Твой Э.

Капли дождя громко разбивались о черепицу. В деревянных рамах давно расползлись щели, пропуская настырный холод внутрь. Но холод — пустяк, а гроза, запугивающая всю спящую округу, уже не шутка. Леви, двадцать минут пытающийся заснуть на стуле, слушая бормотание Эрвина про отчетность, вздрогнул, когда небо разразилось адским громыханием. Казалось, небо треснет и обрушит на город все египетские муки. — Ты меня не слушаешь, — Эрвин оторвался от листов и перевел внимательный, тоже уставший взгляд на него. — Не хочешь пойти отдохнуть? — Нет, продолжай. Закинув ноги на край стола, у которого стоял стул, Леви откинулся на жесткую неудобную спинку и направил все силы на то, чтобы удержать веки открытыми, а лицо спокойным, хотя внутри все болезненно сжималось в тягучий ком. Чертова гроза — его слабость, это было даже стыдно признавать. Леви повторял как мантру, что грохот не способен причинить ему вреда, когда он под кровом, но никакие убеждения не помогали. Он боялся. Сжимал слегка дрожащими пальцами подлокотник, пытался сосредоточиться на том, что находится не на промозглой улице, а в штабе, где веет теплом и пахнет бумагой и воском свечей. Никто не знал об этой слабости, даже Эрвин, Леви собирался унести эту тайну с собой в могилу. Надо же, столько пережил, был на грани смерти, а пугала его только гроза. Хуже всего, когда она заставала его во время экспедиций, там он зарывал страх так глубоко, что, вернувшись в корпус, закрывался в комнате до утра, чтобы выпустить накопившееся — часто дышал, лежа лицом в подушку, слыша как в барабанные перепонки отлетает сумасшедший стук сердца. Иногда он думал, что не доживет до утра. — Леви, иди спать. Эрвин уже не просит, он требует. — Я дождусь тебя, — упирался Леви. — Хочешь, чтобы я упрашивал тебя? — Эрвин подпер кулаком подбородок и хитро посмотрел. — А лучше, заставил? От его взгляда Леви нетерпеливо заерзал на стуле и хотел спустить ноги на пол, но Эрвин обхватил его тонкую лодыжку, поглаживая большим пальцем выступающую косточку. Леви часто задышал, но теперь сомневался, что от страха. — Вот черт, — буркнул он, прикрыв глаза рукой, — вне экспедиции твои приказы на меня не действуют. Помнишь? Здесь ты просто Эрвин для меня. Э. Командир существует только за стенами. — Иди спать, — повторил Эрвин и убрал руку. — Ты долго еще будешь свечи здесь тратить? Завтра допишешь. — Да что с тобой такое? — Я не горю желанием говорить об этом. — Тогда мне придется вытащить тебя за стены, чтобы приказать рассказать мне, что тебя тревожит, — Эрвин отодвинулся на стуле, не сводя с него глаз. — Серьезно, не упрямься. — Кто бы говорил, человек, который не успокоится, пока не сделает все за одну бессонную ночь? — едко спросил Леви. — Сложно так отложить до утра? Эрвин, сам не замечая, что чуть покачивается, сдался и отодвинул от себя стопку надоевших бумаг. — Идем. Дважды приглашать не пришлось — Леви с облегчением покинул кабинет. Закрыв дверь на ключ, Эрвин тихо, не стуча пятками о пол, пошел вперед по коридору. Часы давно отбили двенадцать, по штабу никто не имел право своевольно расхаживать, но он все равно опасался, чтобы никто не заметил, как двое коллег идут в одном направлении в его спальню. Спальня Леви находилась вовсе этажом ниже, что часто усложняло им задачу сохранить отношения втайне. Они и без того были напоказ: ели, работали, ходили на виду сотни пар глаз. Что-то должно было оставаться личным и никем не тронутым. Это был их особый мир, созданный несколько лет назад, в котором не было званий, рутинных миссий и мучительных дум о будущем. Это был мир просто Эрвина и просто Леви, где они жили одним днем и говорили о чем угодно, что никак не относилось к разведке. — Тише, — Леви остановился и прислушался. Показалось, что за углом кто-то выглянул, но, присмотревшись, он понял, что это всего лишь так упала тень от дерева за окном. Снова громыхнуло. Леви не сдержался и вздрогнул. Эрвин положил ему руку на узкое плечо и крепко сжал его, приблизив к себе. — Так вот в чем дело. За столько лет я и не знал, что ты боишься грозы, — прошептал он. — Если я начну перечислять все твои секреты, то нам не хватит недели, — прошипел Леви. Но Эрвин был настойчив. — Со страхом нужно бороться. — Я пробовал. И это не тот страх, который можно развеять логическим объяснением, понимаешь? Он словно врожденный. — Ты можешь заменить плохое воспоминание с грозой на хорошее, — предложил Эрвин. — Возможно, у меня есть работающий способ. Его намек Леви понял мгновенно — желание уединения блистало в голубых глазах, дыхание было неровным, тяжесть дня желала раствориться в близости. Стоя рядом, он слышал и собственное сердцебиение, которое всегда учащалось, стоило подумать о том, что за дверью спальни они откинут все маски и рамки. — Тогда не томи меня здесь. Пошевеливайся, — Леви обогнал его быстрым шагом. До спальни Эрвина он мог дойти с закрытыми глазами, часто к нему приходилось добираться в абсолютной темноте, чтобы не наткнуться ни на кого. По заведенному порядку он два раза стучал костяшками по двери и брал в руки спички, зажигая подсвечник на комоде у входа. А потом наступал желанный момент — они представали перед друг другом нагими, обычными людьми. После первой ночи Эрвин попросил называть его просто по имени или Э, если Леви пишет ему личное письмо, когда он был в отъезде. Леви безропотно согласился. Эрвин так Эрвин, Э так Э. Возможно, Эрвину было так проще разграничить в себе статус командира на службе и простого человека. Потом Леви вошел во вкус, это было особенное ощущение — видеть ту сторону Эрвина, которую он не показывал больше никому. Его Э. Только его. Э, который принадлежит ему днями и ночами, но ночами в особенности, ведь это было единственное время, когда их не смели трогать. Ночами они были другими, а остатки этой инаковости можно было заметить лишь изредка по утру, когда они немного неловко сидели рядом и смотрели на стены или потолки, но не в глаза. Вытащив связку ключей, Эрвин отпер дверь. Он торопился и не с первого раза попал в замок. Гроза по-прежнему бушевала, заставляя Леви нервничать и приближаться к состоянию паники, от которого воспоминания их сближения едва спасали. Но вот — утешительный щелчок, чиркнула спичка по картонному коробку, в темноте появился оранжевый огонек, а затем Леви вдавил Эрвина в стену, плотно к нему прижимаясь и вцепившись губами в его губы. Поймал момент, когда Эрвин наклонил голову. Губы. Сухие, теплые, поддающиеся ему, приоткрывающиеся, чтобы шумно глотнуть воздух и пропустить настойчивый язык. Эрвин ногой толкнул дверь, закрыв ее, и обхватил Леви за плечи. Его руки суетливо проводили по крепкой спине, спускаясь ниже, вызывая у Леви сладостную дрожь. Смесь страха и возбуждения вскружила ему голову, и он поддался им. Он чувствовал похожую дрожь и в Эрвине, она отзывалась в каждом прикосновении. В слабом, когда он легко притягивал его за шею, и сильном, когда сжимал бедра, вызывая первый тихий стон. Они так давно не были вместе, что даже прелюдии отключали им разум. Они двигались на инстинктах, куда поведет, туда они и последуют. Они разрывали томный поцелуй и через секунду его возобновляли. И могли делать это бесконечно долго, потому что в этом мире времени и условностей не существовало. Эрвин сжимал его талию, пока он сбивчиво пытался что-то прошептать, но изо рта выпускались лишь бессвязные обрывки слов. — Че-е-ерт, — было единственным, что можно было разобрать. Это был гром. Он снова грянул и ударил Леви по затылку. Эрвину надоело трепыхаться в темноте: подхватив Леви под ягодицы, он переместил их на широкую кровать и принялся торопливо, отвлекаясь на поцелуи в шею и лицо, расстегивать пуговицы на рубашке. Пальцы путались, в груди пульсировало, но перед ним был Леви с ожидающим взглядом, сумевший чудесным образом скинуть сапоги и рубашку в два счета. Его серые глаза лихорадочно блестели, руки провели по плечам Эрвина и перешли к неподатливым пуговицам. — Какой же ты, — Эрвин снял обувь и отшвырнул ее, не волнуясь о глухом звуке удара. Сейчас можно было шуметь, не сдерживать стоны, сейчас была гроза, действующая на Леви гипнотизирующе. Приходилось возвращать его в реальность физическими ощущениями — Эрвин положил ладони на его грудь, пока тот помогал расправиться ему с ремнем на брюках. — Какой? — дыхание Леви опалило его шею. — Мой, — сказал Эрвин и освободился от брюк. Леви смотрел на него с вожделением. Слишком много противоречивых чувств билось в нем — ему так давно не хватало этой близости, но буря за окном куда-то его гнала, ему хотелось бежать, хотелось снова прижаться к Эрвину и ощутить каждый миллиметр его кожи, ему хотелось непозволительно много, всего и сразу. Вся их одежда уже оказалась на полу. Кто бы поверил, что педантичный капитан Леви может забыть о порядке? Да все к черту, никто и не видел, как капитан умеет смотреть желанно, как многое позволяет делать с собой, чтобы достичь пика удовольствия. Эрвин вжал его в кровать, покрывая линию от руки до шеи поцелуями. Нежно покусывал, когда чувствовал, как Леви вздрагивал от грохота природной стихии. Ноги Леви обхватили его спину, не давая ему возможности выпрямиться и отступить. Он часто дышал через раскрытый рот, вцепился в светлые волосы и больно сжал их клок, приближая голову Эрвина к себе. Шея. Нежная, белая, покрывающаяся красными пятнышками от малейшего укуса. Эрвин любил прикусывать ее зубами, любил оставлять на ней багрово-фиолетовые отметины совместной ночи, чтобы наутро слушать самую приятную мелодию — низкий голос Леви, полный негодования, что ему придется высоко повязывать платок из-за его укусов. Так приятно было от мысли, что этот платок, белоснежный, как олицетворение строгости или невинности, предназначался для сокрытия следов их похоти. И похоть — ей пах воздух в комнате. Это был запах разгоряченных тел, ритмичных движений, мелькавшей в звуках и жестах животной агрессии и нежности, которая отражалась на их лицах ранним утром. Эрвин добрался до мочки уха и прикусил ее, и Леви вскрикнул. Но он не собирался останавливаться, взял пальцами его за подбородок, повернув лицо к себе, и впился в припухлые влажные губы. Левая рука блуждала по бедрам, гладила внутреннюю сторону и подбиралась повыше. А он все кусал и кусал — ненасытный и беспощадный. Но так любяще, что все внутри замирало. Пальцы Леви сжали смятую простынь. Он отдавался ласкам сполна, подавался бедрами вверх, когда рука Эрвина обхватила его член и начала нарочито медленно двигаться. В нем появилось сосредоточие боли и нарастающего удовольствия. Эрвин не спешил, он любил заниматься любовью подолгу, но редко это получалось, им вечно не хватало времени. На короткий миг Эрвин отвлекся, сунул руку под кровать, что-то вытащил, и через секунду Леви почувствовал, как по ногам и животу растекается вязкая холодная жидкость. — Если ты думаешь, — тяжко выдохнул Леви, — что я сегодня терпелив… Эрвин прикрыл его рот ладонью, пустив в ход пальцы. Глаза Леви широко распахнулись и засветились мягкостью. Он положил свою ладонь поверх ладони Эрвина, а свободной рукой сжал простынь в комок. Доносились тихие кроткие стоны. По стеклам стучали капли, громко ударяясь о подоконники. Ночь была непроглядно-черной, словно специально выделяла среди будней им время побыть вдвоем. Отбросить все тяготы и насладиться друг другом — иногда это было все, что им нужно. Эрвин убрал ладонь и обхватил ею запястье, поглаживая косточку большим пальцем. — Боже, — выдохнул он ему в лицо, продолжая двигать пальцами, — видел бы ты себя. — А что? — сбивчиво прошептал Леви, закатывая глаза на потолок. — Как мне повезло, что я встретил тебя. Леви ощущал приближение пика, видел, как Эрвину тяжело сдерживаться и протянул руку к его бедрам, сжал ягодицу, награждая поцелуем, и обхватил основание твёрдого члена. Эрвин простонал ему прямо в губы и перестал нависать над ним. Лег рядом, позволяя быть сверху. Всматриваться в его запыханное, поведенное усталостью и удовольствием лицо, было притягивающе. В такие моменты Эрвин был таким манящим, манящим своей доступностью, которую Леви нравилось испытывать. Он сел на него и перехватил руки, тянущиеся к его животу. — Ты не тронешь меня, — сказал Леви, наклонившись к его лицу, почти касаясь горячего лба. — Я все сделаю сам. Не смей противиться. Помнишь, здесь нет твоих приказов? Ты просто Э. — Так что же ты ждешь? — спросил Эрвин. Но Леви действительно чего-то ждал — порога его терпения. Он потерся о его бедра, слушая сдержанный рык, провёл языком от ключиц до низа живота и вновь вернулся к ключицам — выступающие линии, покрытые влажными капельками, привлекли его внимание. Язык обвел их, а потом Леви больно оставил след зубов. Эрвин встрепенулся, но попытку пошевелить руками не предпринял — его руки лишь держали Леви за ляжки. — Сто раз люблю тебя, — сказал Леви и укусил шею, продолжая тереться о бедра. Гроза никуда не исчезла, но о ней напрочь забыли. Леви был слишком занят ощущениями — в животе зудело желание оргазма, сердце клокотало, следы на теле, оставленные Эрвином, места укусов, приятно побаливали. Даже стало жаль, что им приходилось сдерживаться. Он бы хотел покрыть его синяками любви и гладить их, заставить чаще вскрикивать от сладкой боли и кричать самому, когда кожу прикусывают, а потом нежно и успокаивающе целуют. — Твою же мать… Эрвин не выдержал и звонко шлепнул его, подгоняя быстрее завершить начатое. И Леви, сам пребывая в сладкой агонии, в последний раз поцеловал его, терзая губы, и медленно опустился на его член. Они испустили вздохи одновременно и расслабленно посмотрели друг на друга — пристально, смотря в души, но доверяюще, зная, что никогда не найдут друг другу замену. Леви, растрепанный и взбудораженный, двигался сначала осторожно, неспеша, наблюдая за тем, как красиво очерченный рот Эрвина приоткрывается и шумно дышит. Но в животе вскоре стянулся узел, кровь в венах забурлила, предвещая, что скоро в голову вдарит неописуемое чувство восторга. Оно не столько физическое, сколько связанное с мыслью, что он так непринужденно может вести себя с Эрвином. Что у него вообще есть Эрвин — такой понимающий, разделяющий с ним все его желания. Движения набирали темп. Теперь и Леви мог дышать только ртом. Он перехватил руки Эрвина, лежащие на его бедрах, и завел их за голову, вдавливая в матрас, и наклонился к нему. Эрвин вырвался, притянул резко его за затылок и жадно вторгся языком сквозь губы. Леви испустил тихий рваный стон и выпрямился, когда понял, что они почти у финала. Эрвин трепыхнулся, издал хриплый звук и, несколько секунд отдышавшись, помог ему рукой. А потом, Леви, после мучительно-райских мгновений, упал лицом ему на поднимающуюся быстро грудь, обняв за плечи. В ушах стучало сердце Эрвина, Леви молча дышал с ним в унисон. Эти моменты случались нечасто, но оттого были ценными. Они любили после секса слушать тишину, прерываемую лишь восстанавливающимся дыханием и звуками с улицы. Любили подолгу лежать в обнимку, прижимаясь влажными обнаженными телами и неохотно шли купаться под холодную воду, чтобы потом вернуться в остывшую постель до утра. Все повторилось. Леви, повесив полотенце на спинку кровати, лег и натянул тонкое одеяло на себя. Смотря на то, как небо из черного окрашивается в синий, он ощутил сильную, но долгожданную усталость, и когда Эрвин вернулся в кровать, прижался спиной к нему. Эрвин, теплый и мокрый, положил на него руку и уткнулся острым подбородком в его плечо. Не прошло и минуты, как донеслось его сонное сопение, щекочащее ухо и успокаивающее. Вслед за Эрвином Леви тоже погрузился в крепкий сон. А наутро он проснулся один — его вещи были сложены аккуратной стопкой на стуле, вещи Эрвина отсутствовали, как и сам Эрвин. Он выдохнул. Было пасмурно, но в глазах все равно рябило от дневного света. Окно было распахнуто, пропуская в комнату влажную осеннюю прохладу. Леви хмурился, продолжая лежать на кровати. Тело еще было вялым и не хотело шевелиться. Он пробовал сжать уголок подушки, но слегка дрожащие от утреннего бессилия пальцы едва согнулись. Боковым зрением он увидел на тумбочке записку и взял ее, поднеся близко к глазам. На отрывке бывшего отчета было аккуратно выведено: Спи спокойно, Леви. Я взял тебе выходной. Грозы не будет. Твой Э.