос вроде цел. И к двери разворачивается. Самое смешное — он действительно благодарен. Как за то прикосновение к запястью. Это тоже, можно сказать, первый человеческий контакт, за хрен знает сколько. Так, чтоб не безразличные люди его касались — так только Прокопенко, время от времени за плечо треплют — до макушки уже не достать. Но его останавливают. Снова за запястье схватил. Сильнее, чем тогда. В этот раз точно синяки останутся, а кожа у него далеко не самая чувствительная. Тоже помнит, хотя десять лет прошло. Зачем только остановил — не ясно. Но Гром, всё же, послушно отступает назад на шаг. Спиной в грудь Олега впечатывается. Кулон даже через куртку чувствуется. Волков отпускает его запястье и крепко сжимает руки на животе — почти захват, голову ему на плечо кладёт и за шею кусает, больно. Игорь дёргается, да кто бы его теперь отпустил. К месту укуса прижимаюся губы. И ещё раз. И ещё. Такие. Родные. Губы. — Какой же ты придурок, Гром. А Гром молчит. Ему опять сказать нечего. Ему кажется, что его сейчас разорвёт на кусочки. Что он заревёт, страшно, как медведь. Слезами своими, вперемешку с кровью, пол заляпает. Волк тяжело выдыхает ему в затылок, расцепляет руки и подталкивает его в сторону лифта. Конечно. Типичный Гром. Ни одного лишнего слова, хотя и стоило бы, чёрт возьми. Хотя и слова эти были бы ни черта не лишними. Но Олег, кажется, понимает его и так. А Игорь просто поверить не может, что это с ним, что ему позволено. При выходе из лифта в глаза сразу же бросается рыжая макушка. Серёженька голову поднимает и смотрит несколько секунд совсем потеряно. Даже не дышит. А потом бросается к нему, придурочный, через стол, не обходя, чуть не падает. — Игорь? Господи, Игорь. — виснет на нём, как коала. А Гром слёзы с трудом сдерживает. На такое он даже надеяться не смел. — Привет. — По-идиотски. Но это же не задержание, это там чёткий протокол и понятно, что говорить, а тут сейчас вообще непонятно что происходит. Волшебство какое-то. Хотя всякую мистику, фантастику и фэнтези у них, неожиданно, только Олег и читает. Читал. Раньше. — Поверить не могу. Игорёш, правда ты. Ой. А с лицом-то у тебя, что? — Серёжа, как в детстве, как раньше, легонько проводит руками по повреждениям, кто бы ему объяснил, что это больно? Сейчас — во всех смыслах. — С Олегом поздоровался. — просто отвечает, разве что плечами не жмёт и в пол не смотрит. — Вам лишь бы подраться. А по Олегу и не скажешь, что что-то было… — По лицу не бил, я… Договорить предсказуемо не даёт рассудительный Олег: — Он вообще не бил. А я, признаться, только на третьем ударе заметил, что что-то не так. — Олег! — Разумовский смотрит на него с таким изумлением, не передать. Чуть ли не злостью. Ну, на сколько он вообще способен злиться на него. На них. — По-дурацки вышло. Первый удар был прорывом чистой злости. Второй прошёл на кураже. Грома, да победить. Я считай загордился, он же бешеным всегда был, но чётким в движениях. Мент к тому же. Решил, что это я так хорош стал. На третьем дошло, что нет, нихрена не стал. А этот придурок «Спасибо», говорит, «что спустился», ну не идиот ли? — Волков и правда выглядел до жути смущённым, по меркам Волкова, но на Грома смотрел прямым извиняющимся взглядом. Тот только голову на него поднял и ей же и покачал, кинув по-Громовски краткое «заслужил». — Заслужил! Гром, блять, что это за херня была? — впрочем смущающийся Волков — это не на долго. Впрочем Волков откровенно злой, на него, Игоря, злой — тоже большая редкость. Он всегда был терпимее к ним с Серёжей. Будто их беречь надо. Обоих. Игорь его за это всегда ценил, хотя и бесился про себя жутко — он в порядке! Он не сломан! Его. Не. Надо. Защищать. А сейчас Олег на него злится. Говорит с агрессией. Как всегда говорил с теми, кто ещё не успел тронуть Серёженьку. Грома больше не надо защищать? Или теперь Серёжу, действительно надо защищать от него? А впрочем, заслужил ли он другого отношения? Он их бросил. Олега бросил. Серёжу бросил. Одного совсем. Бросил первый, пока не бросили его. Потому что боялся. Тех, кого любил, боялся. Всегда. Больше всего. Драк не боялся, голода не боялся, холода тоже. Других людей — никогда, а этих двоих — да. Потому что лучше, когда с тобой не связываются, потому что не могут, чем когда могут, но не хотят. Какой же он слабый! Всегда таким был. Одиночка. Поломанный. И других ломает, самых близких, боже, да что он вообще здесь делает сейчас? Он, может, даже больше надеялся на то, что его не впустят. Это больно, но быстро и предельно ясно. Но его впустили и надо что-то объяснять. Оправдываться. А Игорю всё ещё нечего сказать. Всегда нечего. Да и смысл? Хоть так, хоть так на улицу выставят. Да и как вообще сказать кому-то «я вас бросил, чтобы не быть брошенным»? Как будто обвиняя их в чём-то, в чём виновен только он. Но смотрят на него выжидательно, ответа ждут. Думай-думай! «Спасибо» — он уже сказал. Теперь извиниться хотя бы, по-человечески, на сколько получится. После — от Олега снова получит, как пить дать. Серёжа не станет — он пацифист. Посмотрит, может, разочарованно, так в сто раз больнее, чем по лицу кулаком. — Прости. Я Серёжу одного оставил, совсем одного, я не должен был… — и говорит, вроде, за Разумовского, а смотрит всё равно на Олежу. — Не за это тебе передо мной… Перед нами извиняться. — смотрит Олег также остро, внимательно, заставляет говорить раньше. Ни у кого раньше не получалось «продавить» его, а у этих двоих — играюче всё. Разум, как и всегда, в серьёзные материи конфликта не лезет, даже отходит немного, позволяя всё решить Грому и Волку. Вот только в этот раз они по разные стороны, а не за одно. И Игорь говорит, то, что кажется ему единственно логичным сказать человеку, который носит подаренный им кулон последние четыре года: — Прости, что не писал. Я не забыл, Господи, никогда бы вас не забыл. Тебя не забыл. Думал каждый чёртов день, но не хотел… Навязываться? Не знаю. Вы меня и так терпели слишком долго, это было понятно, когда была польза, а когда вы выпустились? Какая от меня польза? И у вас всё наладилось, между собой. Я видел. Видел. ВИДЕЛ! Но мне не сказали, да и зачем бы? Вам бы друг с другом перед расставанием побыть, а я к вам всё лето таскался, хотел ещё чего-то себе отхватить. Дурак. И на прощание не пришёл. Серому бы лицо твоё, Волков, видеть. Он же всегда так — расстраивается ещё до расставания. А когда ты уехал бы, с ним рядом остался бы я? Не спокойный, не надёжный, не умеющий говорить, такой Не-Олег. Как лишнее напоминание, что тебя рядом нет… — ну вот! Всё или ничего, Гром. Взорвался, как всегда. Мо-ло-дец! Теперь повезёт, если Серёжа Сергей вежливо попросит спуститься на лифте и выйти из его башни нахрен. Может и не повезти, тогда Олег его с лестницы спустит, да за дверь самолично за шкирку выкинет, как щенка. Он теперь может. Раньше не мог, а теперь вполне — особенно, если Игорь не чувствует настроения ему препятствовать. Он как на суде и с благодарностью примет любой приговор, потому что виновен. Волков налетел и прижал его к стеклянной стене, аж затылком треснулся, Разумовский благоразумно отошёл к дивану. — Гром, блять! Иди нахуй. Что в твоей башке творится? Ты. Нам. Ничего. Не. Должен. Кроме своего ёбанного благополучия. Что ты с собой сделал? Страдалец хренов. Мы не знали номера твоего телефона. Не знали адрес. Не смогли найти твоей странички ни в одной социальной сети. Не знали, как ты закончил свою дурацкую ментовку и не знали, куда тебя распределили! Ты отдалялся, не говорил нам ничего. Мы думали, у тебя девушка. Думали — новые друзья. Думали, что ты, блять, строишь своё чёртово счастье, мудак, и отошли немного, стараясь не мешать. Каждое письмо от меня Серёже и от Серёжи мне заканчивалось «Игорь не вышел на связь», мы до сих пор обсуждаем тебя каждый день. А тут появляешься ты и благодаришь за то, что я тебе морду набил. Игорь. В куртке, которая даже четыре года назад была уже старой. С синяками под глазами, больше, чем эта башня. Почему ты не пришёл к нам? Если тебе плохо, почему ты не пришёл к нам? — кричавший в начале Олег под конец выдыхал ему слова в губы. Серёжа подошёл незаметно. Всегда чувствует нужный момент. Прижался губами к щеке одного, затем другого. Ввиду того, что он на голову ниже каждого из них, ему пришлось привстать на носочки. Он так и остался стоять рядом, когда у Игоря, наконец, села батарейка, на которой он держался последние четыре года. Слёзы градом потекли по его щекам, голова была откинута назад, снова ударившись об стекло затылком. Игорь заговорил, не громко, но сбивчиво — почти как Серёжа, перемежая свою речь с тихими всхлипами и истеричными смешками: — Я живу на Васильевском. В Сталинке, ремонт там так и не сделал, штукатурка на голову сыпется, и груша вместе с крюком раз в несколько дней падает. Двери в туалет нет. И еды в холодильнике. Питаюсь шавой. Сплю в отделении чаще, чем дома. Друзей нет. Девушки нет. Никого, кроме Прокопенко нет, работаю под началом Фёдора Ивановича, как и планировал. В соцсетях ваших, меня, кстати, тоже нет. — Игорь достаёт из кармана всю ту же старую нокию. Не убиваемую. Вертит для наглядности и убирает обратно в карман. — Сексом занимаюсь раз в пару месяцев, для разрядки. Но чаще с работой трахаюсь, с ней проще. Майора недавно получил. Всё отделение ставит деньги на моё увольнение, я пока выигрываю. Деньги есть, наверное. Даже не интересовался никогда — незачем было. На коммуналку, шаверму и обувь хватает — и ладно. Так и не научился на себя тратить. Ни разу не брал отпуск. Всегда думал, что всё не так уж и плохо. Кому-то точно хуже. Но если мне сейчас плохо или если станет плохо после того, как я уйду, могу я прийти к вам теперь? Могу вернуться? Возвращаться? Раз в несколько недель? Ненадолго. Пожалуйста? — «пожалуйста» он прошептал так тихо, что стой собеседники, хотя бы в шаге от него — не услышали бы. И глаза зажмурил, голову в пол отпустил, руки в кулаки сжал, даже не обращая внимания, что задевает ими стоящих к нему вплотную Разумовского и Волкова. Рыжий, наконец, вмешался в разговор. У Олежи сейчас глаза у самого на мокром месте, так ему больно на него такого несчастного и не понимающего, боящегося поверить в то, что не оттолкнут, что он бы и слова из себя не выдавил. Он и не выдавил, просто опустился на колени, фактически сполз по Игорю на пол, вжался в его бедро и взвыл, так отчаянно, страшно, совсем по звериному. По-волчьи. Успевший немного успокоиться и прийти к определённому решению Серёжа нежно повернул к себе голову Игоря, огромными глазами смотрящего на Волкова, и поцеловал. Сначала в щёку, потом в уголок разбитых губ, потом в сами губы впился, требовательно раскрывая их языком. Оторвавшись, он заговорил спокойно, нежно, как Олег и сам Игорь говорили с ним в детстве, когда пытались успокоить, впутывая свою левую руку в волосы всё ещё коленопреклонённого Волка, а правой осторожно массируя шею Грома: — Ты прописан в реестры безопасности башни и Марго с момента их создания. У тебя тут обустроена личная комната на те моменты, когда тебе понадобится личное пространство. И хороший спортзал, Олегу так и не удалось там ничего сломать, тебе его так не хватало тогда, я сделал, закрыл гештальт. И наша кровать вместит троих, особенно если мы с Олежей обнимем тебя с двух сторон, чем мы точно собираемся заняться сегодня и каждую ночь после. Олег готовит, вкусно. А когда нет настроения, мы заказываем еду из ресторана. Олег всё ещё читает свои жуткие мистические книжки, а сбоку от тебя автомат с кучей газировки и несмотря на то, что теперь её в избытке, пить её когда хочу, я всё ещё не могу. Олег контролирует. И ты теперь будешь, скорее всего. — на этом моменте Разумовский закатывает глаза, но продолжает серьёзно — И ты полный идиот, если думаешь, что кто-то тебя теперь куда-то вообще отпустит. Ты мой. Наш. Ясно тебе? Кхм, вопросы? — Кто такая Марго? Волков расхохотался. С облегчением. Как в детстве смеялся только при них. И, да, укусил Игоря где-то в районе тазобедренной косточки. Тот попытался его оттолкнуть, но Волче только слегка сменил дислокации и куснул Майора за бок, от чего тот возмущённо зашипел и начал было возмущаться, но был прерван. — Здравствуйте, Игорь. Я Марго, искусственный интеллект, созданный Сергеем. Рада, что наконец-то могу познакомиться с вами. — мультяшная блондинка с улыбкой появилась на экране огромной плазмы. Игорь бы назвал её настрой доброжелательным. В любом случае, доброжелательнее, чем вечно виснущие и полные вирусов компы в управлении, Марго с ними пожалуй и «говорить» бы не стала — плохая компания, для такой хорошей девочки. Игорь старался не думать, с чего он решил хуманизировать творение Разумовского с первых секунд. Возможно потому, что это творение Разумовского. Да. Вообще-то для него это объясняло всё. — Приятно познакомиться, Марго. Вы покорили моё сердце с первых секунд, давно не встречал такой обворожительной и приятной в общении дамы. Спасибо, что приглядываете за ними. Мне намного спокойнее от осознания того, что всё время пока меня… Не было с ними, они были под вашим чутким присмотром. — Олег аж отодвинулся от него немного, сел на корточки и попытался заглянуть в глаза, что в упор смотрели только на виртуальную помощницу. И было с чего! Такого от него не слышала ни одна коллега, ни при первой встрече, ни при одной из следующих. Но, кажется, Игорь так много сказал сегодня Серёженьке и Олеже, хотя ему было и «нечего сказать», что не найти пару приятных слов для чего-то невероятного, «волшебного», сказал бы Волков, созданного Сергеем, было бы преступлением. А он миллиционер, как-никак, ему не положено. — Вы такой же замечательный, каким я вас и представляла по рассказам Сергея и Олега, Игорь. Мы могли бы перейти на «ты»? В конце концов, и меня, и «Vместе» Сергей написал на ноутбуке, который купили ему вы. А Олег поддерживал его на последних этапах этой своеобразной беременности, так что, фактически я и ваша дочка тоже. Вы создали нас вместе. — голос техно-девочки был наполнен ехидством. В тихую отошедший к своему супер-автомату Серёжа подавился газировкой и закашлялся. Олег таки сел обтянутой дорогими брюками задницей прямо на пол. Он прикрыл ладонью верхнюю часть лица, его плечи тряслись от еле сдерживаемого смеха. Игорь откинул голову назад, в третий раз стукаясь головой о стеклянную стену. Его губы растянулись в широкой ухмылке, всё напряжение этого дня наконец-то начало сходить на нет. — Ты моя любимица, Марго. Лучшая женщина в моей жизни. Почту за честь быть менее формальным с тобой. — Рада быть полезной тебе, Игорь. Тебя здесь не хватало. — Гром! Прекрати флиртовать с моим ИИ! — Разум! Прекрати обвинять меня в инцесте, я бы никогда не позволил себе лишнего в отношении нашей дочки. Поднявшийся с пола Олег быстро приблизился к Игорю и вцепился в его губы жёстким, собственническим поцелуем. — Да заткнитесь вы уже, смеяться больно. — прямо в губы выдохнул. Ранки на них, кстати, снова кровоточат. — Добро пожаловать домой!