Красный ангел

Эту историю рассказала мне Мария - в далеком 1990-м году, когда вернулась из Гуэнтанамы в Москву. Потом я читал все, что мог найти, и уже в эпоху Интернета общался с теми, кто выжил и дожил . Иногда я вижу все так, как будто сам был там, хотя и знаю, что там не был. Но сперва нужно рассказать, кто такая Мария, хотя главной героиней рассказа будет не она, и ее история будет изложена лишь настолько, насколько нужно для понимания главной темы… С Марией я познакомился в марте 1986-го. Я сидел в читальном зале нашей университетской библиотеки и читал 4-томник Бакунина, иногда делая выписки. Четырехтомник был лишь частью задуманного в 30-е годы 12-томного Собрания Сочинений Михаила Александровича, но издание завершено не было – по причинам, не требующим объяснений. Успели выйти лишь первые 4 тома, охватывающие период до 1861 года. Меня больше интересовали последующие работы, но старых изданий с ними здесь в свободном доступе не было, и добраться до них было проблемой, хотя я и верил, что так или иначе ее решу. - Мальчика интересуют враги марксизма-ленинизма? Я поднял голову. Перед столом стояла девушка с матовым, совершенно не здешним лицом и черными волосами до плеч. - Врага надо знать. -А до того мальчик читал Лаврова, Ткачева и Михайловского? Не слишком ли он интересуется врагами? Я посмотрел на книги, которые она взяла у библиотекарши. Там были «Критика мелкобуржуазной концепции новых левых», «Леворадикальная социология в США» и что-то еще в этом роде. Я вспомнил, что видел ее уже несколько раз, и, проходя мимо столика, за которым она сидела, даже обращал внимание на круг ее чтения – «Властвующая элита» Миллса, все те же критики мелкобуржуазных концепций социализма и газеты на испанском. - А пани интересуется моим чтением из профессионального интереса? – мой дед был с Западной Украины, там, как и в Польше, обращение к собеседнику в третьем роде является обычным, я же использовал его в иронических или издевательских целях. - У пани есть собственный интерес, - правильно поняла она мой вопрос и в тон мне спросила: - А пан курит? - Пан не курит, но составит компанию. - Тогда пойдем, - она положила свою стопку книг на мой столик и мы вышли. В курилке она протянула мне руку: - Мария. За «Машу» буду бить по лбу. - Тарас, - представился я. - Так расскажи мне, Тарас, почему советский студент, вместо того, чтобы, как подобает советской молодежи, гулять по дискотекам и крутить романы с девочками, читает народников 19 века? -А почему советская студентка, вместо того, чтобы крутить романы с мальчиками, читает критику мелкобуржуазных ревизионистов? - Потому что советская студентка не может прочитать самих мелкобуржуазных ревизионистов. И у советской студентки отец был генсеком Компартии…. - Она назвала небольшую латиноамериканскую страну, знать название которой читателям ни к чему, пусть будет Гуэнтанама. – Его расстреляли, когда ей было три года. Я присвистнул: - Хунта? – хунта Гуэнтанамы считалась одной из самых кровавых, наравне с чилийским Пиночетом и аргентинским Виделой. - Свои. Как уклониста. Правда, через три года реабилитировали – и посмертно восстановили в партии. Сейчас там даже фронт назван его именем – Фронт Хулио Родригеса. Коммунисты Гуэнтанамы, в союзе с другими левыми силами, вели партизанскую войну с проамериканской хунтой. Она закурила: - Он мне письма из тюрьмы писал, очень трогательные. Их опубликовали отдельной книгой, когда его реабилитировали: «Дочка, я не знаю, что будет со мной дальше, но я убежден, что сумею умереть как подобает коммунисту». Он умер не так, как предполагал. Он сумел совершить невероятный, невозможный побег из тюрьмы, но когда добрался до своих, то оказалось, что пока он сидел, в партии взяла верх другая, конкурирующая группа, его обвинили, что его побег подстроен – и шлепнули. Вот я и хочу понять, кто прав и кто не прав. - Но ты не ответил на мой вопрос. Как советский студент заинтересовался мелкобуржуазными, как говорит наша Тамара Федоровна – губы Марии исказила усмешка, Тамара Федоровна, о которой шла речь, преподавала научный коммунизм, а уже через 8 лет, став воцерковленной православной, выпускала жирные опусы о большевиках, сгубивших Россию – теориями? - У меня дед был членом КПЗУ (1) – увидев, что она не поняла, я объяснил ей, что такое КПЗУ – а так, это долгий разговор. - А ты спешишь? – она докурила сигарету, «Родопы», кто их сейчас помнит – если нет, давай сдадим книги и погуляем немного… Ее отец и мать познакомились в 1957 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов. Мать была студенткой иняза, отец – гуэнтанамским комсомольцем, приехавшим в страну своей мечты. Роман тянулся мучительно и долго, с большими перерывами, наконец, в 1965 году, приехавший в очередной раз в Москву Хулио Родригес, зная, что его может ждать впереди, предложил оформить отношения. Через 9 месяцев после этого родилась Мария. Ее отца в СССР уже давно не было. Он вернулся в Гуэнтанаму, Компартия переживала сложный период, предыдущий генсек незадолго до этого был арестован и, по слухам, скормлен крокодилам, желающих занять смертельно опасную должность не было, поэтому, когда Хулио Родригес сказал, что, в крайнем случае, вождем готов стать он, все вздохнули с облегчением, хотя знали его склонность к ересям. Через год его арестовали, что было дальше, читатели знают. Когда его расстреляли свои, для матери Марии наступили тяжелые времена, но, после партийной реабилитации все изменилось, и им с дочерью даже выдали двухкомнатную квартиру в хорошем районе. Мария, естественно, не знала, чем была ее мать в 1957-м году, но в 1970-е, после всех пережитых потрясений, она стала нормальной мещанкой и принялась активно проживать последние годы, когда могла быть кому-либо интересной в сексуальном смысле. Совести при этом она не растеряла, и выйдя замуж в третий раз за высокопоставленного военного, отдала квартиру дочери и свекрови – старой сельской учительнице из глухого района Гуэнтанамы, которую тамошние коммунисты, когда ей совсем уж села на пятки местная охранка, сумели с приключениями переправить в СССР. Все это создало у Марии характер и интересы, сильно отличавшиеся от интересов ее советских сверстниц. Я читал потом об ее отце. Биографии революционеров часто пишутся в стиле жития святых, но Хулио Родригес, похоже, и вправду был святым, и единственным пятном в его биографии был брак с заурядной советской дурочкой. Впрочем, Советский Союз – родина Октября, любимый Родригесом Антонио Грамши был женат на русской, так что ошибка вполне понятна. На квартире Марии и ее бабушки постоянно зависали гуэнтанамские коммунисты – и не только гуэнтанамские, и не совсем коммунисты – приезжавшие в Москву по сугубо секретным партийным делам, многие из них жили там неделями. От их рассказов веяло нездешним героизмом. Гуэнтанаму, где она не была ни разу, Мария знала лучше, чем Москву - которую тоже знала хорошо - и всю школу мечтала, что закончив школу, уедет сражаться в красных отрядах – герилья в Гуэнтанаме была в полном разгаре. Но дядя Педро – Педро Антонио Санчес, член ЦК КПГ - сказал: - Девочка, ты единственная дочь нашего Хулио, и Анита – так звали бабушку Марии – не переживет твоей смерти. И нашей революции нужны грамотные люди. Закончишь вуз – поговорим. Бабушка Марии умерла год назад, и ее смерть она очень переживала. Гуэнтанамские коммунисты стали приходить теперь реже, хотя приходили все равно. Незадолго до смерти бабушки произошла история, ускорившая эту смерть и резко изменившая отношение Марии к Советскому Союзу. Хунта Гуэнтанамы не имела единоличного долгосрочного лидера, как Пиночет в Чили или Стресснер в Парагвае. Председательствовавшие в ней генералы, попредседательствовав два года, обычно решали, что на безбедную жизнь в Майами они уже скопили, и уступали свое место другому. Тем, кто это не понимал, соратники объясняли, что с ближними нужно делиться. Те, кто не понимал и после этого, каким-то образом оказывались убитыми красными партизанами, причем ни один из партизанских отрядов не брал ответственность за их убийство. За два года до смерти бабушки Аниты хунту возглавил генерал Хиль Вердуго. Он вполне соответствовал своей фамилии (Вердуго (исп.) – палач) и был энергичнее, корыстнее и беспощаднее своих предшественников. Провозглавляв хунту 2 года, он решил, что скопленного капитала на майамских девочек ему не хватит. Несмотря на свирепость Вердуго, - или как раз благодаря ей – герилья не ослабевала, а усиливалась. Отряды Народно-революционного фронта, куда, кроме КПГ, входили левонационалистическая Партия национального освобождения, левохристианское Народное революционное движение и троцкистская Революционная партия трудящихся, контролировали три четверти страны и окружали столицу Сан-Христофор. Американские империалисты решили, что Вердуго не оправдал доверие и необходима либерализация режима. Резидент ЦРУ начал переговоры с буржуазно-оппозиционной Либеральной партией, состоявшей из двух десятков старых маразматиков, о переходе к ней власти. Однако Вердуго был не прост. Недаром дядя Густаво – остроумный член ЦК КПГ Густаво Альварес – сказал во время попойки на квартире бабушки Аниты, что Вердуго – настолько корыстная тварь, что без малейших угрызений совести построит социализм, если сочтет это выгодным лично для себя. Резидент ЦРУ был найден с простреленной головой у местного борделя – причем ни одна из повстанческих организаций не взяла ответственность за его убийство. Несколько американских дипломатов были высланы из страны. На секретных переговорах с СССР Вердуго пообещал выйти из-под американского контроля, примкнуть к движению неприсоединения и даже дать Советскому Союзу концессию на добычу бокситов. Одновременно он вступил в переговоры с КПГ и левыми националистами, - левых христиан и троцкистов он справедливо считал идеалистическими дурачками – и пообещал аграрную реформу и места в правительстве. Этот ход конем спас его режим. Левые националисты с потрохами перешли в лагерь Вердуго, уверовав, что он – новый Перон , а КПГ, после того, как советские товарищи сказали ей, что прекращают любую помощь, кроме сугубо гуманитарной, поскольку синица в руках лучше журавля в небе, раскололась на сторонников национального примирения и тех, кто понимал, что Вердуго верить нельзя. . КПГ Торрильо с оружием в руках встала на защиту режима, а КПГ Санчеса и Альвареса, вместе с отрядами левых христиан и троцкистов, огрызаясь, снова отступила в горы. О штурме Сан-Христофора пришлось надолго забыть. Понятно, что после этого Вердуго восстановил дружеские отношения с США, а лидеров КПГ Торрильо, пригласив на совместную попойку, угостил отравленной текилой. В качестве платы за возобновленную дружбу с США он назначил большую пенсию вдове резидента ЦРУ, и поскольку муженек достал ее походами по борделям, она была очень довольна. Сторонники КПГ Санчеса и Альвареса – а нет нужды говорить, что Мария была на их стороне, они были лучшими друзьями ее отца, и она знала их с детства – со всеми на то основаниями считали, что советское руководство их предало. Как читатели уже поняли, в Гуэнтанаме против хунты воевали не одни коммунисты, а коалиция левых сил. Собственно, идея такой коалиции была главным теоретическим новшеством Хулио Родригеса, и за нее-то его и расстреляли временно возобладавшие в партии ортодоксы. И если левые националисты были явно правее КПГ, то троцкисты выступали за рабочее самоуправление, а левые христиане – за общинный социализм. И те, и другие считали, что в СССР нет социализма, и что советское руководство предало либо Троцкого, либо Христа. Сотрудничая с ними, гуэнтанамские коммунисты волей-неволей проникались их аргументами. Дядя Педро, немолодой коммунист из крестьян, был практиком, и считал, что классовая природа СССР – не его дело, и Советский Союз хорош, потому что дает оружие – и пока его дает. Альварес же, бывший преподаватель философии в католическом колледже, читал Троцкого, и не раз говорил, хотя тот перегибает палку, но в его идеях есть здравое зерно. Впрочем, чинуши из московских кабинетов вызывали отвращение у всех них, и раз, выйдя после многочасовых переговоров, дядя Педро сказал дяде Густаво – не на испанском, а на своем индейском языке, который в мире знали 1500 человек: - Побери меня нечистый! Если мы станем после победы такими же, как эти, я снова уйду в горы свергать самого себя! Дядя Густаво хотел сказать что-то о диалектике исторического процесса, но на их индейском не было соответствующих слов, переходить же на испанский ему не хотелось, чтобы не поняли советские переводчики. Бабушка Анита, надеявшаяся, что партизаны скоро возьмут Сан-Христофор и она еще успеет вернуться на родину и накормить ненаглядную внучку родными деревенскими лакомствами, не пережила краха надежд и умерла от инфаркта. В общем, со времен великого предательства гуэнтанамские коммунисты стали бывать на квартире бабушки Аниты и ее внучки гораздо реже, чем раньше, хотя, как ни невероятно, продолжали выплачивать Марии стипендию – дочь нашего Хулио должна учиться и не думать о деньгах, дядю Педро до конца его жизни мучила совесть, что он не смог спасти Хулио Родригеса, некогда раскрывшего деревенскому батраку правду мира, отряд Педро из-за разлива реки опоздал встретить Хулио всего на два часа, и за эти 2 часа черная банда ренегата Гутьерреса уже сделала свое мерзкое дело. Гутьерреса и его подручных Педро и его фракция расстреляют через 3 года. Предоставленная самой себе Мария, до того оценивавшая Советский Союз исключительно с точки зрения его пользы для революции в Гуэнтанаме, увидев, что интересы советской бюрократии сгубили гуэнтанамскую революцию, стала с интересом читать имевшиеся у нее (на испанском) книги Троцкого, Маркузе и нескольких других ревизионистов, и начала свежими глазами смотреть на окружавшую ее жизнь, которой до того почти не интересовалась. Эта жизнь ее не очень воодушевила, и ей пришла в голову еретическая мысль, что революция нужна не только в Гуэнтанаме. Мария была дочерью партии – в самом прямом смысле слова. Мать была для нее никем, а КПГ – от Педро и Густаво до попавших на лечение в советские госпиталя минеров красных отрядов, потерявших глаза или ноги, - уходу за ранеными бойцами КПГ она с детства уделяла немалую часть свободного времени – КПГ была для нее всем. Одного из раненых бойцов, Пабло из Санта-Фе, Мария, как она рассказывала мне уже много позже, пробовала затащить к себе в кровать, но он, перешедший к коммунистам из левых христиан – еще тех моралистов, - наотрез отказался. - Не могу, говорит, меня в отряде левых христиан невеста ждет, и вообще, товарищ Родригес, в вашем подходе к любовному вопросу заметно влияние мелкобуржуазного ревизионизма. Только не дождалась его невеста. Еще до того, как он вернулся, ей разрывной пулей живот разворотило. Она просила, чтобы ее дострелили, но у них – такие гребанные моралисты, что никто этого не сделал. Так и пришлось умирать ей в муках… Мы помолчали. Я спросил: - - А что потом было с Пабло? - Воюет. Говорит, когда победим – такое им устрою, что советский ГУЛАГ майямским курортом покажется. Наши ему говорят: А Христос? – А Христос меня за это будет жечь в аду, но моя Хуанита спустится из рая и меня выведет. - А если не выведет? – Выведет, она добрая, она меня даже за сверхГУЛАГ простит. Навыки конспирации вошли Марие в плоть и кровь с детства – да это и не удивительно, при постоянном выслушивании рассказов, как Хосе – помнишь, толстый такой, всё анекдоты рассказывал – поленился проверить, есть ли за ним хвост – и его скормили крокодилам. Поэтому, решив для себя, что в СССР нужна новая революция, Мария не стала пороть горячку, а лишь внимательно глядела по сторонам, зная, что по индейской пословице, «ягуар идет на охотника», в русском варианте – на ловца и зверь бежит… Впрочем, это другая история, и рассказ здесь будет не о ней, не обо мне и не о Марии, а о проигравшей революции в Гуэнтанаме. То, что революция проиграет, не казалось тогда предрешенным. В 1987 году отряды герильи, оправившись после поражения, вызванного хитрым маневром Вердуго, снова перешли в наступление и начали осуществлять план Педро Санчеса по окружению Сан-Христофора. Мария, закончив в 1988 году вуз, поступила работать на ткацкую фабрику – для ознакомления с жизнью советского пролетариата – и это ознакомление сильно убило в ней веру в его революционный потенциал. С тем большей энергией она стала добиваться у Санчеса и Альвареса, чтобы они, задействовав все свои связи, вытащили ее в Гуэнтанаму. Она верила, что победа революции в Гуэнтанаме сумеет повернуть ветер истории, который все больше дул вправо. Вместе с ней в это верил я. Но в Гуэнтанаму мне было не попасть. Последний раз перед ее отъездом мы виделись в мае 1989 года. Был съезд народных депутатов, и Мария прокомментировала: - Идиоты! Они хотят жить, как в США, а будут жить, как в Гуэнтанаме. Ладно, не скучай, Когда победим, то за тобой самолет пришлем. Она чмокнула меня и мы расстались….