Беседка. Вернись ко мне.

      Дождь каплями стекал по деревянному своду беседки, уютно расположившейся на задней стороне большой территории отеля.       Сперва, когда Ксении только предстояла работа здесь, когда она заселялась в новый ”Гранд“, даже не подозревала о наличии этого атрибута всеобщего ландшафта, укромно спрятанного в тени распустившихся и раскрывшихся с весной пышных форм деревьев. Которые, как известно, за имением на календаре нового времени года — осени и её, открывающего новую пору в жизни природы и человека, месяца — сентября, разумеется, уже стали приобретать иные оттенки своих листьев и окрашивать лес в новые, красочные цвета. И за всем этим великолепием, по-прежнему, стояла эта маленькая, дивная беседка, которую девушка так полюбила за ближайшие, вроде бы короткие две недели, но насыщенные на разные события, итог которых и привёл ту сюда, в её новое ”открытие“.       Когда лес украшал, развеивая могучие стволы и расшатывая листву, прохладный и капризный, ещё по-сентябрьски тёплый ветер, а, ближе к позднему вечеру, когда уже не занимала работа на новой должности — не просто управляющей, но и совладелицы отеля, что влекло за собой новые трудности и, неуязвимо — новые разочарования, Ксюша приходила сюда. Иногда — читать, чаще — просто слушать мелодичный осенний дождь, бьющий по крыше беседки и отзывающийся в самой глубине сердца. Сегодня было особенно важно прийти и вдохнуть его свежий, чистый воздух, послушать его странное ”бренчание“. И просто подумать в очередной раз о том, что было так важно. И так далеко, всё ещё, в связи с потерей главных ответов на заданные себе же вопросы.       Прежде — умиротворяющий, тихий, накрапывающий, как зимой — вода, тающая на крышах, превращаясь изо льда и стекая по водосточным трубам, дождь придавал спокойствия. И, как всегда, когда надо, расставлял все мысли по местам, по полочкам разума, оставляя их для очередного беспокойства лишь на следующий, впереди грядущий день. А сейчас же, вот уже как полчаса назад ставший таким неугомонным, грозным, гонимый, вдобавок, и несносным ветром, он выкрадывал у девушки лишние драгоценные минуты нужного спокойствия и мирного уединения, в контакте с увядающей со временем, но ещё не покинувшей свой дивный разноцветный облик, природой. Его стук о крышу приютившей её два месяца назад беседки усиливался, прогоняя прочь налаженное с трудом, мнимое, как теперь оказалось, спокойствие, и вселяя его вновь. Барабаня холодными каплями, скатывающимися на сырую землю.       Всё, чего так или иначе хотелось сейчас — незаметно пройти через территорию отеля к домикам персонала и, найдя свой, добравшись до заветной комнаты, скрыться за той же дверью, что благоприятно принимала в свои согревающие объятия. Раздеться, высушить одежду, бельё, волосы. Расслабляющий горячий душ смоет все остатки вечера в беседке, приятного до определённого момента, когда его ещё можно было считать уютным, а после — лишь путающего и без того в хлам разбросанные мысли. На волнах пробудимых горьким стуком дождя воспоминаний. Мягкий розовый халат окутает, наконец, долгожданным, по-настоящему живым теплом, но и этого недостаточно. Постель — теплее, чем когда-либо — согреет после непредвиденно окончившейся прогулки. По телу до сих пор бегут мурашки, напоминая о том, как планы не сбылись, и как, на самом деле, продрогла каждая его частичка за эти, пусть и небольшие, две-три минуты. И, в завершение — редкий ”сеанс“ кино поможет уснуть и, хотя бы ещё несколько часов, до угнетающего подъёма по зову будильника, не думать о проблемах. Точнее, о проблеме, которая, в последнее время, поглощала время, рассудок и силы.       Но тоненькая нить едва выстроенной в голове, более или менее прекрасной картины, с треском оборвалась, хоть и неслышно. Где-то, в глубине души, что-то всё равно ”ёкнуло“, заставив прервать дальнейшие размышления и усилить прежние переживания, к которым добавился страх наступившей минуты.       К беседке, которая, всё это время, по крайней мере, на более позднюю часть дня, была её тайным убежищем и куда не было хода взору чужих и совершенно ненужных в этом маленьком одиночестве, глаз, тяжёлой подступью приблизился человек, которого она меньше всего ожидала, и, уж тем более, хотела видеть. Её уединение за секунду растаяло по мановению одного, сказанного в крадущейся темноте, слова.       — Ксения.       Юрий, которому ещё не досталась участь быть промокшим под холодным осенним дождём, благодаря наличию у него в руке зонтика — такого же матового чёрного цвета, как и его костюм, появился неожиданно у входа в беседку, чем заставил её постоянную ”гостью“ вздрогнуть.       На ней сегодня был длинный, чёрный комбинезон из тонкой, летящей ткани, туфли на высоком каблуке в его цвет, и пара украшений: тонкая цепочка на шее, прекрасно гармонирующие с ней серьги-кольца, которые ей невероятно шли, и неизменные наручные часы, красующиеся, по обыкновению, на левой руке. Обладательница данного аутфита нанесла в дополнение к нему в меру броский макияж: тёмные нюдовые тени, алая помада, отливающая нанесённым поверх неё блеском. Достойным завершением образа, по праву, являлись распущенные и убранные назад волосы. Юрий, наконец, получил первую за день возможность детально изучить её несравненный внешний вид, не без намёка на свою мрачную сторону.       Холод окутывал её, и она была не прочь, чтоб её, в свою очередь, закутали во что-нибудь согревающее. Прежде, чем расположиться рядом с ней, внутри этой же беседки, Юрий, не задавая лишних вопросов, скинул с плеч ненавистный им весь этот упрямый вечер пиджак и бережно набросил его на спину управляющей. После чего занял своё место напротив девушки, через разделяющий две стороны деревянный стол.       Не сказав ничего в ответ на этот жест, никак не тронувший её, а, напротив — взбередивший волну неугасающих воспоминаний прошедшего, на её счастье, дня, она лишь промолчала.       Микрофон, перехваченный из рук ведущего, оказался в руках у парня, а сам он — на сцене, в центральной части зала ресторана отеля.       — Ксения, услышьте меня! Я люблю Вас и ни на кого никогда не променяю! Простите меня, если сможете. Я иногда бываю сказочным идиотом. Но это всё потому, что я — идиот, который влюбился. Давно. И, кажется, безнадёжно. Ксения!       Слова давно звучали тихим эхом среди громкой толпы, которая активно взялась за обсуждение этого резкого и смелого поступка. В голове Ксении же было всё, как в тумане. Бокал шампанского, мирно покоившийся на столике, перед ней, сжимаемый секунды назад в её руке, чтобы отпить из него, так и остался стоять на своём месте. Ноги сами понесли в противоположном направлении, среди всю толпу окружающих людей: гостей мероприятия, его не менее многочисленных организаторов, сотрудников отеля. Прочь от всей этой, вмиг ставшей ненавистной, суеты.       Прочь от этого человека и от этого глупого признания, которое уже, всё равно, ничего не изменит. Она видела, она сама видела своими глазами, в этом чёртовом холле. Он и Рита. Стояли вдвоём, держались за руки, улыбались…       Всё вокруг теряло свою нелепую значимость. Каких-то десятки шагов до лифта, чтобы подняться в ближайший свободный номер и там уединиться.       Но лифт, а, точнее, его, не успевшие заслониться, створки, удержали крепкие мужские руки. Слёзы ещё не хлынули, но вот-вот подступят к горлу. Нет, это больше, чем невыносимо.       — Ксения!..       Оказываясь рядом, в тесном пространстве лифтовой кабины, Юрий произносит это имя ещё раз. Ему всегда будет мало этого звучного, ставшего до боли родным, имени, ему всегда будет хотеться ещё не раз произнести его. А она всегда будет испытывать мурашки по коже от произнесённого её имени его устами.       — Юрий, оставьте меня в покое. Когда же Вы уже поймёте, что любовь…       Не дав её растроганному голосу, вот-вот готовому сорваться на плач, договорить свои ненужные слова, которые, определённо, станут его приговором, он заткнул её губы жадным поцелуем, обхватывая её аккуратную шею своими горячими ладонями.       Секунда, другая. Минута. Ей всё больнее, но она не хочет и не может вырваться из этого поцелуя, она хочет почувствовать его губы на вкус в последний раз. Прежде чем её поступок станет роковым.       Отпустив её губы, сияющие алой помадой и нанесённым поверх блеском, оставившим свой след и на его губах, ему не пришлось больше ждать, чтобы она ушла. Он специально растягивал этот поцелуй. Но чувства не смогли взять верх над разумом, чтоб он смог её удержать на этот разговор. Такой нужный им обоим разговор. Быстрым движением она дотянулась до нижней кнопки лифта, заставив створки вновь раскрыться, и убежала, не позволяя себе дать волю чувствам — своим прорывающимся наружу слезам — прямо при нём.       Оставшаяся часть дня была действительно невыносимой. И только напоминание о полюбившейся беседке дало обоим толчок в этот укромный закуток лесного очарования.       Желание убежать во второй раз одолевало всё сильнее, не щадя. Но что-то, несмотря на всё случившееся, удерживало в этой чёртовой беседке. И нет — не мучения идти под холодным осенним дождём без зонта, представляя снова перед глазами всю ту же, уже вырисованную в голове картинку того, как предстоит согреваться в комнате после пробежки под его настойчивым напором. Пленящий взгляд человека напротив, который вчера и сегодня — в очередной раз, сломал ей сердце, продолжал вонзать в неё тысячи мелких кристалликов. Сидя напротив неё и, глядя виноватыми глазами, с горящими пунцовыми щеками, однако, вымаливал прощения.       — Что Вы хотите сказать, Юрий Сергеевич? — не удержалась она и нарушила эту отчаянную тишину наедине с непрекращающимся дождём.       — Я хочу сказать, что ни разу больше не позволил бы себе разбить Вам сердце одним и тем же ударом. Это даже для меня низко.       Воспоминания с силой прошлись по оголившимся ранам. Видео, где он и Маргарита… А следом за ним — сцена вчерашнего дня, когда она застала их двоих: счастливых и улыбающихся, в холле, как добивающий элемент. Ком отчаянно подступал к горлу, с трудом давая что-либо произнести.       — У Вас это получилось. Всё же.       Не глядя вслед и не желая вернуть не ею отнятый у него пиджак, который благополучно дополнял её мрачный облик, и который ей был сейчас нужнее, чем Юрию, Ксения сорвалась из злополучной (ставшей таковой отныне — начиная с этого вечера) беседки, по грязной и мокрой земле, под проливной дождь.       Вслед за ней, не забыв про свой, оставленный на сидении беседки, зонт, побежал Юрий, догоняя спешно перебирающую неудобными каблуками по лужам девушку, проклинающую всё на свете за голос человека, стремящегося позади неё.       — Ксения, постойте!       — Оставьте меня в покое, Юрий Сергеевич!       — Ксения, возьмите же зонт! Или, хотя бы, подождите меня! Если Вы сейчас же не дадите мне руку, я дам Вам её насильно.       Наконец, остановившись посреди территории отеля, и, позволяя себе окончательно промокнуть под этим дождём, повернулась, глядя на него. Столкнувшийся в упор с её блестящими от слёз или от дождя зрачками, он не сразу сообразил отдать ей свой зонт.       Мокрые волосы прилипли к телу, как и чёрный комбенизон, помада стёрлась ещё несколькими часами назад, при слиянии в страстном поцелуе, который так и остался гореть на её губах, вместо желаемого тепла. Остальной макияж также практически изжил себя. Зонт, под которым оказались они вдвоём, когда Юрий, по-прежнему сжимая его в руке, подошёл к ней вплотную, остановил поток стекающей по её дрожащему телу воды.       Ещё пара секунд в уединении с, по большому счёту, одной из самых приятных природных стихий — и они слились в новом, долгожданном поцелуе, в котором уже оба точно знали, что это — их самое настоящее исцеление, и больше никто, кроме друг друга, их не вылечит.       — Вернись ко мне. — произнёс он, крепко сжимая после поцелуя хрупкую управляющую в своих объятиях, одну руку прижимая к её спине, облачённую в его же пиджак, а другой всё ещё держа зонт для них. — Только давай не здесь, а то холодно. — добавил он, слегка улыбаясь на то, как она, незаметно для себя, всё сильнее прижималась к его тёплой щеке и промокшей рубашке.       Дождь не утихал за пределами зонта, с трудом сдерживающего его неугомонный "топот". В номерах отеля, виднеющегося на расстоянии пары сотен шагов, горели тёплым медовым светом манящие огни. Но здесь, в его пиджаке, под его, спасающим от назойливых капель, зонтом, и в его объятиях, казалось, уже было лучше, чем где-либо. Как бы ни манило тепло стен, и не ранили в тяжёлых воспоминаниях его идиотские поступки.