На запад

Коричнево-зеленый морок чуть рассеивается. Наверное, светает. Где-то там, на улице, бруклинское небо светлеет. Клинт лежит на полу и видит только его безжизненный серый огрызок. И почему он на мертвецки холодном полу? Пытается нашарить пиво — во рту кто-то сдох. Опершись на диван, вспоминает: пролил полбанки, вот и лег на пол, хоть тот и липкий. Но сухой. Какая, к черту, разница? Пустая, пустая, пустая, пустая... Они катаются по паркету, тихонько стукаясь друг о друга. Как эти трубочки на ветру с идиотским названием, только пивные банки, менее мелодичные. Значит, слуховой аппарат на месте. Не проебал, не сломал. Работает. Клинт трет глаза, в которые словно песка насыпали, аж веки царапает. Все-таки садится, не без труда. Голова немного кружится. Зато теперь наконец-то замечает початую бутылку бурбона. Не лучший выбор, зато можно дотянуться. Щелкает пультом. Новости, опять новости, утреннее шоу, еще новости. А их он решил избегать. Особенно местных, про происшествия. Снукер? Отлично! То, что надо. Чуть прибавив звук, делает глоток из горлышка. Голова легче, но все снова плывет. И стол, и шары, и даже пол в собственной квартире. Слабые вспышки. У Клинта ноют спина, плечи. Затекли ноги. Все еще коричнево-зеленый морок, но он открывает глаза. Заснул сидя на толчке, уткнувшись лбом в скрещенные на коленях руки. Хм, даже не посрал. Тянется к бутылке, стоящей у двери. Достает. Лампочку бы сменить: мигает, как в морге. Во рту все еще привкус пиццы. Глоток, еще глоток. Еще. Очень жидкая слюна слишком быстро заполняет рот, и Клинт, хоть и пытается сглатывать, но так и не натягивая белья, сползает на колени, разворачивается. Он даже не успевает поднять стульчак, как его выворачивает. Похоже, он пил вчера красное вино. Не до конца переваренные оливки в какой-то бордовой жиже. Откуда взялось вино? В лицо бьет холодом унитаза, мочой и блевотиной. Упираясь в стену, он встает, все-таки натягивает трусы. Спускает. Нужно открыть окно, но от шума с улицы раскалывается башка. Правда, теперь Клинт легко может решить эту проблему. Стягивает слуховой аппарат и вырубает, чтобы не сажать аккумулятор, кидает на подоконник. Рама поддается, и из окна тянет холодом утра. Босые ноги липнут к полу. Диван вроде бы подсох. Клинт падает на него, сжимая в руке недопитый бурбон. Все-таки не высох. Жопе мокро сквозь трусы. Снукер давно кончился, теперь дартс. Субтитры. Что-то говорят про какой-то соккер в Европе вроде бы, когда Клинт замечает движение сбоку. Доски прогибаются. Кто-то вылез из окна. Он хватает бутылку за горлышко и чувствует, как бурбон льется на левую стопу. Совсем немного. Неужели кончился?.. Силуэт вроде бы женский, да сфокусироваться не выходит. Клинт только моргнул, а ему в ухо всунули слуховой аппарат. Все крики Бобби сливаются в непонятную какофонию, не выходит разобрать. Точно Бобби. Отчитывает, по интонации понятно. Клинт что-то отвечает, но понимает, что не может больше молчать про парнишку, истекшего нахуй кровью у него на руках. Вываливает и это, и про скрулла, и про ту мясорубку, когда опоздал, и вообще все. Упирается лбом в ее плечо, чувствует руку на спине. Слезы щиплют. Бобби что-то вроде бы шепчет, и Клинт говорит, говорит, говорит. Постельное белье хлестчет свежестью в нос. Клинт лежит на животе, в своей спальне. Хер знает, как тут оказался, правда, вроде бы что-то припоминает. Во рту до того сухо, что кажется, будто по горлу изнутри прошлись наждачкой. На полу у кровати — слуховой аппарат, стакан воды и аспирин. Пальцы плохо слушаются, и таблетки рассыпаются. Подняв штуки три, Клинт упирается рукой в пол и вливает в себя воду, расплескав почти половину. Только после этого надевает слуховой аппарат. Снизу слышится какой-то шум, тихо играет джаз. Бобби. Она же... В памяти всплывает только то, что он плакал ей в плечо, пахнувшее сиренью. Она вроде бы гладила его по волосам и что-то говорила. Да вот что? Башка только сильнее болит. Перевернувшись на спину, Клинт трет лицо руками. Твою ж мать. Интересно, какое сегодня число? Он не выходил из дома с того дня, как... Мальчишка просто истек кровью. А Клинт мог пришить Меченого раз и навсегда. Но вместо этого, закончив с Паркером Роббинсом, скупил половину всего, что было в магазине с алкоголем на углу. Вырубил телефон и даже до спальни ни разу не доходил вроде бы, поселившись в мороке между диваном и сортиром. Из зеркала в ванной на Клинта пялится отекшая рожа с косматой бородой. Недели две, значит, прошло. Зато ссадины зажили. От капель щиплет глаза. Одноразовый станок быстро тупится, но без бороды все-таки лучше, учитывая, что растет она какими-то рыжими клочками. После душа Клинт под корень стрижет ногти и ощущает теперь себя почти человеком. Хоть и все еще паршивым. Чистит зубы, натягивает свежее белье, спортивные штаны и чистую футболку. Бобби каким его только не видела, но... Да он сам не знает, что «но», и с чего вообще диалог начнет. Спускаться из спальни не хочется. Надо. Сильно пахнет чистящим средством. Ни пустых банок, ни корочек пиццы... Бобби с книжкой, в его шортах и кофте сидит на диване. Даже намека на пятна нет. У нее по-домашнему небрежно убраны волосы, и не помни Клинт, что они развелись несколько лет назад, а расстались — и того раньше, подумал бы, что это просто один из тех выходных, когда она встала сильно до него и решила не будить. — Прости, — начинает он, спускаясь. Бобби откладывает книгу, поджав губы. — Правда, прости. А еще я совершенно не помню, почему ты пришла, и о чем мы говорили... Он виновато чешет еще мокрый затылок, смотря исподлобья. Поднявшись, Бобби идет к плите и как ни в чем не бывало отмахивается: — Ничего, Клинт. — По-хозяйски достает какую-то кастрюлю, вроде бы она ее и купила когда-то, наливает воду. — У тебя кофеварка сломана, кстати. Опустившись на высокий стул, он смотрит, как Бобби ловко управляется на его кухне. Засыпает кофе в кастрюлю, достает чистые кружки. — Меня Линда Картер просила зайти, — не поворачиваясь, говорит она, шелестя каким-то пакетом. — Забыла у тебя вещи, а ты не открываешь и телефон не берешь. — Я думал, вы не ладите, — зачем-то брякает Клинт. С похмелья в нем просыпается неуемная даже по его меркам болтливость, за языком совершенно не выходит следить. Точнее, выходит еще хуже, чем обычно. — У нас одинаковый травмирующий опыт отношений с тобой. Бобби ставит перед ним миску с чем-то жидким, непонятным и мутным. Клинт принюхивается, но не понимает, что это. — Еще теплый. У китайцев напротив взяла пару порций, когда мусор ходила выбрасывать, суп из акульих плавников, хотя на вкус и вообще — мало отличается от куриного бульона. И я не уверена, что это акульи плавники, — пожимает она плечами и снова отворачивается к плите. По вкусу — ничего. Клинт пьет прямо из миски, отложив ложку. Хотелось бы чего пожирнее, конечно, сочный бургер, ну или этот красный русский борщ, хотя Наташа говорила, что он вроде бы украинский... — Боже, — вздыхает Бобби, ставя кружки с кофе. — У тебя от алкоголя умерли клетки мозга, отвечающие за пользование столовыми приборами? Еще раз вздыхает, убирает ложку, ставит уже пустую миску в раковину и, сев напротив, продолжает намного мягче, заглядывает в глаза: — Почему ты ни с кем не поговорил? Ладонь Бобби накрывает его, Клинт переводит взгляд на столешницу. А что он может сказать? Не поговорил, потому что не хотел втягивать еще хоть кого-то в эти проблемы, в этот ебаный пиздец, в который он сам себя загнал. Хватит всех этих смертей и Кэпа в больнице. В носу щекочет, он шмыгает, все еще пялясь в на удивление чистую столешницу. Бобби гладит его ладонь большим пальцем. — Помнишь, когда мы застряли во Франции, и ты пытался спасти наши отношения, именно ты предложил походить к специалисту? — Угу, — отвечает Клинт кружке кофе. — И чем это закончилось? Ничем. — Я саботировала. — А с чего ты думаешь, что я не буду? — он все-таки поднимает глаза. Бобби грустно улыбается, сжимает его руку. — Но ты не можешь заниматься саморазрушением, запершись дома. Это не может продолжаться вечно... — Да, — кивает Клинт. — Конечно, не может. Можно купить паленой водки у русских на Брайтон-Бич, травануться и быстро отъехать. — Клинт, — серьезно говорит Бобби. — Это не выход. Поверь, люди — такие создания, что могут пережить вообще все. Понимаешь? И с тобой случалось много говна, из которого ты вылезал. Я не буду говорить, что ты сильный и вот это все. Потому что даже у самых сильных есть какой-то лимит, и когда он заканчивается — человек ломается. Но ты... из другого теста сделан. У тебя отсутствует эмпатия как таковая, вероятно, поэтому мы и развелись. У тебя только себя жалеть и получается. Смени обстановку, сгоняй на Западное побережье, что ли. Или к Барни... Тебе это раньше помогало. Про Западное побережье Клинт думал еще тем утром, ковыляя в старом цветастом костюме и чувствуя, как болит абсолютно все. Но только его и его проблем не хватало Кейти. Барни — для совсем уж тяжелых ситуаций, и в этот раз Клинт был уверен, что просто нажрется, проспится и все будет как всегда. Но не стало. Стало только хуже, и Клинт решил, что еще день-другой алкогольного морока точно поможет. — Наверное, ты права. — Он сжимает ее пальцы и делает глоток из кружки. — Хм, а из кастрюли кофе — тоже ничего. Мягко улыбнувшись, Бобби тоже отпивает. Ну да, просто у Клинта напрочь отсутствует эмпатия. А откуда ей взяться-то? От родителей? Может, в детских домах кто-то да рассказал бы? В бродячем цирке? Где и кто мог этому научить? Когда почти всю жизнь просто приходится выживать — сложно сопереживать другим. Почему Клинта должны волновать чьи-то чувства, если до его собственных — никому нет дела? Не было дела, это точно. Самый близкий человек рос рядом, и такой же эмоциональный инвалид (как выразилась одна из бывших — и не выходит вспомнить, какая именно). Можно научиться многому, но вот научиться сопереживать — сложно. — Прости, если наговорил вчера чего. — Ты в основном извинялся и повторял, что мудак, — по-доброму улыбается Бобби, хотя обычно ее улыбка больше напоминает оскал. — Еще, правда, пытался мне в трусы залезть, но я взвесила все «за» и «против» и решила, что секс с вусмерть пьяным мужиком, от которого несет блевотиной, вряд ли выйдет неплохим. — Ой. — Щеки начинает жечь. Или кажется, что жжет. Бобби на этот раз именно скалится и переплетает пальцы с его. Одними губами говорит: «Все хорошо». И Клинт не понимает, верить ее голосу, «улыбке» или тому, что она все-таки его бывшая жена и не раз спасала его задницу. В дверях она, с пакетом Линдиных вещей, чмокает почти в губы. И Клинт уверен, что ни у него, ни у Бобби никогда не выйдет нормальных отношений с нормальными людьми. Но и на очередной заход с ней он совершенно не готов. Оказывается, и полиции он давал какие-то показания, как говорит сосед. Интересно. Телефон включать все еще не хочется. Собирает чистое шмотье в рюкзак. Кофта после Бобби пахнет сиренью. Оставляет. Допивает уже холодный китайский суп и думает, что энергетиков в дорогу купить точно стоит. Куда ехать — идей нет. «Додж-Челленджер» берет на север, проезжает сквозь Куинс, пересекает мосты через Ист-Ривер и Гарлем, выезжает на Восьмидесятое. Клинт щелкает радио, пока не натыкается на волну, крутящую что-то знакомое. Убавляет звук, а то долбежка болью отдается в голове.

Could I have my wasted days back Would I use them to get back on track? You live it or lie it! My lifestyle determines my deathstyle Keep searching, keep on searching This search goes on, this search goes on Frantic tick tick tick tick tick tick tock

— Тик-тик-тик-тик-тик-тик-ток, — подпевает Клинт, стуча пальцами в ритм по рулю.

Do I have the strength To know how I’ll go?

— Хороший вопрос, — отвечает он радио, включает поворотник и сворачивает к заправке. Залив полный бак, бросает на пассажирское сиденье пакет с водой, энергетиками и парой пачек сигарет. Не курил вечность, но очень хочется. Щелкает ремнем, врубает двигатель. Радио снова включается, и низкий голос виджея говорит, что у Limp Bizkit вообще-то кавер, а оригинальную «Behind Blue Eyes» исполнили The Who. — Ничего себе. — Он трогается. Знакомые аккорды. Голос мягче.

No one knows what it’s like To be the bad man To be the sad man Behind blue eyes No one knows what it’s like To be hated To be fated To telling only lies

Перестраиваясь, смотрит в зеркало заднего вида. Ага, вот они, голубые глаза, за которыми прячется плохой, грустный и обреченный человек. Он так и едет по Восьмидесятому, пока, часов через восемь, не понимает: рубит. Рубит настолько, что выходит доехать только до ближайшей заправки где-то посреди Огайо. Клинт честно в очередной раз за день заправляется, посещает сортир, чтобы и зубы почистить, и, отогнав тачку чуть в сторону, вырубает двигатель, ставит на ручник. Перелезает на пассажирское, вытягивает ноги, откидывает спинку, да та особо не откидывается. Скрестив руки на груди, закрывает глаза. Спится плохо. Неудобно. Постоянно что-то затекает. Еще и пиздецки холодно. Сны путаные, урывками, и чувак с кассы то ли снится, то ли правда стучит в окно. — А? — Клинт сразу открывает дверь. Ноги ноют, хоть он и снял кроссовки. — Простите, — мнется вроде бы мексиканец. — У нас тут ночная стоянка запрещена, но вы так херово выглядели, что я решил не прогонять. У меня пересменок скоро... — Прости, — протирая глаза, пытается всунуть ступни в обувь. — Правда. Слушай, давай я тебе сейчас продажу хорошую сделаю, а? Глаза парня бегают: нервничает. Клинт зашнуровывает кроссовки и чуть ли не вываливается из салона. Срывает целлофан с пачки и достает сигарету: вроде бы на достаточном расстоянии от заправки. Предлагает и парню, но тот отрицательно мотает головой. Закуривает. Как же это горько и противно. Отлично. — Я на полном серьезе. У вас же точно есть какое-то говно, которое никто не покупает, но надо продать? — Клинт может сказать, что работал в продажах. А что? Они с Барни, два пиздюка, в мясной лавке отца впаривали вообще все, даже то, что никто не покупал. Барни где-то вычитал про свиные уши, которые отлично готовят в Германии и тогда еще Чехословакии, а еще в Азии. Даже побрившись в сортире, Клинт уезжает с толстовкой с названием ближайшего города и с парой книг про историю штата. Обе на испанском. Сейчас бы телефон с навигатором и там задать «объезд хайвеев», но Клинт твердо решил — никаких телефонов. Где-то в районе Айова-Сити приходится уйти на север из-за ремонтных работ. По указателям прекрасно видит, что едет в сторону Уэйверли, городка, где и появился на свет. Ближайшего к их ферме с акушерским пунктом. Там и Барни родился, и мать с отцом. Уходит на Шестьдесят третье, думая про Миннеаполис. Да внезапно двигатель начинает шалить, кашляет, словно совсем плохой туберкулезник. Медленно съехав на обочину, Клинт открывает капот, из-под которого уже валит пар. Радиатор! А из инструментов только домкрат и запаска. — Бля-а-адь! Вокруг ничего, кроме ебаных степей Айовы, опускающегося сумрака и нихуя больше. Клинт зло закуривает. Пиздец. Прокатился нахуй. Карта Айовы по памяти — расчерчена по линейке, как Африка. Потому что тут так же нет цивилизации. Тачек тоже нет. Ни на север, ни на юг. Сука! Клинт пинает покрышку. Когда снова прикуривает, замечает машину. И не просто машину, а эвакуатор! Машет руками, встав посреди дороги, зажимая сигарету в губах. — Мужи-ик, — улыбается Клинт уже в кабине эвакуатора. — Ты меня пиздецки спас. — Да лан, — хмыкает водила лет сорока пяти. — Мой братишка обкончается, когда мы ему «Челленджер» семидесятого притащим. А че сам? Едешь куда? — Да хуй знает, — пожимает плечами Клинт, затягиваясь уже четвертой или пятой за день. За сегодня он выкурил больше, чем за последние лет пятнадцать. — В Миннесоту ехал вот. — А-а, — тянет мужик и вытаскивает сигарету из протянутой пачки. — Придется тебе у нас в Плейнфилде застрять. Сто пудов запчастей нет — надо заказывать. Может, аж из Чикаго. Это ж не трактор какой. — Слушай, главное, чтобы мотель был, — как ни в чем не бывало отвечает Клинт, хотя внутри все похолодело. Именно в Плейнфилде была их мясная лавка. Только этого дерьма не хватает. Стоило купить простенький смартфон, чтобы в навигаторе задать объезд всей Айовы нахуй. Сворачивают. С этой дороги хоть не будет видно ферму. Клинт чувствует, как на лбу выступает холодный пот. С самой смерти родителей так близко к дому он не был ни разу. Избегал. Автомастерской в этом месте на памяти Клинта точно не было. Новенькое здание, обитое еще чистым, но дешевым сайдингом. Брат мужика на эвакуаторе чуть старше, в районе полтоса, тоже в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, обнажающими натруженные руки, забитые чем-то армейским. Вроде бы их отец как раз тракторы и чинил, а они у него на подхвате были… Пока в армию не свалили. Мужик вытирает ладони о джинсы и присвистывает, снимая кепку. — Ох, красотка! — проводит по крыше, заглядывает в салон. — Ага, — соглашается Клинт. — Да вот что-то забарахлила некстати. — Денек мы только детали ждать будем, если повезет. Радиатор потек, ну еще кое-чего можно сразу поменять, пока не ебнуло, — мастер тычет пальцем. — Ну... еще пару дней на сам ремонт. С такими машинами нужно аккуратно работать. Подмигивает, словно они заговорщики. Клинт улыбается в ответ. — Мне главное, чтобы на ходу была. Кстати, ничего, если налом? Братья переглядываются. Уже озвучили сумму в несколько тысяч. А Клинт просто не хочет светить карточками. Да и вообще у него с собой левые права. Сам купил очень давно. На случай, если нужно будет и от Щ.И.Т.а, и от Мстителей исчезнуть. Фрэнсис Барт.

Let me be Frank with you.

Мужика с эвакуатором зовут Брюс, его старшего брата — Билл, он и подкидывает до ближайшего мотеля на стареньком пикапе. Все пять комнат свободны. Клинт выбирает боковую на несколько ночей, по привычке флиртуя с девчонкой на ресепшене. По привычке. Присматривается. Лет двадцать на вид, плохо прокрашенные корни выдают в этой блондинке брюнетку. Явно прибухивает. Что еще в этой дыре делать? Местная и, если напрячься, он вспомнит фамилию соседей. Они все на одно лицо были. Гены. В комнате душно, от старого ковролина, тяжелых штор и покрывала несет пылью. В этом интерьере хоть фильмы времен войны во Вьетнаме снимать — даже ничего менять не надо. Телефон все-таки хоть и стационарный (на ресепшн звонить и между номерами), но точно начала девяностых. Прекрасное место, чтобы забухать и вынести себе мозги от безнадеги. Но Клинт уже вторые сутки не пьет. Плейнфилд сложно было назвать городом больше двадцати лет назад, сложно и сейчас. Сунув руки в карманы куртки и сжимая сигарету в зубах, Клинт идет к пересечению Первой и Мейн-стрит. Да даже двухэтажных зданий не прибавилось. Бакалейный все там же, небольшой продуктовый и... мясная лавка. Забавно, даже вывеску не сменили. Клинт так и встал у двери. Резкая боль. — С-с-сука, — шипит он, выбрасывая окурок. Мало того, что легкие там, сердце. Еще и коварно причиняет вред пальцам, если чуть зазеваться. Открыто еще минут десять, если верить часам над прилавком. И часы те же, и плитка эта ебучая, и дверь. Даже колокольчик на двери. Холодильники вот новые. И паренек в чистом фартуке тоже. Отрывается от телефона и улыбается: — Что-то подсказать? — Посмотрим, — бросает Клинт и пялится в витрину. Куда шире выбор, чем был у них. — А вы где мясо закупаете? — Ну, — мнется, — что-то у поставщика из Уэйверли, а вот часть — это с нашей фермы тут неподалеку. Сейчас только полтора фунта свинины осталось. — Он указывает на кусок на самом видном месте. — Быстро разбирают. Вчера вот забили. Свеженькое... До сих пор Клинт помнит, как какая часть туши выглядит, и этот кусок шейки — ну... неплох, можно, конечно, паренька и помучить, да лень. В чем-чем, а в свиных тушах Клинт разбирается. Ближе всего к человеческой плоти. — Заверни ветчины вот той, фунт, можешь нарезать? — Пока отрезают, осматривается. Не поменялось ничего, и поменялось все. — А я вас никогда раньше не видел... — Паренек шелестит бумагой. — Первый раз тут? — Да, проездом, — врет Клинт, замечая новехонькую пожарную сигнализацию. — Хорошего вечера! — вместе со свертком в пакете протягивает и сдачу. Монетки Клинт бросает в банку «на чай». Эта — тоже новая. Старую они с Барни опустошали каждый день, и это, собственно, были все их сбережения. Если отец раньше них не высыпал в карман фартука все, чтобы купить в соседней лавке недорогого бухла, пока они считают кассу и убираются после закрытия. Почта, крохотная библиотека, методистская церковь, куда каждое воскресенье они надевали лучшее, а отец даже не пил с самого утра, как обычно... Небольшая ветклиника, которой раньше не было. И новая кофейня. А вот единственный бар старый. На том же месте. И Клинт внезапно понимает, что от самого мотеля выискивал знакомые места, но никак не людей. А сможет ли кого еще узнать? Может, и да, а может, только если кого-то типа тех носатых соседей, чья внучка или еще кто теперь на ресепшене сидит. А его? Это точно вряд ли. На отца похож не слишком, и в помятом мужике не факт, что кто-то заметит черты матери. Забавно... Когда она погибла, ей лет было меньше, чем сейчас Клинту. Рабочий день только подходит к концу, и в баре почти никого нет. Два деда играют в пул, а бармен, скорее под шестьдесят, со скучающим видом протирает стаканы. Бросает короткий взгляд на Клинта и присматривается. — Привет, Блондинчик, какими судьбами в нашей дыре-то? — прищуривается и ухмыляется. — Твой «Додж» в мастерской у братьев? Краса-авец. — Ага. — Клинт падает на высокий стул за стойкой и теперь чувствует на себе заинтересованные взгляды стариков. — В холодильник не бросишь? Не хочу, чтобы ветчина испортилась. И это... пивка плесни, какое полегче. Башка раскалывается. — Городской, — цокает языком бармен, и Клинт понимает, что от его местного говорка почти ничего не осталось, если свои считают чужаком. — Да, тут это, у нас только если случайно залетные бывают. В баре-то ладно. Бывает тормознет кто по дороге из Сент-Луиса в Миннеаполис. А вот в мотеле нашем разве что коммивояжеры ночуют. Ледяной стакан слабенького лагера опускается на безликий бирмат, больше похожий на просто кусок картона. В меню ничего возбуждающего, но пожрать надо. — Что у вас готовят хорошо? — Вопросительно уставившись в лицо бармена, простоватое и уставшее, с седой бородой, Клинт стягивает куртку, вешает под стойку на крючок. — Ну, — хмурится тот и чешет затылок. — Шеф наш пока даже не поднажрал, так что рекомендую свиную отбивную заказать. Мясо отличное — берем в лавке, где и ты был. Местная ферма. Сначала несколько поколений одной семьи ее держали, упокой господь их души, а теперь лет двадцать или тридцать другая семья хозяйство ведет. У них ферма ближе к реке была, теперь вот две объединили. Более местного тебе, Блондинчик, не найти. — Давай. Последний раз утром ел. — Отложив меню, Клинт выкладывает сразу полтос, ждет, когда бармен передаст заказ на кухню, но взгляда не сводит. Пробивает на кассе, тихонько включает музыку и, заметив, что на него смотрят, улыбается, кивает, дескать, «что?». — Ты сказал, что старые владельцы фермы откинулись. — Клинт многозначительно поднимает брови и отпивает. — А что случилось? Интересно просто. Люблю, знаешь, простые эти истории послушать. — Да нечего рассказывать, — хмыкает бармен, подходя и беря очередной стакан протереть. — Обычная история. Он отсюда. Она — тоже. Со старшей школы вместе. Один сын, потом второй. Он в лавке работает да скот забивает. Она с детьми возится, пока не подросли, смотрит за скотом. Потом и парни их на ферме стали работать, в лавке тоже. А че тут делать-то? Тут все за воротник закладывают, Блондинчик. У нас ж тут нет шахты или завода, достопримечательности какой. Бухой с женой разбился. Мальчишек забрала опека. Я с Гарольдом учился вместе… Мог бы сказать, что жаль, но нихера мне его не жаль. А вот жену его и мальчишек — очень. Прячась за стаканом, Клинт все-таки признает в мужике знакомого отца. Ну как знакомого? Он иногда приносил его домой, но тогда они с Барни тут же убегали в свою комнату. Лесли. Да, Лесли, который протирает стакан и сам теперь сверлит взглядом. Не похоже, что узнает. — И что? Пить, что ли, только остается? — Ты городской. Тебе не понять. Ну а что еще-то, а? — роется под стойкой, чем-то звенит. — Вот ты школьник... — разгибается и новой тряпкой принимается протирать стаканы, — и что? Отучился, сделал домашку, а потом? Пойти некуда. Ну только, может, на выходных предки отвезут в Уэйверли, а обычно — служба тут, да все, домой. В старшей школе? Дальше Уэйверли не поедешь. А там тоже — пара кафешек, кинотеатр... И вот у тебя семья уже, дети. Что ты делать-то будешь? Фермой своей заниматься. День за днем, день за днем, день за днем... Хоть бухло немного забыться помогает. — Да везде рутины хватает, — как можно более безмятежно бросает Клинт. Пиво совсем легкое. Даже после половины стакана в голову не ударяет. Хоть и на голодный желудок. И после того, как Клинт услышал историю их семьи со стороны. Крутит стакан. Лесли считает Клинта городским, не местным. Отлично. Для Бруклина и Щ.И.Т.а, Мстителей — слишком «деревня», для родной деревни — слишком городской. Может, надо было остаться в цирке? Там-то всем было срать на все. — А ты-то вот чем занимаешься, а? — слишком уж внимательно Лесли смотрит в лицо. — Да всяким, — отмахнувшись, Клинт делает глоток. — Разнорабочий. — У меня кузина в Флориде. Говорит, там у всех мужиков руки отсохли: ни забор починить, ни крышу не могут. — В Нью-Йорке нормально можно денег поднять, тупо подъездные дорожки расчищая в частном секторе во время очередной снежной бури. А они там постоянно зимой. Даже врать не приходится. И Барни, и Клинт с самого детства умели пользоваться молотком, отвертками, шуруповертами. Дрова колол, правда, только Барни: Клинт еле мог поднять топор, не то чтобы замахнуться. Но да, все, что не касается проводки и сантехники, до сих пор может — и иногда делает сам. Лесли присвистывает: — Да так, если руки не из жопы, обогатиться можно! А? Клинт ответить не успевает — звонок с кухни, и вот перед ним отличная отбивная с жареной кукурузой. Чертовки вкусно пахнет. Вроде бы мама тоже иногда готовила такое. Небольшой бар постепенно заполняется. Мужики в флисовых рубашках, женщины с очень громким противным смехом. Все косятся на него, но быстро вроде бы теряют интерес, хоть и продолжают украдкой бросать взгляды. Лесли щелкает пультом, и первые аккорды чего-то в стиле кантри вызывают дикий восторг всех вокруг, кроме Клинта. Немолодой голос бодро поет, что никакого одиночества тут больше не будет и снова поселится любовь. Ну конечно, — зло допивает пиво Клинт. Лесли, забирая стакан, открывает было рот спросить что-то, но замирает. Обернувшись к двери, из которой подуло, Клинт замечает каких-то очень мрачных мужиков. Пятеро. Не слишком тянут на местных, наемники. Все перед ними расступаются, а они, нагло ухмыляясь, прут к бильярду. Старики оставляют кии и отходят. Даже треугольник нарочито учтиво кладут на стол. — Э, накрой-ка нам, хозяин! — кричит один из них, щербатый, словно жопа Дедпула. Лесли суетится и, отнеся к бильярду пять стаканов пива, бутылку финской водки и орешков, возвращается, нервно утирая испарину. — Это что за черти? — тихо спрашивает Клинт, кивнув в их сторону. — Не лезь к ним, Блондинчик, — так же тихо отвечает тот. — Просто не лезь. Они тут нормально бабла оставляют. Приходится с ними считаться. — Видок у них не очень, — наигранно усмехается Клинт. — Куда не соваться, чтобы точно их избежать? А то я утром пробежаться хотел... — На север не бегай. Между «железкой» и рекой. — Принял! Рассчитай-ка, и можно ветчину мою? Оставив процентов тридцать чаевых, «городской» ведь, Клинт зажимает сверток под мышкой, подмигивает Лесли и выходит. На улице свежо. Бодрит. Первая спичка ломается. А вот первая затяжка — что надо. Когда следующим утром Клинт выходит на пробежку, сумерки лишь начинают рассеиваться, а в канавах и над прудом — густой туман. Прохладный воздух прожигает легкие, от бега по асфальту ноют колени и спина. Ну а чего ты хотел, Клинт Бартон? — хмыкает он про себя, вытирая потекший нос рукавом толстовки. — Нехуй было заниматься саморазрушением пару недель подряд. Вот и страдай. Второе дыхание открывается миль через пять, правда, теперь сплевывает Клинт еще чаще. Пот щекотно стекает по вискам, вдоль позвоночника. Неприятно мокро под носом. Может, конденсат. Кроме своего тяжелого дыхания Клинт не слышит ничего, сворачивая на узкую тропинку вдоль каких-то амбаров. К северу от Плейнфилда, конечно. Пытается правильно дышать, да всю форму, похоже, выблевал в Бруклине. Хотя как там говорила Наташа? Masterstvo ne propiesh. Русские знают в этом толк. Тропинка слишком мягкая и скользкая. Приходится контролировать каждый шаг, чтобы не порвать связки, например. И рассмотреть сквозь забор-сетку и колючую проволоку ребят с калашами на крышах и ребят, патрулирующих периметр. И камеры. Но вот последних — не так уж и много. Еще и со слепыми зонами с торцов построек. На крыши не смотрит ни одна. Охуенно. В конце тропинки его уже ждет какой-то охранник. Все черное, оружие за спиной. — Стой! — командует мужик футах в тридцати. Клинт начинает бежать на месте и поднимает ладони: — У меня тринадцать миль сегодня по расписанию! — Ты кто вообще? Что, какие мили? — хлопает тот глазами. — Полумарафон! — улыбается Клинт, не останавливаясь. — Я проездом тут: машина поломалась! Охранник явно думает. Думает еще. И еще немного, почесывая подбородок. — Ладно, — наконец говорит он и отходит в сторону, — это... Усейна Болта сделаешь? — Я только если паралимпийцев обгоню, — показывая на слуховой аппарат, пробегает мимо. — Бывай! — кричит охранник уже в спину. Выдохнув, Клинт бежит вдоль реки, чуть замедляется, засекает время на наручных часах, приложив пальцы к шее, тут же нащупывает пульс. Почти нормальный, в правом боку колет — терпимо. Бежит, бежит, бежит, и дышится легче, чем в Бруклине, правда, ногам слишком мягко. Вязко. Тяжело. Футов за сто до кафешки сбавляет темп. Бля-адь. Тяжко. Перейдя на шаг, Клинт упирается в бока, расправляя плечи и пытаясь глубоко дышать. Пыхтит. Более или менее восстановив дыхание, он останавливается у единственного входа. Уже открыто. Приветливо звенит колокольчик над дверью, и вчерашние деды-бильярдисты с интересом отрываются от свежих газет. За стойкой грузная улыбчивая женщина средних лет в старомодной форме. — Утречко доброе! Не были у нас раньше, да? Я тут и хозяйка, и официантка, и немного повар. Меня зовут Рози, — она кивает на место за стойкой и достает огромное заламинированное меню. — Как пробежка? Отличное утро, а? — Ага, — соглашается Клинт и косится на пирог, накрытый стеклянным колпаком. — Это вишня или ревень? — Реве-ень! — расплывается в улыбке Рози. — У меня за домом растет! Ничего более айовского вы не найдете! Он лишь улыбается, пытаясь проглотить подкатывающий ком и наливает в пустой стакан воды из графина. Рози аккуратно достает кусок, а Клинт вспоминает пирог с ревенем, который пекла мама. Чуть кисло пахнущий. Теплый. По праздникам. Было же и хорошее? — Пахнет шикарно, — широко улыбаясь, кивает на кофейник. — И кружечку черного. Подмигивает, и Рози хихикает, отворачивается, чтобы налить кофе. Ну да, давай, еще и с ней пофлиртуй, конечно. Хотя... Она точно что-то знает. Как и любой другой житель этого сраного Плейнфилда. Это Клинт тут не появлялся... четверть века? Он и не помнит толком, сколько именно. Не может сразу посчитать. Сейчас-то ему сколько лет? Помнит только запахи, звуки, слова. Но попроси составить фоторобот отца или матери, он не сможет. Эфемерное. Папа... Огромный, сильный, рыжий... хорошо ладил со скотом, с инструментом. Очень сильно бил. Мама пахла выпечкой. Она тонкая и высокая, но словно занимала собой всю комнату. Улыбалась, обнимала, гладила по волосам. И абсолютно ничего не делала, чтобы отец их с Барни не избивал. Или делала, но недостаточно. Что-то шептала брату, и тот лишь яростнее сжимал и разжимал кулаки. Он считался взрослым. А Барни и был взрослым. Из всей их деструктивной семьи он один понимал, что нужно делать. Может, и сейчас стоило ему позвонить, но Рози ставит кружку с кофе. Клинт отпивает. Отличный. Рози болтает и болтает. Рассказывает, что после прошлого кризиса взяла дочку и переехала из Сиэтла. Сбережений хватило, чтобы выкупить кафешку. У нее родители из Уэйверли, так что подумала: в родных краях жизнь проще и дешевле. Дочка школу уже тут окончила, сейчас утром помогает сделать некоторые заготовки и едет в город, где работает в магазине канцтоваров при колледже. И Рози нравится эта тихая жизнь, одни и те же посетители каждый день. — Тоже подумываю иногда бросить все, купить ферму, — хмыкает Клинт, крутя уже пустую кружку. — Мне Лесли, бармен, — Рози подливает кофе, — сказал, что ты разнорабочий. Заборы всем всегда нужны. Я думаю, ты бы и тут работу нашел. — Хотел бы я жить там, где заборы не нужны совсем, — горько усмехается он. — Это в Канаде, что ль? Клинт прыскает в кулак, вспоминая пару знакомых канадцев, к счастью, давно не появлявшихся в его жизни. Но все-таки задает вопрос, мучающий его со вчерашнего вечера: — Рози, а что это за типы были в баре? Может, у них там работа есть? Я краем уха от Лесли слышал, что у них что-то на севере от города? Она вздрагивает и нервно оглядывается, словно могут услышать не те уши. Но старики и бровью не повели, да и тарелочки с нарисованными котиками, развешанные по стенам, интереса не проявляют. — Не суйся к ним... — доверительно шепчет Рози, нервно хватая пустую тарелку от пирога. — Вот бывший шериф... Не суйся, вот мой совет! — А что бывший шериф? — так же шепчет Клинт, наклонившись вперед. — Вот сунулся к ним, а на следующий день из охотничьего ружья застрелился... — Это же не очень удобно, — пожимает плечами, прикинув как выстрелить в себя даже с длинными руками, но тут же прикусывает язык. Рози слишком нервничает. — Да, скверно... А можно еще кусок пирога? Такой отличный! Рассказ про яблочный пирог от бабули выходит у Клинта правдоподобный, хоть и не его бабуля на самом-то деле, а соседка, да и угостила один раз кусочком. Но Рози не обязательно этого знать. Как и того, что ни бабушек, ни дедушек они с Барни не застали. Только они с братом и родители. Но описания сахарной пудры настолько захватывают Рози, что у нее глаза аж искрятся. И она начинает тараторить про пудру, глазурь, крем и какой-то марципан, исчезает на кухне и тут же возвращается с капкейком. — Угощаю! Просто попробуй! Только вчера с дочкой этот вкус придумали! — Она сияет. Клинт откусывает, прикрывает глаза и тщательно пережевывает. Глотает. — М-м, грецкий орех, цукаты, молочный шоколад — это в тесте... Сливки, кокос и белый шоколад — в креме. Очень вкусно! И тесто прям воздушное! — Отлично! — хлопает в ладоши Рози, вжав голову в плечи. — Тайный ингредиент таким и остается! — А у вас и поужинать можно? — лезет в сумку на поясе. — Да, конечно. Мы до семи каждый день, кроме воскресенья. Там открыты до службы и еще часок после. — Рози кладет папочку со счетом и забирает кружку. — Вечером еще и дочка будет... Зачем-то подмигивает, и Клинт чувствует, что нужно мило улыбнуться. Оставляет слишком щедрые чаевые и салютует капкейком старикам, выходя из кафе. Интересно, чем же занимаются те стремные ребята на севере. Оружие? Наркотики? Торговля людьми? А может, там тупо нелегалы собирают брендовые смартфоны... Хотя... Хотя, Клинти, сходи туда ночью и сам проверь. И вопросов станет сильно меньше. Пошарив в сумке на поясе, выуживает мягкую пачку довольно тяжелых, но вкусных сигарет. И коробок спичек. Ну да, лучший выбор того, что можно взять на пробежку.

Everything I like’s illegal, seductive, Addictive, immoral, corrosive, destructive.

Строчки песни какого-то бриташки сами собой всплывают в голове. Прилипчивые и слишком жизненные. Саморазрушение ходит за Клинтом, словно тень. Лезть под купол, лезть под пули, лезть не в те постели. Попытки поиска справедливости, да вот сам-то — еще в юности прогнил нахер. Всю ебаную жизнь Клинт с головой ныряет в очередную зависимость. Цирк, алкоголь, курево, Наташа, Щ.И.Т. и попытки поступать правильно, делать мир лучше. А в итоге — снова алкоголь. И, исключив его, курево. Фильтр даже немного сладковатый. Прикуривает, затягивается, убирает коробок. Тяжеловато. Но до самого вечера Клинту никуда не надо. Он даже не докуривает. Тушит о фонарный столб по дороге и убирает обратно в пачку. Учитывая, что решил не пить, не пропадет. А голова-то немного кружится. Душ, растворимый кофе и ящик в номере. Сложно без телефона. Давно бы узнал, что за дерьмо тут творится. Но Клинт прекрасно понимает: включит мобилу, и его засыплет уведомлениями, пропущенными за две недели звонками и сообщениями. А может и нет. Обернув детектор дыма пакетом, врубает телек, плюхается на кровать и водружает импровизированную пепельницу-чашку на живот. По спортивному показывают повтор вчерашнего бейсбола — оставляет, убавив звук. Ну и что он собирается делать? Поужинать...

Затяжка.

Вернуться...

Медленно выдыхает.

Переодеться...

Стряхивает пепел в чашку.

А собрать все, что нужно, можно и до ужина. Камеры в мотеле?..

Снова затяжка.

В зеркале при заезде мониторы ничего не показывали. Надо перепроверить... Надевает самую приметную кофту, обильно льет лосьон после бритья в ладонь и мажет шею, щеки. Чтобы точно запомнили. «Тот городской, от которого одеколоном несет». Рози приветливо машет и показывает на свободное место за стойкой. Столы все заняты, тихо играет рокабилли. Все те же вчерашние посетители бара с семьями ненадолго отвлекаются от ужина и своих разговоров. Клинт улыбается хозяйке и машет старикам. — Ох, денечек! — смеется Рози, вытирая руки о передник. — Зашли тут с дочкой по дороге на машину твою посмотреть! Крас-с-сотка! — Ага, — улыбаясь, Клинт плескает в стакан воды. — Надеюсь, братья починят... — Они сегодня уже заказали запчасти, — с резким северо-западным налетом низко произносит женский голос. Подняв голову, Клинт видит молодую хмурую брюнетку с пробитыми губой и бровью. Лицо — Рози, но свежее. И суровее. — Это дочка? — обращается он к Рози. — Да, — расплывается та, принимая заказ у старушки. — Эдита. — Дит, ненавижу полное имя. — Эдита? — голос почти не дрогнул, но Клинт натягивает свою самую беззаботную улыбку. — Знал я одну, тоже из этих краев... Что посоветуешь взять, Дит? — Пасту... если ждать неохота. — Она пялится в меню, лежащие к ней вверх ногами, покусывая карандаш, бросает быстрый взгляд и снова опускает глаза. — Если что, ПП, ЗОЖ там, то я бы рекомендовала индейку и овощи-гриль. Есть одна веги позиция... Там хашбраун, гуакамоле и сверху руккола. — Как ты думаешь, что я выберу? — хитро щурится Клинт. Дит впивается в его лицо густо накрашенными глазами, поджимает губы и забавно морщит нос: — Что быстрее. Пасту. — Тебя ждут неплохие чаевые, — подмигивает он, про себя задумываясь, что было бы забавно сыну мясника стать веганом. Или это потому, что «городской»? Дит скрывается на кухне, а его взгляд цепляется за телек в углу. Тот работает без звука, субтитры, понятное дело, никто не включил, но и по губам диктора читать выходит. Говорит та медленно и четко. Про Осборна. В жопу Осборна, в жопу Кингпина, в жопу Роббинсона. В жопу Мстителей, в жопу Наташу! И почему она опять вылезла? Может, потому, что Клинт до сих пор готов бросить все и, словно выдрессированный пес по щелчку ее пальцев, лететь к ней, виляя хвостом, перегрызть любому горло? Искать, спасать ее, даже если она и не просит, просто верить. А она же врет ему в лицо, раз за разом. Клинт лишь утирается и снова верит. Бобби хоть решила узнать, не сдох ли он часом. Хотя, может, Наташа была занята чем-то по-настоящему важным? Более важным, чем Клинт... Ага, вот опять он ее оправдывает. Почему-то вечно находит причину (за Наташу), почему она снова его обманула, недоговорила, умолчала что-то, да просто бросила, забила на него... Словно на бродячего пса, которого много лет подкармливает в подворотне у дома, но потом переезжает в другое место и оставляет того подыхать от голода. — Я натерла побольше сыра, — заговорщически шепчет Дит, вырывая из раздумий. Ставит огромную глубокую тарелку с пастой. — Buon appetito, signore! — Grazie, senorita! — на автомате бросает Клинт, беря приборы, но понимает, что Фрэнки Барт, точно не итальяшка, вряд ли знает даже такие расхожие фразы и может произнести их как надо. Плоховато проработал образ, Клинт, отвратительно. — Пахнет, как в лучших ресторанчиках Маленькой Италии, где я лет пять столяркой промышлял. — Спасибо, — наконец-то улыбается, хоть и чуть смущенно, девчонка. Паста и правда вкусная, хотя на настоящую итальянскую похожа так же, как... Как образ жизни Клинта на то, что должен представлять из себя кто-то из Мстителей? — В бар потом? — интересуется Рози, попрощавшись с предпоследним гостем. — Не, — отмахивается Клинт и лезет в карман, — хоть тут высплюсь. Я, может, помогу чем? Оставив слишком жирные чаевые, он кивает на Дит, поднимающую стулья. — Ты гость, — даже не пересчитав, Рози сует деньги в кассу. — Мне все равно нечего делать, — улыбнувшись, Клинт закатывает рукава и вылезает из-за стойки. Начинает поднимать стулья, идя навстречу дочке Рози. — А так хоть малому предпринимательству помогу! Эта Эдита, совершенно не похожая на его мать, тем не менее так же дотошно делает свою простую работу, про которую почти никто не думает. Протереть столы, поднять стулья, помыть пол, помыть всю кухню — хотя это уже точно сделано после того, как последний заказ очутился на столе, — помыть уборную. Чтобы уже утром кафешка приняла посетителей, предлагая им отличный кофе и вкусный пирог. Мать так же вместе с ним и Барни драила полы, протирала холодильники... Они следили, чтобы мясо не тухло, следили за качеством. Может, и поэтому до сих пор все ходят покупать в ту же лавку в этом сраном Плейнфилде. Когда они заканчивают, Рози пытается вернуть деньги за ужин, но Клинт их не принимает. И в бар идти тоже отказывается. Уже во второй раз. — А может, он меня проводит, а? — флегматично интересуется Дит, и от Клинта не ускользает, как глаза ее матери загораются. — Конечно! — смеется Рози. — Я тут сама все доделаю! — Мать все надеется, что кто залетный в нашу дырень влюбится в меня и увезет отсюда, — недовольно бубнит себе под нос Дит, как только они выходят из кафе. Она достает сигарету из пачки, и Клинт чиркает спичкой. Благодарно кивнув, она затягивается. — Эти... из УБН вообще больше к нам не суются... — Из УБН? — удивляется Клинт, тоже закурив. — И что, они тут часто? — Да, — отмахивается Дит. — Что-то им там надо к северу от города. Мы не лезем... Они идут по плохо освещенной пыльной обочине. В голове у Клинта крутится несколько идей, что же там такого в амбарах, но он все равно собирается проверить. — Смотрю, тут чужаков сразу замечают, — усмехается он. — Ага, — соглашается Дит и хрюкает. — Мать с братьями-механиками на десятку поспорила, что ты слуховым аппаратом обзавелся после какой-нибудь драки, но те считают, что ты с высоты навернулся. — Ну, и твоя идея? — Пока не увидела, теорий не строила, — пожимает она плечами. — Но как рассмотрела, то с матерью скорее солидарна. Нос-то у тебя вот ровный, но видно, что ломал ты его не раз. Да и по мелочи... В общем, думаю, скорее в драке. Усмехнувшись, Клинт последний раз затягивается и бросает окурок в пыль. Тушит. А эта Дит ему кое-кого напоминает. Нет, не его мать. А другую глазастую и умную девчонку ее лет. — Рози выиграла. Дит хмыкает и тушит окурок о столбик почтового ящика. — Вот и дошли, — она кивает на крохотный одноэтажный домишко, рядом с которым припаркован старый пикап. Тачка делает его совсем каким-то неубедительным. Такой точно может унести ураган в страну Оз. — Рад знакомству, — подмигивает Клинт, не доставая рук из карманов кофты. — Хорошего вечера. — Ага, и тебе. — Дит по-пацански хлопает его по плечу и, звеня ключами, идет к дому. Вчерашняя девчонка дрыхнет на рабочем месте; Клинт видит по мониторам, что функционирует только одна камера на парковке. Если он вылезет в окно — то там уже слепая зона. А дверь вот видно. Что за идиот так видеонаблюдение настраивал? Кашляет, и бдительный сотрудник мотеля нехотя открывает глаза. — Двадцатку не будет разменять? Хотел содовой взять, но вдруг там сдачи нет? Перед ним без особого энтузиазма высыпают четвертаки, Клинт сует их в карман, в автомате берет сразу банки три: содовая и энергетики. Фрэнк Барт зашел в свой номер. В душе Клинт пытается отмыть запах. Любой. Это для Рози, ее довольно умной дочки и девчонки в мотеле он — обмазавшийся одеколоном, городской, который вот сейчас завалится спать. А в районе стремных ангаров на севере от города Клинт планирует ничем не пахнуть. Только уверенностью — или что там в дамских романах обычно пишут? Клинт слишком давно не оказывался в квартирах, где утром можно почитать что-то такое, сидя на толчке. Ни когда Клинт вылезал из окна, ни когда крался вдоль чьего-то сарая к реке — его никто не заметил. Он специально нацепил непромокаемые ботинки и идет по щиколотку в воде. Прислушивается к ночному шуму. Где-то далеко лает собака. Клинт внезапно замечает дальний свет фар и слышит, что приближается внедорожник. Шикарно. Присев за кустом, он чуть ли не касается коленями воды. На всякий случай достает стрелу. Тачка тормозит немного в стороне. Двигатель не гасят. Как и фары, правда, переключив на ближний свет. Вылезают два мужика. Не рассмотреть. Только силуэты. — Как же они заебали, — с ярким южным акцентом говорит водила, доставая... лопаты из кузова, одну протягивает. — Вот честно, заебали. — Ага, — отвечает второй, начиная копать. — Доработай ты спокойно. Еще и с баблом домой поедешь... Нет, бежать им хочется. Копают они долго и молча. Как Клинт и подумал — чье-то тело оказывается на дне ямы с неприятным глухим звуком. Закапывают быстро и не то, чтобы очень аккуратно. Ночь поглощает внедорожник — и свет, и звук, и запах, — Клинт покидает укрытие. А он даже умные очки с собой не взял, чтобы ненароком не выдали местоположение, поймав спутники. В стареньких, без наворотов и искусственного интеллекта, как-то непривычно. Но картинка все равно четче, контрастнее, чем без них. На карте укажет позже место. У ангаров, несмотря на поздний час, шумно. Внедорожник, который Клинт недавно видел, стоит у небольшой будки. Охраны меньше, чем утром. На крышах никого нет. Клинт засекает, за сколько охранник обходит ангар. Или ангары. Судя по времени, все три. Как только тот в очередной раз заворачивает за угол — бросается к чуть ли не единственному кусту у забора. Быстро разрезает сетку, падает грудью в высокую мокрую траву. И только когда охранник уходит снова на круг, Клинт протискивается на территорию. Короткими перебежками добирается до тени каких-то ящиков. Замирает. Охранник проходит совсем близко. Лет тридцать, суровый. Калаш с глушителем. Можно, конечно, вырубить, но Клинт планировал просто осмотреться. Стрела-трос. Он на крыше. Мансардное окно. Внутри выключен основной свет, но настольной лампы охранника у двери хватает, чтобы рассмотреть нарколабораторию. Это говно Клинт теперь узнает сразу. Почти бесшумно перебирается на противоположный скат. До соседней крыши — футов пять. Думает, как лучше: если прыгать на металлическую платформу, на которой днем и стояла охрана, — будет громко. Чуть выше — можно не удержаться и наделать еще больше шума. Можно вообще прыгнуть так, чтобы ухватиться за металлические поручни, да вот рассчитаны ли они на вес Клинта? По ощущениям, фунтов десять набрал за эти пару недель — во время пробежки особенно ощущалось. Все-таки выбирает третий вариант. Если быстро подтянуться — то нашуметь не успеет. Ждет, пока охранник пройдет мимо. Прыгает. Да, воду выгнать не помешает. Подтянувшись, Клинт крадется к окну. В этом ангаре горит свет. Аккуратно заглядывает. Похоже на казарму. Все заставлено двухэтажными металлическими кроватями. У выхода — пара биотуалетов. И вооруженный охранник. Койки заняты почти все. Женщины, разных возрастов. По большей части — латиносы. Наверное — нелегалы. Кто-то спит, кто-то читает, кто-то тихо переговаривается. Клинт увидел достаточно. В третьем ангаре, наверное, живет охрана. Просто те могут среагировать на любой шорох, проблем не очень хочется. Перепрыгивает на первую крышу, смотрит, чтобы охранник пошел на очередной круг и сбрасывает трос. Спустившись, дергает, чтобы и стрелу забрать. Уже идя к мотелю по реке, Клинт снова перебирает в голове, что же можно сделать. Нет, просто все к чертям разнести — не выход. Надо понять, кто этим бизнесом владеет, кто его крышует, потому что если он просто взорвет нахуй лабораторию, нелегалки разбегутся, но проблему это не решит. Еще и УБН в этом как-то точно завязаны. То есть тупо сообщить им — не вариант. Шериф, похоже, тоже может быть вовлечен... Нужно с кем-нибудь посоветоваться. Так толком и не поспав, Клинт идет к автомастерской, но, поравнявшись с домом Рози и Дит, слышит, как его окликают. Рози машет, расплывается в улыбке и приглашает зайти. — У меня было предчувствие, — кудахчет она, усаживая за стол. — Зачем-то нажарила так много бекона, что мы с Дит и не съели бы его. Она сейчас умоется и выйдет. Вода долго в бойлере грелась... Яйцо пашот будешь? Мы по субботам едим их. Если нет, то омлет я быстро сделаю. Мармелад? Есть лимон, есть апельсин... — Рози, — Клинт ловит ее за запястье и, перехватив взгляд, улыбается: — Я съем все, что вы едите по субботам. Охнув, она заливается смехом. Клинт успевает заметить, как Дит в черном халате метнулась из ванной в комнату. Но уже минуты через три она показывается на кухне. Причесанная, в черных джинсах и черной майке без рукавов, и даже с обведенными черным глазами. — Привет, — она плюхается напротив. — Доброе утро, — подмигивает Клинт, чувствуя на себе внимательный взгляд Рози. — Так-так-так, — снова начинает тараторить Рози. — А вот и завтрак! Она накладывает всем хрустящего бекона, по яйцу и по большой ложке бобов. Не успевает занять место во главе стола, как ее взгляд впивается в Клинта. — Наш гость произнесет молитву? — Рози сплетает пальцы и внимательно смотрит на него. Отец тоже всегда требовал от них с Барни произносить молитвы. Ведь правильные семьи молятся перед приемом пищи, а отец почему-то считал, что и их семья — правильная. Выдавив улыбку, Клинт кивает, тоже сцепляет пальцы и, закрыв глаза, опускает голову: — Отче наш, да придет царствие твое, да благословенна пища, что стоит на столе у добрых людей, Рози и Дит. Благодарим мы тебя и за нее, и за добрых людей, что по воле твоей встречаются нам по пути. Аминь. — Аминь, — отзываются Дит и Рози. Последняя перекрестилась и сжимает ладонь Клинта, которой он потянулся к вилке: — Прекрасная молитва. Хочется сказать, что методистская церковь как раз и хороша тем, что в молитвах возможны вариации, и что в Плейнфилде была только методистская церковь, куда их таскали каждое воскресенье, но, как прилежный христианин Фрэнк Барт, Клинт лишь благодарно улыбается. И молчит, что в многонациональном и многоконфессиональном Нью-Йорке его бы, может, сначала хотя бы спросили, а в кого он верит и верит ли вообще, прежде, чем просить произнести молитву. Сам Клинт давно ни в кого и ни во что не верит. Ни в бога, ни в судьбу, ни в людей. Даже в себя теперь верить не выходит. — Так куда ты шел? — многозначительно смотрит Рози, разлив кофе по кружкам. — Хотел до мастерской пройтись, посмотреть, как там моя малышка. Может, еще и братьев попросить такси заказать: мне нужно в Уэйверли. Дит, молча жуя бекон, подергивает плечами и, прожевав, безразлично бросает: — Могу свозить. С тебя бензин и обед. Согласившись, Клинт уминает завтрак. Рози все шутит и шутит, пока он не откладывает вилку с ножом, давая понять, что больше не сможет съесть. У них же тоже дома иногда были такие вот приятные завтраки. Особенно если отец уже ушел в хлев. Они с Барни, перебивая друг друга, рассказывали, что прочитали перед сном или что кому приснилось. Мама обычно улыбалась. — Заедем в автомастерскую? — интересуется Клинт, пристегнувшись. — Окей. — Дит переходит с нейтралки на первую. — А чего сам такси не вызвал? — У меня телефон сдох, вот и хочу в Уэйверли новый взять, — почти не врет. — Я-а-асно, — тянет Дит, переключаясь на вторую. — Что-то у тебя видок пиздец невыспавшийся. — Ага. Всю ночь мерещилось, что клопы кусают. Хмыкнув, она включает радио. Тихо играет рок. — Не исключено. Там та еще дыра. Пропускает пешеходов и, проехав перекресток, щелкает поворотником. — О! — машет Брюс. — Твоя красотка будет уже завтра днем готова! После службы дочиним. Пожав ему ладонь, Клинт проводит по крыше своего «Доджа», одиноко стоящего в мастерской. Так и хочется извиниться, что пару дней не навещал. Да вот Брюс и Билл кажутся нормальными парнями. Точно следили. По глазам видно. — Хорошие новости. Если на службе будете, то я могу сразу сюда с вами пойти. А то мне кажется, что меня в мотеле клопы сожрут. И Брюс, и Билли смеются. Клинт смотрит на Дит. — Как тебе? — обращается он к ней, кивая на тачку. — Клевая, — блекло отзывается она, прислонившись к своему пикапу. — По нашим дорогам на такой не погоняешь. — Да я и дома особо не могу, — хмыкает Клинт, заглядывая в салон. — Так... съездить куда на выходных. По городу — собираешь все светофоры. Пару раз по-свойски легонько стукает костяшками по капоту и, распрощавшись с братьями, залезает обратно в пикап, хлопает по карманам в поисках сигарет. Еще ни одной сегодня не выкурил. — Будешь? — бросает он. — Не, — отвечает Дит, даже не смотря на протянутую ей пачку. Пожав плечами, Клинт открывает окно, закуривает. С первой же затяжкой мысли в голове устаканиваются. Завтра он уже может уехать. Но сможет ли? Дит, шмыгнув носом, включает поворотник, чтобы припарковаться на въезде в Уэйверли. Супермаркет, куча небольших магазинчиков. — Вон там можно трубку купить, — кивает она на один из них. — Я тут подожду. Соединение, гудок, еще гудок. — Клинт? — Барни. — Снова закуривает, даже не удивляясь, с чего это брат решил, будто звонит именно он. Кто еще будет по этой линии связываться? — Я тут аж твоей бывшей набирал... — Прости, — не спрашивая, какой именно, Клинт выдыхает дым, смотря, как Дит, закрыв машину, уходит в супермаркет. — Просто... мне нужно было время. — Хуемя. Че звонишь? — Тут ситуация, где без Конторы не разобраться... Но тут и УБН может быть в доле, и местный шериф. В общем, Барни, тут, нахуй, производство синтетических наркотиков, может, нелегалы. И они одного жмурика закопали. Барни молчит, и Клинт слышит шум прибоя. — Тут — это где? И имени жмурика у тебя нет? — Неа, имени нет, — стряхивает пепел. — А тут — это Плейнфилд, штат Айова. — Ты... — Барни громко выдыхает в трубку. Наверное, трет лицо. — Зачем ты там? — Я... — Затяжка. Кто-то паркуется, кто-то загружает кучу пакетов со жратвой. Выдох. — Я и не планировал, Барни. Машина сломалась неудачно. Магазин выкупили, если те... — Не интересно, — обрывает тот. — По существу: производство наркоты, нелегалы, как минимум один труп. Этот номер доступен? — Да. — Перезвоню. Гудки. Клинт усмехается, убирая дешевую трубку в карман. А брат — всегда так. Просто не суйся домой — и призраки прошлого тебя не тронут. Хотя сам выжигал их бухлом, пытался убежать, спрятаться в армии, ФБР. Они сидят с Дит, уже ковыряющей десерт, друг напротив друга в ресторанчике в центре. Аж с сувенирной лавкой, хотя хер знает, что можно купить на память в Уэйверли, кроме детских психологических травм и, судя по рассказам Лесли, алкоголизма чуть позже. Клинт смотрит на улицу. Они редко в детстве выбирались в город, но он до сих пор помнит, как мама в легком белом платье цокала невысокими каблуками лодочек по этой самой мостовой. Поездки в Уэйверли были настоящим праздником. Если, конечно, это не поездки к врачу. То шов наложить, то... после посещения врача начать учить язык жестов. Клинт до сих пор прекрасно помнит путь от фермы до приемного отделения. — Ты так в окно пялишься, словно призрака увидел, — подает наконец голос Дит. — А может, и увидел, — отзывается Клинт, откидываясь на спинку стула. Мало ли призраков существует? Пока они отъезжали от супермаркета, он заметил чью-то рыжую косу, и внутри похолодело. Но вроде бы это была все-таки не Наташа. — Призраки — отстой, — серьезно заявив, Дит откладывает десертную вилку и внимательно смотрит Клинту в лицо. — Домой? Домой? Это вот на ту ферму, где теперь живет парнишка из лавки? В Бруклин? Может, на Западное побережье? Проще всего было в цирке: дом был везде, где стоит трейлер этой ночью. Просто, понятно. И куда приятнее, чем называть домом сраную комнату в мотеле с плесенью в душевой. Не разуваясь, Клинт падает на кровать. Только дожевал ветчину, и она правда оказалась шикарной. Сальными пальцами берет пульт, врубает спортивный. Волейбол. Все-таки вытирает руку о покрывало. Высоченные мужики с очень хорошей реакцией совершенно точно отдают и принимают мяч. А учись они с Барни в старшей школе, их бы точно позвали во что-то такое. Может, баскетбол. Волейбол все-таки для девчонок больше. Хотя как складываются эти длинные парни — одно загляденье. Уж Клинт-то знает, насколько трудно с координацией, когда твой рост перевалил за шесть футов. Эти, в телеке, поди и под семь бывают! В кармане вибрирует. — Барни. — Короче. Завтра около полудня приедет человечек. Поговорит, поспрашивает... — «Человечек»?! Барни! Тут, нахуй, наркотики делают! — Клинт спрыгивает с кровати. — Ты не понимаешь?! Барни молчит. Молчит. И бесяче-спокойно отвечает: — Я все понимаю, Клинти. Но я лишь информатор сейчас, и мой источник ненадежен. ФБР не может сразу туда кинуть спецназ. Так не работает, Клинти. Ты же сам пахал на правительство: инструкции, отчеты... Завтра в Плейнфилд прибудет человечек. Он поговорит с шерифом. Ты... не лезь. Посмотри со стороны. — Блядь! Ты не понимаешь, что шериф может быть куплен? — Клинт чувствует, что закипает. Сжимает долбаную трубку, меряя комнату шагами. — Может. Слышится прибой, Барни что-то отпивает, кричат чайки. — Меня тут про Темных Мстителей кое-кто спрашивал на досуге, — наконец подает голос брат. — Аж сюда прилетели... — Зачем? — недоумевает Клинт. Мозг занят местными проблемами, и поймать связь с Темными Мстителями — не выходит. — Глянь, что ли, новости не на спортивном. Скоро выборы, и пока — какая-то непонятная движуха. Не удивляйся, если тебя, например, про Громовержцев кто-то спросит. Гудки. Барни повесил трубку, а Клинт так и ходит по комнате, сжимая телефон. Хватает пачку со стола и сует сигарету в рот. Вываливается на улицу. Закуривает. Небо такое же, как и в детстве. Да и запахи. Сигареты отца, плесень у курятника. Совсем другой воздух, не как в Нью-Йорке. Совсем другая жизнь. Без личной тачки — никуда. Только до бара. Живая музыка, толпа. Клинт улыбается, поджимая губы, и пролезает к стойке. Битком. С Лесли... Дит. Она мешает что-то в шейкере, пока Лесли разливает пиво. Наверное, и Рози где-то... На плечо внезапно опускается тяжелая теплая ладонь. Клинт еле сдерживается, чтобы рефлекторно не ударить, оборачивается и видит высокую крепкую рыжую женщину примерно его лет. Как и большинство посетителей — в теплой флисовой рубашке. Взгляд выдает в ней копа. — Привет, ты же хозяин того «Доджа»? — чуть ли не в ухо кричит она. — Я Оливия Миллер, помощник шерифа местного. — Привет, — нарочито тише отвечает Клинт и стучит пальцем по слуховому аппарату. — С этой штукой я неплохо слышу. Можно не кричать. — Прости, — гогочет она и, перевесившись через стойку, машет Лесли. Тот ее сразу замечает и начинает наполнять очередной стакан. — Хотела познакомиться. — Да? — усмехается Клинт, принимая из ее рук пиво. Ладно, одно пиво — не пиво. — Чего это? — Ну... — Помощник шерифа Миллер поднимает свой стакан и делает пару внушительных глотков, облизывает верхнюю губу и продолжает: — Тут не так часто бывают чужаки с «Доджем-Челленджером» семидесятого года. — Моя малышка — настоящая звезда здесь, — сделав совсем небольшой глоток, Клинт ставит стакан на стойку. — Так что, мэм, много работенки в Плейнфилде у шерифа и его помощника? — Когда как. Иногда и тут нужно снег с подъездных дорожек расчистить, — подмигивает Миллер. — Ты решил к дочке Рози что ли яйца подкатить? Кивнув на Дит, снова отпивает. — Никак нет, мэм, — серьезно отзывается он. — Я предпочитаю женщин своего возраста. Не успев договорить, Клинт понимает, что взболтнул лишнего: в уже немного хмельных глазках Миллер загорается огонек, слишком уж знакомый. Он, пытаясь вспомнить, не говорил ли чего о семейном положении разнорабочего Барта, переводит взгляд на Лесли, забирающего стаканы недалеко от них. — Э-эй! — приветливо машет Клинт и, сквозь шум услышав «Блондинчик!», протягивает руку. Миллер, прислонившись спиной и опираясь локтями на стойку, бросает недовольный взгляд, будто у них был какой-то очень важный разговор, но Клинт его прервал. — Может, за столик? М? — поднимает она брови. — Поболтаем? — Так все ж занято? — смотрит поверх голов Клинт. Местные бодро отплясывают под кантри. На мгновение взгляд задерживается на высоком рыжем мужике, танцующим с красивой блондинкой. А ведь мама иногда ходила с папой в бар, он даже возвращался почти не пьяным, зато у нее пылали щеки, она смеялась, бросала туфли у самых дверей... Они выглядели счастливыми. Говорили им с Барни идти спать, а сами уходили к себе и запирали дверь на ключ изнутри. — У меня всегда тут бронь, — снова гогочет Миллер. Она крепко хватает Клинта за локоть и, как только он берет свое пиво, тащит сквозь толпу в дальний угол бара. И правда — высокий стол в углублении с парой барных стульев и табличкой «забронировано». — Всякий вечер бронирую, надеясь, что симпатичный блондин застрянет в нашей дыре, а кроме этого бара ему некуда будет пойти, — усмехается Миллер и звонко стукает своим стаканом по его. Проще всего соврать про невесту. Клинт уже сказал, что предпочитает девочек своего возраста. Наташа? Почему Наташа?! Бобби... Они же правда были женаты. И... ей на него даже не насрать. Но пока можно и так перевести тему. — А что, симпатичные блондины на «Доджах» тут не задерживаются? — подняв брови, делает небольшой глоток Клинт. — Тут вроде бы какие-то серьезные парни на севере что-то делают. Неужели работы нет? — У них — нет, — отрезает Миллер. — Там высокотехнологичное производство. Они привозят специалистов. — Да там какие-то ангары, — отмахивается Клинт, подмечая, как напряглась Миллер. — Я там бегал рядом. — Там может быть токсично, — ровно отзывается она. — Не советую... — А работать с шерифом? — как ни в чем не бывало интересуется он. — А что с шерифом? — Да не знаю... Я в этой среде никогда не работал. Опасно, наверное... Краем уха слышал, что УБН частенько приезжает... — Приезжает, и че? — с вызовом бросает Миллер. Клинт замечает по ее глазам: уже жалеет, что начала с ним беседу. Нервно отпивает пива. — Ничего, — пожимает он плечами. — Просто стремно, когда в маленьком городке, типа такого, где и я родился, что-то с наркотой. — Нет у нас никакой наркоты, — резко заявляет она, садясь чуть выше. Аж протрезвела, похоже. — Ну нет — так нет. Быстрая мелодия сменяется медленной, и пары начинают покачиваться под песню о вечной любви. Это даже мило. Но Клинт танцевать не собирается. Да и Миллер вроде бы тоже. — А где шериф? — на припеве Клинт обращается к ней. — Тетка откинулась, — снова отпивает. — Уехал. — А прошлый? Говорят, мозги себе вынес из ружья. Не особо удобно: руки длинные нужны. — Да что ты знаешь? — выплевывает Миллер. — Ему было под сорок, в разводе, детей нет. Все хотел вершить правосудие! — И? — удивленно поднимает брови. Клинту интересно, искренне интересно. Ему тоже под сорок, он тоже в разводе. И надеется, что детей тоже нет. И правосудие вершить пытался... Безуспешно. — И тут преступности толком нет, — скалится Миллер. — Вот и... ну это... Сует два пальца себе в рот, имитирует выстрел. Это даже могло бы показаться сексуальным, если бы Миллер подсознательно не вызывала бы неприязни. Когда мелодия заканчивается, Клинт достает десятку из кармана и оставляет на столе. — Спасибо! И до завтрашней утренней службы! Вроде бы она кивает, но он уже разворачивается и уходит, оставив почти нетронутое пиво. Проходя мимо стойки, Клинт салютует Дит, и, судя по губам, она говорит: «Ой! Привет! И пока!» Лесли, перевесившись через стойку, крепко сжимает протянутую ладонь. Пары снова бодро отплясывают, и, протискиваясь между ними, Клинт, наконец, оказывается на улице. У входа многие курят. Он тоже достает сигарету и просит прикурить у крепкого мужика с красной рожей и в ковбойской шляпе. Тот что-то спрашивает про «Додж», Клинт отшучивается, благодарит еще раз, что дал прикурить, и идет к мотелю. А ведь и правда: в детстве любой чужак становился главной новостью. Обсуждали его все. Даже мама с папой. Любой коммивояжер — тема на пару ужинов. Как выглядит, на чем приехал, во что одет, как говорит. Чужаков в Плейнфилде очень, очень мало. Ничего не поменялось. Хотя, наверное, везде так. Во всех этих крошечных никому не нужных городках, разбросанных по всем Штатам. Прикуривает новую сигарету от почти докуренной, идя по пыльной обочине. Людей нет, машин нет. Освещения толком нет. Звезд тоже нет — облака низко. Да явно местные или знают, что творится на севере, но молчат, или максимально пытаются это все игнорировать. Но не знать про стремные постройки, из которых стремные чуваки гоняют стариков в баре — невозможно. Миллер-то точно в теме, раз ее бывший шеф сомнительно самоубился, а она осталась на прошлой должности при новом. Да и Рози, и Лесли, и братья. Все в курсе всего. Полторы улицы да фермы вокруг. Клинт вспоминает все эти разговоры мамы с папой после очередной службы или ярмарки. Даже просто дня в лавке. В любом другом месте на земном шаре Клинт бы ушел не один. Стоя под душем, он пытается представить, как бы вставил этой Миллер. Да вот картинка не складывается. Про Дит думать совсем не хочется. Вытираясь, тщетно старается вспомнить, когда на дрочку в душе не хватало идей. Уже из слишком мягкой кровати, белье на которой не меняли с момента его заселения, Клинт кидает Барни точку на карте, где закопали тело. Вырубает экран и откладывает смартфон на тумбочку. Засыпать в Плейнфилде очень странно. Слишком тихо, даже если не снимать на ночь слуховой аппарат. Из серо-красного морока выплывает абсолютно голая Наташа, призывно улыбается... И Клинт просыпается. Осознанно. Это совсем не то, что он хочет видеть. Вытерев испарину, переворачивается на другой бок. Он не хочет думать о Наташе. Совсем не хочет. А сердце как-то слишком быстро колотится. До подъема еще час. Но заснуть уже не выйдет. Перекатившись на спину, Клинт трет лицо. Надо бы побриться. Все-таки на службу собирается. Не то, чтобы богу, которого нет, есть дело до щетины, но мама бы расстроилась. Всегда чистые и выглаженные костюмы, начищенные ботинки. Хоть Барни и бубнил себе под нос, но послушно зачесывал волосы, чтобы не падали на лоб. По воскресеньям до обеда отец был папой. Главой семьи. Хорошим мужем, открывающим маме дверь машины и подающим руку. Мама надевала аккуратную шляпку, узкое, но строгое платье. Сейчас ее образ немного мутный, нерезкий, словно он смотрит на нее сильно слезящимися глазами. Но ту маму, что он помнит, теперь Клинт бы куда больше хотел видеть на улицах Бостона или Чикаго. Может быть, даже Нью-Йорка, где бы ее аккуратные туфли звонко цокали каблуками по мостовой, а не увязали в мягкой земле у крыльца на ферме. Живи они в городе, у мамы были бы подруги и совсем другая работа, менее тяжелая, и ее руки запомнились бы мягкими, а не шершавыми и с мозолями. Может, и не надо было бы их запоминать: они ставили бы индейку на стол в День Благодарения и на Рождество, нежно проводили по новым шрамам на лице... А может, и не было бы шрамов. Клинт с Барни не убежали бы в бродячий цирк... и сейчас жили бы обычной жизнью. Без риска, геройства и... негеройства. И по воскресеньям Клинт со своей замечательной нормальной женой и, скорее всего, уже и с детьми, ходил бы в церковь. Хотя, может, жена бы ударилась в веганство и буддизм, например... Нормальные люди в больших городах частенько так делают… Или Клинт бы все равно тихо спивался если не на ферме на отшибе, то просто на отшибе жизни. Побрившись и почистив зубы, Клинт снимает носки и трусы с полотенцесушителя в ванной и понимает, что те за ночь не просохли. Сует в несессер вместе с зубной щеткой и дезодорантом. Что Линда, что Бобби, что... Да наверное, большая часть бывших сейчас бы закатили глаза. Только бывшие — на то и бывшие. Наташа как-то не обращала внимания на его... неряшливость. Или ей было все равно. Ей все равно. — Использовала она тебя, идиот, — вслух произносит Клинт, смотря своему отражению в глаза. Клинтон Фрэнсис Бартон в зеркале тоже согласно кивает. И возразить-то нечего ему. Себе. — Не верь ей. Отражение, как и Клинт, снова кивает. Рано или поздно, даже на очень долго пропав, Наташа всегда появляется. Всегда, когда ей от него что-то надо. Кофе в автомате поганый. Но горячий. Влажный пар поднимается от стаканчика, пока Клинт сидит на мокром от росы металлическом кресле у двери своего номера и смотрит на восток. Слишком облачно. Поэтому просто становится все светлее. Хотя и в Айове бывали на памяти Клинта удивительные восходы и очень красивые закаты. Звездное небо с их фермы было видно так, что Барни с легкостью находил созвездия и показывал Клинту. Это позже, уже в цирке, они выяснили, что одно и то же небо — совсем разное в разных точках даже страны, что уж о мире думать? Кислый кофе бодрит. Вероятно, своей мерзостью. Кто-то вчера вечером постриг газон и сбросил траву в кучу у парковки. Мешаясь с запахом мокрой пыли, напоминает о чем-то хорошем, спокойном. А то когда думаешь, как бы не сдохнуть, наслаждаться таким вот совсем почему-то не выходит. Оставив ключ на пустой стойке регистрации, Клинт закуривает и идет к центру Плейнфилда. Забавно, но с момента его пробуждения мимо не проехала ни одна машина. Не считая производства наркоты, убийств и, возможно, как и у Клинта в детстве, домашнего насилия, здесь абсолютно ничего не происходит. Как и в множестве других таких же городков в Штатах. Второй протеиновый батончик Клинт дожевывает уже у церкви и с трудом находит единственную урну. Как и в его детстве, одетые в лучшее семьи чинно выходят из машин. Все нарочито учтивы, приветливы. Аж блевать тянет. Выкурив еще пару сигарет за церковью и получив от Барни сообщение с экстренным контактом некого Ала, Клинт входит внутрь минут за десять до начала службы. Ноги было несут на привычное место, да там сидят уже. И вообще — ему лучше быть где-то с самого краю. Он тут все-таки чужак. Церковь степенна. Все так же хороша. Седой мужик в рясе машет рукой и встает перед микрофоном: — Доброе утро! Рад вас всех приветствовать! И новые лица, владеющие прекрасным «Доджем», на который в мастерской братьев полюбовались уже все жители Плейнфилда... Клинт сдержанно улыбается, приветственно подняв ладонь. — Но сегодня мы все вместе с шерифом Смитом скорбим о его утрате. До понедельника будет он на похоронах. Если вы хотите его поддержать, то у выхода установлен ящик, в который вы можете опустить свой чек или наличные. Шериф Смит хочет все собранные средства потратить на замену проводки и ремонт крыши в пункте сбора добровольной пожарной команды Плейнфилда... И из хороших новостей: наш любимый бармен Лесли наконец-то восстановился после переломов пары пальцев и сыграет нам на органе! По церкви разливается довольно нестройная мелодия, но Клинт прекрасно видит, как Лесли старается. Кто-то уже достает тексты. В какой-то момент Клинт замечает движение сбоку. Это хористы в своих мантиях начинают идти, распевая какой-то гимн, который совершенно вылетел из памяти. Все вокруг поднимаются, и Клинт вскакивает, пытаясь в брошюрке найти нужную строчку, которой все подпевают. К своему стыду — он не помнит ни одного текста. Присаживается на скамью — становится еще хуже: клонит в сон, как и в детстве. Похоже, организм вспомнил, что делать во время воскресной службы. Выскользнув через пожарный выход, Клинт тут же достает сигарету. — М, тоже не любишь нудятину? — раздается из-за спины знакомый голос Дит. Развернувшись, он видит ее с непривычно кротким макияжем в непривычно аккуратной и светлой одежде. — Как и ты, — он прикуривает от ее сигареты, убедившись, что никто не видит. — Скука. — Ага. Из церкви слышится ровный и уверенный голос, зачитывающий что-то из библии. — Не знал, что Лесли играет на органе, — стряхнув пепел, говорит Клинт. — Мы все так или иначе в этой общине что-то делаем, — пожимает плечами Дит. — Я вот яйца на Пасху прячу… — А парни с севера, которых я видел в баре? Дит молчит, смотрит куда-то в сторону парковки и глубоко затягивается. — Не местные они. Как и ты. Стряхнув пепел, она гасит окурок и молча идет обратно в церковь. Клинту внутрь не хочется. Правда, курево заканчивается, да вот только пока служба идет, ни в вендинговом автомате в баре не купить, ни у бакалейщика. И без того неспешная жизнь Плейнфилда по воскресеньям всегда вымирала. Вымерла и сейчас. Люди медленно выходят на улицу, продолжая какие-то свои разговоры вполголоса. Останавливаются, улыбаются, что-то обсуждают. Правда, не заметить, что нет-нет, но бросают в его сторону взгляды, Клинт не может. Он высматривает братьев: в церкви видел только их затылки. Сейчас они появляются в дверях с какой-то бойкой старушенцией, провожают ее к… «Доджу-Кольту»! И как Клинт сразу не заметил оранжевую машинку с лихой полоской, как у настоящих гоночных авто? «Додж» блестит как новенький четвертак, и братья проводят по крыше и капоту, словно это живая породистая кобыла буланой масти. Бабулька бросает испепеляющий взгляд на Клинта: ну да, ее шикарнейший «Додж» на несколько дней затмил другой «Додж»… Братья прощаются, помогают ей залезть и с неподдельной любовью в глазах провожают дерзко тронувшуюся машинку. Сами они одеты в недорогие, но аккуратные костюмы. Старые правда: манжеты пиджаков подзатерлись. Да и галстуки такие лет двадцать никто не носит. Клинт про себя усмехается, вспоминая, как Кейти вечно разъясняла все про дресс-код, узлы галстуков и воротники рубашек, в которых он ничего не смыслит, как и все эти мужики из Плейнфилда. Крепко пожимают друг другу руки и всю дорогу до кафе обсуждают замечательную воскресную службу и прекрасную игру Лесли, хотя в тоне братьев и проскальзывает неприкрытый сарказм. Хоть и добрый какой-то. У Рози они втроем берут кофе на вынос, и та, с глазами на мокром месте, крепко сжимает Клинта в объятьях, желая счастливого пути и чтобы заезжал. Дит, хмыкнув, называет ник в Твиттере и замечает, что Фрэнка Барта в соцсетях найти не вышло, точнее вышло, но все не те. Пожав плечами, Клинт честно говорит, что не понимает их смысла, да и, как она могла заметить, неплохо обходится без смартфона. Рози все-таки сует ланч-бокс «в дорожку», и уже на улице Клинт его открывает: несколько кусков пирога с ревенем. Это даже мило. А могла бы мама, будь та сейчас жива, стать приятельницей Рози? Обсуждать пироги, тесто? Достав сигарету и прикурив от предложенной одним из братьев зажигалки, Клинт очень-очень глубоко затягивается. Нихуя он о своей матери не знает. Что ей нравилось по-настоящему, о чем мечтала? Даже ее любимого исполнителя не выходит вспомнить: напевала что-то, что везде крутили. Были у нее какие-то подружки. Такие же домохозяйки по большей части. Как только отец уезжал на несколько дней купить скота или присмотреть новый трактор, они тут же наполняли дом, громко смеялись и пили — как теперь Клинт понимает, — очень дешевое красное вино. Им сильно пахло. Барни любил слушать взрослые разговоры, а вот Клинту быстро становилось скучно, и он всегда уходил куда подальше. Может, среди этих теток с нелепыми для фермы прическами была и мать братьев, например? Или бабулька на «Додже» к ним заходила? Поднять архивы можно, но хочет ли Клинт, если даже не помнит вкус маминого пирога с ревенем настолько, чтобы хотя бы самому себе ответить: у Рози лучше или нет? В мастерской деловито пахнет маслом, бензином и краской. Клинту нравится. И малышка его стоит на самом видном месте. Заводится идеально. Он выезжает из мастерской и делает небольшой круг под улюлюканье братьев. Расплачивается и тепло прощается, бросает рюкзак на переднее сиденье, пирог с ревенем — на пол: чтобы не упал. Ему теперь нужно найти «человечка» из ФБР, и сделать это можно лишь в одном месте. Невысокий юнец в куртке ФБР находится именно там, где Клинт и рассчитывает: стучится к шерифу, которого нет. Да и вообще улица почти пустая. На вид мальчишке нет и двадцати пяти. Даже куртка как-то не по размеру. Клинт паркуется, надевает очки от солнца, заметив Миллер, бредущую к офису уже в форме, а не в нелепом зеленом костюме с узкой юбкой, в котором была на службе. Разворачивает огромную карту Среднего Запада на крыше «Доджа». Клинт даже не допил кофе, и стаканчик стоит тоже на крыше. Ну а что? Случайно застрявший городской наконец-то получил свою тачку и думает, куда же ехать дальше... Тем временем Миллер доходит до входа и окликает парнишку. Остается лишь скрестить пальцы, чтобы эти двое тут же не зашли в офис. Пока Клинт может видеть лицо юнца из Конторы и отражение Миллер. Не лучший вариант, но читать по губам он попробует. — О! Добрый день! ФБР, Агент Скофилд — Мальчишка показывает удостоверение, очень четко произносит каждое слово: читать просто. — У нас... поступила информация, что недалеко отсюда есть свежее захоронение… Вероятно, уб... Он опускает голову, смотря в блокнотик, и Клинт не может разобрать, что тот бубнит. Услышать тоже невозможно. Далеко. — Мы можем (отжаться?) шерифа, — чертовы блики в зеркальной двери офиса и чертова мимика Миллер! — Нет, простите, — мнется юнец, стараясь не сводить взгляд с собеседницы. Явно чувствует себя не в своей тарелке: давить на людей старше по возрасту всегда не очень удобно, Клинт-то помнит. — Сейчас кандидат в президенты Норман Осборн в Айова-Сити с предвыборной кампанией, поэтому если я не разберусь, то ко мне бу... — Ясно, зачем тогда (жать?) Жестом Миллер оставляет мальчишку на крыльце и ныряет в офис. Юному ФБРовцу не видно, а вот у Клинта позиция удобнее. Миллер кому-то звонит. Повернулась спиной к окну, но и по напряженной спине, и по жестикуляции ясно, что нервничает. Хорошо, что лук и несколько простых стрел с собой. Разговор не слишком долгий. Выскочив из офиса, Миллер увлекает мальчишку за собой к машине. А тот вроде бы и приехал на такси: тачек поблизости не видно. Отпустив Миллер вперед, Клинт впервые в жизни радуется, что в Айове настолько нихуя нет, что дороги словно по линейке нарисованы. А вероятно – так оно и было изначально: что еще делать с бесконечными степями? Можно как угодно рисовать и границы штатов, и дороги. Как в Африке. Но не об этом нужно сейчас думать, Клинт, не об этом. Вырулив на Двадцать Седьмую, он далеко впереди видит машину Миллер. Других нет ни попутных, ни встречных. Только шерифа (неужто на личной поехал на похороны?), и она сворачивает после заброшенной заправки к реке. Хорошо, что у шерифа в замечательном городке тачила, шумящая хлеще, чем все участники НАСКАР на старте вместе взятые. Пока Миллер не заглушила двигатель, подъезжая максимально близко к реке по следам того вот самого пикапа, на котором те мужики притащили труп, который закопали, Клинт паркуется так, чтобы за заброшенной заправкой его «Додж» не заметили. С-с-сука. Он же не сможет ничего отсюда прочитать по губам, учитывая, что они еще и в машине сидят. Придется подбираться ближе. Как бы не заметили. А могут. Перекинув через плечо колчан, Клинт собирает лук. Выдыхает. Прикрывает дверь. Нагибается и перебежками перемещается так, чтобы с юго-востока подойти к тому месту, где сейчас Миллер и конторский. Через несколько футов в голову ударяет мысль, что не помешал бы бронежилет, да тот остался в Бруклине. Идиот с луком против огнестрела. Тупо, но привычно. Земля очень мягкая, и сухие, поеденные каким-то паразитом колоски не шуршат. Клинт максимально выкрутил чувствительность своего слухового аппарата и уже начинает слышать разговор: — Эм-м, помощник ш-шерифа, — запинается мальчишка вдалеке, — вот по наш-шим данным тут вот... Футов сто пятьдесят. Для Клинта ерунда. Натягивает тетиву и поднимается. Мальчишка стоит спиной к Миллер, пялится на землю ровно там, где и закопали труп. Хорошо геометку поставил. Миллер поднимает руку с пистолетом и начинает взводить курок, целясь в затылок ФБРовца! Выпустив стрелу, Клинт вроде бы успевает крикнуть: «Ложись!», — но та выстреливает. Мальчишка рухает на землю, а вот сучка со стрелой в груди, падая, еще раз стреляет уже в сторону Клинта, и что-то неприятно кусает руку. Но она не жилец. Это точно. Клинт бежит по мокрой земле, проскальзывает. Миллер мертва. Стрела торчит острием из ее груди, а безжизненные уже глаза пялятся в серое айовское небо. Мальчишка ловит ртом воздух, прижимая чернеющую в районе груди куртку. — Стой-стой-стой! — причитает Клинт, пытаясь найти входное отверстие. Блядь! Пиздец! Взяв его на руки, он бежит с ним, грузит в пикап Миллер, да у того бензин стремится к нулю. Кровь колотится в висках. Добравшись до «Доджа», вытаскивает парня и перекладывает на заднее сиденье. Достает свою аптечку и пытается остановить кровь. — Эй, ты как? — Он зажимает рану на спине и с силой придавливает мальчика к сиденью. Тот совсем бледный. Испарина. Как Брюс в его подвале... Умерший по его же вине. — Эй! — Я... Нормально... А... Вы сообщите?.. — Не вырубайся! — Клинт, захлопнув дверь, судорожно заводит двигатель, рвет с места и набирает контакт от Барни. Гудок. — Скофилд... — Привет, вашего агента ФБР в Плейнфилде, Айова, подстрелили. Везу в госпиталь Уэйверли. — Принял! Вырубив вызов, Клинт смотрит в зеркало: мальчишка совсем плохой. — Эй-эй-эй! Ты там как? Умирать в Айове — совсем говно! Ау! Что делаешь?! Тот приоткрывает глаз и старается приподняться на локте: — Пытаюсь не умереть, — слабо, но с усмешкой, отвечает тот. — Я знаю дорогу до больнички, — поймав взгляд парня в зеркале, широко, но нервно, улыбается Клинт. Только не еще одна смерть по его вине. Только не это. — Тут близко. Очень. Я миллион раз там был. Шикарные врачи... — А... вы моему дяде звонили? — Что? — искренне не понимает Клинт. — Похуй, — отмахивается мальчишка и опускается обратно. — Просто привезите меня в госптл... В зеркало Клинт видит, что тот закрывает глаза. Совсем бледный. — Нет! Что за дядя? Эй! Почему ФБР? Але! Отстегнув ремень безопасности, Клинт одной рукой тормошит парня, пока тот не открывает снова глаза: — Мы же... в больницу... — Ага! А не в морг! — Как же я хочу работать в Ди-Си, а не колесить по Айовам… «Додж» с визгом заруливает туда, куда неотложки заходят обычно. Дверь плохо слушается или руки плохо слушаются. Хлопает, подхватывает парня и тащит его внутрь: — Агент ФБР, огнестрельное! — кричит Клинт, глазами выискивая персонал в сонном приемном. Добежал почти до регистратуры. Грузная немолодая женщина кого-то зовет, хромающий охранник катит каталку. Откуда-то выскакивают медики. Мальчишку увозят, а Клинта сильно сжимают за локоть: — У вас самого... огнестрельное... Надо зашить. Голос хоть немного напряженный, но уверенный. Как и хватка, и взгляд. Клинт кивает сестре и идет с ней в процедурную. Просит без обезболивающего. — Задела только, хоть крови и много, — успокаивает черная женщина за сорок, похожая на тумбочку, накладывая последние стежки. Похуй. Думать не выходит. Если и этот мальчишка... — Простите, — просовывается в процедурную морда хрестоматийного агента. Сестричка неуверенно передергивает плечами, но как только мужик показывает удостоверение, она юрко удаляется, наложив, правда, повязку. Типичный агент без точного возраста, места рождения. Его хуй опишешь. Он бесшумно проникает в процедурную, пропахшую лекарствами. Он сам пахнет дождем и Конторой. — Клинт? Я от Барни, — внезапно доверительным голосом обращается мужик, присаживаясь на край кушетки и заглядывая в глаза. — Я — Ал. — Хмм-м, — отзывается Клинт, надевая футболку. Мужик ему не нравится. Как и все, абсолютно все контакты Барни. Эти ФБРовцы. — Ты моего племянника спас. — Круто. А чего с теми наркошами? — тыльной стороной ладони вытирает нос Клинт. И, подняв указательный палец, стаскивает навороченный по последним технологиям аппарат и убавляет чувствительность. Пока кровь колотила в башке — было нормально. А вот сейчас — громковато. — Там уже спецназ... — когда Клинт надевает слуховой аппарат обратно, произносит мужик, смотря в глаза и опуская широкую ладонь на плечо, — мне можно верить. Я работал с Барни. И Клинту кажется, что он видит, как светлые и чистые, хоть и чертовски хитрые, глаза увлажняются: — Спасибо за племянника, — выдыхает этот Ал, сильно сжимая плечо. — Твой брат его обожал, когда служил, а я частенько звал Барни на барбекю. Возиться тот с мелюзгой умеет... Правда, мелюзга подросла, и теперь вот с огнестрелом в больнице хер знает где. Клинту неловко, неудобно. Он не знает ни этого Ала, ни его племянника, ни их отношений с братом. А еще ему очень не хочется быть вовлеченным во что бы то ни было, о чем он не знает. Снова. — Вы знаете про меня? — в лоб спрашивает Клинт и буравит взглядом. — Да, — подумав, отвечает Скофилд. — Я полностью решу всю проблему с информаторами. — А со стрелами? — Твой брат, — явно замешкавшись, отзывается ФБРовец, — очень много для нас сделал. Настолько много, что мы можем тебе верить... И поверили. Думаю, что я смогу решить и это. У Скофилда до того честные глаза. Он говорит, что проще сейчас покинуть штат, и что они там сами договорятся, что у Клинта по спине бежит холодок: знает он этих ебучих агентов. Но этот рассказывает пару историй, про которые байки и Барни травит, пока Клинт берет кофе в автомате и идет к машине. Почему-то хочется верить, что Скофилд и правда решит все проблемы. — Эй, Барни, — отвечает Клинт на входящий, въезжая в лютый ливень Небраски через часа четыре. Дождь долбит в стекло, а пропитанная чужой кровью одежда неприятно прилипла к телу. Выпить бы, да решил не пить. — Ну как мои братишки Скофилды? Спас одного? Заебись — теперь мы квиты. — Барни не спрашивает, а утверждает. Хоть и льет вечно в уши, что свалил оттуда с концами. Гонит. Нагло гонит. Общается он с бывшими сослуживцами. — Иди ты нахуй! Вот честно, — выдыхает Клинт, объезжая выбоину и искренне радуясь, что нет встречных машин в этот сраный ливень на этой убогой дороге, по которой он пытается свалить, пока его братишка торчит на замечательном острове с пальмами. — Слушай, — бодро звучит голос Барни. — Они туда тут уже ебнули спецназ. Послушай радио, а? — Чао. — Давай. Клинт врубает радио. Норман Осборн лидирует в праймериз, и это очень плохо. Дворники агрессивно смахивают воду, а он так и вцепился в руль. На костяшках кровь, чужая. Холодно. Начинает знобить. Мышцы неприятно сокращаются. Надо расслабиться. Просто ехать вперед. По прямой. С двух сторон – чернота, потому что нет тут ничего: лишь степи и безысходность. Клинт всматривается в дорожные знаки. Он уже очень устал. Так быстро? Ему почему-то хочется верить Барни. Если не ему, то кому вообще? Скофилд кажется нормальным мужиком. Но агентам верить никогда не стоит. Даже уже въехав в Небраску, Клинт гонит дальше, как можно дальше от границы с Айовой. Небраска слишком похожа на Айову. Поэтому он едет очень далеко. И, понимая, что больше не может, сворачивает к мотелю. Надевает дождевик, чтобы шмотки в крови не пугали, снимает комнату. Вещи неприятной мокрой кучей падают в раковину. Надо кровь отстирать. Плохо отходит. Замачивает, заткнув носком дырку, а сам лезет под душ. Оранжевые струи исчезают в сливе. Забавно, это даже не кровь Клинта. Он смотрит, как вода становится все прозрачнее, подставив затылок под душ. Стук в дверь. Не послышалось. Настойчивый. Он же не снял навороченный слуховой аппарат. Не вытираясь, оборачивает бедра полотенцем. Короткое, приходится придерживать рукой, и все равно концы не сходятся. Другой выхватывает стрелу из колчана. На всякий. К мокрым босым ступням липнет все дерьмо с непропылесошенного ковролина. — Да? — Он сбоку у двери, за стеной. Хотя если начнут стрелять из чего крупнокалиберного — не поможет. Стены в этом мотеле из говна и палок. Как и все стены на Среднем Западе. — Клинт? Вот уж чей голос он меньше всего рассчитывал сейчас услышать. — Таш? Она костяшками отбивает морзянкой: «Одна». Их старый условный знак, который они не использовали слишком давно: не было нужды. В приоткрытую дверь проскальзывает Наташа. Хвоста за ней нет. Внимательно бегает глазами по комнате, проверяет шкаф, заглядывает в ванную, пока Клинт так и стоит у запертой двери, опустив стрелу на подоконник. — Еле тебя засекла, — бросает она, вешая кожаную куртку и сумку на спинку стула и присаживаясь на угол стола. — Ну... если соскучилась, могла бы заглянуть домой. Я там долго торчал... Недели две. — Не могла, — тихо отвечает, доставая из сумки пинту виски. Взгляд тяжелый. — Вот буквально дней шесть назад вернулась... Попыталась позвонить — телефон вырублен. Последний раз в сеть выходил из дома, но и там тебя не оказалось. И чисто так, будто кто следы убийства заметал... Пришлось по камерам твою тачку отслеживать. — Я не пью, — говорит Клинт, кивая на свежий шов на руке. — На антибиотиках. Воспаление. Он врет, отмечает, что Наташа верит. Она поднимает брови и пожимает плечами. Наливает в единственную чистую кружку на столе. Выпивает залпом. Забавно. Обычно его ложь она раскусывает сразу. Но в этот раз он хочет крупно поиграть. — Зачем ты меня искала? — Мне для этого нужна какая-то причина? — усмехается она, смотря ему прямо в глаза. Конечно, нужна, — хочется выплюнуть ей в лицо. И всегда была нужна. Но Клинт лишь хмурит брови. Налив и снова выпив, Наташа отставляет чашку, слезает со стола и шагает к нему. Встает вплотную и смотрит в лицо снизу вверх. — Хотела поговорить с тобой о Громовержцах... А, понятно, конечно... Не о нем же, не о том, от чего Клинт прятался у себя в квартире и не о том, от чего убежал. Разумеется! Ухмыльнувшись уголком рта, он продолжает молчать. Это же у Наташи к нему вопросы. Это у нее темнеют глаза, это она все чаще дышит. — Но это подождет... — чувственно шепчет она. Медленно, не теряя зрительного контакта, опускается на колени. Клинт прикусывает язык, чтобы не рассмеяться в голос. В прошлый раз они перепихнулись в подсобке на базе, лишь бы он возглавил Сопротивление. И ведь эта русская долго так играла с ним во вновь вспыхнувшие чувства, даже в какую-то нежность. А он, дурак, верил. Убивался ведь потом. Гонялся за ее призраком. Это правда когда-то было любовью. Его к ней. И, похоже, что никогда ее — к нему. Расчет. Манипулирование. Нашла себе деревенского дурачка, готового ради нее на все. Клинт разжимает пальцы, и полотенце падает на пол. Наташа прикусывает губу. Ее левая рука на его ягодице, а пальцы правой — легко проводят по внутренней поверхности его бедра, медленно поднимаясь. Облизывает губы и берет его член в рот. Плотно обхватывает, ощутимо проводит языком. Пока правая ладонь ласкает мошонку, левая — сжимает ягодицу. Наращивает темп, берет все глубже. С Наташей всегда было хорошо. Клинт проводит костяшками пальцев по ее скуле, улыбается. Убирает выбившуюся прядь за ухо. Какая же она все-таки красивая. Запускает пальцы в снова довольно короткие, и до линии подбородка не доходящие, рыжие волосы. Сжимает кулак и резко двигает бедрами. На долю секунды во взгляде зеленых глаз мелькает даже испуг. Из Наташиного горла вырывается какой-то булькающий звук, и оно сокращается, а она вся вздрагивает, ослабляя хватку. Крохотный миг, когда Клинт все-таки удивляет Наташу. Но к следующему жесткому толчку она уже готова. Глаза с чуть размазавшейся косметикой снова смотрят уверенно, даже с вызовом. Не отпуская волосы на ее затылке, Клинт отстраняется. Его член влажно шлепает Наташу по щеке. Она так и не закрывает рот. Подбородок влажный от слюны. Так и хочется засадить обратно в приоткрытые губы. Чуть потянув за волосы, заставляет Наташу подняться. Черт, она пытается быть до того податливой, что Клинту противно. Вида старается не подавать. Да и не трахался он давно. Чего бы не воспользоваться? — Разденься? Я резину из рюкзака достану, — хрипло шепчет он, отпуская ее волосы. Конечно, Наташа не забеременеет. Не может. И, как бы это мерзко ни звучало, но Клинт давно в курсе, что не только он с ней спит, да и вообще секс — весьма рабочий инструмент Черной Вдовы, а снова колоть что от венерических — желания мало. Никак не выходит выкинуть из головы, что, пока он стоит спиной, Наташа может взвести курок. От этого мурашки как-то неправильно бегут от шеи, но по ощущениям — к паху. В зеркале видно, что Наташа неспешно раздевается, аккуратно вешает шмотки на ту же спинку стула, где уже ее куртка. Даже трусы и носки висят настолько аккуратно, что дрилл-сержант из «Цельнометаллической оболочки» не сделал бы замечания. Выкинув упаковку, Клинт разворачивается к Наташе, скинувшей покрывало на пол и забравшейся на одеяло; раскатывает по члену презерватив, кидает пачку с еще двумя поближе к кровати. Врубает телек, музыкальный канал, выключает свет. Наташа, в такт какому-то дерьму по телеку, двигает плечами и манит к себе. От этого синеватого тусклого освещения веет каким-то неправильным киберпанком. Нависнув над ней, он опирается руками, сбросив лишние подушки. Черт, больше всего она сейчас похожа на Налу в той самой сцене «Короля льва». Идиотское сравнение. Опускается, целует сразу нагло, напористо, с языком. Его член чуть касается Наташиной промежности, и она, обвив его бедра ногами, притягивает к себе, рукой направляет, продолжая отвечать на поцелуй. Выдыхает ему в губы, когда он входит, запрокидывает голову. И остается только целовать ее шею. Даже целенаправленно оставляет кровоподтеки на ее слишком белой коже. Это забавно. Разогнув локти, он входит до упора. Садится на колени и закидывает Наташины ноги себе на плечи. Она и не так может. Они и не так трахались. Нависает над ней, смотря в глаза. Наташа, сложившись пополам, громко дышит. Когда Клинт понимает, что пот с его лица капает ей на грудь, он выходит, отстраняется. Молча ее переворачивает. Сама встает на колени. Отвесив звонкий шлепок, Клинт смотрит на темный в свете от телека след от ладони на ее ягодице, резко входит. Наташа глухо стонет в подушку. Интересно, а когда Баки ее ебет, он пальцы своей или кибернетической руки ей в зад сует? Если второй вариант, то хоть дышит на них для начала? Клинт облизывает средний и указательный на левой. Передумывает. Он, двумя руками вцепившись куда-то в район выпирающих бедренных костей, остервенело долбится, не обращая внимания ни на Наташины стоны, ни на ее попытки хотя бы поменять положение. Мошонка шлепает по влажной промежности, и, глухо застонав, Клинт выскальзывает. Смотрит как в презерватив толчками брызгает сперма. Вроде бы восстанавливая дыхание, стягивает, и аккуратно проходится влажной салфеткой по члену, протирает руки. Наташа не кончила. Даже не сымитировала, как, может быть, делала все те разы, что они были вместе. Так и застыла, упершись грудью в кровать и призывно отклячив зад. Тяжело дышит, смотря в никуда. Перевернув ее на спину, Клинт одной рукой начинает теребить ее клитор, а пальцами другой — залезает туда, где недавно был его член. Смежив веки, Наташа рвано дышит, судорожно нащупывает затылок Клинта и зарывается в его волосы пальцами. Если она сымитировала и в этот раз — то слишком правдоподобно. Он медленно и влажно целует ее сосок, что ближе к нему, ключицу. Соленые шею, подбородок. Она сама притягивает его к своим губам. Телек тихонько доигрывает клип The Amity Affliction «All Fucked Up»:

...The truth is that I’m all fucked up like you Yeah we’re all fucked up it’s true And the truth is, they don’t hear the words we say Yeah they all just turn away Will you save my life Or just say goodbye?

Прижав к себе Наташу, потную и размякшую, Клинт целует ее в закрытые глаза, вытирая липкие пальцы о простынку. За окном начинает светать, они дышат все реже. Подстраиваясь друг под друга. Наташа ласкает его спину кончиками пальцев — и раньше Клинт от этого быстро засыпал. Он — гладит ее по волосам. — Было… непривычно. Не как всегда. Ты сегодня звучал иначе, — шепчет Наташа, не открывая глаз. — Ты тоже, — шепчет в ответ Клинт и прикладывается губами к ее соленому лбу. — Давно ни с кем не была... — Давно не был с тобой. — Он тоже закрывает глаза и растворяется в прикосновениях ее пальцев к его спине. Он лежит на животе, уткнувшись носом в волосы Наташи и гладя ее голое плечо. Хотел бы лежать так вечно: не вылезать из-под одеяла, не выходить из этого номера. Если бы уже не проходил это много-много раз. И теперь Клинт точно знает: Наташа что-то от него хочет. Он пальцами поднимается от плеча к шее, убирает ее волосы с лица за ухо. Целует в висок и встает. Мышцы ноют, и не сразу скажешь, от чего именно. Разминает шею, сводит лопатки и, засовывая сигарету в рот, смотрит в окно — чисто, открывает дверь на парковку. — И давно ты снова куришь? — Наташа садится в кровати, натянув одеяло на голую грудь. — Как из города уехал, — пожимает плечами Клинт. Дым выдыхает в холод и туман за дверью. — Прикрыться не хочешь? — Нет, — мотает он головой, именно сейчас остро осознав, что Наташа, сонная, красивая и вроде бы его — такая же вредная привычка, как алкоголь, от которого получилось отказаться хотя бы на время, как адреналин, от которого хочется отдохнуть, как курение, без которого он жил больше пятнадцати лет. А может, она куда токсичнее. Просто привычка. Деструктивная. Откажется и от нее. Как от остальных. Просто так бы Наташа не приехала и не прыгнула с ним в койку. Сейчас ей нужно узнать про Громовержцев… Жаль, что Клинт это понял совсем недавно. Но играть и он умеет. Пусть думает, что он все еще верит в чувства, а не только в ее расчет. Пачка-пепельница — последняя. Нужно купить еще. Можно и потяжелее, потому что в этот раз на предложение снова кого-то возглавить или собрать он ответит «нет», даже если Наташа попробует сделать вид, что снова хочет быть с ним по-настоящему. Глубоко затянувшись, выдыхает на улицу. «Додж» прямо у двери, машина, которую, похоже, Наташа взяла в прокат — чуть в стороне. Подвозить не надо. Можно пойти вместе в душ, еще разок потрахаться и, мило хлопая глазами, сказать, что им совершенно не по пути. Именно так он и поступит. Клинт гасит окурок, закрывает дверь и, улыбаясь, кивает в сторону ванной. Пусть Наташа думает, что он ей все еще верит. А у него впереди много других Плейнфилдов, которым может быть нужна помощь. Путешествия, как Бобби и сказала, ему всегда идут на пользу. И в этот раз он попробует работать совсем в одиночку, чтобы, кроме себя, никого не подвергать опасности. Чужая кровь очень плохо отстирывается.